Осколок ледяного озера
23 декабря 2004 года
Я выхожу на балкон в потертой и растянутой пижаме. Зябко кутаюсь в старый плед и нервно закуриваю сигарету. Мои пальцы дрожат, я судорожно делаю затяжку и выдыхаю дым. Сухой снег хрустит под босыми ногами. И я проваливаюсь в белый плен воспоминаний. Как Алиса* падаю в кроличью нору.
- Я не сплю, - надломлено шепчу ночному мегаполису, сверкающему рекламными вывесками и мигающему витринами торговых центров. И поспешно выныриваю в настоящее, проклиная воспоминания, цепляющиеся пиявками в мой мозг.
Вытираю кровь с прокушенной и опухшей губы и теряю несколько секунд, разглядывая размытую на пальцах алую кровь.
Глупо. Я ищу символы и знаки там, где их нет, и никогда не было.
А в настоящем есть съемная квартира на пятом этаже. Есть балкон, припорошенный снегом, и мои следы босых ступней. Они еще одно свидетельство, что я не заблудший призрак, растревоженный луной.
С высоты пятого этажа козырек подъезда напоминает мне замерзшее озеро. Оно манит меня хрустальным блеском и тайной в глубине вод. Мои ступни мерзнут, и я с трудом делаю один шаг, туда, к самой кромке ржавых перил.
Оцепенение отпускает меня, и город взрывается ночными звуками – лязгам шин на оледенелой дороге, музыкой из тонированной машины и жизнью, ускользающей от меня тучами, гонимыми ветром.
В каждом чуждом мне звуке в этом городе, который я ненавижу вместе с воспоминаниями – есть жизнь. И только в моей квартире царит безмолвие и тишина.
Я гоню от себя мысль перебросить ноги через… чертов кот, его я ненавижу, пожалуй, больше нежели этот город. Этот рыжий комок выскальзывает на балкон. Тушу сигарету в пепельнице, ее замело, и я нахожу ее по очертанию. Делаю этот один шаг, но не в неизвестность, а чтобы поймать мелкого гада.
Кот вырывается, оставляя царапины на моей коже, но мы вдвоем оказываемся в тепле: снег там – за окном, а вот воспоминания всегда со мной.
Я не чувствую своих ступней. Боль на несколько мгновений отвлекает меня от воспоминаний. Хотя нет – это ложь, я помню все.
Я помню тот день, как будто он был только вчера. Я помню тот день в мельчайших подробностях и деталях, о которых пытаюсь забыть, но не могу.
Мои руки все еще дрожат, когда я беру в руки карандаш и блокнот и делаю первую запись в дневнике.
Дневник… его мне посоветовал вести психолог еще два года назад.
- Женя, вам не обязательно делать записи каждый день, но вы можете поделиться с дневником самым сокровенным, тем, что не можете доверить мне.
Прошло два года, а я так и откладывала это решение, навсегда попрощавшись с Владимиром Петровичем, который решил, что я наконец-то смирилась с прошлым. Можно ли смириться со своей виной? Можно ли забыть о боли потери? До сих пор задаюсь этими вопросами. Ведь мне этого не удалось сделать.
А дневник, я так и не осмелилась сделать в нем запись. Страх, что его кто-то прочтет, не позволил. Удивительно, как легко обнажить свое тело и как трудно бывает обнажить душу. Хотя если я буду мертва, возможно, мне будет все равно.
Но я хочу жить, но не знаю – как. Не знаю, как забыть и сделать следующий шаг – в будущее. Да, завтра будет новый день, и я забуду ночные кошмары. Просто мне надо пережить зимние праздники, и я вновь смогу спокойно спать… но только до следующей зимы, снега и льда.
Ночью мне приснился кошмар! Очередной кошмар. Я уже давно сбилась со счета, сколько раз я просыпалась ночами с диким криком. В детстве – в комнату вбегали родители, чтобы успокоить меня, затем в общежитии – будили подруги, а теперь я живу одна, и никто не может помочь мне справиться со страхами и воспоминаниями, не считая крикливого кота, доставшегося мне вместе с ключами от квартиры.
Небольшое озеро за старым добротным деревянным домом, зима, промчавшиеся сани Снежной королевы*, холод и осколок ледяного зеркала, застрявший в моем сердце.
Раннее зимнее утро и замерзшее озеро… Во сне я слышу звук коньков, рассекающие лед. А затем треск под ногами! И вот она – кроличья нора, из которой не выбраться, не найти пути назад. И холод, сковывающий и леденящий, тянущий на самое дно. Я путаюсь в зимней одежде, как рыба в рыболовной сети, я бью руками по воде, пытаюсь глотнуть морозного воздуха и захлебываюсь ледяной водой. Легкие обжигает холодом, а крик поглощает вода.
Сегодня я проснулась от пронзительно мяуканья кота, от которого столько раз обещала избавиться, но все еще почему-то терплю его. Я не сразу понимаю, что это я так сильно кричала во сне, что напугала кота. Когда я, судорожно подскочив в кровати, включила лампу, то увидела вздыбленную шерсть кота. Он рычал, будто хотел наброситься на меня. Ненавижу кошек. И этот рыжий комок шерсти отвечает мне такой же нелюбовью.
Карандаш в моей руке в какой-то момент превращается в змею, способную меня ужалить. Бросаю его на стол с бумагами и грязными тарелками.
Я ничего не пишу в дневнике – ни одной строки. Не могу. Я сижу, глупо смотрю на белые листки и вспоминаю.
Каждый год на новогодние праздники мы всей семьей ездили в небольшое село «Подборки», к бабушке.
За домом находилось озеро. Зимой вода покрывалась коркой льда. И мы с братьями дурачились, бегая на перегонки вокруг озера, и играли в снежки.
В тот год, старший брат Андрей учил меня кататься на коньках. Было холодно, очень холодно. Щеки и те на морозе моментально покрывались инеем.
Обычное утро. Утро после Рождества. Плотный завтрак с поеданием праздничного пирога, обмен подарками, и смех.
Странно, эти мелкие незначительные детали так глубоко отпечатались в моем сознании, что спустя годы, в кошмарах, я отчетливо вижу каждую секунду того утра. Во снах и наяву я проживаю тот день раз за разом.
Возможно, поэтому так реальны мои ночные призраки. А сны кажутся явью, а не кошмаром.
Мама укутала меня в несколько слоев одежды, нацепила шапку-ушанку, безразмерный шарф перекинула несколько раз вокруг шеи, принесла мне из кладовой валенки…
В одежде было тепло, пронизывающий ветер не мог пробраться сквозь теплую куртку, свитер, кофту и майку.
Двигалась я странно, переваливаясь с одного бока на другой. Виталик, помню, назвал меня пингвином. Я глупо падала на лед, но мешковатая одежда спасала меня от шишек и синяков.
Мы смеялись… В то утро мы были по-настоящему счастливы. Да и что нам, по сути, было надо? Родители, каникулы, подарки, сладости и ель до потолка. А главное мы были вместе. С самого рождения всегда вместе!
Старший - Андрей, он всегда знал, что правильно, а что нет. Виталик, напротив, часто подшучивал надо мной и моими промахами. Но его шутки были безобидны, они не были злыми, как у взрослых. И я, которую все баловали и любили.
Мама позвала нас обедать ближе к двенадцати часам.
Раздался удар колокола.
Это был подарок отца-капитана. Отец преподнес корабельный колокол в подарок матери, и она созывала нас на обед. И когда мы, играя с соседскими ребятами, забывали о времени, мама напоминала – пора домой!
Иногда зимой язычок колокола замерзал, и приходилось его отогревать. Папа утверждал, что это его обязанность, чтобы мама всегда могла нас найти!
В тот день, восьмого января тысяча девятьсот девяностого года, я первой услышала звук колокола…
В тот день, у меня, наконец-то, стало получаться. Коньки держали меня на льду, и я не плюхалась на него мешком картошки, пытаясь не расквасить себе нос. Я умоляла Андрея задержаться. «Еще чуточку», - молила я.
Виталик побрел к дому. Он замерз, опять стал кашлять. А мама грозилась накормить его редькой с медом и рыбьим жиром, если он вновь расхворается.
Я довольно улыбалась, требуя внимания старшего брата.
Лицо Андрея враз стало серьезным.
- Женька, стой на месте, не двигайся.
В голосе брата прозвучал страх, хотя он и пытался оставаться спокойным.
Я тоже услышала незнакомый звук, но не сразу сообразила, что лед под моими ногами трескается!
Но прежде чем испугаться, я вспомнила жуткие истории бабушкиной соседки – бабы Любы. Она, как помешанная, твердила всем, кто даже не желал ее слушать, что, замерзая, человек не умирает.
- Был тут у нас один пьянчужка – Матвей Калашников, жил на пригорке совсем один. Пьяным на озеро отправился, а лед не успел схватиться. Вот он и провалился. Матвей этот кричал, звал на помощь. Но никто не ринулся его спасать. Так и помер он, сгинул… только весной его тело нашли. Похоронили его по-людски. Только следующей зимой Матвея видели на озере. Стоит он такой и все рукой машет, как будто зовет…
Мама сказала, что это все старческие страшилки, что не было никакого Матвея, выдумала все бабушка Люба…
Маме тогда я ничего не сказала, но я долго боялась гулять у озера. А иногда ночью, прежде чем лечь спать, я выглядывала в окно. И мне казалось, что деревья, нависая над озером, создают тень человека. А может, это луна играла со мной в злые шутки.
И в тот момент, когда я посмотрела под ноги и увидела треснутый лед, страх стал осязаем.
Я не слышала слов брата. А он просил меня остановиться, не бежать!
Тогда я еще не знала, что чувство вины навсегда безраздельно вытеснит настоящую радость и счастье из сердца.
Если бы я не попросила Андрея задержаться, если бы не побежала, услышав окрик брата…
Если…
Сколько если. Сколько моделей параллельной реальности я изобрела, пока, наконец-то, не поняла – прошлое не изменить!
Мой брат Андрей был мертв, и это навсегда.
Мне исполнилось восемь лет в тот день, когда хоронили Андрея. Родители собрали чемоданы. И больше никогда мы не приезжали в тот дом, на озере.
После возвращения в город было много странного и непонятного. Но ведь я была ребенком, взрослые мне всего не говорили. А я не понимала, почему бабушка никогда не приезжает к нам в гости? Почему родители перестали с ней общаться?
Ведь во всем была виновата только я! Когда я подросла, мне хотелось услышать это. Расставить все по своим местам. Но родители упорно молчали.
И было одно наказание, на которое, не сговариваясь, обрекли меня родные и я сама. Больше никогда я не праздновала свой день рождения.
Где-то в глубине души я так и осталась восьмилетним маленьким ребенком, потерявшей саму себя на том озере.
Известие о смерти бабушки никого не повергло в шок в нашей семье. Такое чувство, что родители давно ждали этого дня.
А я ее даже не помню. Так, детские образы, которые, наверное, не имеют ничего общего с реальностью.
Когда пришло известие... Оказалось, оно уже запоздало. Бабушку похоронили на деревенском кладбище.
Я вызвалась сама. Просто неловко было терпеть гнетущее молчание – каменное лицо матери и растерянность отца. А ведь тогда, много лет назад, мама разучилась плакать. А может, она плакала в спальне, чтобы мы с Виталиком не видели.
Если бы только брат был дома! Он бы все сделал правильно. Он бы все решил.
Но Виталик был в отъезде. Была только я одна. И мне пришлось сказать эти слова.
- Да, поезжай! - облегченно согласилась мать.
Отец порывисто встал.
- Думаю, будет лучше, если съежу я. Решу все до Нового года и вернусь.
Это было благородно со стороны отца защитить меня от прошлого. Но я не могла принять его жертву. И мне не хотелось оставаться с матерью и ее молчаливым, но столь многоречивым взглядом, наедине… Только не сейчас, не зимой.
- Я уже взрослая, папа, я со всем справлюсь.
Кошмары всегда возвращаются в конце декабря. А вот январские ночи растворяются из-за близости восьмого числа…
Машину заносит в пути. Дорога в деревню, как и в детстве, не расчищена.
Вой милицейских машин и скорой помощи извещают, что где-то произошло несчастье, и я снижаю скорость.
Я совсем забыла село «Подборки». Здесь нет маленьких покосившихся домиков. Нет, здесь дома были сбиты из дерева и камня – сильные, уверенные. Не зря село привлекло внимание охотников и рыболовов.
Эта деревня – утерянное прошлое. Смешение стилей царской России, советских времен и последних десятилетий. Я и забыла, как здесь красиво, когда улицы и крыши утопают в снегу.
Остановив машину перед двухэтажным домом, я вспомнила, что у меня нет ключей.
Появилось почти болезненное желание завести машину и умчаться по магистрали в такой же правда ненавистный город.
Мне перестает хватать воздуха. Так уже было, и не раз. Психоаналитик говорил что-то о неконтролируемых приступах паники.
Я опустила стекло. Глотнула холодный воздух и снежинки… на глаза выступили слезы…
Но я все-таки вышла из машины. Хватит прятаться как улитка в своей скорлупе. Вот оно – прошлое, которое скрывается за этим деревянным забором.
Я подошла к калитке, она была заперта. Забор был не больше метра. Я перемахнула через него, зацепив низ дубленки, и кувырком упала в сугроб.
Шапка падает на снег, но я уже не вижу куда, так как не могу отвести взгляд от дома.
Он был совсем другим, нежели я помню.
Он, конечно, был большим, но в детстве мне он казался огромным.
Удивил и небольшой двор. А в детстве мы играли здесь в индейцев, разыгрывая сценки из фильмов.
Колокол все еще висит на прежнем месте, на веранде.
Я по инерции протянула руку к язычку, дернула. Язык примерз.
Так просто. Раньше я не могла до него дотянуться…
Я обошла вокруг забора. Калитка позади дома была открыта. Я увидела узкую тропу, ведущую к озеру, и следы ботинок.
Совсем недавно здесь кто-то побывал. Возможно, соседские мальчишки, которые знают, что дом опустел, а его хозяйка мертва.
Я захлопнула калитку, накинув петлю. Вернулась на веранду.
Раньше бабушка оставляла ключи под половиком перед домом, вспоминаю я.
Связки ключей, конечно, там нет.
Бабушка умерла. И тот, кто запер дом, забрал ключи с собой.
Детские воспоминания из соседей сохранили только бабу Любу.
Я сразу представила, как она бросится с головой в воспоминания… «Ах, какой был милый мальчик. Мы все его так любили. Такое несчастье. А ну-ка, припомни, как все произошло».
Нет, мотнула я головой. К соседке я решила не идти.
Я так и стояла, в ступоре, перед запертой дверью.
Не знаю, на что я надеялась. Ведь расплавить замок одним взглядом я не могла.
- Девушка. Милявская!
Вздрагиваю. Но вот, начинается. Набегут соседи, никуда от них не деться.
Я прибегла к одной из дежурных улыбок. Хотя не уверена, что она подходила моему облику, который твердил: «Оставьте все меня в покое».
Рядом с моей машиной припаркован черный джип.
Мужчина, который окликнул меня, одет в довольно легкую куртку для наших мест. Да и ботинки у него не по погоде. Явно неместный. Но я не знаю его.
- Милявская? - хрипло спрашивает он.
- Я Дроздова, Милявской была моя бабка.
Мужчина достает из кармана ключи. Пару минут возится с висящим замком, после чего открывает калитку и подходит ко мне. И все это в полной тишине.
Я замечаю папку в его руках.
- Синяев Антон Николаевич. Нотариус. А вы Евгения Дроздова? - уточняет он.
Я удивленно киваю.
Синяев открыл папку и всучил мне несколько бумаг.
- Ваша бабушка завещала вам свое имущество. То есть дом и недвижимость. Распишитесь здесь и здесь, там, где стоят галочки.
- У меня нет ручки…
Нотариус понимающе кивнул и протянул дорогую шариковую ручку.
- На каждой странице? - уточняю я.
- Да.
- Не пишет, замерзла…
Синяев покатал ручку между ладонями, подышал на нее.
- Холод собачий, а обещают еще понижение, - проворчал он.
