Глава 1.
ПЕРЕРОЖДЕНИЕ.
Дана испытывала небывалую лёгкость. Словно не было этого затяжного падения. Словно не её тело осталось где-то позади ненужное, забытое. Боли не было. Не было и других ощущений. Не чувствовала она ни лёгкого летнего ветерка, ни палящего солнца. Невесомая, она парила над поблёскивающей золотом рекой и пышными зелёными кронами.С высоты своего полёта ей было видно, как высокий седой старец бережно положил у массивных корней священного дерева светловолосую женщину. Широкий в обхвате ствол имел контуры женского тела. Листва, не зелёная и не жёлтая, переливалась всеми цветами радуги, ослепляя золотым отблеском. А между листиков миловидное женское лицо с огромными, синими глазами.
Но не это занимало Дану. Та, что принес сюда старец, была безумно похожа на неё. Разве что ростом выше и волосы длиннее. Нестерпимо захотелось коснуться этого изуродованного тела с переломанными костями и страшными кровоподтеками на лице. Но рук у неё больше не было. Да и зачем?
Внезапно Дана поняла, что всё свершилось! Тело скоро исчезнет, а она – Дана, существует! Всё так, как и должно быть. Всё идет по намеченному, какой-то неведомой ей силе, плану.
Воодушевленная и лёгкая она поднималась всё выше и выше туда, где огненными шарами сияли, незнакомые ей, святила.
Она слышала, хотя нет, чувствовала зов предков. Она знала, что теперь всё будет хорошо.
Страха не было. Это чужое чувство – страх, показалось ей смешным и нелепым.
И теперь, когда она не скована человеческим телом, ощущение умиротворяющей, безграничной любви поглотило её. Обволакивающая, всеобъемлющая. Расширяясь до неимоверных размеров её любовь, растеклась по пространству, заполняя собой всё. Она была всем - и всё было ею. Вселенная не просто любила, она заботилась о ней. Эта забота всегда была, есть и будет. Оставалось только удивляться, как Дана не замечала этого раньше?
Сейчас, растворившись в нескончаемом потоке чувств, она очистилась, обновилась, ВОЗРОДИЛАСЬ!
***
Чья – то рука манящим жестом промелькнула внизу. Там, где на коленях стоял старец. Теперь Дана могла видеть и осознавать всё и сразу. Ей не нужно было смотреть, что бы видеть, что Лягай, так звали старца, встал на колени и молится, что бы Матушка Рожаница, воплотившаяся в этом дереве, вернула Дану к жизни. Рожаница подняла на Дану глаза цвета индиго и, протянув гибкие руки – ветки, призывно поманила к себе.
-Дана! – скорее почувствовала, нежели услышала она. Это был её отец, умерший три года назад. За ним вереницей тянулись светлые облака постепенно приобретавшие черты некогда знакомых и незнакомых ей людей.
- Дана! – эхом вторили они.
- Папа, ты здесь? – почувствовала, не сказала, Дана, ибо голос покинул её.
- Да. И всегда был с тобой.
- Ты пришёл за мной?
Теплая волна нежности и светлой радости окутала её.
- Девочка моя, твой час ещё не настал, – ответил отец, – ты можешь остаться с нами, если хочешь, но твой Рок ещё не исполнен. Великая МА-Дева плетёт нить судьбы, кош брошен.
Лягай поднял руки к небу и произнес громогласно:
- Гой еси Макошь-Матушка!
Матерь пречистая, всего живущего хранительница,
Покуты всей владычица, нити судеб держащая,
Хозяйка вод, хранительница ключей,
Будь же милостива Матушка к чаду божьему Дане и ветви рода её Дануте,
Да опряди её силой своей премогущей!
Гой-ма! Слава!
Скользкие корявые корни оплели девичье тело, и земля медленно поглотила его, оставив на поверхности только бледное, осунувшееся лицо с впалыми щеками. Губы посинели, плотно сомкнутые веки слились в тёмные круги.
- Зачем мне возвращаться? Этот мир мне совсем чужой, – немного растерянно спросила Дана, - а здесь мне так хорошо, так легко и спокойно.
- Решай сейчас, доченька. Если вернёшься, помни, я всегда с тобой рядом, – ответил отец.
- Дана, человеческие возможности бесконечны, всегда помни, что никто не сможет причинить тебе зла, если ты сама не позволишь, - сказала бабушка, – но если ты не вернёшься, это поменяет судьбы многих людей.
Дана поняла, что это так. Она отчетливо видела, как та, другая, вошла в её тело, которое осталось по ту сторону границы, между двух миров. Видела множество жизней, которые уже прожила и ещё проживет её душа. Чувствовала, что если она сейчас уйдёт, то многие, с кем она ещё даже не знакома, из всех времён последуют за ней. Ибо все жизни переплетены. Нить жизни каждого неразрывно связана с тысячами других нитей и только вместе они составляют узор, который люди называют жизнью.
Решение пришло само. Дана приблизилась к священному дереву. Взглянула в тёмно-синие глаза богини. Они святились любовью. Так мать смотрит на своё чадо.
- Дана…вернись, - прошелестела листва.
- Дана… вернись,- пели птицы.
Всё это был голос богини, одной из тех, кто родил всё живое в этом и других мирах, вечно любящей матери.
- Кош определён!
Душа осторожно коснулась бледного лица.
***
Растерянность – вот что испытывала Дана в новом, красивом теле. Матушка Земля залечила раны, срастила кости, но на нём ещё остались припухлости и кровоподтеки. Лягай откопал её.
Ноги не слушались, тело было вялым и чужим. Его словно клонило вниз, опять вернуться в лоно Матери - Сырой Земли и навеки упокоиться в её объятьях. Разум отказывался принимать происходящее.
Старец отнес её к реке, усадил в воду, зашептал:
- Государыня, Макошь Матушка, мать небесная, Богородица. Ты, мать Рожаница, Родово лико! Дай здравия чаду твоему Дане. Ныне и присно и от круга до круга! Тако бысть, тако еси, тако буди! Гой!
Зачерпнул горсть воды, умыл распухшее лицо. Снял грязную, пропитанную кровь рубаху. Не преставая нашептывать, омыл нагое тело. Сорвал на берегу какое-то растение, хорошенько растер в ладонях, вымыл девичьи волосы. Снова взял на руки и куда-то понёс.
Всё плывёт и растекается, словно мир отгородился мокрым стеклом. Голова беспомощно запрокинута. Старче положил её, одел. В рот влился пряный медовый взвар и она провалилась в сон.
Снилась ей песчаная коса, голубая вода озера, и странная птица неизвестного вида.
-Вар, - закричала птица, сидя на ветке одинокого дерева, – Вар, Вар!
Птица посмотрела на неё, прямо в глаза. Икры защекотала вмиг вспенившаяся вода, и игривые пузырьки поползли вверх по ногам, бёдрам, животу.
- Данаааа! – закричал Сашка.
Она попыталась обернуться, но было уже поздно. Вода забурлила, забулькала, завертелась вокруг незваной гостьи, и водоворот засосал её, увлек за собой грязно-пенным потоком.
Закашлявшись Дана резко села на ложе. Боль раскаленной иглой пронзила тело вдоль позвоночника и растеклась в области затылка. Её бил озноб. В ушах шумело. В груди невыносимо пекло. Спина вспотела. Язык прилип к нёбу, и даже капельки слюны во рту не осталось.
В бледно-голубом свете, окутавшем комнату, словно из ниоткуда, возник силуэт Лягая. Он поднёс Дане чашу с чем-то резко пахнущим и велел выпить до дна. Жидкость была горькая. Сделав последний глоток Дана повалилась навзничь. Её светлые волосы разметались по перине, глаза лихорадочно блеснули, бледные губы разжались, выпустив измученный вздох. Старик прошептал над ней:
- На небе ярь, на подоле ярь,
ярью ярюсь, с ярью спать ложусь.
Крепок оберег, сохрани мой век,
от ветров, от вихрей,
от напрасных смертей.
Гой!
И добавил: «Спи, сегодня тебе больше ничего не приснится».
***
Утро огласилось пением птиц. Ставни открыты и в окне видно часть лилового небосвода, расшитого золотистой нитью.
Дана прищурилась, проморгалась возвращая себе ясность, отчётливость зрения.
Боли не было. Голова светлая, лёгкая.
«Я жива?»
Дана помнила, как парила над избой, лесом, рекой и большим, раскидистым деревом с женским лицом. Помнила встречу с отцом и предками. Помнила Лягая. Но что должно было с ней случиться, что бы душа вылетела из тела, словно пробка из бутылки шампанского?
«Может я умерла?»
Память услужливо подсовывала обрывки ночного сна: птица, водоворот, Сашка…
«Сашка! Конечно! Там был Сашка, а еще Люда и Матвей! Они купались… да, купались в озере».
Вот они развели костёр, вот вода в котелке забурлила, «Вар…. Вар»! Водоворот подхватил Дану и настойчиво, неотвратимо потянул вниз, в синеющую глубину, такую же синюю, как глаза богини – дерева…
Воспоминания замелькали с такой скоростью, что Дану начало мутить. Тошнотворный комок подкатил к горлу, сковал дыхание. Села. Руки дрожат. Ноги чужие, ватные, невыносимо тяжёлые.
«Ну, давай же, давай! Пошевели большим пальцем»!
Как-то некстати вспомнился фрагмент из старого фильма. С трудом, но всё же ей удалось скинуть ноги на ковер изо мха, устилающий пол. Муть отступила.
Она сидела на сеннике поверх деревянной лавки. Изба - такие она видела только в книжках – являлась котлованом в земле с возведёнными над ним деревянными стенами и низким сводом крыши. В горниле русской печи стоит глиняный горшок, источающий вкусный аромат. Вдоль стен полки с кухонной утварью: деревянной и глиняной. Сушеные пучки трав под потолком. Небольшой деревянный стол у окна. Всё это казалось Дане чем-то родным, словно давно знакомым, но забытым.
«Где я?»
Тоска! Липкая, черная, страшная, пиявкой присосалась к самому сердцу.
Сидит, полусогнувшись, глядя на босые ноги, слегка раскачиваясь из стороны в сторону. Спутанные светлые волосы оплели плечи, лицо, спину. Слегка подрагивающие руки до немоты вцепились в лавку.
Гулкие слова, словно раскаты грома, разорвали звенящую тишину в голове:
Здравствуй днесе , Трисветлый!
Восстань, рассветь, Солнцеликий!
Сотвори благо Миру!
Гой! Слава!
Вздрогнув, Дана подняла голову и с удивлением увидела, что солнечные лучи уже проникли в избу и рассыпались по ней радужным веером.
«Надо встать».
Шаг за шагом, опираясь на стены, она доковыляла до двери и со стоном толкнула её. Утро ослепляло. Дана даже не смотрела, а чувствовала, как вчера, сочность зелёной травы, яркие убранства деревьев, золото речной воды. Небо стало песочно-розовым с багряными разводами. Диск солнца на востоке не жёлтый, а золотой, тягуче полз из-за зелёных холмов. Птицы зашлись в утреннем славлении восходящему светилу.
Лягай стоял на огромном валуне, повёрнутый лицом к восходящему солнцу, с поднятыми вверх руками.
Роду Всебогу Всесущему Вседержителю – слава!
Роду Небесному и Предкам Святым – слава!
Роду Земному и всем сородичам, по Прави живущим, – слава!
Гой! Слава! Слава! Слава!
- Слава! – зачем-то прошептала Дана и осела на крыльцо.
***
Зелёная – зелёная трава. Настолько высокая, что при желании Дана легко могла бы скрыться в ней в полный рост. Куда не кинь взор бескрайние, необъятные луга. Волосы словно золотые нити развеваются по ветру. Она скачет на белом коне, рассекая траву, на встречу пламенеющему пожару зари. Тонкие упругие стебли хлещут её по ногам, по бокам коня. Багрянец дрожит. Зыбкое золотое марево разливается по небу и теперь кажется, что весь луг впереди залит расплавленным металлом. Она легонько трогает коня за шею. Тот, поняв её без слов, остановился, втягивает широкими ноздрями свежий воздух и пронзительно ржёт.
***
Дана очнулась на полке в бане. Запах смолы, холодящая терпкость с мятным оттенком приятно будоражил ноздри. Лягай плеснул на раскаленные угли воду, которая с шипением превратилась в пар. Взял кусок ткани, взмахнул им над головой, разгоняя зыбкую пелену, пока та не заполонила пространство деревянного сооружения.
Распаренное тело девицы покрылось прозрачными капельками пота, поблёскивающими в неверном свете маленького оконца. Вот, еловые веники, едва касаясь кожи, омыли его горячим воздухом. Темп движений – вначале неторопливый, сменился энергичными последовательными веерообразными, нагнетающими пар, прогревающими кожу: участок за участком. Шелестящие веники легко и грациозно порхали в умелых руках.
- Баня – мать вторая: кости выправит, всё дело поправит! – сказал старик.
Лягай слегка похлестал, несильно, по одной стопе, затем – по другой. Прижал горячие веники к разгорячённой коже. Таким же образом прогрел и прохлестал икры, колени, голени, бёдра, спину, бока, плечи, живот, руки.
- Ишь, как кровь заиграла, зажглась! - удовлетворенно крякнул он, - из баенки не выйдешь - выпорхнешь у меня!
- Что со мной? – с трудом ворочая языком спросила Дана.
- Дыши носом и помалкивай, лебедушка, – строго приказал старик, – не время баять.
Крякнул что-то в усы и добавил:
- Еловый веник с тебя худобу сымет, берёзовый - жизнь вольёт.
Веники глухо ударились о тёплое податливое тело, зашелестели, разбрызгали берёзовый аромат. Удары были лёгкие, нежные. Затем сильные, размашистые, напоминающие барабанную дробь. А когда Дане показалось, что она превратилась в желе и растеклась по лавке, веники ласково облизнули её, попрощавшись.
- Всё. Теперича вставай! – скомандовал Лягай, – Тихохонько, не спеши, – поучал он.
Тело звенело, всё ещё помня удары, но слушалось. Лягай вылил на неё кадку чистой воды и спросил:
- Ну, что, полегше тебе стало?
Сам он был мокрый от выступившего пота и его длинная белёсая борода, усы и волосы, сосульками висели до самой груди. Из одежды на нем была только набедренная повязка из светлой ткани и очелье из дубовых веточек. Лицо его было покрыто мелкой сеточкой морщин, а вот глаза – не человеческие, жёлтые, с узкой продольной полоской зрачков – змеиные. Несмотря на эту странность, взгляд его был добрым, мудрым.
- Поблагодари банного человека и ступай, своими ногами, - сказал он, – к реке-матушке обратись, в воды её окунись.
-Я не знаю что говорить, - растерялась Дана.
- Знаешь, как не знать. Вспоминай.
Лягай повернул её в сторону каменки и жестом попросил поклониться.
- Спасибо тебе, Байнушко, на парной байничек! – сказала и обомлела.
Слова как-то сами вылетели из уст. Где она могла их слышать раньше? Откуда знала что сказать? Вопросы роем завертелись в голове.
- Иди уже! – велел Лягай и слегка подтолкнул её к двери.
Из бани она действительно выпорхнула. Свежий летний ветерок овеял распаренное тело и свет, больше не золотой, а пурпурный, заслепил глаза. Всё вокруг: и лес, и поляна на опушке, где стояла изба Лягая, и излучина реки, и поросшие лесом холмы на востоке, было залито необыкновенным, волшебным пурпуром. Где-то далеко на небосклоне песочного цвета, бледной тенью ещё светилось то, утреннее, золотое солнце, но его свет практически не касался земли. Красно–фиолетово-голубое свечение исходило не от неба. Нет. Светилась сама земля. Словно где-то в глубине её взошло новое солнце, окрасившее мир в необычайный, даже пугающий цвет. Дана не верила своим глазам. Разве может быть такое? Середина реки теперь казалась фиолетово - черной, а мелководье приобрело грязно-голубой оттенок. Деревья здесь были настолько высокими, что она не могла увидеть верхушки. А стволы их, от подножья, переливались фиолетовым, голубым, и даже алым, только самый верхний ярус крон всё ещё золотился, словно боясь упустить последние солнечные лучи.
Девушка подошла к краю воды и взглянула на своё отражение. На неё смотрело вроде бы давно знакомое лицо, но что-то в нём изменилось: слишком длинные пшеничные волосы, которые доставали теперь до самых пят, слишком синие миндалевидные глаза. И ростом она вроде бы стала выше, и осанка величавая, и взгляд лучистый и решительный.
