Честный ребенок любит не папу с мамой, а трубочки с кремом.
Дон Аминадо
Если смотреть особым расфокусированным взглядом на красный огонек на плите, можно представить, что кто-то направил тебе в лицо лазерную пушку. А если горят целых две конфорки, то это, конечно, глаза робота, стреляющего лазерами из глаз. Я был бы самым счастливым человеком на земле, если бы увидел такое в реальности. К сожалению, я бы оставался таковым недолго, но умереть от руки или глаз робота лучше, чем от отека мозга, например.
Стоило только подумать о своей смерти, как огоньки на плите снова стали обыкновенными средствами предосторожности для хозяек. В блестящей от чистоты никелевой кастрюльке Zepter что-то варилось, и я настолько потерял интерес к происходящему, что мне даже не было любопытно узнать, что именно станет моим завтраком (а ведь завтрак — это главный прием пищи за день!). Я сразу почувствовал себя безрассудным героем сериала, которому наплевать на свою жизнь.
— Мам, а ты знаешь, что в Японии есть роботы-повара? В них можно закачивать рецепты, и они будут готовить, что угодно. Когда я вырасту и буду работать, я куплю себе такого робота, и мне больше никогда не придется готовить!
— Правда, Томас?
Я распознал в её интонации нотки сарказма, но я понимал, что она не хотела меня обидеть, потому что мама без ума от меня. Джонни говорил, что такое случается сплошь и рядом с родителями больных детей. Ещё он добавлял какую-нибудь мерзкую похотливую ложь про мою маму, поэтому я не был уверен, что ему вообще стоит верить. Однако так совпало, что с моей мамой отношения у меня были именно такими: она старалась уделять мне все время, свободное от работы и папы. Она даже устроилась в фармацевтическую фирму только потому, что мне нужно было много лекарств!
Конечно, я сам себя обманывал и понимал, что дело не только во мне, ведь мама же не могла предсказать, что у неё родится больной сыночек, когда выбирала профессию. Она не могла предполагать это и к концу обучения в университете, потому что к этому времени у неё уже был здоровый сын – Дарюс, мой старший брат. Сейчас он уже вырос, женился и уехал из дома, и это было вторым и последним положительным моментом в нём, кроме его пустой медицинской карты.
Когда Дарюс приезжал в гости, мы с ним ругались всё время, что проводили в одном помещении. А когда мне надоедало, или моё раздражение достигало наивысшей отметки на градуснике моего терпения и взрывало его, я уходил, хлопнув дверью, в свою комнату, и мы писали друг другу оскорбительные сообщения с телефонов. Я предполагал, что Дарюс был лицемером, потому что все люди кроме меня считали его добрым и мягким парнем.
Мама положила передо мной на тоненькую тарелку с нарисованными синими глазурными цветами тост с сыром и огурцом. Такая актуальная еда на совершенно несовременной посуде мне не нравилась. Но я знал, что маму трогают все эти милые вещицы, поэтому не стал высказывать своё недовольство вслух. Когда у меня будет своя квартира, вся моя посуда будет состоять только из однотонных ярких тарелок из «Ikea». Не станет и нашей белой образцовой кружевной скатерти, стол будет стоять непокрытым, а на хлебе мой тостер будет печатать «Bosch» или «Philips», в самом крайнем случае, смешную рожицу. Мне нравилось видеть названия брендов, это придавало миру вокруг определенности. Можно было не напрягаться и не думать, нравится ли тебе эта вещь, если знать, что она произведена в Японии, Германии или Америке.
Рядом с тостом оказалось вареное яйцо, и мой завтрак стал ещё более безрадостным.
— Мам! Ты что не знаешь, что желток сгущает желчь? Только холецистита мне не хватает!
— Томас, малыш, кушай, от одного яйца с тобой ничего не случится.
Я немного поверил в свои слова и начал представлять, как желчь закупоривает протоки (образ из медицинских передач), и как я корчусь на кровати от печеночной колики, но быстро сам себя остановил, напомнив себе, что я сказал это маме лишь потому, что не люблю вареные яйца.
Пока я ещё спал, Джонни написал мне, что ушёл странствовать по миру, ведь ему нужно быть ближе к народу, поэтому я не должен ждать его на автобусной остановке. Сообщение пришло в начале шестого утра, с Джонни такое случалось. Я надеялся, что Джонни просто рано вышел погулять, и он все равно придёт в школу, без него там будет скучно и одиноко. Поэтому, доев свой неприятный завтрак, я вышел из дома с ощущением большей тревоги, чем обычно. У меня было искушение попросить папу довезти меня до школы на машине, но он всё-таки был кандидатом на должность мэра Каунаса, у него было полно предвыборных забот.
Жёлто-зелёный троллейбус, несмотря на свои попытки выглядеть позитивно, являлся одним из самых отвратительных мест на земле, по крайней мере, из тех, где я был. Когда мы ехали с Джонни вдвоем, я отвлекался на его болтовню, поэтому троллейбус казался мне чуть менее жутким. Я прислонился рюкзаком к окну, чтобы удерживать равновесие, и с ужасом смотрел, как люди прикасаются голыми руками к грязным поручням, а после трогают своё лицо или своих попутчиков. Я легко мог вообразить миллионы микробов, как в рекламе моющих средств, подсвеченных красным и путешествующих от человека к человеку. Вот так и начинаются эпидемии. Даже если мне удастся проехать несколько остановок, не прикоснувшись ни к чему, я всё равно обработаю руки антисептиком, чтобы меньше думать о болезнях.
Ещё я смотрел на грязь под ногами, которую в эту мокрую погоду нанесли пассажиры, и представлял, как я упаду в неё, если у меня случится припадок. Я наверняка разобью голову, и, даже если не умру от этого, занесу инфекцию в рану. Если бы я ехал не один, я бы непременно сказал это вслух. Все те, кто знали слово «ипохондрик» (а я учился только в 8 классе, оно было известно далеко не всем), называли меня так. Я предполагал, что каждый человек должен бояться за свое здоровье. Просто, в отличие от других, я мало того, что имел несколько задокументированных диагнозов, так еще и озвучивал все свои опасения вслух. У меня был лишь один страх, о котором я не кричал, но он был со мной постоянно. Он был большой, жуткий, но не острый, может быть, поэтому я молчал. Или потому, что не выдержал бы и расплакался, если бы озвучил его кому-то.
(В возрасте двенадцати лет у пациента Н. появились в первые генерализованные судорожные припадки; учебу оставил, потому что не смог продолжить).
Это было не обо мне, ведь мой первый припадок случился только полгода назад, когда мне ещё было четырнадцать. Пока что я учился так же, как и раньше. У пациента Н. видимо изначально не было в порядке с головой.
Мой взгляд скользил от одного пассажира к другому, пока не наткнулся на знакомую фигуру. Гюстас Чюрлёнгис, мой одноклассник и скучный парень. На улице он всегда ходил в капюшоне, с наушниками в ушах, будто бы он — таинственный персонаж аниме. Гюстас говорил, что ему не нужны друзья и общение в целом, книги и музыку он находит куда интереснее людей, однако, Джонни вещал что-то там про его комплексы. Гюстас отвечал, что большинство наших одноклассников тоже предпочли бы скорее слушать музыку, чем Джонни, но боятся показаться скучными. Я, например, не был так лицемерен с собой, роботы казались мне интереснее людей, однако я не отрицал, что мне необходимо общение. Вот поэтому я первый помахал Гюстасу и даже улыбнулся. Он не поднял взгляд и, кажется, сделал вид, что не видит меня. Если бы Джонни был со мной, то Гюстас бы ещё показал средний палец. А если был бы ещё и Каролис, мой второй друг, то Гюстас вышел бы из автобуса за остановку перед школой. Каролис был куда доброжелательнее Джонни, но таких закрытых личностей, как Гюстас, подобная навязчивость могла раздражать ещё больше.
Мне, конечно, было скучно ехать одному и хотелось поговорить хотя бы с Гюстасом, но я пересилил себя и тоже засунул в уши наушники. Die Antwoord пели на неизвестном мне языке, но я все равно здорово отвлекся. Мне не нравилось вслушиваться в слова в песнях, я любил громкие электронные барабаны и прерывистые стоны гнусавых девчонок.
Гюстас вышел из автобуса первым и пошёл так быстро, будто я собирался гнаться за ним, чтобы пообщаться. У меня, конечно, появлялись такие мысли, но все-таки я не был чокнутым. Школа была трехэтажным серым скучным зданием, единственное её украшение — большой камень с цитатой какого-то очень умного человека. Иногда асфальт вокруг неё расцвечивали меловые рисунки младшеклассников, но сейчас их все смыл дождь. Я бы хотел, чтобы в школе нашёлся хулиган, который раскрасил бы её стены цветными граффити. Хулиганов у нас хватало, а вот фантазии у них особо не было, поэтому школа так и стояла серой и неинтересной.
Видимо я пришёл слишком рано, потому что в коридоре встречались в основном дети, старшеклассники появлялись в школе немного позже. В раздевалке я не нашёл ни пуховика Каролиса цвета хаки с оранжевой подкладкой, ни клетчатой куртки Джонни. Я повесил свою одежду на крючок, рядом с которым была надпись «Сауле сосёт у директора». Эту фразу вывел кто-то очень наивный, потому что она была самой необидной вещью, которую можно сказать про Сауле. Сауле Кимантайте училась в параллельном классе, и я не знал никого хуже неё. Она общалась только с самыми отбитыми старшеклассниками, но даже они ненавидели её. Сауле состояла на учете в полиции, сломала нос самому Юргису (главному хулигану), давала за деньги (только кто стал бы, непонятно), воровала еду из школьной столовой, болела остеомиелитом и, вероятно, всеми венерическими заболеваниями, убивала животных, а может быть, даже людей. Ещё в пятом классе она побрилась наголо, а в шестом срезала косу у Эгле. Может быть, какие-то слухи о ней были преувеличением, но я предпочитал им верить и держаться от неё подальше. На той неделе она вылила на меня чай из стаканчика, когда я чересчур громко шепнул Джонни, чтобы тот посмотрел на новую татуировку Сауле. А ведь мы даже ни разу не разговаривали с ней. Иногда я думал, что Сауле — воплощение всего самого злого и отвратительного в мире, и когда-нибудь свершится правосудие, и она будет изгнана в те глубины мироздания, откуда явилась.
Хотя, если бы я однажды не увидел гной на её локте, я бы, может быть, относился к ней не так категорично.
Я был отличником, но среди школьных предметов мне нравились только алгебра, геометрия и информатика. И мне повезло, потому что когда я начну учиться робототехнике, скорее всего, мне пригодятся именно эти предметы. Или мне скажут: «забудьте все, чему вас учили на уроках», и тогда мне не понадобятся даже они. Что бы ни случилось со мной в будущем, сейчас я был рад, что первым уроком стояла алгебра.
Перед входом в класс я встретил её. Таким местоимением без имени называли двух девчонок из нашей школы – ту самую Сауле и совсем другую Иеву. Только в первом случае «она» произносили с отвращением, ужасом или, по крайней мере, с опаской в голосе, о Иеве же говорили совсем по-другому. Я мечтал о ней и знал еще как минимум пятерых парней, влюблённых в неё. Даже Джонни она нравилась. От Иевы всегда пахло ягодами, и, несмотря на то, что у меня была аллергия на большинство её ароматов (клубника, малина, земляника, смородина, виноград), мне всегда хотелось подойти к ней ближе. Ещё у неё были самые лучшие в школе коленки и сиреневый лифчик, просвечивающийся из-под всех светлых кофт. Сегодня Иева была в полосатой футболке, и он проглядывался только под белыми линиями.
— Привет! — сказал я, и мой голос оказался неожиданно громким.
— Здравствуй, Томас. Ты так рад меня видеть?
Иева чуть наклонила голову, разворачиваясь ко мне вполоборота. В таком положении у неё всегда выходил здоровский взгляд.
— Ага, рад. Ты не видела Джонни?
— Не-а. Хотела предложить тебе сесть со мной, а то я забыла учебник, но ты, наверное, будешь дожидаться Джонни.
Я замер между двумя восклицаниями — «конечно, я всю жизнь мечтал об этом!» и «ты в своем уме, я всегда сижу с Джонни!», но так и не решился ни на одно из них. Иева не дождалась моего ответа и зашла в класс, оставив меня в лёгком разочаровании в самом себе. У меня будет шанс всё исправить, Иева почти не общалась с другими девочками и часто сидела одна.
В классе я ещё раз проверил сообщения и социальные сети, написал Джонни «ты скоро?», достал все свои ручки и тетради, сначала аккуратно разложил их с одной стороны парты, потом с другой, и снова возвратил в исходную позицию. Когда прозвучал звонок, я сгреб все в охапку и сел за парту к Иеве.
— Ещё можно?
— Нас бы всё равно посадили вместе, у меня всё ещё нет учебника, Томас.
Иева улыбнулась и наклонилась вниз. Она подняла мой карандаш, выпавший во время моего решительного перемещения. К моему счастью она положила его на парту, а не отдала мне в руки. Теперь мне точно будет, чем занять себя: придётся весь урок думать о том, как протереть карандаш влажной салфеткой, чтобы Иева не заметила.
За несколько секунд до того, как учитель встал со стула, дверь открылась, и в класс влетел Каролис. Он в мгновение оказался за своей партой и достал тетрадь, успев все это проделать, пока учитель принимал вертикальное положение. Такова была его суперспособность, он всегда опаздывал ровно настолько, чтобы даже у учителей это не вызывало раздражения. Учитель поздоровался с нами, и пока он открывал школьный журнал, Каролису хватило времени, чтобы обернуться ко мне, пожать руку и снова сесть прямо.
Половину урока я решал уравнения в тетради, половину — переписывался с Каролисом. Он рассказал, что по пути в школу увидел голодную кошку и на следующей перемене сбегает в магазин за сметаной для неё, а ещё через урок попробует найти её и накормить. А я написал ему, что открылся бета-тест Wild Buster, и хотя игра вряд ли будет интересной, человечество в ней борется с полулюдьми-полумашинами, а это возносит её на уровень выше для меня. Иногда я поглядывал на Иеву, она выводила ручкой на парте надпись «Кто я?».
На перемене я стоял у окна, потому что Каролис сказал, что оттуда я смогу увидеть его несчастного кота. Я не слишком сильно любил животных, потому что краснел, чесался или задыхался при встрече с ними, хотя у меня самого жил гипоаллергенный кот по имени Токсоплазмоз. Мама говорила мне в детстве: «Не гладь кошек, они заразные, у тебя может появиться токсоплазмоз». Так он и появился у меня, когда я долго плакал и требовал купить мне животное на шестой день рождения. Токсоплазмоза я любил, но остальных животных остерегался. Когда я подрос, то согласился во многом с родителями насчет заразности и опасности животных, поэтому несчастный уличный кот Каролиса в первую очередь для меня был токсоплазмозом, дерматомикозом, и, конечно, бешенством.
А если бы инопланетяне решили захватить человечество, заразив нас вирусом, было бы хорошей идеей инфицировать уличных котов, чтобы те распространили болезнь людям. Конечно, казалось бы, крысы могли справиться эффективнее, но кто в здравом уме подойдет к грызуну на улице? Погладить же кошку всегда найдутся желающие. А если бы инопланетяне хотели следить за нами (например, чтобы создать антропоморфную форму жизни), они могли бы захватить разум котов и смотреть на нас их глазами. Иногда Токсоплазмоз замирал на месте, будто бы его выключили, может быть, в этот момент с него считывали информацию.
Дон Аминадо
Глава 1 - Страшилка
Если смотреть особым расфокусированным взглядом на красный огонек на плите, можно представить, что кто-то направил тебе в лицо лазерную пушку. А если горят целых две конфорки, то это, конечно, глаза робота, стреляющего лазерами из глаз. Я был бы самым счастливым человеком на земле, если бы увидел такое в реальности. К сожалению, я бы оставался таковым недолго, но умереть от руки или глаз робота лучше, чем от отека мозга, например.
Стоило только подумать о своей смерти, как огоньки на плите снова стали обыкновенными средствами предосторожности для хозяек. В блестящей от чистоты никелевой кастрюльке Zepter что-то варилось, и я настолько потерял интерес к происходящему, что мне даже не было любопытно узнать, что именно станет моим завтраком (а ведь завтрак — это главный прием пищи за день!). Я сразу почувствовал себя безрассудным героем сериала, которому наплевать на свою жизнь.
— Мам, а ты знаешь, что в Японии есть роботы-повара? В них можно закачивать рецепты, и они будут готовить, что угодно. Когда я вырасту и буду работать, я куплю себе такого робота, и мне больше никогда не придется готовить!
— Правда, Томас?
Я распознал в её интонации нотки сарказма, но я понимал, что она не хотела меня обидеть, потому что мама без ума от меня. Джонни говорил, что такое случается сплошь и рядом с родителями больных детей. Ещё он добавлял какую-нибудь мерзкую похотливую ложь про мою маму, поэтому я не был уверен, что ему вообще стоит верить. Однако так совпало, что с моей мамой отношения у меня были именно такими: она старалась уделять мне все время, свободное от работы и папы. Она даже устроилась в фармацевтическую фирму только потому, что мне нужно было много лекарств!
Конечно, я сам себя обманывал и понимал, что дело не только во мне, ведь мама же не могла предсказать, что у неё родится больной сыночек, когда выбирала профессию. Она не могла предполагать это и к концу обучения в университете, потому что к этому времени у неё уже был здоровый сын – Дарюс, мой старший брат. Сейчас он уже вырос, женился и уехал из дома, и это было вторым и последним положительным моментом в нём, кроме его пустой медицинской карты.
Когда Дарюс приезжал в гости, мы с ним ругались всё время, что проводили в одном помещении. А когда мне надоедало, или моё раздражение достигало наивысшей отметки на градуснике моего терпения и взрывало его, я уходил, хлопнув дверью, в свою комнату, и мы писали друг другу оскорбительные сообщения с телефонов. Я предполагал, что Дарюс был лицемером, потому что все люди кроме меня считали его добрым и мягким парнем.
Мама положила передо мной на тоненькую тарелку с нарисованными синими глазурными цветами тост с сыром и огурцом. Такая актуальная еда на совершенно несовременной посуде мне не нравилась. Но я знал, что маму трогают все эти милые вещицы, поэтому не стал высказывать своё недовольство вслух. Когда у меня будет своя квартира, вся моя посуда будет состоять только из однотонных ярких тарелок из «Ikea». Не станет и нашей белой образцовой кружевной скатерти, стол будет стоять непокрытым, а на хлебе мой тостер будет печатать «Bosch» или «Philips», в самом крайнем случае, смешную рожицу. Мне нравилось видеть названия брендов, это придавало миру вокруг определенности. Можно было не напрягаться и не думать, нравится ли тебе эта вещь, если знать, что она произведена в Японии, Германии или Америке.
Рядом с тостом оказалось вареное яйцо, и мой завтрак стал ещё более безрадостным.
— Мам! Ты что не знаешь, что желток сгущает желчь? Только холецистита мне не хватает!
— Томас, малыш, кушай, от одного яйца с тобой ничего не случится.
Я немного поверил в свои слова и начал представлять, как желчь закупоривает протоки (образ из медицинских передач), и как я корчусь на кровати от печеночной колики, но быстро сам себя остановил, напомнив себе, что я сказал это маме лишь потому, что не люблю вареные яйца.
Пока я ещё спал, Джонни написал мне, что ушёл странствовать по миру, ведь ему нужно быть ближе к народу, поэтому я не должен ждать его на автобусной остановке. Сообщение пришло в начале шестого утра, с Джонни такое случалось. Я надеялся, что Джонни просто рано вышел погулять, и он все равно придёт в школу, без него там будет скучно и одиноко. Поэтому, доев свой неприятный завтрак, я вышел из дома с ощущением большей тревоги, чем обычно. У меня было искушение попросить папу довезти меня до школы на машине, но он всё-таки был кандидатом на должность мэра Каунаса, у него было полно предвыборных забот.
Жёлто-зелёный троллейбус, несмотря на свои попытки выглядеть позитивно, являлся одним из самых отвратительных мест на земле, по крайней мере, из тех, где я был. Когда мы ехали с Джонни вдвоем, я отвлекался на его болтовню, поэтому троллейбус казался мне чуть менее жутким. Я прислонился рюкзаком к окну, чтобы удерживать равновесие, и с ужасом смотрел, как люди прикасаются голыми руками к грязным поручням, а после трогают своё лицо или своих попутчиков. Я легко мог вообразить миллионы микробов, как в рекламе моющих средств, подсвеченных красным и путешествующих от человека к человеку. Вот так и начинаются эпидемии. Даже если мне удастся проехать несколько остановок, не прикоснувшись ни к чему, я всё равно обработаю руки антисептиком, чтобы меньше думать о болезнях.
Ещё я смотрел на грязь под ногами, которую в эту мокрую погоду нанесли пассажиры, и представлял, как я упаду в неё, если у меня случится припадок. Я наверняка разобью голову, и, даже если не умру от этого, занесу инфекцию в рану. Если бы я ехал не один, я бы непременно сказал это вслух. Все те, кто знали слово «ипохондрик» (а я учился только в 8 классе, оно было известно далеко не всем), называли меня так. Я предполагал, что каждый человек должен бояться за свое здоровье. Просто, в отличие от других, я мало того, что имел несколько задокументированных диагнозов, так еще и озвучивал все свои опасения вслух. У меня был лишь один страх, о котором я не кричал, но он был со мной постоянно. Он был большой, жуткий, но не острый, может быть, поэтому я молчал. Или потому, что не выдержал бы и расплакался, если бы озвучил его кому-то.
(В возрасте двенадцати лет у пациента Н. появились в первые генерализованные судорожные припадки; учебу оставил, потому что не смог продолжить).
Это было не обо мне, ведь мой первый припадок случился только полгода назад, когда мне ещё было четырнадцать. Пока что я учился так же, как и раньше. У пациента Н. видимо изначально не было в порядке с головой.
Мой взгляд скользил от одного пассажира к другому, пока не наткнулся на знакомую фигуру. Гюстас Чюрлёнгис, мой одноклассник и скучный парень. На улице он всегда ходил в капюшоне, с наушниками в ушах, будто бы он — таинственный персонаж аниме. Гюстас говорил, что ему не нужны друзья и общение в целом, книги и музыку он находит куда интереснее людей, однако, Джонни вещал что-то там про его комплексы. Гюстас отвечал, что большинство наших одноклассников тоже предпочли бы скорее слушать музыку, чем Джонни, но боятся показаться скучными. Я, например, не был так лицемерен с собой, роботы казались мне интереснее людей, однако я не отрицал, что мне необходимо общение. Вот поэтому я первый помахал Гюстасу и даже улыбнулся. Он не поднял взгляд и, кажется, сделал вид, что не видит меня. Если бы Джонни был со мной, то Гюстас бы ещё показал средний палец. А если был бы ещё и Каролис, мой второй друг, то Гюстас вышел бы из автобуса за остановку перед школой. Каролис был куда доброжелательнее Джонни, но таких закрытых личностей, как Гюстас, подобная навязчивость могла раздражать ещё больше.
Мне, конечно, было скучно ехать одному и хотелось поговорить хотя бы с Гюстасом, но я пересилил себя и тоже засунул в уши наушники. Die Antwoord пели на неизвестном мне языке, но я все равно здорово отвлекся. Мне не нравилось вслушиваться в слова в песнях, я любил громкие электронные барабаны и прерывистые стоны гнусавых девчонок.
Гюстас вышел из автобуса первым и пошёл так быстро, будто я собирался гнаться за ним, чтобы пообщаться. У меня, конечно, появлялись такие мысли, но все-таки я не был чокнутым. Школа была трехэтажным серым скучным зданием, единственное её украшение — большой камень с цитатой какого-то очень умного человека. Иногда асфальт вокруг неё расцвечивали меловые рисунки младшеклассников, но сейчас их все смыл дождь. Я бы хотел, чтобы в школе нашёлся хулиган, который раскрасил бы её стены цветными граффити. Хулиганов у нас хватало, а вот фантазии у них особо не было, поэтому школа так и стояла серой и неинтересной.
Видимо я пришёл слишком рано, потому что в коридоре встречались в основном дети, старшеклассники появлялись в школе немного позже. В раздевалке я не нашёл ни пуховика Каролиса цвета хаки с оранжевой подкладкой, ни клетчатой куртки Джонни. Я повесил свою одежду на крючок, рядом с которым была надпись «Сауле сосёт у директора». Эту фразу вывел кто-то очень наивный, потому что она была самой необидной вещью, которую можно сказать про Сауле. Сауле Кимантайте училась в параллельном классе, и я не знал никого хуже неё. Она общалась только с самыми отбитыми старшеклассниками, но даже они ненавидели её. Сауле состояла на учете в полиции, сломала нос самому Юргису (главному хулигану), давала за деньги (только кто стал бы, непонятно), воровала еду из школьной столовой, болела остеомиелитом и, вероятно, всеми венерическими заболеваниями, убивала животных, а может быть, даже людей. Ещё в пятом классе она побрилась наголо, а в шестом срезала косу у Эгле. Может быть, какие-то слухи о ней были преувеличением, но я предпочитал им верить и держаться от неё подальше. На той неделе она вылила на меня чай из стаканчика, когда я чересчур громко шепнул Джонни, чтобы тот посмотрел на новую татуировку Сауле. А ведь мы даже ни разу не разговаривали с ней. Иногда я думал, что Сауле — воплощение всего самого злого и отвратительного в мире, и когда-нибудь свершится правосудие, и она будет изгнана в те глубины мироздания, откуда явилась.
Хотя, если бы я однажды не увидел гной на её локте, я бы, может быть, относился к ней не так категорично.
Я был отличником, но среди школьных предметов мне нравились только алгебра, геометрия и информатика. И мне повезло, потому что когда я начну учиться робототехнике, скорее всего, мне пригодятся именно эти предметы. Или мне скажут: «забудьте все, чему вас учили на уроках», и тогда мне не понадобятся даже они. Что бы ни случилось со мной в будущем, сейчас я был рад, что первым уроком стояла алгебра.
Перед входом в класс я встретил её. Таким местоимением без имени называли двух девчонок из нашей школы – ту самую Сауле и совсем другую Иеву. Только в первом случае «она» произносили с отвращением, ужасом или, по крайней мере, с опаской в голосе, о Иеве же говорили совсем по-другому. Я мечтал о ней и знал еще как минимум пятерых парней, влюблённых в неё. Даже Джонни она нравилась. От Иевы всегда пахло ягодами, и, несмотря на то, что у меня была аллергия на большинство её ароматов (клубника, малина, земляника, смородина, виноград), мне всегда хотелось подойти к ней ближе. Ещё у неё были самые лучшие в школе коленки и сиреневый лифчик, просвечивающийся из-под всех светлых кофт. Сегодня Иева была в полосатой футболке, и он проглядывался только под белыми линиями.
— Привет! — сказал я, и мой голос оказался неожиданно громким.
— Здравствуй, Томас. Ты так рад меня видеть?
Иева чуть наклонила голову, разворачиваясь ко мне вполоборота. В таком положении у неё всегда выходил здоровский взгляд.
— Ага, рад. Ты не видела Джонни?
— Не-а. Хотела предложить тебе сесть со мной, а то я забыла учебник, но ты, наверное, будешь дожидаться Джонни.
Я замер между двумя восклицаниями — «конечно, я всю жизнь мечтал об этом!» и «ты в своем уме, я всегда сижу с Джонни!», но так и не решился ни на одно из них. Иева не дождалась моего ответа и зашла в класс, оставив меня в лёгком разочаровании в самом себе. У меня будет шанс всё исправить, Иева почти не общалась с другими девочками и часто сидела одна.
В классе я ещё раз проверил сообщения и социальные сети, написал Джонни «ты скоро?», достал все свои ручки и тетради, сначала аккуратно разложил их с одной стороны парты, потом с другой, и снова возвратил в исходную позицию. Когда прозвучал звонок, я сгреб все в охапку и сел за парту к Иеве.
— Ещё можно?
— Нас бы всё равно посадили вместе, у меня всё ещё нет учебника, Томас.
Иева улыбнулась и наклонилась вниз. Она подняла мой карандаш, выпавший во время моего решительного перемещения. К моему счастью она положила его на парту, а не отдала мне в руки. Теперь мне точно будет, чем занять себя: придётся весь урок думать о том, как протереть карандаш влажной салфеткой, чтобы Иева не заметила.
За несколько секунд до того, как учитель встал со стула, дверь открылась, и в класс влетел Каролис. Он в мгновение оказался за своей партой и достал тетрадь, успев все это проделать, пока учитель принимал вертикальное положение. Такова была его суперспособность, он всегда опаздывал ровно настолько, чтобы даже у учителей это не вызывало раздражения. Учитель поздоровался с нами, и пока он открывал школьный журнал, Каролису хватило времени, чтобы обернуться ко мне, пожать руку и снова сесть прямо.
Половину урока я решал уравнения в тетради, половину — переписывался с Каролисом. Он рассказал, что по пути в школу увидел голодную кошку и на следующей перемене сбегает в магазин за сметаной для неё, а ещё через урок попробует найти её и накормить. А я написал ему, что открылся бета-тест Wild Buster, и хотя игра вряд ли будет интересной, человечество в ней борется с полулюдьми-полумашинами, а это возносит её на уровень выше для меня. Иногда я поглядывал на Иеву, она выводила ручкой на парте надпись «Кто я?».
На перемене я стоял у окна, потому что Каролис сказал, что оттуда я смогу увидеть его несчастного кота. Я не слишком сильно любил животных, потому что краснел, чесался или задыхался при встрече с ними, хотя у меня самого жил гипоаллергенный кот по имени Токсоплазмоз. Мама говорила мне в детстве: «Не гладь кошек, они заразные, у тебя может появиться токсоплазмоз». Так он и появился у меня, когда я долго плакал и требовал купить мне животное на шестой день рождения. Токсоплазмоза я любил, но остальных животных остерегался. Когда я подрос, то согласился во многом с родителями насчет заразности и опасности животных, поэтому несчастный уличный кот Каролиса в первую очередь для меня был токсоплазмозом, дерматомикозом, и, конечно, бешенством.
А если бы инопланетяне решили захватить человечество, заразив нас вирусом, было бы хорошей идеей инфицировать уличных котов, чтобы те распространили болезнь людям. Конечно, казалось бы, крысы могли справиться эффективнее, но кто в здравом уме подойдет к грызуну на улице? Погладить же кошку всегда найдутся желающие. А если бы инопланетяне хотели следить за нами (например, чтобы создать антропоморфную форму жизни), они могли бы захватить разум котов и смотреть на нас их глазами. Иногда Токсоплазмоз замирал на месте, будто бы его выключили, может быть, в этот момент с него считывали информацию.
