Кузьмич.
Над живым мусорным полигоном радостно кружили чайки. Солнце медленно поднималось, вверх, чтобы ненадолго задержаться в зените. Свалка таяла под прямыми лучами, источая зловонный запах. Александр Кузьмич уже не помнил, когда перестал замечать мусорную вонь. Ветер разносил тошнотворный, сладковатый запах по округе. Этим запахом давно пропитался его темно-зеленый плащ, одежда, кожа, редкие волосы на голове. Запах свалки ежесекундно проникал в легкие старика, насыщая живой сосуд едким разлагающимся душком человеческих отходов.
В последние годы Александр Кузьмич непрерывно смотрел себе под ноги. Случалось, он вспоминал, помимо бытовых отходов, на которых он существует, существует небо. Тогда он поднимал голову вверх, что бы убедится в своей правоте. И, правда, оно все еще было там, над его головой. Небо ни куда не исчезло, не рухнуло. Оно широко раскинулось, оставаясь таким же прекрасным, летним, ярким, как в дни его детства. Александр Кузьмич подставил обветренное, морщинистое лицо под солнечные лучи и зажмурил глаза… Туманная пелена отступила, обнажив старый двор с зелеными деревьями, сломанный старинный фонтан, сквозь трещины которого проросла трава и два тоненьких деревца. Где-то из подсознания всплыл звонкий свист и голос дворовых пацанов: «Сашка! Выходи!» Оперев руки на подоконник, где стояли горшки с маминой геранью, Сашка отчетливо видел пейзаж московского дворика из окна на третьем этаже. Три дома с большими окнами, и маленькими коммунальными квартирками. На лавочке у подъезда сидят старожилы: две престарелые дамы. А под его окном Тимур и Володька нетерпеливо переминаются с ноги на ногу.
- Кузьмич! Сигареты есть?
Он открыл глаза, и солнечный свет больно резанул по глазам. Нащупав в кармане помятую пачку с последней сигаретой, Александр Кузьмич протянул ее Димке, тридцатипятилетнему бездомному.
- Держи.
Димка тряхнул пачкой, сигарета выпрыгнула из рваной дырки, и он ловко подхватил ее губами. Смяв, и бросив пачку себе под ноги, он прикурил.
- Жарко сегодня, - протянул Кузьмич.
Димка коротко махнул, толи, согласившись, что жарко, толи, поблагодарив за сигарету, и вернулся к своему маршруту.
Близился обед, но голода Александр Кузьмич не ощущал, он продолжал отыскивать в многометровых горах мусора цветной металл. Что-то хрустнуло под ногой. Оказалось разбитая елочная игрушка. Разноцветные рыжие осколки красиво отражали солнце, блестели, завораживали, напоминая о чем-то забытом и праздничном.
Очень скоро Кузьмич почувствовал, как тело онемело от напряжения. Он присел на корточки, покрутил шеей, чтобы размять ее.
«Сашка! Выходи!»… тем летом ему исполнилось девять лет. Мама испекла пирог с яблоками. Тимур подарил книгу, а Володька принес печенья, которые испекла его бабушка. Еще он хорошо запомнил, что гуляя во дворе по вечерам, около семи часов, всегда инстинктивно начинал ждать маму. Он смотрел в пустую арку, ведущую на улицу, на соседей проходящих через нее и ждал, когда появится светло желтый силуэт мамы в легком крепдешиновом платье. Когда в очередном силуэте, выплывающим из арки, Сашка узнавал маму, он бросался к ней на встречу. Он обнимал её за толкую талию, прижимаясь щекой к животу, а потом они шли домой. От неё вкусно пахло духами, летом и детством. Александр Кузьмич вздохнул полной грудью, пытаясь успеть ощутить аромат того лета, но в нос пополз сочный запах свалки. Чайки противно запищали над головой.
Когда Кузьмич обедал в своём импровизированном жилище рядом со свалкой, зашёл Димка. Он принёс ему почти полную пачку сигарет. От предложенного обеда он отказался, и быстро ушёл к себе. Димка напоминал Кузьмичу сына, который жил в Сингапуре и работал в какой-то компьютерной фирме. Его сын давно стал отцом. Собственных внучек Александр Кузьмич не видел ни разу и вряд ли увидит. О том, что родной отец живет на свалке сын не знал. После развода с женой Кузьмич снимал квартиру, а когда его уволили с работы не смог больше оплачивать жильё. Вернуться к жене он не мог, обращаться за помощью к друзьям было стыдно. Так он прожил на мусорном полигоне тринадцать зим.
После обеда разболелись ноги, но Кузьмича ждал полигон. Он медленно брел между мусорными кучами, а солнце не спеша ползло за мусорный горизонт. Правая нога сегодня болела сильнее, чем левая. Отыскав стул, он сел на него, вытянул ногу, слегка похлопал по ней, словно пытаясь ободрить. Кузьмичу снова вспомнилось то лето. Мама впервые отвела его в дом пионеров в кружок рисования. Тогда он решил, кем непременно станет, когда вырастит. После окончания художественной академии он работал в театре помощником декоратора. Потом начал преподавать в художественной академии. Когда пришло время уходить на пенсию, он продолжил обучать. Теперь его учениками стали малыши, которых родители приводили в дом пионеров. Из него не вышло великого акварелиста, в его работах маслом не хватало «индивидуальности». В сорок один год Александру Кузьмичу удалось продать шесть картин одной из питерских галерей. Он и сам понимал, что настоящего художника из него не вышло. Но из тех шести картин были две, которые Кузьмич считал удачными. Пожалуй, самыми удачными за всю его жизнь. На первой он изобразил свою глубоко беременную жену. Ему долго пришлось уговаривать ее. Будущая мать не соглашалась позировать и тем более обнажаться для этого. На второй побережье Крыма в их медовый месяц.
С картинами Кузьмичу было расставаться тяжело. Однако галерея предложила хорошие деньги, так необходимые семье. Кроме того жена настаивала, на продаже полотен, загромождающих и без того крошечную квартиру в хрущёвке. Александр Кузьмич тешил себя мыслью - картины непременно купит тот, кому они будут дороги, так же как и ему. Нового владельца будут обязательно радовать, вдохновлять пейзаж Черного моря, где он провёл, наверное, самые счастливые дни своей жизни.
Работал он много, но денег всегда не хватало. С каждым годом Кузьмич разговаривали с женой все меньше, а «бессмысленной мазни» в квартире становилось все больше. Когда сыну исполнилось пятнадцать, она подала на развод. Кузьмич был уверен, что она намеренно оттягивала развод, ждала, когда сын подрастет. Она подала заявление в загс на следующий день после празднования дня рождения их ребенка. «Ты просто неудачник», говорил ее взгляд.
Сегодня, несмотря на боль в ногах, Кузьмич ушел далеко вглубь свалки. Их стихийный поселок стал тонкой полоской на пестром горизонте. Он шел медленно, глядя вперед. Последний час Кузьмич не высматривал «ценностей», он просто шел за своими мыслями, что-то бормоча себе под нос. В какой-то момент старик остановился, краем взгляда зацепившись за крупный предмет, тонувший в мусоре. Коричневый старый чемодан. Странно, что ни кто еще не разорил его. Пока Кузьмич вытаскивал чемодан, на лбу выступила испарина. Щелкнул замок. Кузьмич увидел старомодное платье, винтажную сумочку, различные женские безделушки. В такие моменты он всегда чувствовал себя археологом. Кто-то купил эти вещи давным-давно, пользовался ими, любил, а потом бережно хранил. Скорее всего владелица вещей умерла, а оставшийся «хлам» отнесли на помойку. В первую секунду Кузьмич подумал, что спит или грезит на яву. Под чужими, некогда любимыми вещами хоронилось нечто существенное для него самого. Его пейзаж. Тот самый, пейзаж, который Кузьмич мог представить себе в мельчайших деталях, в любую секунду. Морская гладь - синий ультрамарин, крутые скалы по правую руку, слева сосновый бор и голубое небо в редких розовых облаках. Легкое дуновение ветра и аромат кофе из термоза, который жена разливает по железным стаканам.
Облокотив холст на открытую крышку потрепанного чемодана, он долго стоял, вглядываясь в краски, мазки, пытаясь осмыслить то, что видел. Его пейзаж был теперь совсем чужой - такой хмурый, плоский, неживой, не такой, каким он помнил его.
Кузьмич огляделся. Впервые за долгое время пришло окончательное осознание, где он провел последние годы своей жизни. Спустя много лет, ему подарили шанс увидеть свою лучшую картину, но место для их последнего свидания выбрано не простое… Холст попросту выбросили. Как же так вышло?
«…и картину тоже?»...
- Бытовые отходы? – проговорил он.
Поднимался ветер. Его порывы сушили мокрые от слез щеки. Слезы, которых одинокий старик не замечал.
Две чайки с криком пронеслись над его головой. От неожиданности Кузьмич вздрогнул и зажмурил глаза. Темнота закружилась. Отяжелевшее тело потянуло к земле…
…Мама целовала все еще влажные щеки, повторяя как заклинание: «…просыпайся, просыпайся, просыпайся».
Сашка вскочил и присел. Пахло яблочным пирогом. Мама сидела на краю его кровати. Она улыбалась, окруженная радужным светом. Свет рассеялся, и, оглядевшись, он увидел приоткрытое окно и горшок с любимой маминой геранью.
Над живым мусорным полигоном радостно кружили чайки. Солнце медленно поднималось, вверх, чтобы ненадолго задержаться в зените. Свалка таяла под прямыми лучами, источая зловонный запах. Александр Кузьмич уже не помнил, когда перестал замечать мусорную вонь. Ветер разносил тошнотворный, сладковатый запах по округе. Этим запахом давно пропитался его темно-зеленый плащ, одежда, кожа, редкие волосы на голове. Запах свалки ежесекундно проникал в легкие старика, насыщая живой сосуд едким разлагающимся душком человеческих отходов.
В последние годы Александр Кузьмич непрерывно смотрел себе под ноги. Случалось, он вспоминал, помимо бытовых отходов, на которых он существует, существует небо. Тогда он поднимал голову вверх, что бы убедится в своей правоте. И, правда, оно все еще было там, над его головой. Небо ни куда не исчезло, не рухнуло. Оно широко раскинулось, оставаясь таким же прекрасным, летним, ярким, как в дни его детства. Александр Кузьмич подставил обветренное, морщинистое лицо под солнечные лучи и зажмурил глаза… Туманная пелена отступила, обнажив старый двор с зелеными деревьями, сломанный старинный фонтан, сквозь трещины которого проросла трава и два тоненьких деревца. Где-то из подсознания всплыл звонкий свист и голос дворовых пацанов: «Сашка! Выходи!» Оперев руки на подоконник, где стояли горшки с маминой геранью, Сашка отчетливо видел пейзаж московского дворика из окна на третьем этаже. Три дома с большими окнами, и маленькими коммунальными квартирками. На лавочке у подъезда сидят старожилы: две престарелые дамы. А под его окном Тимур и Володька нетерпеливо переминаются с ноги на ногу.
- Кузьмич! Сигареты есть?
Он открыл глаза, и солнечный свет больно резанул по глазам. Нащупав в кармане помятую пачку с последней сигаретой, Александр Кузьмич протянул ее Димке, тридцатипятилетнему бездомному.
- Держи.
Димка тряхнул пачкой, сигарета выпрыгнула из рваной дырки, и он ловко подхватил ее губами. Смяв, и бросив пачку себе под ноги, он прикурил.
- Жарко сегодня, - протянул Кузьмич.
Димка коротко махнул, толи, согласившись, что жарко, толи, поблагодарив за сигарету, и вернулся к своему маршруту.
Близился обед, но голода Александр Кузьмич не ощущал, он продолжал отыскивать в многометровых горах мусора цветной металл. Что-то хрустнуло под ногой. Оказалось разбитая елочная игрушка. Разноцветные рыжие осколки красиво отражали солнце, блестели, завораживали, напоминая о чем-то забытом и праздничном.
Очень скоро Кузьмич почувствовал, как тело онемело от напряжения. Он присел на корточки, покрутил шеей, чтобы размять ее.
«Сашка! Выходи!»… тем летом ему исполнилось девять лет. Мама испекла пирог с яблоками. Тимур подарил книгу, а Володька принес печенья, которые испекла его бабушка. Еще он хорошо запомнил, что гуляя во дворе по вечерам, около семи часов, всегда инстинктивно начинал ждать маму. Он смотрел в пустую арку, ведущую на улицу, на соседей проходящих через нее и ждал, когда появится светло желтый силуэт мамы в легком крепдешиновом платье. Когда в очередном силуэте, выплывающим из арки, Сашка узнавал маму, он бросался к ней на встречу. Он обнимал её за толкую талию, прижимаясь щекой к животу, а потом они шли домой. От неё вкусно пахло духами, летом и детством. Александр Кузьмич вздохнул полной грудью, пытаясь успеть ощутить аромат того лета, но в нос пополз сочный запах свалки. Чайки противно запищали над головой.
Когда Кузьмич обедал в своём импровизированном жилище рядом со свалкой, зашёл Димка. Он принёс ему почти полную пачку сигарет. От предложенного обеда он отказался, и быстро ушёл к себе. Димка напоминал Кузьмичу сына, который жил в Сингапуре и работал в какой-то компьютерной фирме. Его сын давно стал отцом. Собственных внучек Александр Кузьмич не видел ни разу и вряд ли увидит. О том, что родной отец живет на свалке сын не знал. После развода с женой Кузьмич снимал квартиру, а когда его уволили с работы не смог больше оплачивать жильё. Вернуться к жене он не мог, обращаться за помощью к друзьям было стыдно. Так он прожил на мусорном полигоне тринадцать зим.
После обеда разболелись ноги, но Кузьмича ждал полигон. Он медленно брел между мусорными кучами, а солнце не спеша ползло за мусорный горизонт. Правая нога сегодня болела сильнее, чем левая. Отыскав стул, он сел на него, вытянул ногу, слегка похлопал по ней, словно пытаясь ободрить. Кузьмичу снова вспомнилось то лето. Мама впервые отвела его в дом пионеров в кружок рисования. Тогда он решил, кем непременно станет, когда вырастит. После окончания художественной академии он работал в театре помощником декоратора. Потом начал преподавать в художественной академии. Когда пришло время уходить на пенсию, он продолжил обучать. Теперь его учениками стали малыши, которых родители приводили в дом пионеров. Из него не вышло великого акварелиста, в его работах маслом не хватало «индивидуальности». В сорок один год Александру Кузьмичу удалось продать шесть картин одной из питерских галерей. Он и сам понимал, что настоящего художника из него не вышло. Но из тех шести картин были две, которые Кузьмич считал удачными. Пожалуй, самыми удачными за всю его жизнь. На первой он изобразил свою глубоко беременную жену. Ему долго пришлось уговаривать ее. Будущая мать не соглашалась позировать и тем более обнажаться для этого. На второй побережье Крыма в их медовый месяц.
С картинами Кузьмичу было расставаться тяжело. Однако галерея предложила хорошие деньги, так необходимые семье. Кроме того жена настаивала, на продаже полотен, загромождающих и без того крошечную квартиру в хрущёвке. Александр Кузьмич тешил себя мыслью - картины непременно купит тот, кому они будут дороги, так же как и ему. Нового владельца будут обязательно радовать, вдохновлять пейзаж Черного моря, где он провёл, наверное, самые счастливые дни своей жизни.
Работал он много, но денег всегда не хватало. С каждым годом Кузьмич разговаривали с женой все меньше, а «бессмысленной мазни» в квартире становилось все больше. Когда сыну исполнилось пятнадцать, она подала на развод. Кузьмич был уверен, что она намеренно оттягивала развод, ждала, когда сын подрастет. Она подала заявление в загс на следующий день после празднования дня рождения их ребенка. «Ты просто неудачник», говорил ее взгляд.
Сегодня, несмотря на боль в ногах, Кузьмич ушел далеко вглубь свалки. Их стихийный поселок стал тонкой полоской на пестром горизонте. Он шел медленно, глядя вперед. Последний час Кузьмич не высматривал «ценностей», он просто шел за своими мыслями, что-то бормоча себе под нос. В какой-то момент старик остановился, краем взгляда зацепившись за крупный предмет, тонувший в мусоре. Коричневый старый чемодан. Странно, что ни кто еще не разорил его. Пока Кузьмич вытаскивал чемодан, на лбу выступила испарина. Щелкнул замок. Кузьмич увидел старомодное платье, винтажную сумочку, различные женские безделушки. В такие моменты он всегда чувствовал себя археологом. Кто-то купил эти вещи давным-давно, пользовался ими, любил, а потом бережно хранил. Скорее всего владелица вещей умерла, а оставшийся «хлам» отнесли на помойку. В первую секунду Кузьмич подумал, что спит или грезит на яву. Под чужими, некогда любимыми вещами хоронилось нечто существенное для него самого. Его пейзаж. Тот самый, пейзаж, который Кузьмич мог представить себе в мельчайших деталях, в любую секунду. Морская гладь - синий ультрамарин, крутые скалы по правую руку, слева сосновый бор и голубое небо в редких розовых облаках. Легкое дуновение ветра и аромат кофе из термоза, который жена разливает по железным стаканам.
Облокотив холст на открытую крышку потрепанного чемодана, он долго стоял, вглядываясь в краски, мазки, пытаясь осмыслить то, что видел. Его пейзаж был теперь совсем чужой - такой хмурый, плоский, неживой, не такой, каким он помнил его.
Кузьмич огляделся. Впервые за долгое время пришло окончательное осознание, где он провел последние годы своей жизни. Спустя много лет, ему подарили шанс увидеть свою лучшую картину, но место для их последнего свидания выбрано не простое… Холст попросту выбросили. Как же так вышло?
«…и картину тоже?»...
- Бытовые отходы? – проговорил он.
Поднимался ветер. Его порывы сушили мокрые от слез щеки. Слезы, которых одинокий старик не замечал.
Две чайки с криком пронеслись над его головой. От неожиданности Кузьмич вздрогнул и зажмурил глаза. Темнота закружилась. Отяжелевшее тело потянуло к земле…
…Мама целовала все еще влажные щеки, повторяя как заклинание: «…просыпайся, просыпайся, просыпайся».
Сашка вскочил и присел. Пахло яблочным пирогом. Мама сидела на краю его кровати. Она улыбалась, окруженная радужным светом. Свет рассеялся, и, оглядевшись, он увидел приоткрытое окно и горшок с любимой маминой геранью.
