В очередное своё возвращение с изумрудных холмов сказочной Ирландии поездом в сумрачный Лондон я никак не мог ожидать встречи со своим почти забытым старым товарищем. Но, тем не менее, несколько облысевший и осунувшийся за долгие годы доктор Джекилл сидел в купе и сквозь очки внимательно и задумчиво вперивал свой взгляд в модную нынче газету «Времена».
На первой её странице красноречиво возвышался тревожный заголовок о том, что китайские дикари вновь поднимают кровавый бунт, выступая против взаимовыгодной торговли с просвещённым цивилизованным миром. И конечно, империя вынуждена вести переговоры с милитаристически настроенным кайзером новообразованной Германии даже русским царём о совместном подавлении бунта неразумных китайских туземцев.
Ну что ж, наступит время, придёт цивилизация и в эту страну, подумалось мне. Но я не хотел теперь утяжелять свою голову неприятными размышлениями, тем более, что над туманным Альбионом во всей красе расцветала весна.
В мои буйные студенческие годы я проходил практику у доктора Джекилла. Правда, хирурга из меня, к величайшему сожалению отца, так и не получилось. Я, стыдно признаться, очень брезгую видом крови. Во время одного из вскрытий мертвецов в университете я, было, чуть не провалился в беспамятство. Но товарищи меня вовремя поддержали.
Оставив университет, я решил устроиться путевым заметчиком в одной экспедиции в далёкую Индию. Моему воображению уже рисовались сказочные картины диковинных мест, когда я оказался на палубе корабля «Фантазия». Мои представления об увлекательном морском путешествии никак не соответствовали бесконечной сырости, зыби и нескончаемой тошноте, неотвратимой силой тянущей меня к краю борта.
Великолепные дворцы и невероятного вида рощи уже нарисовал я в своей голове. И что же в новой и таинственной стране я увидел? Роскошь культурных памятников граничила там с беспросветной нищетой и редкими ужасающими болезнями. Местное население смотрело на нас не как на просветителей, дарующих прогресс, дороги и образование. К моему великому удивлению мы для них были захватчиками и дикарями. В то же время еле созревшие девушки, совсем ещё детского возраста, не знавшие и слова по-английски, предлагали себя буквально за еду.
В крайне смешанных чувствах я возвращался на запад. Но в газету отправил подробный отчёт об уникальных экзотических красотах этих мест, о богатстве и колорите местной культуры и об исключительно благотворном вилянии Британской короны на этот одичалый материк.
Редакция же приняла мой опус с восторгом. Так что у меня снова появилась возможность беспутно и бездарно растрачивать свою молодость, как и полученный гонорар. И я не нашёл для этого лучшего места, чем ирландские пабы.
Но теперь мой отпуск подходил к вынужденному концу. Так как средства мои были практически на исходе. И мне снова для приличия требовалось чем-нибудь занять себя.
Доктор Джекилл внезапно поднял взгляд над газетой, и, увидев меня, улыбнулся.
- Девид, мальчик мой! Чего же вы сразу не заявили о своём присутствии? Сколько же лет я вас не видел?
- Я, знаете ли, профессор, боялся потревожить вас. У вас был столь сосредоточенный вид.
- Да… я размышлял о всяком. Некоторые новости меня в последнее время просто выбивают из колеи. Порой, знаете, всю ночь невозможно уснуть, и такие мысли в голову лезут, что и подумать страшно.
- Не стоило бы вам читать британские газеты перед сном. Всякие ужасы могут привидеться.
- Однако же, мне порою кажется, что наше общество движется несколько не в том направлении…
- Ну, в этом вы, профессор не новы. Наше общество теперь многих разочаровывает.
- Вы, видно, посмеиваетесь надо мной, Девид. А вот, однако же, например, посмотрите… Многоуважаемый в обществе барон, заседающий в государственной канцелярии, в нестандартное для себя время вернулся домой за бумагами, и обнаружил свою жену в объятиях какого-то усатого студента. После чего, слегка помутившись рассудком от такого неожиданного предательства, барон выпустил тому студенту в голову три пули из карманного кольта. Барона суд присяжных признал виновным, после чего его заточили в крепость на несколько лет. Что же это творится? Когда в нашем обществе защита собственной чести стала считаться преступлением?
- Мне кажется, вы несколько преувеличиваете, профессор. На самом деле это была лишь его задача, воспитывать свою жену. Дамы сегодня действительно имеют достаточно дурные нравы, излишне много стали требовать от общества. И думают о себе, чёрт знает, что. Но зачем же по людям стрелять? Можно было без лишних скандалов выпроводить подлеца палкой, а потом уже задать жене подходящий урок, чтобы и мыслей грешных в её голове больше не появлялось.
- Не всё так просто, молодой человек, не всё так просто. В древнем Риме происходил суд похожего толка. Евфилен, заставший свою избранницу с неким Эратосфеном, немедленно убил бесстыдника. И великий оратор Лисий смог убедить суд в том, что подлец был убит справедливо и закономерно. Ведь, тот не просто вторгся в чужой дом. Но и нарушил общественный порядок, склонив неразумную женщину к бесстыдству. Что, на мой взгляд, применимо и к этому случаю.
- Ну, почему же, к примеру, не предположить, что эта развращённая, знаете ли, современными романами, женщина склонила к бесстыдству наивную и незрелую душу студента?
- Прошу вас, не надо жеманничать, Девид. Мы оба знаем, что женщина – это слабое и склонное ко всяким глупостям существо. Именно Ева поднесла Адаму порочный плод. Но ведь ответственность за грехопадение полностью и целиком лежит на Адаме. Он был должен явиться голосом рассудка и уберечь её от собственной неразумности.
- Но хорошо ли стрелять во всякого, кто опорочит твою честь? Ведь, так можно и все род человеческий начисто извести.
- Нет, юноша, ничего так не обеспечит уважение перед законом и порядком, как страх за собственную жизнь. Я верю, что однажды мы будем жить в обществе, где насилие, совершённое в случаях его необходимости, будет разрешено и одобрено обществом. Я слышал, что в Штатах уже выплачивают денежный гонорар за убийство особо опасных преступников. Думаю, вскоре подобная практика будет становиться общемировой. Мне кажется, это необходимо в этом, бегущем к полнейшему хаосу, мире.
- Ох, не хотел бы я в таком обществе быть уличённым в невыплате долгов. Моя жизнь кажется мне слишком ценной, чтобы потерять её по такой нелепой случайности.
- Вы всё смеётесь, Девид. А между тем, не случалось ли вам в этой жизни убивать самому?- посмотрел вдруг профессор на меня испытующе.
На какое-то время все конечности мои обмякли. И сердце бешено застучало. Но потом я выпрямился и спокойно ответил ему:
- Был случай. Должен признаться, было такое. В далёкой экспедиции вниз вдоль реки Ганг я как-то разговорился с капитаном судна, сплавляющего по реке индийский хлопок, собранный местными жителями, чтобы уже в морском порту вниз по течению перегрузить его на товарное судно. Пока зулусы, набранные где-то в далёких африканских странах, грузили ящики на борт, я не смог отказать себе в удовольствии побеседовать с соотечественником, обнаружившимся в такой дали от родины.
Мы говорили о местных нравах, о быстро меняющемся суматошном мире и язвительно обсудили пару лондонских сплетен. Измотанный долгой пешей дорогой, я впервые за долгое время хохотал от души. Такой приятный и весёлый был человек.
Увлечённый приятным разговором, я лишь краем глаза замечал, как недружелюбно и даже со злобой на меня зыркает один из зулусов, таскающих ящики. В этом, в общем-то, не было ничего необычного. За что им было нас любить? Человек вырван из своего привычного племенного быта, где он спокойно себе играл на барабанах и бегал с копьём за жирафами.
А теперь он вынужден работать на благо цивилизации. И причины для злости у него были. Но его неприязнь, казалось, не была лишь обычной нелюбовью к колонизаторам. Ненависть в его глазах была невероятно густой. Будто бы он узнал во мне кого-то. На мгновение по моему телу пробежали мурашки. Но я тут же об этом забыл. И продолжил разговор с капитаном.
И тут что-то будто дёрнуло меня. И я обернулся. Тот самый зулус нёсся на меня с камнем. Блеск его глаз нельзя было трактовать двояко. Он жаждал размозжить мою голову. Быстрыми движениями пантеры он молниеносно приближался ко мне. На одной мышечной памяти я машинально выхватил из-за пазухи револьвер. Уже с метра я сделал в него два выстрела. Он, поражённый свинцом, упал предо мной на четвереньки. И даже умирая, он всем своим видом и дикими глазами демонстрировал ко мне звериную ненависть. Изо рта его текла пена.
Я опешил. Совсем не сразу моё сознание сообразило, что вообще произошло. Капитан нахмурился:
- Господи ты, чёрт побери, что вообще творится? Этого ещё не хватало! Чего, образины. Рты раскрыли? Бегом за работу!
Капитан сделал два предупредительных выстрела в воздух, и зулусы как ни в чём небывало продолжили грузить ящики.
- Очень увлекательно вы рассказываете, мистер Джонсон. Не думали вы никогда о том, чтобы стать писателем?
- Многие вещи я описываю гораздо лучше других, профессор. Что в целом, конечно же, не искупает моей патологической бездарности, которую я ярко проявляю буквально в любом деле.
- Вы чрезвычайно строги к себе, юноша. Эта история мне напомнила увлекательные приключения какого-нибудь Синдбада Морехода. Но ваш рассказ ведь только подтверждает мою торию. Есть случаи, когда нужно отключить в себе всё чувственное и включить холодный рассудок. Есть случаи, когда убийство вполне релевантно ситуации и оправдано.
- Да, но ведь убить англичанина – это не то же самое, что убить дикаря.
- Вы опускаетесь до предрассудков, Девид. В рационалистической модели общества будущего не будет никакой разницы между людьми. Все они в равной степени будут подчинены системе. Что такое британец? Это просто носитель британской культуры. А что такое британская культура? Набор пережитков средневековых нравов.
- Но ведь, и брак, защищаемый вами, является пережитком средневековья,- неожиданно подколол я его.
- Вовсе нет! Кто же вбил вам в голову эту мысль? Брак нужен нам, чтобы наиболее эффективно размножать и воспитывать дееспособных и эффективных членов общества. Просто брак является не чем-то сакральным, а обыкновенно гражданским долгом всякого человека.
- Почему же вы сами в таком случае не обзавелись женой?- ехидно спросил я его.
- Мистер Джонсон, вы чрезвычайно наивны. Конечно же, у любого принципа и правила есть свои нюансы и исключения. Я являюсь деятелем науки. А значит, занимаю более важное место в общественном порядке, чем обыкновенный обыватель. И, таким образом, могу быть избавлен от излишних сношений с женщинами, которые, как вы тонко успели заметить, ныне стали совсем уж инфантильны и глупы.
- И всё же, чудак вы, профессор. Я и в страшном сне не могу представит себе общества, в котором было бы узаконено насилие…
Наш разговор неожиданно был прерван дамой в дорогом чёрном платье, вдруг постучавшейся в наше купе. Она слегка неловко улыбнулась, недоверчиво разглядывая нас с профессором:
- У вас, кажется, ещё свободно?
- Кто же откажется от общества столь приятной дамы?- мгновенно ответил Джекилл.
Она с благодарностью поклонилась и села рядом с профессором. Её угловатые и даже довольно резкие черты лица не лишали её довольно естественной природной грации и даже глубокого очарования чёрных глаз. Она внимательно и бесстыдно осматривала меня. Я с трудом смог выдержать её прямой взгляд.
- Как же зовут вас, прекрасная леди? И почему на вас именно чёрный бархат?- не унимался профессор. Дама явно показалось ему интересной.
Оказалось барышня заезжей русской княгиней. Она имела типичное русское имя. Катарина Хостюргская. По её словам ещё в свои семнадцать лет она была почти насильно выдана замуж за солевого магната. Впрочем, прожил её первый муж недолго. Вскоре его сморила редкая русская болезнь чахотка. Год она проносила траур, а потом выскочила за польского графа, и путешествовала с ним около двух лет по Европе. В одном из парижских отелей этот граф выпрыгнул из окна с криком: «Она зверь!». После чего разбился насмерть.
Таким образом, после второго брака Катарина стала обладательницей весьма немалого состояния. Тогда ей приглянулся один мрачный нелюдимый князь Хостюргский. На светских вечерах он всегда стоял один в своём чёрном фраке и с тростью. И оглядывал всех с крайней недоброжелательностью. Князь был одинок и, в общем-то, ничем не интересовался. Поговаривали, что его безмерно мучала тоска по погибшей жене. А некоторые клялись, что никакой жены у князя не было, и что сам он её себе выдумал.
Именно его Катарина и окружила заботой и лаской со всей той пылкостью, на которую только способна видавшая виды женщина. Она сама подошла к нему на одном из вечеров, и стала с бурным интересом его расспрашивать о его жизни, его интересах и предпочтениях. Князь, нервно оглядываясь, что-то неуверенно мямлил. Но она продолжала с глубоким интересом слушать его. После чего они долгое время молча бродили вдоль аллей, взявшись за руки. А потом, через некоторое время, решили обвенчаться.
Люди из света даже пытались отговорить князя от такого спорного сомнительного брака. Но он, мрачно покосившись, лишь что-то невнятно бубнил. В день их венчания они смотрели друг другу в глаза с преданным восторгом. Казалось, нет на свете более счастливой пары. А через неделю князь заперся в своём кабинете, достал револьвер и выстрелил себе в голову.
После третьей загадочной гибели супруга Катарины, ей не могли не заинтересоваться соответствующие инстанции. Вдовствующую княгиню вызвали на допрос в тайную канцелярию. Её с жесточайшим пристрастием допрашивали двое тучных упрямых следователей о том, каким образом она подстраивала своим мужьям всевозможные козни. Но княгиня только рассеянно моргала в ответ, повторяя, что совсем не понимает, о чём речь. А потом и вовсе срывалась в рыдания.
После того как в результате целого ряда обысков и расследований никаких следов предполагаемых преступлений не обнаружилось, Катарину вынужденно отпустили на свободу. Но в обществе поползли о ней совсем недобрые слухи. Чтобы отделаться от навязчивых осуждающих взглядов, а то и оскорблений, брошенных как бы вскользь либо за спиной, княгиня Катарина Хостюргская вынуждена была отправиться в иммиграцию. И вот теперь княгиня проматывала своё несметное состояние, осматривая средневековые замки туманного старой Англии.
Пока она своим мягким голосом в небрежной манере освещала пикантные и ужасающие факты своей биографии, я не мог оторвать взгляда от её тонких, даже острых, губ. Было всё же в её довольно привлекательной внешности нечто дикое и даже собачье. На мгновение мне её смеющийся профиль напомнил бога Анубиса. Тем временем она продолжала смотреть на меня с тем добродушием и вальяжностью, с которой дамы смотрят на своих старых друзей, с коими в молодости имели интрижки.
Меня начало понемногу мутить. Я не думал, что знал её. А если и знал, то уж точно не хотел бы себе в этом признаваться. Грохот колёс поезда начал отражаться протяжным гулом в моей голове. Мне стало как-то не по себе. И я немного заёрзал на месте, для чего-то поправляя воротник.
На первой её странице красноречиво возвышался тревожный заголовок о том, что китайские дикари вновь поднимают кровавый бунт, выступая против взаимовыгодной торговли с просвещённым цивилизованным миром. И конечно, империя вынуждена вести переговоры с милитаристически настроенным кайзером новообразованной Германии даже русским царём о совместном подавлении бунта неразумных китайских туземцев.
Ну что ж, наступит время, придёт цивилизация и в эту страну, подумалось мне. Но я не хотел теперь утяжелять свою голову неприятными размышлениями, тем более, что над туманным Альбионом во всей красе расцветала весна.
В мои буйные студенческие годы я проходил практику у доктора Джекилла. Правда, хирурга из меня, к величайшему сожалению отца, так и не получилось. Я, стыдно признаться, очень брезгую видом крови. Во время одного из вскрытий мертвецов в университете я, было, чуть не провалился в беспамятство. Но товарищи меня вовремя поддержали.
Оставив университет, я решил устроиться путевым заметчиком в одной экспедиции в далёкую Индию. Моему воображению уже рисовались сказочные картины диковинных мест, когда я оказался на палубе корабля «Фантазия». Мои представления об увлекательном морском путешествии никак не соответствовали бесконечной сырости, зыби и нескончаемой тошноте, неотвратимой силой тянущей меня к краю борта.
Великолепные дворцы и невероятного вида рощи уже нарисовал я в своей голове. И что же в новой и таинственной стране я увидел? Роскошь культурных памятников граничила там с беспросветной нищетой и редкими ужасающими болезнями. Местное население смотрело на нас не как на просветителей, дарующих прогресс, дороги и образование. К моему великому удивлению мы для них были захватчиками и дикарями. В то же время еле созревшие девушки, совсем ещё детского возраста, не знавшие и слова по-английски, предлагали себя буквально за еду.
В крайне смешанных чувствах я возвращался на запад. Но в газету отправил подробный отчёт об уникальных экзотических красотах этих мест, о богатстве и колорите местной культуры и об исключительно благотворном вилянии Британской короны на этот одичалый материк.
Редакция же приняла мой опус с восторгом. Так что у меня снова появилась возможность беспутно и бездарно растрачивать свою молодость, как и полученный гонорар. И я не нашёл для этого лучшего места, чем ирландские пабы.
Но теперь мой отпуск подходил к вынужденному концу. Так как средства мои были практически на исходе. И мне снова для приличия требовалось чем-нибудь занять себя.
Доктор Джекилл внезапно поднял взгляд над газетой, и, увидев меня, улыбнулся.
- Девид, мальчик мой! Чего же вы сразу не заявили о своём присутствии? Сколько же лет я вас не видел?
- Я, знаете ли, профессор, боялся потревожить вас. У вас был столь сосредоточенный вид.
- Да… я размышлял о всяком. Некоторые новости меня в последнее время просто выбивают из колеи. Порой, знаете, всю ночь невозможно уснуть, и такие мысли в голову лезут, что и подумать страшно.
- Не стоило бы вам читать британские газеты перед сном. Всякие ужасы могут привидеться.
- Однако же, мне порою кажется, что наше общество движется несколько не в том направлении…
- Ну, в этом вы, профессор не новы. Наше общество теперь многих разочаровывает.
- Вы, видно, посмеиваетесь надо мной, Девид. А вот, однако же, например, посмотрите… Многоуважаемый в обществе барон, заседающий в государственной канцелярии, в нестандартное для себя время вернулся домой за бумагами, и обнаружил свою жену в объятиях какого-то усатого студента. После чего, слегка помутившись рассудком от такого неожиданного предательства, барон выпустил тому студенту в голову три пули из карманного кольта. Барона суд присяжных признал виновным, после чего его заточили в крепость на несколько лет. Что же это творится? Когда в нашем обществе защита собственной чести стала считаться преступлением?
- Мне кажется, вы несколько преувеличиваете, профессор. На самом деле это была лишь его задача, воспитывать свою жену. Дамы сегодня действительно имеют достаточно дурные нравы, излишне много стали требовать от общества. И думают о себе, чёрт знает, что. Но зачем же по людям стрелять? Можно было без лишних скандалов выпроводить подлеца палкой, а потом уже задать жене подходящий урок, чтобы и мыслей грешных в её голове больше не появлялось.
- Не всё так просто, молодой человек, не всё так просто. В древнем Риме происходил суд похожего толка. Евфилен, заставший свою избранницу с неким Эратосфеном, немедленно убил бесстыдника. И великий оратор Лисий смог убедить суд в том, что подлец был убит справедливо и закономерно. Ведь, тот не просто вторгся в чужой дом. Но и нарушил общественный порядок, склонив неразумную женщину к бесстыдству. Что, на мой взгляд, применимо и к этому случаю.
- Ну, почему же, к примеру, не предположить, что эта развращённая, знаете ли, современными романами, женщина склонила к бесстыдству наивную и незрелую душу студента?
- Прошу вас, не надо жеманничать, Девид. Мы оба знаем, что женщина – это слабое и склонное ко всяким глупостям существо. Именно Ева поднесла Адаму порочный плод. Но ведь ответственность за грехопадение полностью и целиком лежит на Адаме. Он был должен явиться голосом рассудка и уберечь её от собственной неразумности.
- Но хорошо ли стрелять во всякого, кто опорочит твою честь? Ведь, так можно и все род человеческий начисто извести.
- Нет, юноша, ничего так не обеспечит уважение перед законом и порядком, как страх за собственную жизнь. Я верю, что однажды мы будем жить в обществе, где насилие, совершённое в случаях его необходимости, будет разрешено и одобрено обществом. Я слышал, что в Штатах уже выплачивают денежный гонорар за убийство особо опасных преступников. Думаю, вскоре подобная практика будет становиться общемировой. Мне кажется, это необходимо в этом, бегущем к полнейшему хаосу, мире.
- Ох, не хотел бы я в таком обществе быть уличённым в невыплате долгов. Моя жизнь кажется мне слишком ценной, чтобы потерять её по такой нелепой случайности.
- Вы всё смеётесь, Девид. А между тем, не случалось ли вам в этой жизни убивать самому?- посмотрел вдруг профессор на меня испытующе.
На какое-то время все конечности мои обмякли. И сердце бешено застучало. Но потом я выпрямился и спокойно ответил ему:
- Был случай. Должен признаться, было такое. В далёкой экспедиции вниз вдоль реки Ганг я как-то разговорился с капитаном судна, сплавляющего по реке индийский хлопок, собранный местными жителями, чтобы уже в морском порту вниз по течению перегрузить его на товарное судно. Пока зулусы, набранные где-то в далёких африканских странах, грузили ящики на борт, я не смог отказать себе в удовольствии побеседовать с соотечественником, обнаружившимся в такой дали от родины.
Мы говорили о местных нравах, о быстро меняющемся суматошном мире и язвительно обсудили пару лондонских сплетен. Измотанный долгой пешей дорогой, я впервые за долгое время хохотал от души. Такой приятный и весёлый был человек.
Увлечённый приятным разговором, я лишь краем глаза замечал, как недружелюбно и даже со злобой на меня зыркает один из зулусов, таскающих ящики. В этом, в общем-то, не было ничего необычного. За что им было нас любить? Человек вырван из своего привычного племенного быта, где он спокойно себе играл на барабанах и бегал с копьём за жирафами.
А теперь он вынужден работать на благо цивилизации. И причины для злости у него были. Но его неприязнь, казалось, не была лишь обычной нелюбовью к колонизаторам. Ненависть в его глазах была невероятно густой. Будто бы он узнал во мне кого-то. На мгновение по моему телу пробежали мурашки. Но я тут же об этом забыл. И продолжил разговор с капитаном.
И тут что-то будто дёрнуло меня. И я обернулся. Тот самый зулус нёсся на меня с камнем. Блеск его глаз нельзя было трактовать двояко. Он жаждал размозжить мою голову. Быстрыми движениями пантеры он молниеносно приближался ко мне. На одной мышечной памяти я машинально выхватил из-за пазухи револьвер. Уже с метра я сделал в него два выстрела. Он, поражённый свинцом, упал предо мной на четвереньки. И даже умирая, он всем своим видом и дикими глазами демонстрировал ко мне звериную ненависть. Изо рта его текла пена.
Я опешил. Совсем не сразу моё сознание сообразило, что вообще произошло. Капитан нахмурился:
- Господи ты, чёрт побери, что вообще творится? Этого ещё не хватало! Чего, образины. Рты раскрыли? Бегом за работу!
Капитан сделал два предупредительных выстрела в воздух, и зулусы как ни в чём небывало продолжили грузить ящики.
- Очень увлекательно вы рассказываете, мистер Джонсон. Не думали вы никогда о том, чтобы стать писателем?
- Многие вещи я описываю гораздо лучше других, профессор. Что в целом, конечно же, не искупает моей патологической бездарности, которую я ярко проявляю буквально в любом деле.
- Вы чрезвычайно строги к себе, юноша. Эта история мне напомнила увлекательные приключения какого-нибудь Синдбада Морехода. Но ваш рассказ ведь только подтверждает мою торию. Есть случаи, когда нужно отключить в себе всё чувственное и включить холодный рассудок. Есть случаи, когда убийство вполне релевантно ситуации и оправдано.
- Да, но ведь убить англичанина – это не то же самое, что убить дикаря.
- Вы опускаетесь до предрассудков, Девид. В рационалистической модели общества будущего не будет никакой разницы между людьми. Все они в равной степени будут подчинены системе. Что такое британец? Это просто носитель британской культуры. А что такое британская культура? Набор пережитков средневековых нравов.
- Но ведь, и брак, защищаемый вами, является пережитком средневековья,- неожиданно подколол я его.
- Вовсе нет! Кто же вбил вам в голову эту мысль? Брак нужен нам, чтобы наиболее эффективно размножать и воспитывать дееспособных и эффективных членов общества. Просто брак является не чем-то сакральным, а обыкновенно гражданским долгом всякого человека.
- Почему же вы сами в таком случае не обзавелись женой?- ехидно спросил я его.
- Мистер Джонсон, вы чрезвычайно наивны. Конечно же, у любого принципа и правила есть свои нюансы и исключения. Я являюсь деятелем науки. А значит, занимаю более важное место в общественном порядке, чем обыкновенный обыватель. И, таким образом, могу быть избавлен от излишних сношений с женщинами, которые, как вы тонко успели заметить, ныне стали совсем уж инфантильны и глупы.
- И всё же, чудак вы, профессор. Я и в страшном сне не могу представит себе общества, в котором было бы узаконено насилие…
Наш разговор неожиданно был прерван дамой в дорогом чёрном платье, вдруг постучавшейся в наше купе. Она слегка неловко улыбнулась, недоверчиво разглядывая нас с профессором:
- У вас, кажется, ещё свободно?
- Кто же откажется от общества столь приятной дамы?- мгновенно ответил Джекилл.
Она с благодарностью поклонилась и села рядом с профессором. Её угловатые и даже довольно резкие черты лица не лишали её довольно естественной природной грации и даже глубокого очарования чёрных глаз. Она внимательно и бесстыдно осматривала меня. Я с трудом смог выдержать её прямой взгляд.
- Как же зовут вас, прекрасная леди? И почему на вас именно чёрный бархат?- не унимался профессор. Дама явно показалось ему интересной.
Оказалось барышня заезжей русской княгиней. Она имела типичное русское имя. Катарина Хостюргская. По её словам ещё в свои семнадцать лет она была почти насильно выдана замуж за солевого магната. Впрочем, прожил её первый муж недолго. Вскоре его сморила редкая русская болезнь чахотка. Год она проносила траур, а потом выскочила за польского графа, и путешествовала с ним около двух лет по Европе. В одном из парижских отелей этот граф выпрыгнул из окна с криком: «Она зверь!». После чего разбился насмерть.
Таким образом, после второго брака Катарина стала обладательницей весьма немалого состояния. Тогда ей приглянулся один мрачный нелюдимый князь Хостюргский. На светских вечерах он всегда стоял один в своём чёрном фраке и с тростью. И оглядывал всех с крайней недоброжелательностью. Князь был одинок и, в общем-то, ничем не интересовался. Поговаривали, что его безмерно мучала тоска по погибшей жене. А некоторые клялись, что никакой жены у князя не было, и что сам он её себе выдумал.
Именно его Катарина и окружила заботой и лаской со всей той пылкостью, на которую только способна видавшая виды женщина. Она сама подошла к нему на одном из вечеров, и стала с бурным интересом его расспрашивать о его жизни, его интересах и предпочтениях. Князь, нервно оглядываясь, что-то неуверенно мямлил. Но она продолжала с глубоким интересом слушать его. После чего они долгое время молча бродили вдоль аллей, взявшись за руки. А потом, через некоторое время, решили обвенчаться.
Люди из света даже пытались отговорить князя от такого спорного сомнительного брака. Но он, мрачно покосившись, лишь что-то невнятно бубнил. В день их венчания они смотрели друг другу в глаза с преданным восторгом. Казалось, нет на свете более счастливой пары. А через неделю князь заперся в своём кабинете, достал револьвер и выстрелил себе в голову.
После третьей загадочной гибели супруга Катарины, ей не могли не заинтересоваться соответствующие инстанции. Вдовствующую княгиню вызвали на допрос в тайную канцелярию. Её с жесточайшим пристрастием допрашивали двое тучных упрямых следователей о том, каким образом она подстраивала своим мужьям всевозможные козни. Но княгиня только рассеянно моргала в ответ, повторяя, что совсем не понимает, о чём речь. А потом и вовсе срывалась в рыдания.
После того как в результате целого ряда обысков и расследований никаких следов предполагаемых преступлений не обнаружилось, Катарину вынужденно отпустили на свободу. Но в обществе поползли о ней совсем недобрые слухи. Чтобы отделаться от навязчивых осуждающих взглядов, а то и оскорблений, брошенных как бы вскользь либо за спиной, княгиня Катарина Хостюргская вынуждена была отправиться в иммиграцию. И вот теперь княгиня проматывала своё несметное состояние, осматривая средневековые замки туманного старой Англии.
Пока она своим мягким голосом в небрежной манере освещала пикантные и ужасающие факты своей биографии, я не мог оторвать взгляда от её тонких, даже острых, губ. Было всё же в её довольно привлекательной внешности нечто дикое и даже собачье. На мгновение мне её смеющийся профиль напомнил бога Анубиса. Тем временем она продолжала смотреть на меня с тем добродушием и вальяжностью, с которой дамы смотрят на своих старых друзей, с коими в молодости имели интрижки.
Меня начало понемногу мутить. Я не думал, что знал её. А если и знал, то уж точно не хотел бы себе в этом признаваться. Грохот колёс поезда начал отражаться протяжным гулом в моей голове. Мне стало как-то не по себе. И я немного заёрзал на месте, для чего-то поправляя воротник.
