Кэрол отчаянно мотала головой, тихо воя от нечеловеческой муки, разрывающей сердце. В безумных глазах, устремленных на нее, она увидела такую бесконечную боль, что в ней не осталось больше ни капли того отвращения и неприязни, которые она испытывала к нему минуту назад. Даже страх ее отступил перед нестерпимой болезненной жалостью, когда она разглядела, как несчастен Мэтт даже в своем безумии, что вся его нездоровая злоба и жестокость порождены страданием, что его желание отомстить, наказать - всего лишь ответная реакция на боль, которую он не смог вынести, которая сломала его.
Кэрол захотелось бросить пистолет, обнять его, прижать к груди, в которой с небывалой ранее силой вдруг почувствовала нежную, горячую любовь. Только в это мгновение она осознала, прочувствовала всю глубину и силу своего чувства. Чувства, которое не позволит ей убить его. Убить его. Это же нелепость, кошмар. Убить его. Убить, когда сердце ее разрывалось от любви.
Он остановился от нее в двух шагах, не отрывая взгляда от ее глаз, словно недоумевал, почему она не стреляет. И вдруг лицо его перекосилось от ярости.
- Ты думаешь, я шучу, Кэт? Ты не боишься меня, не воспринимаешь всерьез, потому что уверена в том, что я размазня, что не способен ответить на обиду? Ты всегда так считала, верно? Думаешь, если я люблю тебя, то не смогу наказать? Я больше не люблю тебя, потаскуха, ты всего лишь подстилка, грязная, протертая до дыр, изгаженная многочисленными тварями, которые на тебе валялись… Мне противно на тебя смотреть. И я ненавижу тебя! Ненавижу еще больше, чем любил!
Он шагнул к ней, и Кэрол отскочила назад, не отводя от него пистолета, но наткнулась на стену. Отступать было не куда.
- Нет… пожалуйста… Мэтт… стой, не подходи… не надо…
Она вдруг вспомнила свой сон, в котором стояла и смотрела в глаза своей смерти. Смотрела и плакала, как сейчас. А в следующее мгновение Мэтт сильным резким движением вырвал пистолет из ее рук и отшвырнул в сторону. Его крепкий кулак, с беспощадной жестокостью обрушившийся ей на скулу, заставил ее сильно удариться затылком о стену. Девушка захрипела и даже не попыталась на этот раз прикрыть лицо, чтобы защитить от ударов. Сильные пальцы вцепились ей в волосы, не позволяя упасть, он схватил ее за подбородок и заглянул в залитое кровью лицо.
- Ну, что, сука, нравится? Приятно? Тебе хочется удовольствий, ищешь приключений, да? Получай, гадина… я покажу тебе удовольствия…
Продолжая держать ее за волосы, он заставил ее упасть на пол и начал рвать на ней одежду, терзая нежное тело. Кэрол, обезумев от ужаса, отчаянно сопротивлялась, но его он лишь усмехался, демонстрируя свою поразительную силу, которой она всегда так восхищалась и которая теперь обернулась против нее.
Сорвав с нее остатки одежды, он грубо перевернул ее на живот и, больно стиснув пальцами ее бедра, оторвал их от пола, рванув вверх, подтянув к себе. Расстегнув джинсы, он с хриплым рычанием вонзился между нежных ягодиц девушки, из горла которой вырвался крик боли. Она забилась в его тисках, пытаясь вырваться.
- Мэтт! Мне больно! Мэтт!!!
Ее жалобный умоляющий вой лишь подстегнул его, он издевательски засмеялся ей на ухо, с еще большей грубостью и силой истязая ее, упиваясь ее болью, ее криками, содрогаясь от острого пронзительного удовольствия, которое доставляло ему ее сопротивляющееся, судорожно сжимающееся, горячее тело.
Зажмурившись и стиснув зубы, Кэрол стонала от боли, обессилев от бесполезной борьбы с могучими мускулами, которые подавили ее, сломали, лишив жалких остатков сил и надежды на освобождение. Ее жалобные стоны смешались с его сладострастным хрипом, срывающимся то в стон, то в рычание. Девушка больше не просила о пощаде, смутно удивляясь какой-то животной дикой страсти, с которой он терзал ее бедное тело.
Когда он застонал и задергался, придавив ее с такой силой, что едва не вышиб из нее дух, она вздохнула с облегчением, поняв, что пытка ее закончилась. Он вдруг выпустил ее из своих рук и упал рядом, наполовину придавив своим тяжелым телом. Кэрол, вонзаясь ногтями в доски пола, медленно выползла из-под него. Он не помешал ей, уткнувшись лицом в пол и громко, тяжело дыша. Кэрол поползла дальше, потом поднялась на четвереньки, не отрывая обезумевшего взгляда от спасительного выхода. Ей казалось, что стоит ей доползти до двери, выбраться отсюда, и она будет спасена.
Она закричала от внезапной ярости, когда его пальцы снова вцепились ей в волосы и рванули вверх, отрывая от пола и заставляя подняться.
- Куда это ты, любовь моя? Я еще не закончил. Впереди самый главный момент, - он с улыбкой схватил ее за горло, но Кэрол, зарычав от злости, вонзила в его лицо свои изуродованные ногти, поломанные о пол.
Выпустив ее горло, он ударил ее раскрытой ладонью в лицо, с силой отшвырнув от себя.
Упав на пол, девушка почувствовала оглушительную боль, пронзившую затылок. В глазах потемнело, Кэрол не двигалась, с ужасом чувствуя, как меркнет и угасает ее сознание, медленно, тяжело, позволяя ей это понять. Боль в затылке была такой страшной, что Кэрол подумала, что в голову что-то вонзилось…
Мысль о том, что она умирает, успела промелькнуть в ее сознании, успела отозваться в ее сердце смертельной ноющей тоской и вспышкой горького отчаяния…
Мэтт остановился над девушкой, смотря на распростертую обнаженную фигурку, на тиски, о которые та ударилась головой, и на расплывающееся под грязными спутанными волосами пятно алой крови.
- Вставай, гадина! Хватит притворятся!
Он толкнул ее ногой. Потом ударил. Еще раз, и еще, пытаясь привести ее в чувства.
- Понимайся, дрянь! Ты не лишишь меня удовольствия придушить тебя собственными руками! Вставай, сука!
Охваченный припадком бешенства, он с неудовлетворенной злобой пинал по полу безжизненное тело, задыхаясь от досады. Но девушка не реагировала больше на удары, не чувствовала боли, и это приводило его в неописуемую ярость. Все еще не веря в то, что она может быть мертва, он опустился на колени и, грубо приподняв ее за плечи, заглянул в окровавленное лицо.
- Сдохла, сука? Ну и черт с тобой! - скривившись от ненависти, он плюнул в закрытые глаза и бросил ее на пол.
Встав, Мэтт направился к выходу. Резко остановился и зашатался, подняв руки к глазам, перед которыми внезапно все поплыло. Почувствовал вдруг неожиданную слабость и пульсирующую боль в простреленном боку. Ужасную боль. С удивлением он опустил взгляд на залитую кровью рубашку, словно только теперь заметил, что ранен. Голова его закружилась, непреодолимая усталость и слабость потянули его вниз, на пол. Ноги его подломились, и он тяжело упал. Веки его задрожали и медленно сомкнулись. Он не понимал, что с ним происходит, но не мог с этим справиться, чувствуя, как немеет тело, наливаясь свинцовой тяжестью, отказываясь ему подчиняться. Он до последнего отчаянно пытался отогнать подступающую к нему тьму, но она все-таки одолела его, затянув в свое черное лоно, откуда ему, возможно, уже не было возврата.
Открыв дверь своей квартиры, Джек вошел внутрь и, не включая свет и не разуваясь, прошел в гостиную. Швырнув кейс в кресло, он снял пиджак и отправил его туда же. Оттянув вниз узел галстука, он расстегнул верхние пуговицы рубашки и вдохнул полной грудью, словно одежда и галстук душили его. Подойдя к бару, он достал бутылку виски и стакан и устроился в кресле.
Он не мог потом вспомнить, как долго он так сидел, в темноте, и сколько раз наполнял свой стакан.
Наверное, не один раз, потому что когда он решил, наконец-то, подняться, голова у него закружилась и, чувствуя, как его повело в сторону, Джек ухватился за кресло, чтобы не упасть. Выровняв равновесие, он тихо засмеялся сам над собой.
Впервые в жизни он почувствовал, что это такое - быть пьяным.
Наверное, скажи он кому, что за свои неполные двадцать семь лет он никогда раньше не напивался - или не поверят, или засмеют! Но, однако, это было так. На то, чтобы пить, у него не было ни времени, ни желания.
Сначала университет. Гарвард. Он отдавал учебе все свое время, с успехом и поразительным упорством грызя гранит науки. Он мечтал о карьере, и неуклонно шел к поставленной цели быть лучшим в выбранной профессии.
Больше для него ничего не существовало и не имело значения. Ни девушки, ни любовь, ни развлечения и отдых. И пока его сверстники отрывались в ночных клубах и барах, собирались компаниями на пикниках, устраивали шумные вечеринки, он сидел над книгами, писал доклады или просиживал штаны на лекциях.
У него было мало друзей, а те, что имелись, были такие же помешанные на учебе «зубрилы», как и он сам. Почти все преподаватели его обожали за усидчивость и ум. Сверстники не любили его, не понимая и не одобряя страсти к учебе, за глаза называя «ботаником» и занудой. Не любили за чрезмерный ум и способность к знаниям, за отвратительный бешенный нрав и острый ядовитый язык. Редко кто осмеливался открыто выказывать ему неприязнь или неуважение, не говоря уже о том, чтобы перейти ему в чем-то дорогу. Его боялись. Он был довольно известной личностью во всем университете, и не только благодаря уму, характеру и языку. Все знали о его жестокости и неумении прощать, даже мелкие и, казалось бы, незначительные обиды. Сам Джек никогда не утруждал себя тем, чтобы кому-то нравиться. А после первой неудачной любви, он подавил в себе естественные порывы привлекать девушек и нравиться им. Но с годами он приобретал привлекательность, и женская половина смотрела на него все с большим интересом. Его сильная незаурядная личность, надменность и высокомерие, а также отсутствие заискивания перед девушками, почему-то стали интриговать и притягивать слабый пол.
Зануда и зубрила преобразился в девичьих глазах в загадочного и умного молодого человека, к тому же чертовски привлекательного. Даже самые дерзкие и отчаянные девицы смущенно краснели под пронзительным хитрым взглядом его стальных глаз, робко лепеча что-то заплетающимся языком.
Так и пришло время, когда женщины стали преклоняться перед ним, когда на него смотрели восхищенными глазами, в которых уважение смешивалось со страхом. Но его ничуть не смущало то, что его побаиваются женщины, ему это даже нравилось.
Еще до того, как он окончил Гарвард, на него уже посыпалась такая куча предложений из юридических фирм, выражающих желание заполучить лучшего из воспитанников авторитетного учреждения, что даже его преподаватели были изумлены. Но многие считали, что своим успехом и таким спросом будущий адвокат обязан исключительно своему отцу - влиятельному знаменитому судье, который, несомненно, позаботится о карьере своего единственного сына. И ничего и никогда в этом мире не бесило Джека так, как уверенность окружающих в том, что его «продвигает» отец. Никто не хотел признавать его ум и талант и способность самому чего-то добиться в жизни. И даже когда он окончил Гарвард с золотой медалью, кто-то сказал ему в спину, что о медали позаботился его папочка. Никогда еще Джек не чувствовал себя таким оскорбленным, как в тот знаменательный день, к которому он так стремился не один год и который был его первой большой победой, как и полученная медаль. Медаль и звание лучшего выпускника.
Только он один и еще, может быть, Господь Бог, знал, сколько усилий было приложено им для того, чтобы стать первым, лучшим. Это была его давняя и единственная мечта - быть лучшим. Но его праздник был омрачен, если не сказать больше - испорчен. Никто не верил в то, что он сам этого добился, за исключением, может быть, его преподавателей. Его победу отобрали у него и вручили его отцу, который не имел к ней никакого отношения. Это привело Джека в неописуемую ярость, переполнило чашу его озлобленности, зародившуюся в его сердце в день, когда от него отказалась мать.
Он жаждал доказать всем, всему миру, что он не тень своего отца, что он сам по себе и не менее сильная личность, чем он, а, может, и более. Отец не вмешивался в его жизнь, понимая и одобряя желание сына самому проложить себе дорогу в мир сильных.
Меньше, чем за год практики, Джек добился поразительного успеха и признания в выбранной профессии. Его ловкость, хитрость и шокирующая дерзость, не лишенная некоторого очарования, и то, с какой легкостью и непринужденностью он выигрывал свои первые дела, красиво и эффектно сметая в зале суда все со своего пути к победе, а также молодость и обаяние, прославили его, превратив в зарождающую звезду.
Став востребованным, он уволился из юридической фирмы, в которой практиковал еще студентом и на заработанные деньги снял небольшое скромное помещение, но в самом лучшем районе, и открыл свой первый офис. Наняв секретаршу и уборщицу, он занялся частной практикой.
И здесь ему сопутствовал успех.
Вскоре он мог позволить себе перебраться в офис, соответствующий его положению. В офис, где он с достоинством принимал своих клиентов, которые становились все более не простыми людьми. А он стал не простым адвокатом. Его коллегам оставалось только зеленеть от зависти и кусать локти, наблюдая за тем, как вырос контингент его клиентов. К Джеку Рэндэлу прочно прилепилась репутация человека, для которого не существует ничего невозможного. К нему обращались люди с самыми деликатными и сложными делами, и за какое бы дело не брался адвокат, оно было обречено на успех.
Вскоре все воспринимали это уже как должное. И когда за дело брался Джек Рэндэл, противоположная сторона, выступающая против него, заранее складывала ручки, смиряясь с неизбежным поражением.
Произнося его имя, о его отце уже не вспоминали. Джек стал более знаменит, он был солнцем, а его отец - звездой, теряющейся под его лучами.
Но когда они объединялись, их силы и умы сливались в одно целое, образовывая смертоносную молнию, способную достать и поразить кого угодно и остановить ее удар было невозможно. Его отец не искал славы, а Джек к ней стремился. Он хотел, чтобы о нем услышала мать, узнала, каким он стал, чего добился.
Сам. Без нее. В глубине его сердца жила мечта посмотреть когда-нибудь ей в глаза так, как боги смотрят на мерзкое гадкое пресмыкающееся, ползающее под ними, пресмыкающееся, на которое было смотреть не только противно, но и унизительно. Да, он хотел, чтобы она почувствовала и поняла, что по сравнению с ним она - ничто.
Когда-нибудь придет его час отомстить за свою самую глубокую рану, за участь брошенного, отвергнутого, ненужного. Несчастная, она не знала, насколько опасен ее собственный сын и сколько в нем живет ненависти.
Если она до сих пор не пожалела о том, что отреклась от него, то еще пожалеет, непременно. Он заставит ее. Как заставит понять, что, бросив свою семью, она совершила самую большую ошибку в своей жизни. Роковую ошибку. Тот, ради которого она это сделала, к которому ушла, давно это уже понял… перед тем, как Джек его наказал. Беспечная мамочка наверняка ничего об этом не знает. Впрочем, отец тоже об этом не знал. Как не знал о том, что Джек жаждет отмщения собственной матери. Только для него она не была матерью. Это была просто женщина, которую он ненавидел и презирал всем сердцем и всей душой.
Когда клиентов стало слишком много, когда его стали рвать на части, Джек открыл свою собственную юридическую фирму.
