– Но надо же что-то делать, – возразила я. – Достопочтенный, вы общались с людьми, путешествуя в молодости по всей империи. Скажите, мне вообще имеет смысл начинать? Найдётся ли среди простолюдинов достаточно образованных людей, чтобы дать им чиновнические должности?
– Найтись-то найдутся, хоть и немного. Тяга к знаниям, по моим наблюдениям, куда более распространена, чем это принято думать. И если мне удастся одобренное милостью вашего величества, таких станет ещё больше. Но, боюсь, придётся потрудиться, чтобы найти журавлей среди куриных стай.
– Есть же экзамены, – пожала плечами я.
– Отборочные экзамены и благородные мужи не все проходят. Всё же они нацелены на выявление соответствия конкретной должности. Не имеет смысла допускать до них человека, если нет уверенности даже в его образованности. Но… можно учредить ещё один экзамен. Общий, проверяющий уровень познаний, вроде выпускных испытаний в институтах Княжественных сыновей и Четырёх Врат.
Я кивнула. Да, это имело смысл.
– Надо подумать, как это организовать… Ничего не выйдет, если просто кинуть клич всем желающим…
– То есть, с самой идеей вы согласны? Готовы помочь в её осуществлении?
Тами Суад помолчал ещё немного.
– Честно говоря, ваше величество, я и сам не уверен, – признался он. – Мне надо подумать. Империя стоит на следовании долгу и добродетели, на подчинении младших старшим и низших высшим. Разрушь всё это – и возникнет хаос. Но… И среди простого люда порой появляются нефриты. Разве справедливо, что они не могут найти применения своим талантам? Иной раз случается, что и низкий становится высшим, и его потомки уже по праву занимают места среди сановников и знати. Это стало возможным во время становления двух империй, это случалось порой и раньше – почему же не может произойти теперь? Мне надо подумать.
– Подумайте, достопочтенный настоятель. Я вас не тороплю. А когда надумаете – приходите в любое время и говорите свободно, какое решение вы бы не приняли.
Настоятель Тами, поклонившись, ушёл, и было видно, что его мысли заняты подброшенной ему задачей. Я почти не сомневалась, что он согласится. Тами Суад был из тех, кого трудные задачи увлекают. А если и откажется – что ж, подключу его в приказном порядке, просто позже.
Конец зимы и новый год ознаменовались для меня тревогой – Хиотар с Читар дружно подхватили какую-то заразу, а за ними раскашлялась и обожавшая возиться с младшими сестрёнками Лиутар. Детские болезни вообще были моим страхом: как обеспечить нормальное лечение, если нет ни антибиотиков, ни противовирусных, а в качестве чудодейственного средства всё время норовят подсунуть какую-нибудь отраву? Дошло до того, что я, наступив на горло собственному скептицизму, принялась регулярно молиться и приносить жертвы Эт-Лайлю, богу-целителю, и Нагши-И-Бу, покровительнице детей. Впрочем, я уже давно заметила, что мой скептицизм начал изрядно размываться. Не то, чтобы я полностью уверовала во всякое сверхъестественное, но когда живёшь в атмосфере всеобщей уверенности, что везде волшебство, духи и знаки, трудно совсем ей не поддаться. Человек, в конце концов, животное стадное.
Так или иначе, помог ли солидный вклад в храм или просто зараза отступила сама собой, но болезнь все девочки благополучно пережили. Причём если младшие уже через неделю опять резвились и щебетали как птички, то Лиутар кашляла ещё пару месяцев. К счастью, мальчишки, в силу возраста не слишком-то и рвавшиеся общаться с сёстрами, остались здоровы.
Жизнь катилась своим чередом. В первый день месяца ясной погоды, в День поминовения усопших, я с двором и старшими детьми совершила визит в Лучезарную гробницу, чтобы почтить жертвами память обоих моих супругов, и мои сыновья посадили по ростку плакучей ивы у курганов своих отцов, чтобы духи родителей даровали своим потомкам долгую жизнь. А ведь на днях Тайрену должно было исполниться тридцать шесть. Уже в третий раз я в этот день приношу жертвы на его могиле, и уже этим летом можно будет наконец окончательно отменить траур и впустить во дворец музыку и радостные игры.
Неужели прошло уже целых три года? Иногда казалось, что я виделась с ним только вчера, иногда – что я живу без него уже целую вечность. Это было тяжело, но я справилась, мне некогда было предаваться унынию, но иногда на меня накатывало. Судьба подарила нам пять счастливых лет – так вправе ли я пенять на неё, ведь многим женщинам не достаётся и этого. И всё же, и всё же…
В День поминовения усопших у людей не должно быть других занятий, кроме как веселить заглянувших на огонёк духов, но траур всё же пока ещё не был отменён, и во дворце было тихо. После поминальной трапезы все разбрелись кто куда, и я осталась в одиночестве, выгнав даже слуг. Можно было заняться делами, их всегда хватало, но вместо этого я предалась воспоминаниям, позволив себе эту небольшую слабость.
Прошло уже почти полтора десятка лет с тех пор, как я, гонимая обидой и негодованием на своего тогдашнего любовника, выскочила из дома, чтобы попасть под машину и пережить чудо, обретя новую жизнь в новом мире. Никто из моих родных и знакомых меня, теперь, наверно и не узнал бы. Да что говорить о моих соотечественниках, многие ли здесь помнят скромную комнатную девушку императрицы Эльм, что, старательно подражая другим, скользила по комнатам и садам дворца, постоянно сутулясь, чтобы скрыть свой гренадерский рост? Иногда мне кажется, что этот злосчастный рост играет немалую роль в неприязни моих придворных и их вечных попытках связать мне руки. Ну не привыкли здешние мужики задирать подбородок, глядя на женщину, вот комплексы и играют. Хорошо, что мужчины рода Луй высоки ростом и могут глядеть на меня прямо, а иначе, боюсь, никакие общности устремлений и умение повеселить незнакомыми прежде байками не привлекли бы ко мне Тайрена, а за ним и его отца. Как же давно это было, как же мы были молоды и наивны – принц, сбегавший из дворца в поисках приключений, и я, в одно из этих приключений волей случая вмешавшаяся! Ах, эти наши посиделки, когда Тайрен, должно быть, впервые в жизни захотел встретиться с женщиной не ради сплетения рукавов, а для того, чтобы поговорить! И как же мне его не хватает – не только нежного и страстного любовника, но и друга, с которым можно было обсудить всё что угодно!
Сейчас вокруг меня много людей. С одними я говорю про политику, налогообложение, контроль над больницами для бедных и приютами для сирых и убогих… С другими – про воспитание детей, поэзию, тонкости толкования канонических текстов. И это неплохо, общение как правило и складывается из кусочков, одним интересно одно, другим другое. Но нет той свободы, когда ты знаешь, что можешь сказать всё, что думаешь, и тебя поймут, а если не поймут, то переспросят. Слишком велика дистанция между мной – государыней, и остальными – моими подданными, даже самыми ближайшими и доверенными.
На вершине всегда стоишь в одиночестве. И если находится человек, способный разделить с тобой эту вершину, то его уже никто не заменит.
– Женщина, – высокомерным тоном говорит Тайрен, хотя в его глазах пляшут смешинки, – ты слишком много себе позволяешь. Твой муж не обласкан, отчёт о поступлениях в его казну не проверен, сын не поцелован, а ты снова читаешь «Рассуждения мудрецов»!
– О муж мой, – стараясь придать себе самый смиренный вид, отвечаю я, – я делаю это в искреннем попечении о своём же супруге. Я не могу позволить ему сгореть от стыда от того, что у него такая невежественная жена!
– Что-о? Кто-то смеет обвинять мою императрицу в невежестве?
– Ну что вы, ваше величество, разве кто-то осмелится? Но если я не стану самосовершенствоваться, то тогда мне придётся целовать сына, проверять отчёты, обласкивать вас – а чем тогда займётесь вы?
– Э-э… – Тайрен трёт подбородок, задумчиво поднимая глаза к потолку. – Ну, думаю, что с целованием сына я управлюсь… После некоторой тренировки…
Мы оба смеёмся.
– А если серьёзно – ты же, вроде, уже читала всё Девятикнижие.
– Да, – киваю я. Девятикнижие – девять книг, основу основ всего здешнего образования, я разбирала ещё под руководством наставника Фона в Восточном дворце. – Но я нашла интересные комментарии к «Рассуждениям», и мне захотелось перечитать.
– А, – понимающе кивает Тайрен, и я вдруг вспоминаю, что первые пять книг Девятикнижия полагается знать наизусть, а те, кто претендуют на звание образованных, и все девять заучивают. Но мне, ввиду моего происхождения, делают скидку и довольствуются тем, что я опознаю самые расхожие цитаты.
– И всё же оторвись от своей древней учёности. Твоему императору срочно нужно, чтобы ты выполнила основные обязанности императрицы!
– Родила ему ещё детей?
– Именно! И мы должны как следует потрудиться, чтобы наше потомство было многочисленным и здоровым.
– Я растолстею, стану похожа на наседку и тебе разонравлюсь, – кокетничаю я. Вообще-то я редко выпытываю у него подтверждение его чувств, но иногда можно себе позволить, как позволяют вредный, но такой вкусный тортик.
– Что ты такое говоришь? Я буду любить тебя до конца своих дней.
И ведь Тайрен сказал правду, хотя тогда, конечно, он подразумевал долгую любовь, а не короткую жизнь. Но человек лишь предполагает. Кажется, это вечер был вскоре после того, как Тайрен вернулся из своего первого похода. Тогда я вместе со всей страной, прямо как в поговорке пережила наводнение и засуху и была безумно рада возвращению мужа и тому, что не нужно больше тащить на себе всё. Думала – сразу появится много времени, можно будет снова начать читать не только документы, гулять и играть с детьми… Но освободившееся время занимал муж. Впрочем, я была не в обиде. На следующий день мы вместе просмотрели пресловутый отчёт, а заодно поговорили о работе государственных мастерских и о том, что можно улучшить, и это одно из самых дорогих мне воспоминаний о Тайрене.
Тайрен был увлекающимся человеком. Когда он загорался чем-то, ему нужно было действовать сразу, немедленно, и попытка подрезать ему крылья причиняла ему прямо-таки физические страдания – чего не мог понять его отец. Когда Тайрен стал императором, он волей-неволей научился некоторой сдержанности, но стремление во что бы то ни стало добиться своего осталось неизменным. И потому я даже не пыталась отговаривать его ни от походов, ни от прочих начинаний. Иногда я пытаюсь себе представить – а что было бы, если б то, что он затеял, оказалось для меня неприемлемо?
Но судьба уберегла меня от такого испытания. Тайрен был прав – мы с ним совпали, как две половинки одной бирки. Муж мой, друг мой, ну почему ты должен был так рано уйти?!
Томик стихов Тайрена лежал на видном месте – иногда я брала его в руки, но редко перечитывала, ибо большую часть стихов знала наизусть. Теперь я открыла самый конец – на стихотворении, которым он когда-то завершил своё письмо мне, оказавшееся последним. И, хотя я понимала, что Тайрен, сочиняя его, был далёк от подведения итогов, но невольно именно так его прощальное стихотворение и воспринималось:
Конь боевой мой с седлом не расстанется, нет!
В панцирь и латы я круглые сутки одет.
Старость подходит, и смерть нас целует в уста.
Скоро ли мы возвратимся в родные места?
Звери на скалах бегут, чуть заслышавши гон,
В водах своих пребывает священный дракон,
Лисы в час смерти ложатся к норе головой.
Можем ли мы позабыть край возлюбленный свой?
Ручей вытекает струёй из земли,
В ручье мы душистые травы нашли.
Мужи благородства спешат ко двору –
Знамёна с драконами видны вдали.
Знамёна полощутся их на ветру,
И звоном звенит колокольчик сильней,
И тройки пришли, и четвёрки коней –
Мужи благородства спешат ко двору.
Ши цзин (II, VII, 8)
– Матушка, а можно мне ещё соевого молока?
– Сперва лапша, – строгим тоном сказала я. Ючжитар вздохнул и поболтал ложкой в пиале для супа. Лапша, сперва красиво скрученная поваром и плававшая в грибном бульоне словно белая хризантема, разошлась по сторонам, заняв всё пространство пиалы. Я покосилась на старших, но те спокойно ели, лишь изредка поглядывая на ждущие своего часа в центре стола рисовые пончики и вываренный в меду хворост.
– Ну, что случилось? – сдалась я наконец. Не то, чтобы я была матерью-тираном, считающей, будто ребёнок обязан есть всё, что дают. Но лапша у Ючжитара обычно возражений не вызывала. Что ж он сейчас-то над ней сидит, словно над водянистым бульоном старой девы?
– А батюшка мне никогда не отказывал, – пробурчал Ючжитар в тарелку. Ну вот, приехали. Да, водился за Тайреном такой грешок – закармливать любимого сына сладостями, словно Ючжитара без него голодом морили. Все мои возражения, что он попортит ребёнку зубы, отскакивали как от стенки горох. И вот теперь сыночек и спустя годы помнит, как его любящий папа конфетами угощал.
– Тогда ты был маленький, а теперь уже большой. Ты не можешь есть одно сладкое.
– Почему?
– Потому что одно только сладкое вредно. Есть надо всё – овощи, мясо, рыбу, рис. Тогда вырастишь здоровым и сильным, как отец-император.
– А он сам врагов убивал, да?
– Да, он был воином.
– А пленных?
Я едва не поперхнулась.
– Почему ты спрашиваешь?
– Мы играли в войну, – объяснил Шэйрен. – Против дяди Эльма. И когда мы победили, Ючжитар сказал, что пленных изменников надо закопать живыми в землю. Как И Муэнь воинов царства Цунь.
Плоды просвещения, мрачно подумала я. Ючжитару начали преподавать историю.
– А я сказал, что это несовместимо с путём добродетели и гуманности. И что императоры так не делают.
– Конечно, не делают! Даже за измену не карают тяжелее, чем отсечением головы. Твой отец подготовил кодекс законов, в котором это ясно сказано. И он уж точно никогда никого не закапывал живым в землю.
– А я говорил! – наставительно сказал Шэйрен.
– А раньше так делали, – буркнул Ючжитар.
– Не всё, что было раньше, надо повторять. И Муэнь был полководцем Великой империи, которая всеми порицаема за жестокость и неправедность. И те, кого он закопал в землю, не были изменниками, они пытались отстоять свой дом и свою свободу. Командующий И хотел запугать всех, чтобы никто больше не пытался противиться завоеванию, и за это его и Великого императора возненавидели во всех восьми концах света.
Ючжитар снова поболтал ложкой, хмурясь в глубокой задумчивости.
– Но ведь папа казнил изменников.
– Казнил. Но по закону.
– И пленных не убивал?
Я замялась. Я старалась привить сыновьям ту самую гуманность, в пределах, которые они смогут себе позволить. И ссылка на отца-императора была самым простым способом доходчиво объяснить, что делать можно, а что нельзя. Но во время его степного похода Тайрену случилось избавиться от балласта в виде захваченных в плен степняков, и я сильно сомневалась, что он просто отпустил их на все четыре стороны. Врать, пусть и ради благих целей, мне не хотелось.
– Я ни разу не видела и не слышала, чтобы он так поступал, – выкрутилась я. А что, чистая правда, Тайрен мне тогда ничего на этот счёт не сказал, а переспрашивать я не стала. – Но твой отец-император, Ючжитар, никогда не был жесток. Если он кого-то карал, то только потому, что это было необходимо, и так, как было необходимо.
– Найтись-то найдутся, хоть и немного. Тяга к знаниям, по моим наблюдениям, куда более распространена, чем это принято думать. И если мне удастся одобренное милостью вашего величества, таких станет ещё больше. Но, боюсь, придётся потрудиться, чтобы найти журавлей среди куриных стай.
– Есть же экзамены, – пожала плечами я.
– Отборочные экзамены и благородные мужи не все проходят. Всё же они нацелены на выявление соответствия конкретной должности. Не имеет смысла допускать до них человека, если нет уверенности даже в его образованности. Но… можно учредить ещё один экзамен. Общий, проверяющий уровень познаний, вроде выпускных испытаний в институтах Княжественных сыновей и Четырёх Врат.
Я кивнула. Да, это имело смысл.
– Надо подумать, как это организовать… Ничего не выйдет, если просто кинуть клич всем желающим…
– То есть, с самой идеей вы согласны? Готовы помочь в её осуществлении?
Тами Суад помолчал ещё немного.
– Честно говоря, ваше величество, я и сам не уверен, – признался он. – Мне надо подумать. Империя стоит на следовании долгу и добродетели, на подчинении младших старшим и низших высшим. Разрушь всё это – и возникнет хаос. Но… И среди простого люда порой появляются нефриты. Разве справедливо, что они не могут найти применения своим талантам? Иной раз случается, что и низкий становится высшим, и его потомки уже по праву занимают места среди сановников и знати. Это стало возможным во время становления двух империй, это случалось порой и раньше – почему же не может произойти теперь? Мне надо подумать.
– Подумайте, достопочтенный настоятель. Я вас не тороплю. А когда надумаете – приходите в любое время и говорите свободно, какое решение вы бы не приняли.
Настоятель Тами, поклонившись, ушёл, и было видно, что его мысли заняты подброшенной ему задачей. Я почти не сомневалась, что он согласится. Тами Суад был из тех, кого трудные задачи увлекают. А если и откажется – что ж, подключу его в приказном порядке, просто позже.
Конец зимы и новый год ознаменовались для меня тревогой – Хиотар с Читар дружно подхватили какую-то заразу, а за ними раскашлялась и обожавшая возиться с младшими сестрёнками Лиутар. Детские болезни вообще были моим страхом: как обеспечить нормальное лечение, если нет ни антибиотиков, ни противовирусных, а в качестве чудодейственного средства всё время норовят подсунуть какую-нибудь отраву? Дошло до того, что я, наступив на горло собственному скептицизму, принялась регулярно молиться и приносить жертвы Эт-Лайлю, богу-целителю, и Нагши-И-Бу, покровительнице детей. Впрочем, я уже давно заметила, что мой скептицизм начал изрядно размываться. Не то, чтобы я полностью уверовала во всякое сверхъестественное, но когда живёшь в атмосфере всеобщей уверенности, что везде волшебство, духи и знаки, трудно совсем ей не поддаться. Человек, в конце концов, животное стадное.
Так или иначе, помог ли солидный вклад в храм или просто зараза отступила сама собой, но болезнь все девочки благополучно пережили. Причём если младшие уже через неделю опять резвились и щебетали как птички, то Лиутар кашляла ещё пару месяцев. К счастью, мальчишки, в силу возраста не слишком-то и рвавшиеся общаться с сёстрами, остались здоровы.
Жизнь катилась своим чередом. В первый день месяца ясной погоды, в День поминовения усопших, я с двором и старшими детьми совершила визит в Лучезарную гробницу, чтобы почтить жертвами память обоих моих супругов, и мои сыновья посадили по ростку плакучей ивы у курганов своих отцов, чтобы духи родителей даровали своим потомкам долгую жизнь. А ведь на днях Тайрену должно было исполниться тридцать шесть. Уже в третий раз я в этот день приношу жертвы на его могиле, и уже этим летом можно будет наконец окончательно отменить траур и впустить во дворец музыку и радостные игры.
Неужели прошло уже целых три года? Иногда казалось, что я виделась с ним только вчера, иногда – что я живу без него уже целую вечность. Это было тяжело, но я справилась, мне некогда было предаваться унынию, но иногда на меня накатывало. Судьба подарила нам пять счастливых лет – так вправе ли я пенять на неё, ведь многим женщинам не достаётся и этого. И всё же, и всё же…
В День поминовения усопших у людей не должно быть других занятий, кроме как веселить заглянувших на огонёк духов, но траур всё же пока ещё не был отменён, и во дворце было тихо. После поминальной трапезы все разбрелись кто куда, и я осталась в одиночестве, выгнав даже слуг. Можно было заняться делами, их всегда хватало, но вместо этого я предалась воспоминаниям, позволив себе эту небольшую слабость.
Прошло уже почти полтора десятка лет с тех пор, как я, гонимая обидой и негодованием на своего тогдашнего любовника, выскочила из дома, чтобы попасть под машину и пережить чудо, обретя новую жизнь в новом мире. Никто из моих родных и знакомых меня, теперь, наверно и не узнал бы. Да что говорить о моих соотечественниках, многие ли здесь помнят скромную комнатную девушку императрицы Эльм, что, старательно подражая другим, скользила по комнатам и садам дворца, постоянно сутулясь, чтобы скрыть свой гренадерский рост? Иногда мне кажется, что этот злосчастный рост играет немалую роль в неприязни моих придворных и их вечных попытках связать мне руки. Ну не привыкли здешние мужики задирать подбородок, глядя на женщину, вот комплексы и играют. Хорошо, что мужчины рода Луй высоки ростом и могут глядеть на меня прямо, а иначе, боюсь, никакие общности устремлений и умение повеселить незнакомыми прежде байками не привлекли бы ко мне Тайрена, а за ним и его отца. Как же давно это было, как же мы были молоды и наивны – принц, сбегавший из дворца в поисках приключений, и я, в одно из этих приключений волей случая вмешавшаяся! Ах, эти наши посиделки, когда Тайрен, должно быть, впервые в жизни захотел встретиться с женщиной не ради сплетения рукавов, а для того, чтобы поговорить! И как же мне его не хватает – не только нежного и страстного любовника, но и друга, с которым можно было обсудить всё что угодно!
Сейчас вокруг меня много людей. С одними я говорю про политику, налогообложение, контроль над больницами для бедных и приютами для сирых и убогих… С другими – про воспитание детей, поэзию, тонкости толкования канонических текстов. И это неплохо, общение как правило и складывается из кусочков, одним интересно одно, другим другое. Но нет той свободы, когда ты знаешь, что можешь сказать всё, что думаешь, и тебя поймут, а если не поймут, то переспросят. Слишком велика дистанция между мной – государыней, и остальными – моими подданными, даже самыми ближайшими и доверенными.
На вершине всегда стоишь в одиночестве. И если находится человек, способный разделить с тобой эту вершину, то его уже никто не заменит.
– Женщина, – высокомерным тоном говорит Тайрен, хотя в его глазах пляшут смешинки, – ты слишком много себе позволяешь. Твой муж не обласкан, отчёт о поступлениях в его казну не проверен, сын не поцелован, а ты снова читаешь «Рассуждения мудрецов»!
– О муж мой, – стараясь придать себе самый смиренный вид, отвечаю я, – я делаю это в искреннем попечении о своём же супруге. Я не могу позволить ему сгореть от стыда от того, что у него такая невежественная жена!
– Что-о? Кто-то смеет обвинять мою императрицу в невежестве?
– Ну что вы, ваше величество, разве кто-то осмелится? Но если я не стану самосовершенствоваться, то тогда мне придётся целовать сына, проверять отчёты, обласкивать вас – а чем тогда займётесь вы?
– Э-э… – Тайрен трёт подбородок, задумчиво поднимая глаза к потолку. – Ну, думаю, что с целованием сына я управлюсь… После некоторой тренировки…
Мы оба смеёмся.
– А если серьёзно – ты же, вроде, уже читала всё Девятикнижие.
– Да, – киваю я. Девятикнижие – девять книг, основу основ всего здешнего образования, я разбирала ещё под руководством наставника Фона в Восточном дворце. – Но я нашла интересные комментарии к «Рассуждениям», и мне захотелось перечитать.
– А, – понимающе кивает Тайрен, и я вдруг вспоминаю, что первые пять книг Девятикнижия полагается знать наизусть, а те, кто претендуют на звание образованных, и все девять заучивают. Но мне, ввиду моего происхождения, делают скидку и довольствуются тем, что я опознаю самые расхожие цитаты.
– И всё же оторвись от своей древней учёности. Твоему императору срочно нужно, чтобы ты выполнила основные обязанности императрицы!
– Родила ему ещё детей?
– Именно! И мы должны как следует потрудиться, чтобы наше потомство было многочисленным и здоровым.
– Я растолстею, стану похожа на наседку и тебе разонравлюсь, – кокетничаю я. Вообще-то я редко выпытываю у него подтверждение его чувств, но иногда можно себе позволить, как позволяют вредный, но такой вкусный тортик.
– Что ты такое говоришь? Я буду любить тебя до конца своих дней.
И ведь Тайрен сказал правду, хотя тогда, конечно, он подразумевал долгую любовь, а не короткую жизнь. Но человек лишь предполагает. Кажется, это вечер был вскоре после того, как Тайрен вернулся из своего первого похода. Тогда я вместе со всей страной, прямо как в поговорке пережила наводнение и засуху и была безумно рада возвращению мужа и тому, что не нужно больше тащить на себе всё. Думала – сразу появится много времени, можно будет снова начать читать не только документы, гулять и играть с детьми… Но освободившееся время занимал муж. Впрочем, я была не в обиде. На следующий день мы вместе просмотрели пресловутый отчёт, а заодно поговорили о работе государственных мастерских и о том, что можно улучшить, и это одно из самых дорогих мне воспоминаний о Тайрене.
Тайрен был увлекающимся человеком. Когда он загорался чем-то, ему нужно было действовать сразу, немедленно, и попытка подрезать ему крылья причиняла ему прямо-таки физические страдания – чего не мог понять его отец. Когда Тайрен стал императором, он волей-неволей научился некоторой сдержанности, но стремление во что бы то ни стало добиться своего осталось неизменным. И потому я даже не пыталась отговаривать его ни от походов, ни от прочих начинаний. Иногда я пытаюсь себе представить – а что было бы, если б то, что он затеял, оказалось для меня неприемлемо?
Но судьба уберегла меня от такого испытания. Тайрен был прав – мы с ним совпали, как две половинки одной бирки. Муж мой, друг мой, ну почему ты должен был так рано уйти?!
Томик стихов Тайрена лежал на видном месте – иногда я брала его в руки, но редко перечитывала, ибо большую часть стихов знала наизусть. Теперь я открыла самый конец – на стихотворении, которым он когда-то завершил своё письмо мне, оказавшееся последним. И, хотя я понимала, что Тайрен, сочиняя его, был далёк от подведения итогов, но невольно именно так его прощальное стихотворение и воспринималось:
Конь боевой мой с седлом не расстанется, нет!
В панцирь и латы я круглые сутки одет.
Старость подходит, и смерть нас целует в уста.
Скоро ли мы возвратимся в родные места?
Звери на скалах бегут, чуть заслышавши гон,
В водах своих пребывает священный дракон,
Лисы в час смерти ложатся к норе головой.
Можем ли мы позабыть край возлюбленный свой?
Глава 9
Ручей вытекает струёй из земли,
В ручье мы душистые травы нашли.
Мужи благородства спешат ко двору –
Знамёна с драконами видны вдали.
Знамёна полощутся их на ветру,
И звоном звенит колокольчик сильней,
И тройки пришли, и четвёрки коней –
Мужи благородства спешат ко двору.
Ши цзин (II, VII, 8)
– Матушка, а можно мне ещё соевого молока?
– Сперва лапша, – строгим тоном сказала я. Ючжитар вздохнул и поболтал ложкой в пиале для супа. Лапша, сперва красиво скрученная поваром и плававшая в грибном бульоне словно белая хризантема, разошлась по сторонам, заняв всё пространство пиалы. Я покосилась на старших, но те спокойно ели, лишь изредка поглядывая на ждущие своего часа в центре стола рисовые пончики и вываренный в меду хворост.
– Ну, что случилось? – сдалась я наконец. Не то, чтобы я была матерью-тираном, считающей, будто ребёнок обязан есть всё, что дают. Но лапша у Ючжитара обычно возражений не вызывала. Что ж он сейчас-то над ней сидит, словно над водянистым бульоном старой девы?
– А батюшка мне никогда не отказывал, – пробурчал Ючжитар в тарелку. Ну вот, приехали. Да, водился за Тайреном такой грешок – закармливать любимого сына сладостями, словно Ючжитара без него голодом морили. Все мои возражения, что он попортит ребёнку зубы, отскакивали как от стенки горох. И вот теперь сыночек и спустя годы помнит, как его любящий папа конфетами угощал.
– Тогда ты был маленький, а теперь уже большой. Ты не можешь есть одно сладкое.
– Почему?
– Потому что одно только сладкое вредно. Есть надо всё – овощи, мясо, рыбу, рис. Тогда вырастишь здоровым и сильным, как отец-император.
– А он сам врагов убивал, да?
– Да, он был воином.
– А пленных?
Я едва не поперхнулась.
– Почему ты спрашиваешь?
– Мы играли в войну, – объяснил Шэйрен. – Против дяди Эльма. И когда мы победили, Ючжитар сказал, что пленных изменников надо закопать живыми в землю. Как И Муэнь воинов царства Цунь.
Плоды просвещения, мрачно подумала я. Ючжитару начали преподавать историю.
– А я сказал, что это несовместимо с путём добродетели и гуманности. И что императоры так не делают.
– Конечно, не делают! Даже за измену не карают тяжелее, чем отсечением головы. Твой отец подготовил кодекс законов, в котором это ясно сказано. И он уж точно никогда никого не закапывал живым в землю.
– А я говорил! – наставительно сказал Шэйрен.
– А раньше так делали, – буркнул Ючжитар.
– Не всё, что было раньше, надо повторять. И Муэнь был полководцем Великой империи, которая всеми порицаема за жестокость и неправедность. И те, кого он закопал в землю, не были изменниками, они пытались отстоять свой дом и свою свободу. Командующий И хотел запугать всех, чтобы никто больше не пытался противиться завоеванию, и за это его и Великого императора возненавидели во всех восьми концах света.
Ючжитар снова поболтал ложкой, хмурясь в глубокой задумчивости.
– Но ведь папа казнил изменников.
– Казнил. Но по закону.
– И пленных не убивал?
Я замялась. Я старалась привить сыновьям ту самую гуманность, в пределах, которые они смогут себе позволить. И ссылка на отца-императора была самым простым способом доходчиво объяснить, что делать можно, а что нельзя. Но во время его степного похода Тайрену случилось избавиться от балласта в виде захваченных в плен степняков, и я сильно сомневалась, что он просто отпустил их на все четыре стороны. Врать, пусть и ради благих целей, мне не хотелось.
– Я ни разу не видела и не слышала, чтобы он так поступал, – выкрутилась я. А что, чистая правда, Тайрен мне тогда ничего на этот счёт не сказал, а переспрашивать я не стала. – Но твой отец-император, Ючжитар, никогда не был жесток. Если он кого-то карал, то только потому, что это было необходимо, и так, как было необходимо.
