Глава 1 - Ума Турман в очках
Все дело было в песцах. Было бы нехорошо представлять, будто все полярные лисицы умерли. Лучше вообще не воображать чью-то смерть, тем более массовую, всем известно, что это заканчивается плохо. Поэтому предположим, что песцов не существовало никогда. Древняя лиса, их прародительница, решила не заходить так далеко на север. Холодно, подумала она, зачем лапы морозить? Песцы бы не появились, во льдах бы жили только белые медведи, пингвины и зайцы-русаки, а эта история никогда бы не случилась. Но так уж вышло, что лисицам не сидится на месте, они бродят по свету и становятся полярными, а потом к ним приезжают ученые, которым тоже не сидится на месте. Марат всегда был с придурью, но я никогда не думал, что он может оказаться в числе этих ученых.
Честно признаться, я вообще никогда не думал об ученых, изучающих песцов.
Марат был моим лучшим другом. То есть сначала у меня было два лучших друга, затем один, а потом и вовсе не осталось ни одного. Я, Никита Алифанов и Марат Шимаев были вместе всю школу, с самого первого класса.
Первым меня предал Никита. В то время как мы с Маратом стояли в очередях в московские институты, тряслись над результатами ЕГЭ и обсуждали абитуриентов, Никита укатил в Амстердам и поступил в университет. Конечно, я страшно на него обиделся. Я всегда считал, что дружба — это навсегда. Друзья идут вместе по жизни, делят друг с другом все впечатления, непременно приезжают с противоположного конца города, если одному из них грустно. Я слабо представлял, как Никита смог бы приехать ко мне из Амстердама, если бы я провалил экзамен или проиграл все деньги, сделав неудачную ставку на футбольного игрока. Конечно, если бы меня переехал автобус и я умирал бы в больнице, он непременно взял бы билет до Москвы, но этого было недостаточно. Друзья должны приманиваться не только на большие трагедии, они обязаны быть рядом, если требуются даже в обычный плохой день. Как делить с Никитой свои впечатления, я тоже не понимал. Он видел за окном аккуратные северные домики, а я — длинные неказистые многоэтажки, загораживающие небо. Он ездил на учебу на велосипеде, положив в корзинку свежую выпечку, а я толкался в метро, прижимая рюкзак карманом к себе, чтобы из него ничего не вытащили. Он читал книжки на русском, английском и нидерландском, а я только на одном из них. Как он теперь мог понять меня? А как я мог прочувствовать его европейские проблемы?
За три года обучения Никита несколько раз приезжал в Москву, мы гуляли втроем, а потом снова бесконечно переписывались. Однако я решительно вычеркнул его из категории лучших друзей — теперь он был моим другом детства, другом по переписке или «а у меня есть друг, который живет в Амстердаме». Этим летом Никита даже не вернулся в Москву, потому что нашел себе девушку, настоящую нидерландку. Он звал меня приехать к себе, но я сказал, что у меня нет на это денег. Из-за этого небольшого вранья мне пришлось отказаться от всех летних поездок, но оно того стоило. Я был гордым и неприступным, как утес посреди моря.
Марат относился к этой ситуации проще, но он в принципе был таким человеком, вообще воспринимал все легко. Будто бы у него нет проблем. Будто бы он — распустившийся бутон лотоса посреди безоблачного неба.
Этим летом меня предал Марат. Это случилось накануне, поэтому моя обида была остра, как жало пчелы, которым я проткнул себя сам. Я допускал, что вина Марата не так уж и сильна и я его прощу, но пока мое сердце наполняла ярость, и холодная логика никак не могла ее потушить.
Марат учился на биолога. Мы поступили в совершенно разные институты, но виделись почти каждый день, и вовсе не потому, что жили в одном доме, а потому что были лучшими друзьями. Он много мне рассказывал про животных, они увлекали Марата так же сильно, как меня компьютерные игры в восьмом классе. Этой весной он узнал, что от его института на все три летних месяца отправляется экспедиционная группа на Камчатку, чтобы изучить жизнь песцов на полуострове. Марат обожал песцов даже больше других животных. Он так загорелся идеей, что добился того, чтобы его записали в группу. Он был упорным, сдал все экзамены до начала лета, изучил инструкции по выживанию и купил камеру, чтобы снимать песцов. В последние дни перед отъездом я только и слышал, что о песцах, снежных лисичках, как он их называл.
Теперь я ненавидел песцов. Мне было жутко обидно, что мой лучший друг решил провести все лето с неразумными существами, а не со мной. Иногда я сравнивал себя и песцов, пытаясь понять, чем они лучше. Это был удар по моей самооценке, но я нашел несколько пунктов.
Песцы были милее меня.
Песцы могли съесть мертвое животное, а меня выворачивало от одной этой мысли.
Песцы могли сгрызть кость целиком.
Песцы не ревновали Марата к менее разумным существам, чем они. Например, они не ревновали его к червям и даже к бабочкам.
Перед отъездом Марат сказал:
— Пускай у тебя тоже будет классное лето.
Он ободряюще улыбнулся. Его спокойная улыбка бесила меня до чертиков. Я хотел крикнуть ему, что он испортил мне все лето со своими песцами, но вместо этого сказал:
— Сфотографируй мне там горностая.
Я сделал это, чтобы уязвить его чувство к песцам, мол, горностаи мне нравятся больше. Марат рассудительно кивнул, словно его это нисколечко не задело. Тогда я решил прибавить язвительности.
— Снежного барана тоже, если встретишь.
Я ждал его реакции. Смотри-ка, Марат, баран интереснее песца, что скажешь на это? Его лицо не изменилось и казалось спокойным, как и всегда. Я испугался, вдруг он думает о чем-то другом, например, о песцах, и не разглядел моей насмешки. Поэтому решил сказать почти прямо:
— По мне, горностаи и снежные бараны куда занятнее песцов.
Марат по-прежнему оставался спокойным. Его темные глаза заволокли далекие мысли, я видел, что он уже представляет себя на Камчатке, настоящим исследователем. Так мы и разошлись.
Его отъезд дался мне тяжело. Половину июня я сдавал экзамены. У меня была сложная учеба, хотя мне она давалась легче, чем большинству моих одногруппников. Возможно, я был прирожденным программистом. Хорошо, если так, тогда бы я выдохнул и совсем не нервничал на экзаменах, ведь впереди меня ждало славное будущее. Из-за того что я больше не мог делиться своими переживаниями с Маратом, моим главным слушателем стала мама. Конечно, она до сих пор хотела уделить все внимание мне, но была слишком загружена работой, поэтому собеседником стала таким себе. Конечно, у меня имелись приятели в институте, я со всеми общался, иногда мы даже вместе ходили выпить или покурить кальян, но мы не были близкими людьми. Я не считал их своими. Иногда мне казалось, что из-за предательства Марата я обижен на всех вокруг, поэтому игнорирую приглашения одногруппников сходить в бар или попить пиво у кого-то на даче.
Я много читал, смотрел сериалы, рисовал, помогал маме. Иногда мне даже становилось стыдно, что в двадцать лет я до сих пор сижу на ее шее и папиных подарках, я думал устроиться на работу, но все как-то руки не доходили.
Рисование тоже шло кое-как. Мой дед был художником, мама мечтала, чтобы я пошел по его стопам, поэтому в школе записала меня вместо футбольной секции на рисование. У меня здорово выходило, как мне казалось, мои учителя говорили, что техника у меня отличная. Только вот за всю жизнь я ни разу не услышал, что мои рисунки вызывают какие-то чувства. Все говорили, что они красивые, но особенно дерзкие люди осторожно отмечали, что какие-то бездуховные. Я обижался, думал, что бы такое нарисовать, чтобы им стало стыдно за свои слова. Но я нашел выход куда изобретательней, я использовал свои недостатки и стал рисовать яркие комиксы. Им не нужно быть одухотворенными, для них это скорее минус. С пятнадцати лет и по сей день я рисовал комикс про приключения тираннозавра по имени Горацио. Он был кровожадным хищником, но заботливым семьянином и верным другом. Он любил самок, дарил им цветы, а иногда ставил над ними эксперименты, потому что был гениальным ученым. Марату очень нравился мой комикс, да и Никита находил его очаровательным. За этот июнь я нарисовал двадцать страниц, но они не принесли мне удовольствия, кроме одного момента: Горацио напал на племя Ледяных Пушков и съел всех его представителей. Я оправдывал Горацио тем, что он был голодным, а не просто плохим динозавром.
Может быть, если бы я следовал своей мечте и поступил на художественный факультет, я бы обзавелся связями и уже издал комикс. Но я испугался, что у меня будет бесполезная глупая профессия, поэтому пошел в программисты. В этом могли быть и свои плюсы для Горацио, может быть, потом я сделаю флэш-игру про него, и он все-таки станет популярным.
По ночам меня мучили сны о Камчатке. Мне снился Марат, который бегает с песцами посреди снегов, ловит их, прижимает к груди и кружится с ними. Иногда он целовал их в пушистые щеки, и они отвечали ему дружелюбным попискиванием. Я просыпался весь мокрый в смятой постели, будто после лихорадочного кошмара.
Двадцать второго июня мне позвонил Марат — впервые за лето. Когда я увидел его имя на экране телефона, первой моей мыслью было сбросить звонок. Потом меня накрыло паранойей, что Марата затоптал олень и он звонит попрощаться. Я думал взять трубку, и, если не услышу хлюпанья его крови во рту, сказать ему, что занят и не могу говорить. Мне хотелось придумать какую-то обесценивающую нашу прошлую дружбу причину. Например, «извини, я стою на кассе, покупаю жвачку, не могу говорить». Будто бы жвачка и продавщица мне куда важнее, чем бывший друг, которого я не слышал двадцать два дня.
Я взял трубку.
— Алло.
— Женя, привет.
Голос Марата звучал спокойно и невозмутимо, как обычно. Вряд ли он умирал. Я решил немного помедлить, прежде чем прерывать разговор. Главное было ничем не выдать себя, будто бы я тоже совершенно спокоен. И равнодушен.
Марат не дал мне времени придумать достойный ответ на его приветствие.
— Мы полетели в Петропавловск за продуктами, здесь есть связь.
— М-м-м, — протянул я без лишней заинтересованности.
— Представляешь, вчера я кормил одного песца — его зовут Мухоловка — яйцом с рук.
Что-то в его голосе пошатнулось, в нем я впервые услышал взволнованность, которую можно было приравнять к восторгу.
— Конечно, я яйцо сначала почистил. Может быть, это было зря, потому что скорлупу они тоже едят.
— Зря, наверное.
— Ты бы видел их глазки-бусинки!
Бусинки выпуклые и безликие, не понимал я это сравнение. Будь у песцов бусинки вместо глаз, это выглядело бы жутко, жаль, я не использовал такую догадку для Ледяных Пушков.
Марат принялся рассказывать о песцах и жизни на научной базе, еде из банок и дымящемся чае с травами. Я периодически мычал ему в трубку что-то невнятное.
Когда Марат закончил свой бесконечно длинный рассказ о песцах, он наконец спросил.
— А у тебя как дела? Что нового? Как Горацио? — он говорил медленно, делая значительную паузу между вопросами.
Последний вопрос меня здорово разозлил, будто бы у меня настолько скучная жизнь, что все мои новости могут быть связаны только с комиксом, который я придумываю много лет.
— Я больше не рисовал его, — отрывисто сказал я. Может быть, Марат подумает, что у меня депрессия и я не могу творить. Но он спросил спокойно:
— Почему?
— Другим занят.
— Это странно. Ты рисовал комикс даже между экзаменами.
Неужели Марат уличил меня во лжи? Мне срочно нужно было что-то сказать, желательно такое, что заинтересует его больше моего вранья.
— А я нашел себе девушку. Все время провожу с ней.
Это вырвалось само собой. Мне хотелось, чтобы Марат думал, что мое лето лучше его, и что в Москве мне есть, чем заняться. И вообще — иметь девушку довольно престижно.
— И что за девушка?
К такому вопросу я не был готов. Я не мог придумывать ее имя, иначе мне потом пришлось бы врать, почему она не может познакомиться с Маратом или как мы успели расстаться.
— Ну… она красивая. Черные волосы, каре, ну понимаешь примерно.
Сказав это, я сразу подумал про Уму Турман, Марат любил «Криминальное чтиво». Вдруг он представил кого-то такого же рокового, как она? Это было на меня не похоже, Марат сразу бы понял, что я все придумал. Поэтому, чтобы немного смягчить крутость моей девушки, я добавил:
— И очки. Она носит очки, у нее плохое зрение.
— Везет тебе.
На самом деле он не слишком завидовал, все еще думал о своих песцах. Однако мне показалось, что он меня зауважал.
— Да, она классная.
— А как зовут?
Тут меня накрыла паника. Я мог бы сказать какое-то популярное имя, типа Маши или Насти, но я все никак не мог выбрать. Пауза затягивалась.
— Женя?
— Плохо слышно тебя. Телефон разряжается. Кажется, сейчас отключится! — выпалил я с отчаянием и со всей силой стал жать на кнопку выключения телефона. Пришлось даже постукивать пальцами по экрану, чтобы ускорить его хотя бы в моей голове.
Я вцепился себе в волосы от отчаяния. После того как я бросил трубку, Марат точно понял, что я придумал себе девушку.
Я ходил по комнате, не зная, куда себя деть. В голову лезли ужасающие картины: усмешка Марата, сообщения от Никиты, сотни подколок, которые мне придется терпеть всю молодость, и песцы, песцы, песцы, которых Марат будет с торжеством показывать мне на фотографиях.
Может быть, я мог сказать, что моя девушка умерла, к примеру, от лейкемии или лучевой болезни. Марат все равно будет подозревать меня во лжи, но ему станет слишком стыдно говорить мне об этом. Вдруг я не вру? Хорошо ли обвинить друга во лжи, когда его любимый человек умер от страшной болезни? Не каждый на такое осмелится. Может быть, у Марата хватило бы такта этого не делать.
Мне стало не по себе. Я не слишком разбирался в мировых законах, как там судьба поступает с лжецами, но вдруг это накликало бы беду на меня или на мою потенциальную девушку, которая когда-нибудь появится? Я бы не хотел так оплошать.
Если я пойду по более легкому пути и скажу Марату, что к его приезду я уже расстался со своей девушкой, у него не будет этических причин не объявить меня лжецом. Это был не вариант.
Однажды у меня была девушка. Она так часто меняла прически, что, может, мне могло повезти и сейчас она носит черное каре? Я мог бы стоять перед ней на коленях и умолять ее сказать Марату, что мы снова сошлись. То есть «сошлись» было не тем словом, мы не то чтобы встречались, но кое-что у нас было. Катя была на шесть лет старше меня, вся покрытая татуировками и пирсингом. Она говорила, что я выгляжу миленько, а ей хочется сексуального опыта, которого у нее еще не было. В течение трех месяцев я периодически ездил к ней домой, иногда ходил с ней шокировать ее друзей и пить с ними пиво, которое мне только начали продавать. Еще она каталась на мотоцикле, я ездил с ней, и мне не очень-то хотелось про это вспоминать. Это было одновременно круто и унизительно. Когда Катя сказала, чтобы я больше не приезжал, у меня и не было особенных шансов возразить.
Я зашел на ее страницу в Инстаграм, сейчас у нее были ярко-красные волосы до лопаток. Что ж, не стоило и надеяться.
В минуты отчаяния на помощь приходят родители, так уж заведено. Мне ничего не оставалось, кроме как спросить совета у мамы.
Она всегда хорошо меня чувствовала, будто бы нас до сих пор связывала невидимая пуповина.
