Как оказалось моя новая знакомая Виктория раньше практиковала гадание и знахарство. Ей было двадцать семь, но выглядела она гораздо старше из-за полноты и проблем со здоровьем. Когда Тимур взял отпуск, Алексей был на полигоне. В субботу после обеда, я пригласил Викторию на чай с конфетами.
– Привет, давно не принимал гостей, Тебе чаю или кофе? – спросил я.
– Лучше чай – ответила она.
– Извини заранее, но хочу пожаловаться тебе на жизнь, слышал, ты закончила на психолога…
– Я закончила заочно, совсем недавно, тебя интересуют практики, какого именно рода?
– Боюсь тебя спугнуть, но скорее больше парапсихологии – заключил я.
– Не считай меня ясновидящей, хотя интуиция меня редко подводила, я даже умела гадать по картам и целительство практиковала, но больше этим не занимаюсь, это против церкви, такие люди отлучаются от причастия – уверенно заявила она – и расплачиваются своим здоровьем.
– Но, может быть, ты сделаешь исключение для меня в плане предсказания – заискивал я.
– Разве только по твоему лицу я вижу обреченность, словно ты идешь по жизни, повторяя чей-то путь… Путь неблагополучный, кого-то из своих родственников – цедила она.
– Хочешь психологическую практику, представь ты идёшь по пустыни, видишь лошадь, пасется, твои первые действия?
– Подойду, поглажу и, наверное, пойду дальше – сомневаясь, ответил я.
– Дальше лежит кувшин, ты поднимаешь его и видишь что там?
– Песок, скорее всего? – неуверенно ответил я.
– Хорошо, дальше препятствие – стена длинная высокая краев не видно, но тебе нужно дальше идти, как ты поступишь? – вопрошала, наконец, она, снимая очки и закрывая свои голубые глаза.
– Попробую вскарабкаться, а после пойду в обход…
– Вот видишь, лошадь ты не оседлал, значит, сторонишься серьезных отношений или выберешь спутницу не подходящую тебе для брака… Песок в кувшине – безнадежно смотришь в будущее, там могла быть живительная вода или вообще вино. А насчет стены, ты пытаешься отстоять себя, но наталкиваясь на трудности, берешь упорством и терпением. Не все так безнадежно – заключила она с улыбкой.
– Знаешь, тревожное ощущение меня не отпускает, особенно сны, кошмары, словно из снов преследуют меня две тени, поэтому в изголовье у меня стоит икона Георгия.
– Видимо, ты связан с тонким миром, может кто-то порчу наводит на тебя, но я уверена, что причину всех твоих страхов и комплексов нужно искать в твоем прошлом, в детстве. Очень часто психологическая травма детства определяет наше дальнейшее поведение, даже на уровне подсознания. – сформулировала она, с видом психолога.
– Я понял, нужно расспросить о своем детстве у родственников. А как насчет предсказания будущего, хотя бы ближайшего, какое твое впечатление обо мне?
– Могу сказать, ты подвергнешься опасности на службе и не раз, все зависит от тебя, будешь ли ты искать защиты в молитвах и осторожничать или лезть напролом и плыть по течению… Одно скажу точно – здоровье расшатаешь сильно, уйдешь на гражданку, а работать по специальности не станешь, будешь менять профессии…
– Я человек верующий, но церковь здесь посещать негде, она на ремонте?
– Совсем нет, это новый храм строиться в центре города, на окраине есть церквушка, сядешь на 17-й маршрут и скажешь остановить возле нее, увидишь сам, даже если проедешь до конечной, районной больницы, вернешься назад пешком пару остановок…
– А я думал, другой нет, во всяком случае, я не видел других куполов из-за озера, с войсковой части, откуда просматривается панорама большей части города, вплоть до химзавода…
– Да её просто не видно издалека, пока не подъедешь близко. Кстати, экология здесь плохая, каждый второй ребенок рождается с патологией легких, так что береги здоровье, пей молоко…
– Еще я в дорогу взял у родственницы церковный пояс – вспомнил я.
– Вот этот черного цвета? Он для покойников! Ты что не знал? Зеленого цвета для живых, синего для больных людей – повысила голос она.
– Я просто не знал этого, вот это да! – удивленно-растеряно ответил я.
– И ещё на службе найди друга-наставника, так тебе легче будет тянуть лямку пехотного офицера – закончила она.
После такого диалога церковь я нашел и старался посещать регулярно вечером по субботам, когда был парко-хозяйственный день до обеда. Там я и купил новый нательный пояс зеленого цвета с текстом 90-го Псалма.
В летний сезон в самый разгар отпусков, когда многие командиры батальонов, дивизионов их заместители и командиры рот брали основные отпуска, за себя оставляли на время отдыха менее опытные младшие чины. Естественно это ослабляло дисциплину, страдал правопорядок от неуставных взаимоотношений военнослужащих. Самыми запоминающимися были три случая с одинаковой травмой, полученной в драке, а именно с отбитой селезенкой. В первом случае бойца спасти не удалось, в госпитале он умер от перитонита. Двое других после полостной операций по удалению селезенки попали к нам в медроту и даже подружились как бы на фоне общей трагедии. И я пару раз сопровождал их на почтовое отделение, там они получали посылки и переводы от родных. По пути обратно они обязательно заходили в аптеку и брали витамины, пивные дрожжи и разные медикаменты на мои вопросы они сетовали на жизнь
– Да, товарищ лейтенант, знал бы, что так закончу военную службу – поделился один из них Николай Дементьев, из саперного батальона – не подписывал бы контракт.
– А что твой обидчик, получил своё – интересовался я.
– А что ему алкоголику сделается, что пехота, что дисбат, все одно, такие везде выживают – отвечал он.
– А куда дальше, работать? – продолжал я засыпать их вопросами.
– Конечно, в охрану подамся, в частную фирму, там хоть медкомиссии проходить не надо – заключил он.
– А я не знаю пока куда, были планы в силовые структуры после службы, а теперь с инвалидностью, кому мы нужны на гражданке? – отозвался второй боец Андрей Ещенко – А мне ведь предсказывали друзья и знакомые, отговаривали не ходить в армию, что могу вернуться калекой…
– Прям, как напророчили – добавил я – а теперь вам выбора нет, на лекарствах придется сидеть.
Жаль было по-настоящему этих ребят, таких адекватных и юных, по возрасту, они были чуть младше меня, но по рассудительности и взгляду на вещи это были зрелые самостоятельные личности. Одного сильно избил пьяный сослуживец, причем начал он его бить сонного ногами, обутыми в уставные берцы. Второго спавшим дневальным застал утром прапорщик, проверявший наряд. Он в наказание нанес сильный удар своему подчиненному в область живота, при этом на следствии показал, что метил в область груди, да и промахнулся. Выплатил он ему за отбитую селезенку изрядную сумму и получил условный срок. Обоих пострадавших комиссовали из армии с рабочей группой инвалидности, как ненужный балласт. Таковы суровые циничные последствия дедовщины в армии.
В это же нелегкое для бригады время в последний летний месяц я нашел общий язык с начмедом бригады, которого сильно гнобил генерал после того случая с построением медроты. На застолье в буфете медроты, устроенном в честь рождение его сына, я произнес красивый тост. Мне вспомнилась одна мудрая фраза о том, что мужчина, родивший сына – обретает бессмертие. Такая моя речь начмеду Калачану очень понравилась, и он похвалил мое красноречие. А после, во время очередных командно-штабных учений я помогал ему склеивать топографическую карту и наносить обстановку медицинской службы на неё. За этот неоценимый вклад, начмед бригады выделил мне стол в своем кабинете, но при условии, что я буду ответственным лицом за дактилоскопическую регистрацию личного состава бригады, а именно офицерского состава и прапорщиков. Я был занесен в письменный приказ, который возлагал на меня новые обязанности.
Теперь я стал известным человеком в рядах соединения, во всяком случае, узнаваемым. Пришлось освоить навыки откатывания пальчиков на бумагу. Явка была слабая и из штаба округа прислали инженера по дактилоскопии, пожилого отставного полковника. Он контролировал явку офицеров и прапорщиков и помогал составлять отчет о проделанной работе. Впоследствии он же и помог начмеду бригады, капитану Калачану с переводом в военную поликлинику на должность замначальника в другой город. А спустя полгода его должность была сокращена, с переводом на гражданскую.
Так я лишился своего нового покровителя и союзника, не давшего вывести меня за штат, а вернувшийся из отпуска командир медроты Махмудов стал начмедом бригады. Теперь он, заняв подполковничью должность и вовсе стал считать себя маленьким князьком, «поправлявшим штаны» генералу. У генерала Храпина было слабое здоровье, и он часто обращался за медицинской помощью к медикам.
Ходили слухи, что капитан Махмудов сделал карьеру, пройдя по головам. И если Калачана он подсидел без труда, угождая генералу и подставляя своего начальника, на должность которого метил, то начало карьеры было связано с кровью. Перед тем как занять майорскую должность командира медицинской роты, он столкнулся с волевым офицером медроты, занимавшим должность старшего ординатора хирургического отделения. С этим своим соплеменником они соревновались в поддержании дисциплины и наведении порядка в роте. А после сопернику Махмудова вдруг неизвестные проломили голову на окраине военного городка, на пятачке, где располагались пивные и придорожные кафе. Но потерпевший остался жив. Более того на фоне травмы головы он предпринял попытку суицида, выбросившись из окна своей квартиры. После его комиссовали из армии по состоянию здоровья. А с документами в военную прокуратуру и госпиталь бегал я. Так заведено в армии и прописано в уголовном кодексе, если военнослужащий избегает выполнения своих обязанностей из-за травмы, на него заводят уголовное дело по статье «Членовредительство». Дело на него закрыли и уволили в звании капитана фактически инвалидом.
О причастности к этим трагическим событиям начмеда Махмудова приводили три обстоятельства. Первое, ссора Махмудова и потерпевшего, не желавшего подчиняться тогда еще исполняющему обязанности командира медроты – ищи кому выгодно. Второе, связи Махмудова с местными криминальными кругами, промышлявшими наркоторговлей и похищением людей. И, наконец, реакция другого врача, старшего лейтенанта Султанова на замечания Махмудова, боязливо-уважительная, но при этом он при мне прикупил травматический пистолет с резиновыми пулями. Рустам Султанов, почти мой земляк, такой же офицер-двухгодичник, призванный на два года, дал мне понять, что опасается за свою безопасность. Такая обстановка меня серьезно настораживала.
К тому же Махмудов держал в своем подчинении одного привилегированного контрактника из местных, который на службе ничего не делал. Он редко являлся на построения, вел себя развязно, мог угрожать любому, в том числе и мне. Меня же он периодически провоцировал на драку, намекая, что я якобы хорошо знаю форму доклада и должность у меня такая стучать командиру роты и замполиту бригады. Пару раз моя внешняя интеллигентность и выдержка дала сбой, и я стал толкать его как перед дракой. На что рядовой Радченко, завидовавший моим звездам на погонах, свел все на шутку, присел, перешел на «вы» и попросил его не бить. Так он повел себя при свидетелях напоказ. После один на один он шепнул мне, что со мной может что-нибудь произойти… К ротному, а теперь уже начмеду Махмудову обращать было бесполезно, поскольку я понимал, что этот солдат скорее всего отдает ему часть своего довольствия и является его подопечным. Радченко входил к Махмудову без стука и отпрашивался довольно часто, при этом обращаясь к нему по должности «командир». Такого себе не позволял никто из подразделения – все к нему обращались исключительно на «вы» и по имени отчеству…
Притих он только, когда его припугнул дознаватель из военной прокуратуры, с которым я контактировал по служебным вопросам, о предоставлении административных расследований, служебных карточек и личных дел, в том числе по факту гибели рядового Баева и другим проблемным делам подразделения. Но не по моей жалобе. Сам я не имел права подавать какие-либо жалобы через голову своего начальства. На что мой прямой начальник полковник Златогиря, прежде предлагавший мне заключить контракт на капитанскую должность психолога дивизиона, пытался отстранить меня от занимаемой должности, как не справлявшегося со своими обязанностями. Но, не заручившись поддержкой нового начмеда бригады капитана Махмудова, оставил эту затею. Нового начмеда я устраивал и как курьер по штабным, прокурорским и прочим поручениям и в качестве делопроизводителя и просто помощника. Он больше не песочил меня, как раньше на совещаниях старших офицеров, как слабого зама командира роты, якобы способствовавшего панибратской атмосфере в подразделении, сложившейся еще до меня.
В августе, во время командно-штабных учений, я впервые выявил неуставные взаимоотношения в своей роте... Все случилось в субботу, во второй половине дня, часть подразделения находилась на полигоне. Рядовой Тимуров, который считал себя «дембелем» решил навести в роте свой порядок. Он побил сержанта контрактной службы Зенина, вступившегося за рядового срочной службы Видова. Оба отделались лишь побоями и синяками. От них я с трудом взял объяснительные в письменной форме, уровень образованности у них был очень низкий. Составил административное расследование. Но не передал его начмеду, так как тот находился на полигоне. А обратился в воспитательный отдел к помощнику комбрига по правовой работе, капитану Любимову, с просьбой помочь в составлении документов по разбирательству. Далее материалы он передал замполиту бригады полковнику Злагогиря, который опять был недоволен моей работой. На совещании он вменил мне демагогический упрёк, что важнее профилактика и предупреждение неуставных отношений в роте. Как бы там не было, а после моего расследования двухметровый рядовой Тимуров, которого сильно обижали первые полгода службы и даже кунали головой в туалете, перестал себя чувствовать безнаказанным «дембелем» и отъявленным негодяем. И принимал боязливый вид при моем появлении в подразделении. В медроту он попал случайно, переболев тяжелой формой пневмонии, да так и остался служить в каптерке, выдавая форму больным солдатам.
Участь рядового Видова вызывала сочувствие, отец его был тяжело болен онкологией, можно сказать почти при смерти. В тот же месяц пришла телеграмма из военкомата, по которой ему полагался отпуск по семейным обстоятельствам на десять суток. Чтобы ускорить подписание рапорта я лично обратился к генералу Храпину за подписью. Генерал уже не басил как раньше, видимо еще не зажила челюсть. Он был уже не так дерзок и, увидев меня с бумагой, спросил:
– Что у тебя там, лейтенант?
– Рапорт, товарищ генерал, на отпуск по семейным… – доложил я спешно, когда он вышел из своего кабинета.
– Кто болен, отец, чем? – спросил он, читая телеграмму к рапорту.
– Онкология, то есть рак, это отец моего солдата – добавил я
– Да-а, это не терпит отлагательств – ответил комбриг, удивившись, что я так хлопочу за подчиненного, и поставил свою резолюцию на рапорте практически на ходу.
После, рядового Николая Видова, я сопроводил на вокзал и посадил в рейсовый автобус, до дома ему было совсем ничего, всего двести с лишним километров.
– Привет, давно не принимал гостей, Тебе чаю или кофе? – спросил я.
– Лучше чай – ответила она.
– Извини заранее, но хочу пожаловаться тебе на жизнь, слышал, ты закончила на психолога…
– Я закончила заочно, совсем недавно, тебя интересуют практики, какого именно рода?
– Боюсь тебя спугнуть, но скорее больше парапсихологии – заключил я.
– Не считай меня ясновидящей, хотя интуиция меня редко подводила, я даже умела гадать по картам и целительство практиковала, но больше этим не занимаюсь, это против церкви, такие люди отлучаются от причастия – уверенно заявила она – и расплачиваются своим здоровьем.
– Но, может быть, ты сделаешь исключение для меня в плане предсказания – заискивал я.
– Разве только по твоему лицу я вижу обреченность, словно ты идешь по жизни, повторяя чей-то путь… Путь неблагополучный, кого-то из своих родственников – цедила она.
– Хочешь психологическую практику, представь ты идёшь по пустыни, видишь лошадь, пасется, твои первые действия?
– Подойду, поглажу и, наверное, пойду дальше – сомневаясь, ответил я.
– Дальше лежит кувшин, ты поднимаешь его и видишь что там?
– Песок, скорее всего? – неуверенно ответил я.
– Хорошо, дальше препятствие – стена длинная высокая краев не видно, но тебе нужно дальше идти, как ты поступишь? – вопрошала, наконец, она, снимая очки и закрывая свои голубые глаза.
– Попробую вскарабкаться, а после пойду в обход…
– Вот видишь, лошадь ты не оседлал, значит, сторонишься серьезных отношений или выберешь спутницу не подходящую тебе для брака… Песок в кувшине – безнадежно смотришь в будущее, там могла быть живительная вода или вообще вино. А насчет стены, ты пытаешься отстоять себя, но наталкиваясь на трудности, берешь упорством и терпением. Не все так безнадежно – заключила она с улыбкой.
– Знаешь, тревожное ощущение меня не отпускает, особенно сны, кошмары, словно из снов преследуют меня две тени, поэтому в изголовье у меня стоит икона Георгия.
– Видимо, ты связан с тонким миром, может кто-то порчу наводит на тебя, но я уверена, что причину всех твоих страхов и комплексов нужно искать в твоем прошлом, в детстве. Очень часто психологическая травма детства определяет наше дальнейшее поведение, даже на уровне подсознания. – сформулировала она, с видом психолога.
– Я понял, нужно расспросить о своем детстве у родственников. А как насчет предсказания будущего, хотя бы ближайшего, какое твое впечатление обо мне?
– Могу сказать, ты подвергнешься опасности на службе и не раз, все зависит от тебя, будешь ли ты искать защиты в молитвах и осторожничать или лезть напролом и плыть по течению… Одно скажу точно – здоровье расшатаешь сильно, уйдешь на гражданку, а работать по специальности не станешь, будешь менять профессии…
– Я человек верующий, но церковь здесь посещать негде, она на ремонте?
– Совсем нет, это новый храм строиться в центре города, на окраине есть церквушка, сядешь на 17-й маршрут и скажешь остановить возле нее, увидишь сам, даже если проедешь до конечной, районной больницы, вернешься назад пешком пару остановок…
– А я думал, другой нет, во всяком случае, я не видел других куполов из-за озера, с войсковой части, откуда просматривается панорама большей части города, вплоть до химзавода…
– Да её просто не видно издалека, пока не подъедешь близко. Кстати, экология здесь плохая, каждый второй ребенок рождается с патологией легких, так что береги здоровье, пей молоко…
– Еще я в дорогу взял у родственницы церковный пояс – вспомнил я.
– Вот этот черного цвета? Он для покойников! Ты что не знал? Зеленого цвета для живых, синего для больных людей – повысила голос она.
– Я просто не знал этого, вот это да! – удивленно-растеряно ответил я.
– И ещё на службе найди друга-наставника, так тебе легче будет тянуть лямку пехотного офицера – закончила она.
После такого диалога церковь я нашел и старался посещать регулярно вечером по субботам, когда был парко-хозяйственный день до обеда. Там я и купил новый нательный пояс зеленого цвета с текстом 90-го Псалма.
Глава 6 Последствия дедовщины
В летний сезон в самый разгар отпусков, когда многие командиры батальонов, дивизионов их заместители и командиры рот брали основные отпуска, за себя оставляли на время отдыха менее опытные младшие чины. Естественно это ослабляло дисциплину, страдал правопорядок от неуставных взаимоотношений военнослужащих. Самыми запоминающимися были три случая с одинаковой травмой, полученной в драке, а именно с отбитой селезенкой. В первом случае бойца спасти не удалось, в госпитале он умер от перитонита. Двое других после полостной операций по удалению селезенки попали к нам в медроту и даже подружились как бы на фоне общей трагедии. И я пару раз сопровождал их на почтовое отделение, там они получали посылки и переводы от родных. По пути обратно они обязательно заходили в аптеку и брали витамины, пивные дрожжи и разные медикаменты на мои вопросы они сетовали на жизнь
– Да, товарищ лейтенант, знал бы, что так закончу военную службу – поделился один из них Николай Дементьев, из саперного батальона – не подписывал бы контракт.
– А что твой обидчик, получил своё – интересовался я.
– А что ему алкоголику сделается, что пехота, что дисбат, все одно, такие везде выживают – отвечал он.
– А куда дальше, работать? – продолжал я засыпать их вопросами.
– Конечно, в охрану подамся, в частную фирму, там хоть медкомиссии проходить не надо – заключил он.
– А я не знаю пока куда, были планы в силовые структуры после службы, а теперь с инвалидностью, кому мы нужны на гражданке? – отозвался второй боец Андрей Ещенко – А мне ведь предсказывали друзья и знакомые, отговаривали не ходить в армию, что могу вернуться калекой…
– Прям, как напророчили – добавил я – а теперь вам выбора нет, на лекарствах придется сидеть.
Жаль было по-настоящему этих ребят, таких адекватных и юных, по возрасту, они были чуть младше меня, но по рассудительности и взгляду на вещи это были зрелые самостоятельные личности. Одного сильно избил пьяный сослуживец, причем начал он его бить сонного ногами, обутыми в уставные берцы. Второго спавшим дневальным застал утром прапорщик, проверявший наряд. Он в наказание нанес сильный удар своему подчиненному в область живота, при этом на следствии показал, что метил в область груди, да и промахнулся. Выплатил он ему за отбитую селезенку изрядную сумму и получил условный срок. Обоих пострадавших комиссовали из армии с рабочей группой инвалидности, как ненужный балласт. Таковы суровые циничные последствия дедовщины в армии.
В это же нелегкое для бригады время в последний летний месяц я нашел общий язык с начмедом бригады, которого сильно гнобил генерал после того случая с построением медроты. На застолье в буфете медроты, устроенном в честь рождение его сына, я произнес красивый тост. Мне вспомнилась одна мудрая фраза о том, что мужчина, родивший сына – обретает бессмертие. Такая моя речь начмеду Калачану очень понравилась, и он похвалил мое красноречие. А после, во время очередных командно-штабных учений я помогал ему склеивать топографическую карту и наносить обстановку медицинской службы на неё. За этот неоценимый вклад, начмед бригады выделил мне стол в своем кабинете, но при условии, что я буду ответственным лицом за дактилоскопическую регистрацию личного состава бригады, а именно офицерского состава и прапорщиков. Я был занесен в письменный приказ, который возлагал на меня новые обязанности.
Теперь я стал известным человеком в рядах соединения, во всяком случае, узнаваемым. Пришлось освоить навыки откатывания пальчиков на бумагу. Явка была слабая и из штаба округа прислали инженера по дактилоскопии, пожилого отставного полковника. Он контролировал явку офицеров и прапорщиков и помогал составлять отчет о проделанной работе. Впоследствии он же и помог начмеду бригады, капитану Калачану с переводом в военную поликлинику на должность замначальника в другой город. А спустя полгода его должность была сокращена, с переводом на гражданскую.
Так я лишился своего нового покровителя и союзника, не давшего вывести меня за штат, а вернувшийся из отпуска командир медроты Махмудов стал начмедом бригады. Теперь он, заняв подполковничью должность и вовсе стал считать себя маленьким князьком, «поправлявшим штаны» генералу. У генерала Храпина было слабое здоровье, и он часто обращался за медицинской помощью к медикам.
Ходили слухи, что капитан Махмудов сделал карьеру, пройдя по головам. И если Калачана он подсидел без труда, угождая генералу и подставляя своего начальника, на должность которого метил, то начало карьеры было связано с кровью. Перед тем как занять майорскую должность командира медицинской роты, он столкнулся с волевым офицером медроты, занимавшим должность старшего ординатора хирургического отделения. С этим своим соплеменником они соревновались в поддержании дисциплины и наведении порядка в роте. А после сопернику Махмудова вдруг неизвестные проломили голову на окраине военного городка, на пятачке, где располагались пивные и придорожные кафе. Но потерпевший остался жив. Более того на фоне травмы головы он предпринял попытку суицида, выбросившись из окна своей квартиры. После его комиссовали из армии по состоянию здоровья. А с документами в военную прокуратуру и госпиталь бегал я. Так заведено в армии и прописано в уголовном кодексе, если военнослужащий избегает выполнения своих обязанностей из-за травмы, на него заводят уголовное дело по статье «Членовредительство». Дело на него закрыли и уволили в звании капитана фактически инвалидом.
О причастности к этим трагическим событиям начмеда Махмудова приводили три обстоятельства. Первое, ссора Махмудова и потерпевшего, не желавшего подчиняться тогда еще исполняющему обязанности командира медроты – ищи кому выгодно. Второе, связи Махмудова с местными криминальными кругами, промышлявшими наркоторговлей и похищением людей. И, наконец, реакция другого врача, старшего лейтенанта Султанова на замечания Махмудова, боязливо-уважительная, но при этом он при мне прикупил травматический пистолет с резиновыми пулями. Рустам Султанов, почти мой земляк, такой же офицер-двухгодичник, призванный на два года, дал мне понять, что опасается за свою безопасность. Такая обстановка меня серьезно настораживала.
К тому же Махмудов держал в своем подчинении одного привилегированного контрактника из местных, который на службе ничего не делал. Он редко являлся на построения, вел себя развязно, мог угрожать любому, в том числе и мне. Меня же он периодически провоцировал на драку, намекая, что я якобы хорошо знаю форму доклада и должность у меня такая стучать командиру роты и замполиту бригады. Пару раз моя внешняя интеллигентность и выдержка дала сбой, и я стал толкать его как перед дракой. На что рядовой Радченко, завидовавший моим звездам на погонах, свел все на шутку, присел, перешел на «вы» и попросил его не бить. Так он повел себя при свидетелях напоказ. После один на один он шепнул мне, что со мной может что-нибудь произойти… К ротному, а теперь уже начмеду Махмудову обращать было бесполезно, поскольку я понимал, что этот солдат скорее всего отдает ему часть своего довольствия и является его подопечным. Радченко входил к Махмудову без стука и отпрашивался довольно часто, при этом обращаясь к нему по должности «командир». Такого себе не позволял никто из подразделения – все к нему обращались исключительно на «вы» и по имени отчеству…
Притих он только, когда его припугнул дознаватель из военной прокуратуры, с которым я контактировал по служебным вопросам, о предоставлении административных расследований, служебных карточек и личных дел, в том числе по факту гибели рядового Баева и другим проблемным делам подразделения. Но не по моей жалобе. Сам я не имел права подавать какие-либо жалобы через голову своего начальства. На что мой прямой начальник полковник Златогиря, прежде предлагавший мне заключить контракт на капитанскую должность психолога дивизиона, пытался отстранить меня от занимаемой должности, как не справлявшегося со своими обязанностями. Но, не заручившись поддержкой нового начмеда бригады капитана Махмудова, оставил эту затею. Нового начмеда я устраивал и как курьер по штабным, прокурорским и прочим поручениям и в качестве делопроизводителя и просто помощника. Он больше не песочил меня, как раньше на совещаниях старших офицеров, как слабого зама командира роты, якобы способствовавшего панибратской атмосфере в подразделении, сложившейся еще до меня.
В августе, во время командно-штабных учений, я впервые выявил неуставные взаимоотношения в своей роте... Все случилось в субботу, во второй половине дня, часть подразделения находилась на полигоне. Рядовой Тимуров, который считал себя «дембелем» решил навести в роте свой порядок. Он побил сержанта контрактной службы Зенина, вступившегося за рядового срочной службы Видова. Оба отделались лишь побоями и синяками. От них я с трудом взял объяснительные в письменной форме, уровень образованности у них был очень низкий. Составил административное расследование. Но не передал его начмеду, так как тот находился на полигоне. А обратился в воспитательный отдел к помощнику комбрига по правовой работе, капитану Любимову, с просьбой помочь в составлении документов по разбирательству. Далее материалы он передал замполиту бригады полковнику Злагогиря, который опять был недоволен моей работой. На совещании он вменил мне демагогический упрёк, что важнее профилактика и предупреждение неуставных отношений в роте. Как бы там не было, а после моего расследования двухметровый рядовой Тимуров, которого сильно обижали первые полгода службы и даже кунали головой в туалете, перестал себя чувствовать безнаказанным «дембелем» и отъявленным негодяем. И принимал боязливый вид при моем появлении в подразделении. В медроту он попал случайно, переболев тяжелой формой пневмонии, да так и остался служить в каптерке, выдавая форму больным солдатам.
Участь рядового Видова вызывала сочувствие, отец его был тяжело болен онкологией, можно сказать почти при смерти. В тот же месяц пришла телеграмма из военкомата, по которой ему полагался отпуск по семейным обстоятельствам на десять суток. Чтобы ускорить подписание рапорта я лично обратился к генералу Храпину за подписью. Генерал уже не басил как раньше, видимо еще не зажила челюсть. Он был уже не так дерзок и, увидев меня с бумагой, спросил:
– Что у тебя там, лейтенант?
– Рапорт, товарищ генерал, на отпуск по семейным… – доложил я спешно, когда он вышел из своего кабинета.
– Кто болен, отец, чем? – спросил он, читая телеграмму к рапорту.
– Онкология, то есть рак, это отец моего солдата – добавил я
– Да-а, это не терпит отлагательств – ответил комбриг, удивившись, что я так хлопочу за подчиненного, и поставил свою резолюцию на рапорте практически на ходу.
После, рядового Николая Видова, я сопроводил на вокзал и посадил в рейсовый автобус, до дома ему было совсем ничего, всего двести с лишним километров.
