На мгновение в костёле потухли все свечи, погружая его во мрак, и тут же зажглись снова, как ни в чём не бывало. В наступившей тишине раздался скрип, отворились тяжёлые двери храма.
Прощание окончилось.
***
Костёл святого Якова Станиславу понравился — он был простым и строгим, но при всём при том по-своему красивым. Мнишек обошёл здание, встал у алтарной стены, любуясь колокольней, чей шпиль упирался куда-то в мрачные серые тучи, низко нависшие над Брно. Ветер трепал волосы, пытался сдуть плащ, но Станиславу было всё равно — он оказался очарован скромной прелестью старого храма.
Мнишек любил Моравию, любил и прочие чешские земли, окрестные края, любил Балканы… Там ему было спокойно и легко, там не преследовал Станислава мрачный призрак убитого короля. Кшиштоф Водлевский так и не отпустил его — он вдруг стал приходить в кошмарах, в обыкновенных скучных снах: садился рядом, неприятно улыбался и терпеливо рассказывал, где и как Стась ошибся. Удивительно, но именно в подобных случаях он умел быть отцом.
— Сын мой, — произнёс Кшиштоф без особого интереса глядя в темноту, — и снова ты доказал всей Речи Посполитой, что ты ещё совершенно мальчишка.
— А ты мне не отец, — Станислав хмурился во сне, он был зол. — Ты надругался над моей матерью, ты заставил нас жить впроголодь, унижаться. А ведь всего лишь покуражиться с красивой девкой хотел, да вот беда: она понесла, так ведь?! Кто из нас мальчишка?!
— Ты, — Водлевский ответил ему совершенно спокойно. — Я понимал, что Невена понесёт, понимал, что не избегу этого. Какая мне разница, с кем спать? Сегодня одна женщина, завтра другая. Это нормально для мужчины моего положения. Невена могла избавиться от плода, могла обратиться к своему воздыхателю. В конце концов, если бы она меня хорошо попросила, я бы запретил своим людям приходить к ней, женился бы и принял тебя…
— У моей матери была гордость! — возразил Мнишек, резко садясь на постели и оборачиваясь к нему. — А ты просто насильник и зверь!
— У твоей матери была гордыня, — легко парировал Кшиштоф. — Думаешь, я не любил её? Думаешь, Дарко её не любил? Станислав, Невена была самой красивой женщиной во всей Сербии, но её душа не соответствовала внешней красоте. Она была избалованной, капризной девчонкой! Она насмеялась над нами обоими! Вереш, конечно, делать ничего не стал, я его понимаю… Но я такого оскорбления не снёс. Я отомстил ей, только и всего.
— Отомстил? Дал всем испробовать её, сам издевался, а потом выгнал беременную?! — Станислав гневно посмотрел на него, в глазах горела огнём ярость.
— Я не отрицаю, что поступил низко, когда позволил своим людям быть с ней, безусловно, — кивнул Водлевский, и в его голосе прорезалась странная обида. — И за это я ни раз и ни два извинился, я вылечил все её раны, я нашёл врачей! Я не трогал Невену всё то время, пока она оправлялась от произошедшего!
— Она говорила, что… — хотел было ответить Мнишек, но Кшиштоф не дал ему договорить, лишь взял за руку и коснулся собственного лба.
— Так смотри же. Ты, как и я, волен читать чужие воспоминания, от тебя ничто не укроется. Я вру, Стась? — тихо спросил он.
С минуту тот молчал, с горькой кривой улыбкой изучая мысли отца, затем фыркнул, скрестив руки на груди.
— Поверь, это не умаляет твоей вины перед мамой, — Станислав опустил взгляд. — Знал бы ты, как она мучилась, как её били, как делали больно… Не поверишь, но даже мне досталось, — он вздрогнул, внутри вновь окутал всё ледяной ужас.
— Тебя?.. — Водлевский нахмурился и вдруг крепко обнял сына. — Прости меня, я не знал. Я… Позволь мне рассказать всё.
— Иди ты к чёрту! — Мнишек вырвался из его рук и презрительно отвернулся. — Ты как был чудовищем, так и останешься. Можешь не оправдываться.
Кшиштоф поднялся, без особого сожаления пожал плечами и растворился в ночи.
Станислав помотал головой, стараясь забыть разговор. Он знал, что Кшиштофу совершенно не жаль, что он лжёт и прикидывается, просто хочет прощённым, только и всего, хочет, чтобы его сын запомнил его отцом, а не просто врагом. Но уж это вряд ли — Мнишек бы ему подобного не отпустил.
Он нашёл нужную дверь, чуть в стороне от главного входа, спустился вниз по широким серым ступеням и оказался в огромной костнице, откуда со всех сторон смотрели на него безглазые черепа. Людям бы стало не по себе, но вот Станиславу было совершенно всё равно.
Ему, в отличие от прочих, досталось бессмертие.
Молодость, красота, ловкий ум, могущество — эти слова пьянили Мнишека лучше самой горячей крови и заставляли нехотя, но благодарить Водлевского за то, что он когда-то дал ему жизнь. Станислав слышал как-то, что есть такое выражение: «Memento mori». Помни о смерти. А вот он лично мог о ней и вовсе не думать. Это ли была свобода? От Бога, от Дьявола, от оков старости и уродства, от вездесущего времени? Безусловно, да. Станислав до сих пор с каким-то мучительным счастьем вспоминал, как бросился вниз с высокого уступа.
…А на дне пропасти оказался цел и невредим.
Это было так невероятно и так прекрасно. Тогда он впервые по-настоящему ощутил свою силу.
Он почувствовал себя Богом.
Лучше Бога.
— Кажется, не на всех церковь влияет так, как должна, — раздался вдруг в тишине мягкий голос Рихарда. — Извини, быть может, ты хотел остаться один, но когда я позвал тебя, мне ответили. И вот я здесь.
— Если бы я хотел остаться один, ты бы об этом знал, — отрезал Станислав и как-то смущённо протянул ему руку. Милинский молча пожал её, слабо улыбаясь, а затем сел на пол и прислонился спиной к прохладному кирпичному перекрытию, откинул голову.
— Тут кости, — осторожно заметил Мнишек, не решаясь расположиться рядом.
— Я вижу, — Рихард пожал плечами и тихо рассмеялся. — Я этого не боюсь и не гнушаюсь — они не так уж плохо выглядят, можешь мне поверить.
— Откуда тебе знать? — с напускным безразличием уточнил Станислав, всё же опускаясь на каменные плиты. — Есть, с чем сравнить?
— Да, в трущобах трупы скидывали прям в канаву, а дальше гниение и бродячие псы доделывали остальную работу, — Милинский вздрогнул. — Тётки приказали выкинуть меня где-то там, чтобы потом спокойно разделить наследство… Я прожил среди нищих два месяца, затем меня подобрал пан Велислав. Но поверь, и этого хватило, чтобы навеки запомнить, что такое настоящий страх.
— Прости, — Мнишек на удивление мягко положил руку ему на плечо. — Я не думал, что оно так.
— Я не обижаюсь, — покачал головой Рихард. — Это в прошлом. Но есть и настоящее, — он немного помолчал, затем вдруг спросил: — Это ты приказал убить Фабиана?
— Нет, отряды Драгоша действуют сами по себе. Я над ними не властен, — Станислав вздохнул. — Пан Фабиан был по-своему достойным. Мне жаль.
— Это был первый раз, когда я увидел, что даже бессмертие можно победить. Я, конечно, слышал и раньше, что вампиры могут быть убиты, пусть и не так просто, но сегодня я ощутил, что это в самом деле так. Я не люблю похорон, они вечно путают и печалят меня… А эти окончательно породили сомнение. Я теперь тоже… Помню о смерти, — Милинский говорил спокойно, но чувствовалась в его голосе непонятная горечь.
— Странно, что ты переживаешь это так, Концепольский был тебе никем, — заметил Мнишек, пока не слишком хорошо понимая, что ему хотят сказать.
— Верно. Но для Анны, для двух воевод, для Матиуша он был дорог… Их боль передалась мне, я забрал её, чтобы им было легче. И не успел даже ничего подумать, как затосковал сам. Когда я смотрю на все эти кости, мне делается легче. Здесь они совершенно неодушевлённые, и мне не жаль их, их хозяев. В такие моменты мне думается, что все когда-то окажутся в подобном состоянии, а мир будет жить дальше, как и надо, — Рихард ненадолго замолчал, затем вдруг обернулся к Мнишеку и прошептал: — А когда я смотрю на тебя, на всех вас, я понимаю, что есть те, кто мог бы этого избежать. Но не наверняка. Это так страшно…
— Так вот ты какой… — Станиславу было удивительно видеть его несчастным, видеть его разбитым.
— Я такой всегда, просто не всем можно это видеть. Моя смерть меня сломала, я ведь так этого не хотел!.. Я и убивать не хочу, я пью кровь из запасов Вишнивецкого, я никого не лишил жизни за это время. Да, я рад быть молодым и красивым, я рад жить всегда, но проходить через то, что прошёл я, ужасно и очень-очень больно… — Милинский поднял на него печальные глаза.
— Мне правда очень жаль, — Мнишек снова почувствовал себя виноватым. — Я не знаю, как ты меня терпишь, Рихард, зачем разговариваешь, когда я вам всем враг. Но я это ценю, — он попытался так поддержать его, но вышло совершенно плохо и невпопад.
— Враг? Пожалуй, — кивнул Рихард. — Но я вне политики, я не езжу в Сейм, я не принимаю участия в войне, я ничего этого не хочу, потому что это гадко. Мне приходят страшные видения, я бы всё отдал, лишь бы они не сбылись! Ты не сделал мне ровным счётом ничего, чтобы я от тебя отказывался. Может, я тем самым ещё сумею что-то изменить…
***
— Анна, — Матиуш устроился рядом с супругой и осторожно забрал из рук шитьё. — Моя девочка, иди ко мне.
Та слабо обняла его и положила голову на грудь, тихо всхлипнула. Она никак не могла до конца оправиться ни от похорон, ни от смерти дорогого ей человека.
— Анна, т-ш-ш, — Вишнивецкий мягко пересадил жену к себе на колени и крепко прижал к себе. — Анна, хорошая моя, родная, любимая… Тебе не стоит так переживать, всё уже прошло. Что поделать. Ладно, солнышко?
— Матиуш, мне так тяжело, — Анна уткнулась носом ему в шею. — Матиуш, не оставляй меня! — она вцепилась в него, плечи задрожали. — Я боюсь, что тебя не станет… Я не смогу одна…
— Всё будет в порядке, — тот поцеловал её в затылок, ласково поглаживая по спине. — Я должен уехать, но я клянусь, что со мной ничего не случится.
— Я это понимаю, во всяком случае, умом, — призналась Вишнивецкая, пытаясь взять себя в руки. В слабом свете каминного пламени её лицо казалось вырезанным из слоновой кости, а слёзы мерцали подобно самоцветам: аквамаринам или бриллиантам. Даже волосы, казалось, были сделаны из золота, и Матиуш ужаснулся увиденному: на мгновение ему показалось, что настоящей Анны уже нет, но как только он робко коснулся её щеки, то стало легче — кожа была тёплой и мягкой. Эта кожа принадлежала живому человеку.
— Чего ты испугался? — Анна заметила его замешательство, погладила по плечу и неуверенно поцеловала, чувствуя, как он с удовольствием отвечает ей. Это всё-таки отвлекло её от печальных размышлений и событий сегодняшнего дня.
— Испугался, что ты… Такая же, как покойная пани Потоцкая. Мы с Велиславом несколько раз говорили о ней… Анна, я так боюсь, что ты тоже замёрзнешь! — Матиуш внимательно посмотрел на неё, вновь убеждаясь, что ему всего лишь показалось.
— Я не могу замёрзнуть, как бедная Фелисия, — мягко успокоила его та. — Я же люблю тебя.
— Твоя любовь сделала меня лучше, — Вишнивецкий улыбнулся. — Моя красавица, — он мягко прижался губами к шее, и Анна вздрогнула, тяжело дыша, запустила тонкие пальцы в его волосы, наслаждаясь лаской.
— Ну не здесь, — она нашла в себе силы отстранить его, смущённо покраснела. — Мы же не одни. Тот же Рихи может…
— Погоди-ка, — вдруг нахмурился Матиуш. — А ведь он не возвращался домой, пропал куда-то прямиком из костёла. Передал Тадю Вацлаву и был таков.
— Час поздний, должен уже вернуться, — согласилась Анна. — Да и предупредил бы, если что… Странно это, да и не впервой…
— Значит, существует в его жизни что-то, о чём мы не знаем, — подытожил Вишнивецкий. — Надо его расспросить, а то беды не оберёмся, коханая.
— Ох батюшки… — вдруг всплеснула руками та. — Я поняла, кажется. Ты прости, что я раньше не говорила, но то всего один раз был, да и войны ещё не случилось… Горе-то какое…
— Что такое, Анна? — Матиуш крепче обнял её. — Не бойся, скажи.
— Он с паном Станиславом говорит, наверное, — тихо ответила Анна. — Вот же повадился, прости Господи… Хватило ума…
— Так, спокойно, — отозвался Вишнивецкий. — Будем решать проблемы по мере их поступления, — тут где-то внизу простучали по лестнице шаги. — Собственно, они уже поступили.
Глава сорок вторая
— Вацлав, посмотри на меня, — Велислав опустился рядом с другом на скамью и осторожно положил руку на плечо. — Ты сидишь здесь уже несколько часов, хотя никогда не отличался тягой к вере Христовой.
— А кто сказал, что я обращаюсь к богу? — удивился тот, но головы не поднял.
— Тогда почему ты здесь, в храме? — Потоцкий мягко провёл ладонью по его спине, но Вацлав лишь дёрнулся, тем самым показывая, что его не стоило трогать.
— Здесь тихо, — отозвался Левандовский. — А там уже, верно, и поминки справили, а теперь просто пируют и развлекаются. И нет, мне не так уж жаль Концепольского… Но мне жаль Польшу.
— Я не понимаю, — Велислав чуть приподнял брови. — О чём ты?
— До того война была где-то далеко. Где-то не с нами, она тогда ещё не пришла в дома, она даже… Толком не началась. А вот теперь… Теперь мы со щитом, Славек, и эта битва унесёт много жизней. Бессмертных жизней, что самое страшное. Я это допустил, при моём правлении Речь Посполитая умоется кровью! Прочим всё равно, я слышал разговоры шляхты. Им подавай звон орудий и конское ржание, они хотят помериться силой с врагом! Но они вовсе не думают, что на самом деле в этом нет ничего хорошего, что это очень грязная вещь, — Вацлав тяжело вздохнул. — Я хотел быть просвещённым королём, я хотел Польше нового и верного. Но увы, прочие не разделяют моих желаний.
— Мне жаль, — Потоцкий понимающе кивнул. — Я понимаю, что ты не этого ждал, когда захотел править. Однако теперь уже ничего не поделать, это твой крест.
— Ты прав, я не имею права отказаться, — Левандовский вдруг спрятал лицо в ладонях. — Знал бы ты, как я устал… Я… — он умолк, и плечи его затряслись. Вацлав плакал. Велислав хотел было обнять его, но всё же не стал, понимая, что Левандовский подобного не терпит.
Так прошла пара минут. Наконец Вацлав вскинул голову, и стало видно, что он уже совершенно спокоен. На губах застыла привычная вежливая улыбка, но в чёрных зрачках Велислав невольно прочёл лёгкую горечь.
— Не пристало, — коротко сказал Левандовский, поднимаясь. — Идём, мне есть, что тебе показать. Бумаги Водлевского. И я обнаружил там крайне любопытные записи…
— Только не открывай их всем, — тихо попросил Велислав. — Да, король был не слишком благороден и хорош, но всё-таки он король.
— Бывший, — заметил Вацлав, чувствуя наконец желанное превосходство над Водлевским.
— Мёртвый, — эхом ответил Потоцкий. — Если ты не можешь уважать его право на корону, то пусть это будет право на светлую память.
— Изволь, — нехотя согласился Левандовский. — Я принимаю твой совет. Но всё же есть люди, которые должны это знать, и ты в их числе.
