Роберт поднялся. За бумагами пошел Джозеф.
— Итак, господа… Вот он, последний штрих к завершению нашего дела. Всем спасибо за внимание.
На сегодня все свободны.
Поднялся гул голосов бывших служащих сэра Малькольма. Так гудят пчелы, когда пчеловод вытаскивает их рамку на свет божий, смотрит, сколько там меда они натаскали, и как дела у матки. На большее они уже были не способны. Поздно.
— Поздно, господа! — Еще раз торжественно произнес Роберт.
Этой фразы хватило, чтобы до всех дошло, кто стал теперь хозяином целой отрасли. Если былые противники и завидовали, то делали это молча.
— Джозеф, проводи всех к машинам, я останусь ночевать тут. С этими бумагами никто меня не разлучит!
— Сэр Роберт! Это сработало! Сработало гениально. Как блестящая двухходовка!
— Что и требовалось. Что и требовалось, — задумчиво произнес глава. — Позвонишь мне завтра ближе к вечеру. Захочу знать обстановку.
— Понял. Так точно. Тогда до завтра!
— Гулять будем вместе чуть позже. А у меня тут пока заготовлены свои праздничные припасы.
Джозеф поспешил догнать всех остальных мужчин. Сигнальная лампочка мигала собственной знаковой системой, считывая только ей понятные индексы и опознавательные знаки. На мониторах рядом отражался список гостей. Один за другим их “идентификаторы” покидали плоский экран. Пока не остался один только хозяин.
Роберт повернулся, взял чемодан, сложил все бумаги в него и пошел в отдельное помещение, называемое “комната отдыха”: мягкие диваны, старинные пластинки, книги, кроссворды, креветки и пиво — что еще нужно для хорошего отдыха?
***
Очнулся от какого-то шороха в комнате и ощущения присутствия кого-то или чего-то. Лицом он лежал книзу, уткнувшись в подушку. Рядом на столике стоял электронный циферблат часов, на котором три часа ночи отзывались миганием дрожащих импульсов. Так же путались и дрожали мысли в его голове. Послышался шум, как бывает, когда кто-то грузный цепляется за боковину стула.
— Кто здесь?
В ответ раздалось кряхтенье с дальнего угла комнаты. Роберт нащупал переключатель света. Лампа постепенно разгорелась до уровня сумерек. Вдали проступил женский силуэт, который при первых мерцаниях лампы замер. Глава корпорации стряхнул с себя сон и явственно увидел черты, которые видеть здесь меньше всего хотел.
— Вот это новость! Мне это снится, или как прикажете понимать?
— Приказывать вы умеете, сударь, но эти все приказы ваши, кхе-кхе, не стоят и ломаного гроша! — раздался резкий голос, сочетание визга сирены и скрежета металлической ложки; как же он его терпеть не мог!
— Но зачем, зачем? Я же приказал Чарльзу не пускать никого больше, а уж тем более — вас!
— Никакого Чарльза по дороге сюда я не встретила. А двери надо закрывать, если не хочешь никого видеть, дорогой внучок.
— О, господи, Джуди, как же ты меня замучила за эти годы! Твой Ричард и то доставил мне меньше хлопот! — брови Роберта сдвинулись, руки сжали покрывало. — Джуди, не дури, зачем ты пришла, когда говорил тебе не появляться здесь?
— Как-никак я твоя бабушка, или ты это уже забыл совсем за своими миллиардами? — возмутилась пожилая старушка.
Глядя на бабушку Джуди, поневоле удивляешься: тело шатается на дрожащих ногах, исхудалые руки в поисках опоры ходят из стороны в сторону, задевая то один предмет, то другой, голова на шее болтается в такт рукам, а краска на лице то подступает ко лбу, то исчезает. Но несмотря на все физические неудобства, глаза её отливают каким-то стальным, металлическим оттенком, а их блеск разит острее ножа.
— Будешь такие приказы отдавать подчиненным, слышишь меня?! Это мой муж, твой дед основал всё! А помогала ему во всем я, слышишь ты, высокомерный… — дальше из уст почтенной дамы пошли выражения, которые поддаются не каждому печатному шрифту. Чем дальше она продвигалась в выражениях, тем всё трудней ей было остановиться. Словно какой-то бурный, стремительный горный поток понес её, ежеминутно грозя бросить на камни. — … и вот когда он отдал все силы, положил всю свою жизнь на наше дело, слышишь! наше! то твой отец вероломно отобрал себе плоды наших усилий. Что мы долгие годы совместно приумножали, он забрал и исковеркал, переврал всю изначальную цель, заменил на свои штамповки, на свои золотые яйца, которые несли деньги, давая оборот, но не улучшали качество последующего изделия ни на йоту! Капитализм съедать должен за три-четыре года изделие, чтобы на замену ему покупатель мог купить новое! Таков девиз твоего отца? Такой теперь у тебя?
— Девиз как девиз, Джуди. Не лучше и не хуже прочих, — Роберт занял безразличную позицию, наигранно позевывая и демонстративно отворачиваясь в сторону. Еще немного — и бокал пива пошел бы тоже в ход.
Бабушка Джуди продолжала в том же духе, трясясь от негодования, видя, как не в силах достучаться до внука. Разве многого она от него требует? Разве многого хочет? К чему ему все эти миллиарды, если тонны металлов, химических соединений, микросхем будут улетать в трубу каждые три-четыре года? Или в океан — это уж как сложится. И за счет природы он будет зарабатывать в свой карман? Сколько же ему надо?
— Сколько надо твоей ненасытной утробе? — закричала бабушка, не сдерживаясь, едва переводя дух. — Сколько поколений ты оставишь нищими после себя?
Роберт потянулся к пиву. Бабушку затрясла мелкая дрожь. Краткая секунда — и лицо её налилось, точно красная луна заполнила собой серое небо.
— Ты ве… но жиить бу, не, де, — рот задрожал, левая часть пошла вниз.
Бабушка рухнула на пол, сбив попутно вазу со стола. В один миг раздался звон разлетевшейся керамики и звук тревоги “красного” уровня. При этом свет заморгал в конвульсиях, чего быть не должно по инструкции — в темноте камеры не работали и не могли заснять происходящее. Роберт подскочил, как от разрыва бомбы. В следующий миг он уже был над телом бабушки.
— Джуди, Джуди! — застонал он.
Бабушка часто дышала, глаза закатились и почти закрылись веками, тело сводили волны судорог. Вдалеке тяжелые механизмы катили шестерни. Роберт не задержался над родственницей, а помчался из комнаты, как только мог. Вот коридор, вот одно ответвление, вот другое, вот отсек разгерметизации.
— Нееет! — закричал он что было мочи: дальняя дверь, основная, надежная, как банковская, поглотила последние сантиметры к пути наружу. Он оказался заперт здесь!
***
Прошло шесть часов. Свет всё так же предательски мигал, навевая к глупости сложившейся картины какой-то страх.
— Уже 9 утра, чтоб им не ладно, — ругался Роберт, прохаживаясь по залу совещаний вокруг стола. За последний час он намотал кругов сто, не меньше. — Где их всех носит? Где полиция, где охрана по вызову? Десять минут реагирования — я и то увольнял команду, а тут уже шесть часов прошло! Они что там, с ума посходили?
Но ответом было только эхо, проносившееся по пустому коридору, отскакивающее от запертой двери как мячик. Роберт устал и в изнеможении грохнулся на боковой диван. Помимо отчаяния, подступавшего с каждой минутой всё сильнее, мучил голод, ныл живот, хотелось пить, а помимо остатков пива на пару раз толком ничего и не было. Он еще раз с надеждой подошел к столу. Словно от количества подходов могло что-то измениться! Но нет: все небольшие бутылочки воды на жарком заседании были выпиты только так — не зря он подогревал атмосферу в буквальном смысле слова, добавив пять лишних градусов тепла, чтобы всем было душно и хуже соображалось. Главного он добился. Ключ к успеху вот он, лежит в его кейсе, оставалось лишь выйти к этому самому успеху! Но что за ирония судьбы?
Так прошло еще целых десять часов: Роберт временами отключался, временами казалось, что окружающие его стены бункера — танк, в котором он едет по темному лесу, и остаётся только выехать на просеку, дать залп в неприятеля, и можно выходить наружу, купаясь в лучах славы, роскоши, внимании юных красоток среди новых вилл… грезы уносили его всё дальше и дальше от реальности, в голове плыло пенистое море, теплое, баюкающее, как колыбельная мамы. Как давно он ее не слышал? Ему было всего пять, когда мамы не стало. Но ее колыбельная врезалась в камень, как высеченный знак на граните. Потерялся счет минутам, часам. Вечер наступил или уже ночь — Роберт не понимал. “Да и не всё ли равно теперь?”
Вот он летит над городами, реками, всё выше, всё выше. Крыло самолета задирается. Перистые облака спускаются, как занавес, откуда-то с дальней вышины, обволакивая, укутывая. Роберт в полудреме бормотал “мама, мама”. Он ощущал себя ребенком, которого большие дяди сунули в мешок и несли в неизвестном направлении. Он забыл, кто он и к чему так стремился последние годы. Всё казалось каким-то пустым миражом, глупой детской игрой. А самое дорогое осталось где-то позади, там, куда он боялся оглянуться.
Ночью он проснулся. Часы в зале совещаний показывали три ночи. Свет стал более тусклым. Или это казалось?
— Как глупо! Как же глупо! — пробормотал впотьмах он. — Пойду хоть проведаю бабушку напоследок.
“Пойти” оказалось не тем словом. “Поползти” — вот более подходящий глагол. Кое-как, из последних сил, превозмогая сильную жажду, тошноту и головокружение, полез он в комнату отдыха. Бабушка лежала на том же самом месте, где он ее и оставил. Она лежала без движения, холодная, застывшая, как во сне. Ее беспокойная натура нашла успокоение. “Скоро и я тут успокоюсь”, — подумал Роберт и поплелся поближе к выходу. Дверь в отсек дезинфекции заела, и он достал из кармана складной нож, чтобы поддеть ее. И тут лампочка над дверью почему-то зловеще мигнула с красного на зеленый и снова на красный, позади него и под ним из невидимых клапанов вырвались частички клубящегося пара и опутали его. Время растянулось в миллион лет.
“Как же это вышло? — мысль почему-то прояснилась до невозможной остроты понимания. — Произошел сбой в системе, когда несчастная старушка умерла, а система, зарегистрировав возможную смерть, не нашла предварительно никакого преступления? Ни оружия, ни угроз, ни резких движений? Пит не предусмотрел, что здесь кто-то может умереть по естественной причине? Сигнал тревоги сработал, выходит, не полностью, только до какого-то триггера, а потом застрял, зациклился? Потому и свет так мерцал? И интернет отрубил он, двери заблокировал, а самого преступления ж, по этой дурацкой логике автомата, не было? И вызов ни в полицию, ни в охрану не ушел? Они все думают, что я улетел неизвестным им чартерным рейсом? А всех, кто мной интересовался бы, я отодвинул из своей жизни на дистанцию телефона… И даже Чарльза, который беспокоился обо мне, отправил в отпуск подальше, и Марту… Тяжело дышать… И остался я сам с миллиардами в построенной на свои же деньги гробнице? Получил деньги и власть над всей отраслью электроники, но и они не могут открыть мне эту чертову железяку! Что за ирония?”
Роберт вздохнул в последний раз и, уцепившись мыслью за отраду единственной шутки, испустил дух.
Марк Веро
