Глава 1. О неправильных жертвах
Руки затекли, пальцы занемели, не двигались, а веревка не ослабла ни на полстолечко. Я и ужом извивалась, и узлы подцепить пыталась — все без толку. Держала меня веревка крепче некуда. Так даже братья ручищами своими не сжимали, а они крепко сдавить могли, синяки после неделю сходили. На совесть меня привязали.
В отчаянии запрокинула голову и посмотрела в синее-пресинее небо, изо рта вырвалось облачко пара и полетело высоко-высоко в прозрачную лазурь. А окрасится небосвод золотистыми предзакатными сумерками и потянет из леса, что за спиной, стылым и жутким. Скользнет неслышно снежной поземкой, укроет ноги, потянется вверх по стволу, чтобы коснуться губ, вытянуть через них саму жизнь. Сколько тогда продержусь? Против духа льда свой ли слабенький дар поставить смогу? Пожалуй, снежная сущность только порадуется, будет ей тут пир и десерт заодно.
Вот же сглупила! Раньше следовало догадаться, что родня удумала. И в хмурых взглядах отца не углядела приговора себе и в хмыканьях братьев не угадала. А все потому что редко когда они ласково в мою сторону смотрели, а к чему привыкла, того почти не замечаешь. Стоило, стоило к жалобам охотников прислушаться, возможно, раньше бы предсказала, какую мне долю уготовили.
Отец да братья лучшими звероловами в округе считались, никогда в силках дичь не переводилась, всегда нам мехов на продажу доставало и мяса к столу. Какое солили, вялили, а после в город отвозили. И птицы много было, словно и вправду держалось на моем роду благословение богини Стужи.
В Северных землях, только от ее благоволения все и зависело. Кого невзлюбит, тому жить да бояться, как бы в заснеженном лесу не показался из-за деревьев беловолосый мужчина — любимец богини, над всеми нашими землями хозяин. Ближе всех он был ей по сердцу и много лет уж так повелось. Его теперь тоже за божество почитали, хотя по легенде был он когда-то человеком. Только имя родное давно позабылось, а называли его Сердце Стужи не иначе. Всегда шепотом и с оглядкой, не дай мать-богиня призовешь ненароком. Говорят, страшен он был лицом, а заместо сердца осколок льда. И только от его желания зависело поможет он человеку или насмерть заморозит. Вот и боялись его пуще лютого зверя.
У нас же в последнее время такое приключилось: дичь в лесу точно перевелась. Ловушки поутру все пустыми находились, а люди поговаривали, будто по ночам в чаще вой раздавался. Не иначе дух ледяной там поселился. Его сперва дарами умилостивить пытались, чтобы зверей не пугал, но, верно, не по нраву пришлись ему каша наваристая и поросенок молочный. Не та сущность оказалась, которую обычными подношениями умаслить можно. Тут жертва побольше требовалась. И стал отец хмуро в мою сторону посматривать. Только и тогда я не догадалась, какая мысль его посетила. Ну не могла взять в толк, будто дочь родную в лес потащит. Да только это я его отцом считала, а в семье меня иначе как подкидышем и не называли. Было дело, набрел молодой охотник в лесу на человека. Лежал тот без движения, а снег уже и тело замел наполовину. Осторожно подкрался охотник к сугробу, пригляделся, а оказалось, что то девушка, сознание потерявшая, в лесу замерзала. Одна-одинешенька, ни вещей при ней никаких, ни одежды теплой. Еле-еле дышала к тому времени.
Вот он ее домой и забрал, а дальше отогрел, приютил. Через годик у находки той ребенок родился. Охотник, конечно, жениться не думал, кто же на безродной женится. Девушка-то не помнила откуда она, где дом родной и люди близкие. А у парня невеста была на примете, а поскольку благоволила ему Стужа, то обещал охотник в будущем очень состоятельным мужем сделаться. Только и Найдену он свою никуда не отпускал.
Слышала я однажды, что не раз и не два она пыталась от доли такой убежать и в лесу укрыться, но разве спрячешься, когда тому, кто ее держал, в округе каждый кустик, каждое дерево знакомы. Возвращал он ее, а еще думал, будто ребенок непокорную удержит. Не угадал. Сбежала и от него, и от меня. Туда сбежала, где никто не отыщет, откуда никто не вернет — в светлые небесные чертоги. И жилось ей там, думаю, слаще, чем мне у родни неприветливой.
Стоит ли упоминать, что отец меня не очень жаловал. Редко я от него доброе слово слышала, все больше попреки и фразу любимую: «Благодарна будь, что в лес не гоню». И сыновья, от законной жены рожденные, когда подрастать начали, эту манеру хорошо переняли. Вот тогда я наловчилась от их ручищ, любящих за косу дернуть или синяков наставить, ускользать и прятаться, чтобы не сыскали. Пригодилось бы мое умение и в этот раз, кабы сообразительней оказалась.
Из леса вдруг потянуло холодом и я вздрогнула, но не от ледяного дыхания, больше от ужаса. Мороз пока не страшен был, хотя кто другой продрог бы до костей. Из одежды на теле только платье тонкое, золотистое, на лямочках держалось. Так и сверкало в лучах заходящего солнца. Жертву ведь нужно красиво приодеть, показать духу — вот оно, твое подношение, прими и не гневайся на нас больше.
Мачеха когда в комнату завела, наряд, на кровати разложенный, показала, признаться, кольнуло меня, пробрало до самого сердца. Отец его когда-то из города привез, не для меня, для дочки младшей, на приданое, хотя той пока лишь девять зим минуло. Но красивое оно оказалось, глаз не отвести. Сперва золотое платье на тонких лямочках надевалось, все сверкающее, переливающееся, а поверх него пышное, из тонких кружев сплетенное. И досталось же мне такое чудо примерить в последний день жизни. Родня для монстра не поскупилась.
В общем, когда я в те кружева вцепилась, насилу оттащили, да только верхний невесомый наряд уже в лохмотья превратился. Решили тогда в нижнее платье нарядить, и его натягивали чуть ли не всем скопом — сопротивляться и изворачиваться я горазда была.
Наверное, не вырасти подкидыш такой колючкой, и пожалеть могли бы, поплакали напоследок, а так привязали в тонюсеньком платье к дереву и побыстрее из леса убрались, на прощальные слова время не тратя. Отец только посмотрел и сказал: «Вся в мать, такая же неблагодарная. А ведь я ей жизнь спас. Вот и ты за родню не переломишься». Сплюнул в сердцах и ушел.
И снова дохнуло по коже морозом, даже тонким ледком плечи взялись, правда, мигом растаяло. Меня дар грел, тот самый, что от матери достался. Больше во всем роду у нас чародеев огня не было. Жаль только очень слабо магия проявлялась. Люди сказывали, чародеи далеко-далеко жили, в теплых краях, где настоящей северной зимы никогда не знали. Огонь их внутренний был столь силен, что не только духа ледяного на месте мог истребить, но и веревки, тело связавшие, вмиг бы пережег. А у меня выходило лишь стоять возле дерева и не мерзнуть. Да еще маму вспоминать, точнее, представлять, ведь не видела ее никогда. Мой первый вдох в тот миг прозвучал, когда она в последний раз выдохнула. Зато именем успела наградить, больно редким для наших мест, а потому чужим. Весной назвала или Вессой, как все вокруг обращались.
— Ш-ш-ш, — прошуршало по ногам и я вздрогнула.
Пушистый белый снег пришел в движение, потянулся тонким ручейком, укрыл ступни в матерчатых туфлях. Веревка обледенела, воздух словно застыл. Мое дыхание раскалывалось теперь на крошечные сосульки, со звоном опадавшие вниз. Солнышко скрылось за деревьями и больше не грело и не берегло меня от страшного духа. Тот же мигом учуял в лесу живую душу и устремился к ней, желая поглотить поскорее. Я не видела его, но чувствовала как там, позади, установилась мертвая тишина, даже ветерок стих.
И хотя сила текла и текла по телу, а все же губы побелели от холода, кожа мурашками взялась и озноб прокатился вдоль позвоночника. Я глаза закрыла, дар призывая, а когда согрелась и открыла вновь, то едва не заледенела от страха. Покачивался в сумрачном воздухе чуть прозрачный белесый силуэт. Космы, спутанные серые, почти земли касались, фигура точно куль бесформенный, четко лишь лицо с глазами светящимися да широко раскрытым ртом обозначались. С жадностью дух ко мне потянулся в поцелуе прильнуть.
Я отшатнулась, вдавилась всем телом в холодное дерево и спина начала к стволу примерзать. Закричала бы, но воздуха не хватало для крика и смысла не было в мольбе. Кого могла попросить о помощи, кому свой стон адресовала бы? Не находилось для меня спасителей в этом заснеженном лесу, в такой миг лишь богам об избавлении молиться, но и те вряд ли услышат.
«Сердце... — я выдохнула, а в следующий миг потекла по жилам ледяная вода вместо крови, грудь сковало холодом, а волосы, пушистой шапкой укрывавшие голову и плечи, покрылись корочкой льда, — Стужи...»
Казалось, и разум затянуло беспросветной холодной мглой. А огонь внутренний тихонько угасал, все тепло сосредоточив вокруг сердца, которое пока билось.
Слова, следовало произнести правильные слова, ведь если зов будет услышан, Он может прийти. Говорили люди, не со всеми и не всегда бывал Он жесток.
Надежда, поборовшая давний детский страх, словно тонконогая лань, что в последнем отчаянном броске пытается ускользнуть от охотников, воскресила в памяти слова... но в уме лишь они прозвучали:
Стынь трава, стынь земля,
Лес под ветром склонись,
Сердце Стужи, на зов мой явись.
И оборвался призыв, запнулся, потерялся отчаянный в снежных просторах, а тело почти уснуло в ледяных объятиях. Холод. Холод кругом царил, и никогда прежде мне не было столь холодно.
Дух давно так не радовался вкусной жертве. И хотя почти уже насытился, но не хотелось отрываться от посиневших губ. Он бы, пожалуй, и не прервался, пока жертва еще дышала, но взвыл внутри инстинктивный страх. Задрожало бесформенное тело и взметнулись под резко подувшим северным ветром спутанные космы. Резкий бросок духа в сторону оборвался истошным воем, когда из снежного мерцания, из прозрачного воздуха шагнул навстречу беловолосый мужчина. В расслабленной опущенной к земле руке изо льда в мгновение ока сплелся синий клинок. Он сиял и переливался холодным огнем, но страшнее блеска прозрачных глаз для духа не было ничего. Перепуганная сущность рванулась в другом направлении, но чужая сила не позволила сбежать. Крепко держал его на месте прозрачный воздух, не давал уйти от короткого замаха. Клинок, сверкнув, прошел наискосок, разрубил пополам полупрозрачное тело и оно истаяло без следа.
— Вот еще одно порождение Стужи убил, — промолвил высокий гибкий человек с прядями цвета платины, скользнув на заснеженную поляну следом за первым мужчиной. За его спиной скакал мальчишка, не старше двенадцати зим, и сверкающими от любопытства глазами смотрел вокруг, широко раскрыв рот. — За что их так не любишь, Бренн?
— Бестолковые существа, эти духи, — ответил ему не шедший впереди, а четвертый по счету. Мягко вышагнул он из мигом успокоившегося снежного вихря. По росту равный первому, но с сизым оттенком густых прядей и синими-пресиними глазами. — Без разбору на всех кидаются.
Беловолосый человек тем временем подошел к древесному стволу, к чьей коре примерзла тонкая девичья фигурка в обледеневшем платье. Синий лед покрыл тело и волосы тонкой полупрозрачной коркой.
— Гляди, — добавил последний, откинув со лба сизую прядь, — никак духу жертву принесли?
— А ничего так жертва, — ответил второй, проведя широкой ладонью по платиновым кудрям, — жаль, спасти не успели.
Шедший первым мужчина приблизился к девушке вплотную и протянул ладонь. Коснулся застывшего лица, а лед вдруг со звоном осыпался с тела. Веревки, повинуясь легкому взмаху, опали на землю раздробленными сосульками, но та, кого привязали на потеху ледяному духу, даже не шелохнулась.
— Эх, опоздали. Человек против такой твари долго не продержится. Поздно позвала, — вздохнул сизоволосый.
— Жива, — впервые произнес тот, кто стоял сейчас возле дерева. Прозрачные глаза, похожие на чистый студеный родник, внимательно оглядывали точеные черты застывшего личика, а после быстро окинули взглядом всю тоненькую фигурку, — не человек она. Чародейка.
— Да брось! — присвистнул второй, от изумления больно дернув себя за платиновые кудри, — каким ветром огненную девчонку в наши земли занесло?
— То-то дух медлил, — вставил свое слово их собеседник, — оторваться не мог.
— Ох и вкусные эти чародейки, — толкнул его плечом второй. — Поцелуешь такую и вмиг весь лед в груди растает. Сила по жилам потечет, в крови заиграет.
— А тебе бы только о поцелуях думать! Жалко ведь девку. В лесу одну привязали духу на растерзание. Темный народ здесь обитает, все в старые предания верит, дедовскими методами проблемы решает. Нет бы самим вооружиться, выследить, а после огоньком прижечь. Спасти-то сумеем, Бренн?
Их предводитель склонил голову набок, отчего белые, мерцающие, точно снег на солнце, волосы коснулись плеча. А после он поднял ко рту ладонь и слегка подул.
Фигурку девушки окутало слабое сияние, отчего вся кожа ее покрылась тонким слоем белого инея. Снежноволосый отступил на шаг, а подле него вдруг сплелись из снега настоящие ледяные сани, такие длинные, что на них вполне мог уместиться человек. Подойдя ближе к побелевшей фигурке, он легко поднял ее на руки и уложил поверх саней.
— Чего он ее заморозил-то? — спросил одного из взрослых мальчишка, — она же и так не дышала.
— Не заморозил, дурень, — дернул его за ухо красавец с платиновыми кудрями, — морозом укутал, точно одеялом. В этом коконе она отогреется, а к огненному жару пока нельзя. Сперва пусть кровь ток свой восстановит, к каждой клеточке пробьется, жизнь в теле снова зажжет. А иначе очнется и ни ногой, ни рукой двинуть не сможет.
— Это ж больно, когда после мороза тело отмирает.
— А то! — хмыкнул мужчина, наблюдая, как их предводитель взмахом руки заставляет снег вокруг саней скрутиться в тугую спираль, — но лучше разок перетерпеть, чем всю жизнь мучиться. Коли она чародейка, огонь внутренний быстрее жизнь восстановит. Сейчас главное укрыть.
Сани исчезли в снежном вихре, а беловолосый мужчина оглянулся на своих спутников и снова махнул рукой. Вокруг четверых взметнулся снежный буран, завертелся воронкой и осыпался снежинками, явив взору лишь заметенную поляну.
Мальчишка бочком протиснулся к заиндевевшей лавке, посмотрел еще разок на настоящую чародейку, всю укрытую снежным коконом, и тихонько тронул пальцем белоснежную корочку. Она неожиданно хрустнула под рукой и вдруг мигом слетела с девичьего тела инеистой шелухой, а мальчишка перепугался и хотел уж удрать. У самой двери словили за ухо крепкие пальцы.
— Куда подался? Трогать кто велел?
— Ай, санами, я нечаянно, не буду больше!
— Конечно не будешь. Сейчас ухо оторву в назидание, такую науку точно не позабудешь.
Мальчишка старательно зажмурился, представил себя без уха и сумел выдавить две крупных слезинки, отчего хватка наставника тут же ослабла, а после и вовсе пропала.
Щелкнув любопытного и шмыгающего носом ученика по лбу, мужчина прошел к лавке и посмотрел на девушку. Склонился чуть ниже проверить, дышит ли, и удовлетворенно хмыкнул, пригладив ладонью упавшие на глаза платиновые кудри.
— Отогрелась. Скоро очнется.
— Санами, — любопытный воспитанник уже маячил за спиной, — а если Стужа разгневается? Наказание какое придумает?
— На что разгневается? Пускай он чародейку спас, но ведь на зов откликнулся. А с братцем у Стужи перемирие временное. Главное, чтобы она здесь не явилась, пока девчонка у нас.
