Я постоял минуту, ошарашенный и убитый, потом выбросил мохито и побежал за ней. Она уже села на проезжающую мимо телегу с хиппи, украшенными цветами и поющими песни битлов. Я крикнул что-то нечленораздельное, рванул за телегой. Она вырвала цветок из волос и крикнула: «Дурак! Я волновалась за тебя!» и бросила цветок на дорогу. Я подбежал и подобрал цветок. Цветок пах ванилью, я клянусь вам, ванилью. Я был одновременно самым счастливым и самым несчастным человеком на свете.
Сашка опять испортил ужин и возле костра было грустненько. Ребята догрызали чипсы, пуская пачку по кругу, еды не было и не предвиделось. Можно было бы сходить чего-нибудь купить, но в это время работали только бары, а в них был алкоголь и дурацкие «Гоанские» пироженые. Сашка был удручен очередной кашеварской неудачей, но в конце концов, он был ковбой, а не повар. Я послушал урчание моего живота, живот затянул свою обычную голодную песню. Я незаметно протащил цветок в палатку и не нашел ничего лучше, чем поставить его в маленькую пластиковую бутылку с водой в угол палатки. Ночью я, конечно же, опрокину её на себя, к бабке не ходи. Желудок проворчал еще несколько раз и внезапно успокоился. «Забил,- подумал я,- даже желудок забил на меня». Синий вечер полз со стороны леса по-партизански, со своими запахами, таинственными звуками, ночным прохладным дыханием, нашептывая, увещевая, заставляя забыть все, что случилось днем и не думать о том, что будет завтра. Есть только Он- темно-синий густой вечер и больше никого. Ах, нет, возможно, ближе к ночи опять будет стелиться белый Туман, целуя верхушки трав и обнимая деревья: нарцисс, кайфующий сам от себя, но пока его нет: темно-синий Вечер правит миром и мной. Я почувствовал себя внезапно счастливым. Это был какой-то острый приступ счастья, с какой-то внезапной болью, как у беременных при схватках или при приступе аппендицита. У меня никогда не будет первого и никогда не было второго, о чем я говорю? Я посмеялся в свои воображаемые усы над удачной шуткой. Ну, знаете, когда доволен собой, всегда хочется иметь густые, развесистые капитанские усы с такими загнутыми кончиками, чтоб, залихватски крутанув ус, сказать самому себе: «Ай да Пушкин, ай да сукин сын!». От скромности мне, пожалуй, не умирать. Я часто наблюдал за коллегами в офисе. Каждый из людей – огромная Вселенная, познавать которую можно бесконечно. Мы все прекрасны по сути своей. В ком то больше добра, в другом смелости, в третьем доблести, в ком то еще – милосердия и желания отдать последнюю рубашку ближнему, но мы все одинаково прекрасны. Что же такое происходит, стоит этому прекрасному человеку переступить порог офиса? Почему он с такой скоростью погружается в страх и раболепие перед начальством, почему он тут же начинает плести сети лести и сплетен , зачем бросается очертя голову в подковёрные игры «на выживание» и офисные войны? Зачем применяет тактику подсиживания? Зачем подслушивает и подглядывает, зачем унижает и оскорбляет? Почему ему так хочется ранить своего коллегу, посмеяться над его хобби, или старой моделью телефона, или над тем, что тот неудачно опрокинул на свою белую рубашку чашку кофе? Зачем обсуждать, кто с кем развелся, стоя в очереди к кулеру? Зачем перебегать другу дорогу, зачем выслуживаться перед начальством, зачем орать друг на друга, зачем обижать, к чему вся эта нервно-выматывающая вечная офисная война за место под солнцем, если солнца в офисе никогда нет и не бывало, и ждать его, по меньшей мере, глупо, ведь над потолком уже давно мигает лампочка естественного освещения, которую никто никак не может собраться поменять? Мы все такие классные на отдыхе. Можно лежать в густой траве, щуриться на солнце, жуя травинку, отхлебывая мохито, можно вглядываться линию горизонта с белыми облаками на бесконечно голубом небе. Можно быть добрым друг к другу и к себе. Но какая глухая ненависть , какой протест внутри восстает каждый воскресный вечер в человеке…Как легко он бежит с работы в пятницу, размахивая портфелем, и какая тяжесть приползает вечером в воскресенье или в последний день отпуска, приползает, ложится и давит на грудь, или сворачивается черным глубком у горла, до тошноты…И утром в понедельник мы одеваем наши латы, и берем наши стрелы и копья и идем ранить и убивать того, кто ранит и убивает нас, чувствуя себя бесконечно мёртвыми под этими латами…
Я боялся, что Лысый припомнит мне это вынужденное купание в реке и удар пирожным прямо в face. Ждал разборок. Думал, будет драка, морально готовился, сжимая кулаки. Но Лысый, как ни странно, даже не смотрел в мою сторону и, казалось, полностью забыл о моём существовании. Он всегда троллил меня, делал мне «подножки», а тут как отрубило. Это произошло впервые с тех пор, как я пришёл в этот театр. Иногда злу все-таки нужно дать отпор. Я сам не заметил, как чуток прикрыл глаза и провалился в сладкую дрёму.
На грудь мне что-то упало, я вздрогнул и открыл глаза. «Сам заваришь»,- мрачно бросил Сашка,- «извиняйте, бананьев нема». Я поймал рукой скатившийся с меня бичпакет. Жизнь вносила свои коррективы: нужно было искать кипяток, свою плошку и потом тщательно выковыривать комаров, муравьев и прочей сварившейся твари, которая наверняка попадет в мои макарошки быстрого приготовления. Вот чем мы отличались от других театров: у нас не было нытья. Скажет режиссер спать в палатке с пауками и муравьями и жрать это дерьмо, эту еду несчастных гастрабайтеров, и мы будем жрать и выйдем на следующий день на сцену и наденем наши костюмы, нанесём грим и выступим ослепительно. И ни одному зрителю не придет в голову, что мы плохо спали на промокшей пенке в продуваемой ветром палатке и жрали этот отвратительный бичпакет. Ни-од-но-му. Система Станиславского в действии. Я приготовил себе нехитрый ужин, оглядел наше творческое сообщество. Все так же сосредоточенно смотрели на свои закрытые крышечками плошки, ждали, когда заварится. Кто-то начал тренькать на гитаре: «Неча жрать, а неча жрать, неча жрать актёооорууу. Этот трюк не повторять, только каскадёёоорууу…..Режиссера все мы любим, только очень голодны…Как мы завтра все сыграем, если падают штаны…ыыыы……» Режиссер вскочила и гневно сказала: «Ну все хватит, достали!» и ушла куда то сквозь деревья в неизвестном направлении. Ленчик легонько хлопнула ладонью по струнам: «Все, хватит. Довели режиссера, блин». Мишка (а тренькал и завывал, конечно же он), с готовностью отозвался: «Хватит, так хватит. Мне и бичпакета хватит». Мимо прошлепал в рваных сланцах Сашка, бросая по кругу перед каждым по пачке с остатками майонеза и мрачно бормоча: «Положено, так ешь. А не положено, так не ешь». Остальные послушно принялись выдавливать майонез в свои варева. Все таки есть в актёре что то от вечного студента. «Вечно молодой, вечно пьяный»….Или вот, «что упало у студента, то упало на бумажку». И шутка про то, что студент к экзамену может выучить китайский. Хороший актер может за ночь выучить роль на 100 страниц, если очень надо будет. А надо ему всегда. Трудно встретить более голодных до творчества людей. Сам играет и сам оценивает. И живет в этом всем. Тоже сам. Поэтому –бичпакеты. Метро вместо личного автомобиля. Съёмные квартиры. Съёмные комнаты. Съёмные углы. Купить дешёвую булочку, прийти на встречу в кафе, тайно откусывать от булочки из сумки в туалете, заплатить только за кофе. Взять пакетик, собрать пирожные с фуршета. Разумеется, когда все разойдутся, но все равно стыдясь и полыхая всем лицом. Перепрыгивать через турникеты в метро, когда ну совсем ну нет денег. Одеваться в секонд хенде. Невыносимо любить настоящий театр и настоящее кино. Отказаться от всех тупых ролей в сериалах, не продаваться в рекламу. Жить на копейки, но не продать свою душу. Это достойно аплодисментов.
Ребята уже приступили к нашей нехитрой трапезе, а я вылавливал ложкой неудачника – муравья, неудачника – потому что, скорее всего, он уже сварился в кипятке моего бичпакета, хотя я все еще упорно пытался его спасти, и в этот момент мы услышали хруст веток и на площадку выбежала всклокоченная режиссер с огромной коробкой, которую она гордо шмякнула об землю. «Бургеры!!»,- её победному завоевательному воплю позавидовал бы Юлий Цезарь. «Да ладно?!»,- первым среагировал Сашка, подскочил к коробке и вытащил огромный бургер, такой ровный и красивый, как если бы мы сидели в центре Тверской и гламурно жрали какой-нибудь фастфуд. «Откуда дровишки?»,-тренькнул гитарой Мишка и тоже ломанулся к коробке. «Из лесу, вестимо», -пробубнил с полным ртом довольный Сашка, откусив сразу такой кусок, который мог бы быть опасен для жизни. Лысый, уже начав распечатывать, вдруг заорал: «Скока стоит?». Остальные внезапно оторопевшие услышали радостный крик режиссера: «Налетай, все бесплатно! Орги подогнали» и молниеносно разобрали бургеры. Только что мы были последними нищебродами и в одно мгновение ока вдруг стали королями. Мы трескали эти бургеры, не прожевав до конца, мямля благодарности нашей спасительнице от голода, фыркая крошками, давясь от смеха и от жадности сожрали быстро и все сразу. «Я вот что думаю», -задумчиво сказал Мишка, крутя между зубов травинку, и все повернулись к нему. Мишка лежал на небольшом возвышении на сложенной палатке, положив голову на край бревна, говорил он медленно: видно было что обожрался. «Мы находимся в тысячах километрах от цивилизации. В ближайшем селе точно не делают бургеров, там нет не то что приличной бургерной, а даже «Макдака». Там слово «бургер» не знают, сырный соус им только снится. Так вот,- тут он повернулся в сторону режиссера: «Откуда этот аттракцион невиданной щедрости?». «Да, откуда дровишки?»,- поддержал его Сашка. Лунтик перевела взгляд от Мишки на Сашку и панически заверещала: «Мы все умрём!». Режиссер задумчиво достала кружку из рюкзака: «Нет, ну конечно, я понимаю, вы мне все надоели. Но мысль массово вас травануть мне как то в голову не приходила. Спасибо за идею». Лысый подбежал к ней, схватил за штанину: «Не, серьезно, мы все умрем?! Я еще молод! У меня куча планов! Я даже еще ни разу смартфон не засовывал в микроволновку!» «Поэтому и жив ещё», - отрезала режиссер,-«отпусти, блин». «У нас же туалетная бумага закончилась»,- Наташка расширенными глазами смотрела куда-то вперед, видимо, в наше ужасное будущее. «Да успокойтесь вы!»,- не выдержала режиссер. «Музыканты это привезли, не могут они без бургеров, не вдохновляло их играть без этого всего, ну вот они и закупились в последнем «Макдаке», купили несколько коробок, привезли и не смогли сожрать. Купили сегодня, бургеры свежие, как поцелуй молодой крестьянки. Отдали оргам, а те – нам. Понятно?!» Лысый выдохнул: «Ну, раз поцелуй молодой крестьянки, тогда все норм, зря кипишуем.» Мишка вздохнул и посмотрел в голубое небо: «А так бы наутро тут у костра было бы 12 трупов…как романтично…» Лунтик кинула в него шишкой: «Хренов романтик! Паникёр!»
Я находился в какой то Точке Безветрия. Точки, где не существовало прошлое, но и будущее не спешило зайти ко мне на огонёк. Я почти забыл, как выглядят мои унылые коллеги и вечно злобный шеф. Мне не снился ни серый ковролин моего офиса, ни сломанная ручка моей тумбочки, ни беспорядочная куча бумаг на моем столе, ни заварочный чайник, от которого вечно отпадала крышка. В моей ежедневной рабочей рутине не было места для покорения Эвереста, не было места подвигу. Самое ужасное было не то, что я работал там. Самое ужасное было ощущение, что я буду работать там всю мою жизнь. То есть вот эти фейсы коллег, этот серый ковролин, вопли шефа, эта вечно падающая крышечка от чайника, бесполезные глупые выматывающие планерки, кондиционерные войны, тупые шутки у кулера, кофейная жижа, от которой никто не хочет очистить общую кофеварку (и поэтому почему-то всегда этим занимаюсь я), серые унылые беспросветные дни - на всю жизнь. Нет ничего страшнее этой мысли для творческого человека. Безусловно, есть люди, страшащиеся жизни, желающие отсидеться в серых незаметных тусклых офисных норах, или люди, исключительно самоутверждающиеся за счет унижения своих подчиненных, или люди, вся значимость жизни которых измеряется статусом на работе, названием должности, именем фирмы. И если они будут уволены, или сменят должность или поменяют место работы на менее значимое – это будет ударом для них. «Человеки-офисные костюмы». Для всех этих людей офис – привычная среда обитания. Но я не относился ни к одному из этих подтипов. Зачем жизнь так долго мучает меня сидением в офисе? Ок, ну пусть это будет наказание, я потерплю. Если это испытание, то оно несколько затянулось, хотя кто я такой, чтобы давать указания Богу? Вечно ворчливый, как древний сморчок, вечно жалующийся на свою работу, близких, жизнь – не противен ли я Вселенной? Хочет ли вообще она меня наградить творческой работой, или же я так достал Её, что буду вечно отсиживаться в моем отсыревшем от сплетен офисе, в этом гниющем болоте? Возможно, она давно махнула на меня рукой, отвернулась, чтобы свет Её лица случайно не наткнулся на меня в моей серой унылой офисной норе, в моем отсеке open space, так «удачно» огороженного этим серыми перегородками. Никакой это не space, ребята! Тем более не open! Офис это не космос! Это всё равно что сравнивать вечную тюрьму со свободой. Кто это придумал вообще? Мы все хотели быть космонавтами, в итоге нас сажают каждый день на 8 часов на протёртый стул, огораживают перегородочкой и заставляют без перерыва смотреть в ящичек с циферками, в ящичек с презенташечками, с унылыми графиками, с письмами от шефа капслоком и забором из восклицательных знаков от бухгалтерии. Никто из нас не космонавт!!Никто! Никто из нас не стал космонавтом! Славик, прости!! Я помню, как мы с тобой резались стеклом на заднем дворе нашего сада, смешивали нашу кровь из обеих ранок, братались и торжественно обещали вырасти и стать космонавтами. И летать в одном отсеке. И служить нашей Родине. Спасать людей. Открывать новые Галактики и Планеты, пригодные для жизни. Быть супергероями, спасающими страну: что может быть лучше? Теперь я и Славик сидим в одинаковых серых перегородочках на разных концах Москвы. Виделись в лучшем случае раз в полгода. От Славика ушла жена, он заливает за воротник. Видит космос на пачке сигарет. Ну вот, собственно и все. Финита ля комедия.
Что-то прошмыгнуло между травинок и я увидел белку. Она встала как вкопанная и уставилась на меня. От неожиданности я замер. Позвал ее: «Белочка!». Вспомнил ролик на ютубе, как трехлетний малыш орет во все его легкие: «БЕЛОЧКА!!!»(с) и она, как ни странно, прибегает на такой дикий вопль. Он кричит: «Белочка, НА ОРЕХИ!!» И белочка послушно ест. Не смейтесь, а вы как зовете белок? Не «кыс-кыс» же? Я сказал «фыр-фыр» и она чуть-чуть пододвинулась поближе. Мне нечем было её кормить, орехов точно не было, это я знал. Но я всё равно упорно полез в карман и нашел там полураздавленное печенье. Печенье было «на один зуб», в упаковке. Я открыл её и мне на колени выпала бумажка: «Всё приходит вовремя к тому, кто умеет ждать». Я посмотрел еще раз на обертку, рекламная надпись гласила: «Гадания дедушки Хо». Я хмыкнул, в этот момент белочка нетерпеливо размахнулась хвостом, так что из-под него вылетели листья.
Сашка опять испортил ужин и возле костра было грустненько. Ребята догрызали чипсы, пуская пачку по кругу, еды не было и не предвиделось. Можно было бы сходить чего-нибудь купить, но в это время работали только бары, а в них был алкоголь и дурацкие «Гоанские» пироженые. Сашка был удручен очередной кашеварской неудачей, но в конце концов, он был ковбой, а не повар. Я послушал урчание моего живота, живот затянул свою обычную голодную песню. Я незаметно протащил цветок в палатку и не нашел ничего лучше, чем поставить его в маленькую пластиковую бутылку с водой в угол палатки. Ночью я, конечно же, опрокину её на себя, к бабке не ходи. Желудок проворчал еще несколько раз и внезапно успокоился. «Забил,- подумал я,- даже желудок забил на меня». Синий вечер полз со стороны леса по-партизански, со своими запахами, таинственными звуками, ночным прохладным дыханием, нашептывая, увещевая, заставляя забыть все, что случилось днем и не думать о том, что будет завтра. Есть только Он- темно-синий густой вечер и больше никого. Ах, нет, возможно, ближе к ночи опять будет стелиться белый Туман, целуя верхушки трав и обнимая деревья: нарцисс, кайфующий сам от себя, но пока его нет: темно-синий Вечер правит миром и мной. Я почувствовал себя внезапно счастливым. Это был какой-то острый приступ счастья, с какой-то внезапной болью, как у беременных при схватках или при приступе аппендицита. У меня никогда не будет первого и никогда не было второго, о чем я говорю? Я посмеялся в свои воображаемые усы над удачной шуткой. Ну, знаете, когда доволен собой, всегда хочется иметь густые, развесистые капитанские усы с такими загнутыми кончиками, чтоб, залихватски крутанув ус, сказать самому себе: «Ай да Пушкин, ай да сукин сын!». От скромности мне, пожалуй, не умирать. Я часто наблюдал за коллегами в офисе. Каждый из людей – огромная Вселенная, познавать которую можно бесконечно. Мы все прекрасны по сути своей. В ком то больше добра, в другом смелости, в третьем доблести, в ком то еще – милосердия и желания отдать последнюю рубашку ближнему, но мы все одинаково прекрасны. Что же такое происходит, стоит этому прекрасному человеку переступить порог офиса? Почему он с такой скоростью погружается в страх и раболепие перед начальством, почему он тут же начинает плести сети лести и сплетен , зачем бросается очертя голову в подковёрные игры «на выживание» и офисные войны? Зачем применяет тактику подсиживания? Зачем подслушивает и подглядывает, зачем унижает и оскорбляет? Почему ему так хочется ранить своего коллегу, посмеяться над его хобби, или старой моделью телефона, или над тем, что тот неудачно опрокинул на свою белую рубашку чашку кофе? Зачем обсуждать, кто с кем развелся, стоя в очереди к кулеру? Зачем перебегать другу дорогу, зачем выслуживаться перед начальством, зачем орать друг на друга, зачем обижать, к чему вся эта нервно-выматывающая вечная офисная война за место под солнцем, если солнца в офисе никогда нет и не бывало, и ждать его, по меньшей мере, глупо, ведь над потолком уже давно мигает лампочка естественного освещения, которую никто никак не может собраться поменять? Мы все такие классные на отдыхе. Можно лежать в густой траве, щуриться на солнце, жуя травинку, отхлебывая мохито, можно вглядываться линию горизонта с белыми облаками на бесконечно голубом небе. Можно быть добрым друг к другу и к себе. Но какая глухая ненависть , какой протест внутри восстает каждый воскресный вечер в человеке…Как легко он бежит с работы в пятницу, размахивая портфелем, и какая тяжесть приползает вечером в воскресенье или в последний день отпуска, приползает, ложится и давит на грудь, или сворачивается черным глубком у горла, до тошноты…И утром в понедельник мы одеваем наши латы, и берем наши стрелы и копья и идем ранить и убивать того, кто ранит и убивает нас, чувствуя себя бесконечно мёртвыми под этими латами…
Я боялся, что Лысый припомнит мне это вынужденное купание в реке и удар пирожным прямо в face. Ждал разборок. Думал, будет драка, морально готовился, сжимая кулаки. Но Лысый, как ни странно, даже не смотрел в мою сторону и, казалось, полностью забыл о моём существовании. Он всегда троллил меня, делал мне «подножки», а тут как отрубило. Это произошло впервые с тех пор, как я пришёл в этот театр. Иногда злу все-таки нужно дать отпор. Я сам не заметил, как чуток прикрыл глаза и провалился в сладкую дрёму.
На грудь мне что-то упало, я вздрогнул и открыл глаза. «Сам заваришь»,- мрачно бросил Сашка,- «извиняйте, бананьев нема». Я поймал рукой скатившийся с меня бичпакет. Жизнь вносила свои коррективы: нужно было искать кипяток, свою плошку и потом тщательно выковыривать комаров, муравьев и прочей сварившейся твари, которая наверняка попадет в мои макарошки быстрого приготовления. Вот чем мы отличались от других театров: у нас не было нытья. Скажет режиссер спать в палатке с пауками и муравьями и жрать это дерьмо, эту еду несчастных гастрабайтеров, и мы будем жрать и выйдем на следующий день на сцену и наденем наши костюмы, нанесём грим и выступим ослепительно. И ни одному зрителю не придет в голову, что мы плохо спали на промокшей пенке в продуваемой ветром палатке и жрали этот отвратительный бичпакет. Ни-од-но-му. Система Станиславского в действии. Я приготовил себе нехитрый ужин, оглядел наше творческое сообщество. Все так же сосредоточенно смотрели на свои закрытые крышечками плошки, ждали, когда заварится. Кто-то начал тренькать на гитаре: «Неча жрать, а неча жрать, неча жрать актёооорууу. Этот трюк не повторять, только каскадёёоорууу…..Режиссера все мы любим, только очень голодны…Как мы завтра все сыграем, если падают штаны…ыыыы……» Режиссер вскочила и гневно сказала: «Ну все хватит, достали!» и ушла куда то сквозь деревья в неизвестном направлении. Ленчик легонько хлопнула ладонью по струнам: «Все, хватит. Довели режиссера, блин». Мишка (а тренькал и завывал, конечно же он), с готовностью отозвался: «Хватит, так хватит. Мне и бичпакета хватит». Мимо прошлепал в рваных сланцах Сашка, бросая по кругу перед каждым по пачке с остатками майонеза и мрачно бормоча: «Положено, так ешь. А не положено, так не ешь». Остальные послушно принялись выдавливать майонез в свои варева. Все таки есть в актёре что то от вечного студента. «Вечно молодой, вечно пьяный»….Или вот, «что упало у студента, то упало на бумажку». И шутка про то, что студент к экзамену может выучить китайский. Хороший актер может за ночь выучить роль на 100 страниц, если очень надо будет. А надо ему всегда. Трудно встретить более голодных до творчества людей. Сам играет и сам оценивает. И живет в этом всем. Тоже сам. Поэтому –бичпакеты. Метро вместо личного автомобиля. Съёмные квартиры. Съёмные комнаты. Съёмные углы. Купить дешёвую булочку, прийти на встречу в кафе, тайно откусывать от булочки из сумки в туалете, заплатить только за кофе. Взять пакетик, собрать пирожные с фуршета. Разумеется, когда все разойдутся, но все равно стыдясь и полыхая всем лицом. Перепрыгивать через турникеты в метро, когда ну совсем ну нет денег. Одеваться в секонд хенде. Невыносимо любить настоящий театр и настоящее кино. Отказаться от всех тупых ролей в сериалах, не продаваться в рекламу. Жить на копейки, но не продать свою душу. Это достойно аплодисментов.
Ребята уже приступили к нашей нехитрой трапезе, а я вылавливал ложкой неудачника – муравья, неудачника – потому что, скорее всего, он уже сварился в кипятке моего бичпакета, хотя я все еще упорно пытался его спасти, и в этот момент мы услышали хруст веток и на площадку выбежала всклокоченная режиссер с огромной коробкой, которую она гордо шмякнула об землю. «Бургеры!!»,- её победному завоевательному воплю позавидовал бы Юлий Цезарь. «Да ладно?!»,- первым среагировал Сашка, подскочил к коробке и вытащил огромный бургер, такой ровный и красивый, как если бы мы сидели в центре Тверской и гламурно жрали какой-нибудь фастфуд. «Откуда дровишки?»,-тренькнул гитарой Мишка и тоже ломанулся к коробке. «Из лесу, вестимо», -пробубнил с полным ртом довольный Сашка, откусив сразу такой кусок, который мог бы быть опасен для жизни. Лысый, уже начав распечатывать, вдруг заорал: «Скока стоит?». Остальные внезапно оторопевшие услышали радостный крик режиссера: «Налетай, все бесплатно! Орги подогнали» и молниеносно разобрали бургеры. Только что мы были последними нищебродами и в одно мгновение ока вдруг стали королями. Мы трескали эти бургеры, не прожевав до конца, мямля благодарности нашей спасительнице от голода, фыркая крошками, давясь от смеха и от жадности сожрали быстро и все сразу. «Я вот что думаю», -задумчиво сказал Мишка, крутя между зубов травинку, и все повернулись к нему. Мишка лежал на небольшом возвышении на сложенной палатке, положив голову на край бревна, говорил он медленно: видно было что обожрался. «Мы находимся в тысячах километрах от цивилизации. В ближайшем селе точно не делают бургеров, там нет не то что приличной бургерной, а даже «Макдака». Там слово «бургер» не знают, сырный соус им только снится. Так вот,- тут он повернулся в сторону режиссера: «Откуда этот аттракцион невиданной щедрости?». «Да, откуда дровишки?»,- поддержал его Сашка. Лунтик перевела взгляд от Мишки на Сашку и панически заверещала: «Мы все умрём!». Режиссер задумчиво достала кружку из рюкзака: «Нет, ну конечно, я понимаю, вы мне все надоели. Но мысль массово вас травануть мне как то в голову не приходила. Спасибо за идею». Лысый подбежал к ней, схватил за штанину: «Не, серьезно, мы все умрем?! Я еще молод! У меня куча планов! Я даже еще ни разу смартфон не засовывал в микроволновку!» «Поэтому и жив ещё», - отрезала режиссер,-«отпусти, блин». «У нас же туалетная бумага закончилась»,- Наташка расширенными глазами смотрела куда-то вперед, видимо, в наше ужасное будущее. «Да успокойтесь вы!»,- не выдержала режиссер. «Музыканты это привезли, не могут они без бургеров, не вдохновляло их играть без этого всего, ну вот они и закупились в последнем «Макдаке», купили несколько коробок, привезли и не смогли сожрать. Купили сегодня, бургеры свежие, как поцелуй молодой крестьянки. Отдали оргам, а те – нам. Понятно?!» Лысый выдохнул: «Ну, раз поцелуй молодой крестьянки, тогда все норм, зря кипишуем.» Мишка вздохнул и посмотрел в голубое небо: «А так бы наутро тут у костра было бы 12 трупов…как романтично…» Лунтик кинула в него шишкой: «Хренов романтик! Паникёр!»
Я находился в какой то Точке Безветрия. Точки, где не существовало прошлое, но и будущее не спешило зайти ко мне на огонёк. Я почти забыл, как выглядят мои унылые коллеги и вечно злобный шеф. Мне не снился ни серый ковролин моего офиса, ни сломанная ручка моей тумбочки, ни беспорядочная куча бумаг на моем столе, ни заварочный чайник, от которого вечно отпадала крышка. В моей ежедневной рабочей рутине не было места для покорения Эвереста, не было места подвигу. Самое ужасное было не то, что я работал там. Самое ужасное было ощущение, что я буду работать там всю мою жизнь. То есть вот эти фейсы коллег, этот серый ковролин, вопли шефа, эта вечно падающая крышечка от чайника, бесполезные глупые выматывающие планерки, кондиционерные войны, тупые шутки у кулера, кофейная жижа, от которой никто не хочет очистить общую кофеварку (и поэтому почему-то всегда этим занимаюсь я), серые унылые беспросветные дни - на всю жизнь. Нет ничего страшнее этой мысли для творческого человека. Безусловно, есть люди, страшащиеся жизни, желающие отсидеться в серых незаметных тусклых офисных норах, или люди, исключительно самоутверждающиеся за счет унижения своих подчиненных, или люди, вся значимость жизни которых измеряется статусом на работе, названием должности, именем фирмы. И если они будут уволены, или сменят должность или поменяют место работы на менее значимое – это будет ударом для них. «Человеки-офисные костюмы». Для всех этих людей офис – привычная среда обитания. Но я не относился ни к одному из этих подтипов. Зачем жизнь так долго мучает меня сидением в офисе? Ок, ну пусть это будет наказание, я потерплю. Если это испытание, то оно несколько затянулось, хотя кто я такой, чтобы давать указания Богу? Вечно ворчливый, как древний сморчок, вечно жалующийся на свою работу, близких, жизнь – не противен ли я Вселенной? Хочет ли вообще она меня наградить творческой работой, или же я так достал Её, что буду вечно отсиживаться в моем отсыревшем от сплетен офисе, в этом гниющем болоте? Возможно, она давно махнула на меня рукой, отвернулась, чтобы свет Её лица случайно не наткнулся на меня в моей серой унылой офисной норе, в моем отсеке open space, так «удачно» огороженного этим серыми перегородками. Никакой это не space, ребята! Тем более не open! Офис это не космос! Это всё равно что сравнивать вечную тюрьму со свободой. Кто это придумал вообще? Мы все хотели быть космонавтами, в итоге нас сажают каждый день на 8 часов на протёртый стул, огораживают перегородочкой и заставляют без перерыва смотреть в ящичек с циферками, в ящичек с презенташечками, с унылыми графиками, с письмами от шефа капслоком и забором из восклицательных знаков от бухгалтерии. Никто из нас не космонавт!!Никто! Никто из нас не стал космонавтом! Славик, прости!! Я помню, как мы с тобой резались стеклом на заднем дворе нашего сада, смешивали нашу кровь из обеих ранок, братались и торжественно обещали вырасти и стать космонавтами. И летать в одном отсеке. И служить нашей Родине. Спасать людей. Открывать новые Галактики и Планеты, пригодные для жизни. Быть супергероями, спасающими страну: что может быть лучше? Теперь я и Славик сидим в одинаковых серых перегородочках на разных концах Москвы. Виделись в лучшем случае раз в полгода. От Славика ушла жена, он заливает за воротник. Видит космос на пачке сигарет. Ну вот, собственно и все. Финита ля комедия.
Что-то прошмыгнуло между травинок и я увидел белку. Она встала как вкопанная и уставилась на меня. От неожиданности я замер. Позвал ее: «Белочка!». Вспомнил ролик на ютубе, как трехлетний малыш орет во все его легкие: «БЕЛОЧКА!!!»(с) и она, как ни странно, прибегает на такой дикий вопль. Он кричит: «Белочка, НА ОРЕХИ!!» И белочка послушно ест. Не смейтесь, а вы как зовете белок? Не «кыс-кыс» же? Я сказал «фыр-фыр» и она чуть-чуть пододвинулась поближе. Мне нечем было её кормить, орехов точно не было, это я знал. Но я всё равно упорно полез в карман и нашел там полураздавленное печенье. Печенье было «на один зуб», в упаковке. Я открыл её и мне на колени выпала бумажка: «Всё приходит вовремя к тому, кто умеет ждать». Я посмотрел еще раз на обертку, рекламная надпись гласила: «Гадания дедушки Хо». Я хмыкнул, в этот момент белочка нетерпеливо размахнулась хвостом, так что из-под него вылетели листья.
