ПРОЛОГ
Старик сидел на пне и задумчиво разглядывал звёздное ночное небо, где всё лето и осень зловещим предзнаменованием грядущих бед разгоралась всё ярче и ярче багровая искра. Её появление предсказывали куда как раньше, но появилась она только сейчас, спустя почитай восемь столетий с гаком с того момента, как призрачное воинство пленило сына Чернобога. Уже, вероятно, и не осталось в живых тех, кто знал, какое именно бедствие предстоит миру, но всё живое вокруг притихло, затаилось, чутьем чуя беду неминучую.
-Недожётесь! – проскрежетал старик, показал сухонький свой кулачок багровой звезде и хрипло расхохотался, вспугнув крупного филина, отдыхавшего на ветви ближайшей сосны.
Отсмеявшись, старик утёр рукавом слезинки, выступившие в уголках глаз, с кряхтением поднялся, тяжело опираясь на узловатую клюку и, не спеша, двинулся по едва приметной тропке к своему неказистому, но всё ещё крепкому и уютному жилищу. Полы тяжёлого, подбитого мехом плаща цеплялись за ежевичные плети, замедляя ещё больше тяжёлую поступь старика. Ему-то и дело приходилось останавливаться и рывком высвобождать попавшую в плен одежку. Он сварливо ворчал на разросшуюся без меры зловредную растительность и потому не сразу расслышал тихий, полный безысходности и душевной боли женский плач.
-А кто это тут у нас? – изумился старик скрипучим своим голосом, привыкнув за долгое время одиночества вести беседы с самим собой.
Когда-то очень и очень давно он и помыслить не мог, что будет настолько нуждаться в общении, что сам с собой беседовать начнёт, а вона ведь как всё вышло. Да и не замечал он за собою раньше излишнего добросердечия, но – вот ведь! – услышал плач отчаянный и ведь поплёлся на него, пенёк трухлявый.
-Эй, девонька, а чегой-то это ты сидишь тут в темнотище и слёзы льешь? – осторожно осведомился старик, обнаружив молоденькую девушку, забившуюся под поваленный осенней бурей древесный ствол. – Не заблудилась ли ты часом?
В ответ она лишь горше разрыдалась, попыталась отползти и забиться глубже под сосновые ветви с ещё зелёными, одуряюще пахнувшими смолой и свежестью, иголками. Девушка отчаянно напоминала испуганного дикого зверька и, похоже, даже не понимал, что у неё спрашивали – настолько была погружена в своё горе. Старик уже и не помнил, как следует утешать плачущих женщин, потому сделал то, что посчитал правильным.
Он с кряхтением опустился на густой ковёр из опавшей хвои, подоткнув под костлявый, тощий зад плащ и принялся растирать так некстати занывшее колено, сварливо ворча себе под нос. Старик украдкой наблюдал за девушкой, чьи всхлипы стали чуть тише не столько из-за того, что горюшко ею владевшее отступило, сколько от усталости телесной да душевной.
-Ночка нынче дивная - спустя некоторое время протяжно выдал старик, запрокинул голову к небу и задумчиво добавил, - но не похоже, чтобы ты так далеко забрела, чтоб на звёзды любоваться. Что за горе у тебя, девонька, приключилось? Расскажи старику, авось и помочь чем-то смогу.
-Никто мне не поможет, старче, - едва смог расслышать её приглушённый, полный безысходности голосок, вновь перешедший во всхлипы уже с какими-то звериными подвываниями.
-Да что же ж ты будешь делать?! – всплеснул руками старик, теряя терпение.
Он никогда не отличался излишней сдержанностью, да и любви особой к людям не питал, но отчего-то плачущая девчонка разбередила его душу, которая казалась бы давным-давно скрылась за ледяной бронёй безразличия. Ей хотелось помочь. Только вот же незадача – как помочь тому, кто не ищет помощи?
Старик с кряхтением и причитаниями поднялся сперва на четвереньки, после, тяжело опираясь скрюченными узловатыми пальцами в укрытую сухими и колкими иглами землю, поднялся на ноги, подбирая клюку, лежавшую тут, рядышком. Крепко ухватив свою палку одной рукой, он принялся другой, свободной, старательно отряхивать одежду от налипшего на неё сора. Когда на стареньком плаще не осталось ни одной иголочки, ни одного сухого листика, старик направился прямиком к ревевшей взахлёб девице. На пути ему попадались мелкие веточки, которые он решительно отбрасывал со своего пути концом своей клюки, и даже один крупный мухомор, вызывающе красный и крапчатый. Мухомору досталось сапогом, а рыдающей девчонке на орехи.
-Ну-ка, выволакивайся давай! – грозно потребовал старик, остановившись подле девушки и требовательным жестом протяну ей свою сухонькую ладонь. – Давай, давай! Неча на холодной землице сидеть, хворей всяких нацепляешь, а тебе ещё детишек рожать….
И тут он осекся. Прищурился близоруко и нервно хрюкнул, сдерживая рвущийся наружу смешок – судя по большому круглому животу, который с энтой стороны просматривался ой как хорошо, девке предстояло рожать если не со дня на день, то уж никак не позже первых заморозков. И всё теперь стало яснее ясного. Видно понесла девчонка от кого не надо, а родичам её лишний рот не надобен был, вот и выставили горемычную из дому, а может и в лес сами свезли да пущей уверенности, что не вертается она.
-Та-ак, - протянул старик и уже мягче добавил, - давай, девонька, поднимаясь да со мною пошли. У меня тут изба неподалёку, отдохнёшь, согреешься и расскажешь мне, что за беда у тебя приключилась, авось помогу, чем смогу. Захочешь, то оставайся у меня насовсем – в тесноте, может быть, да не в обиде. Пойдём, милая, пойдём!
Под конец его речи, девушка прекратила лить слёзы и смотрела на старика огромными серыми глазищами с такой надеждой, что впору возгордиться и каким-то героем славным себя возомнить. А всего-то предложил кров да утешение.
Девушка, цепляясь за сосновый ствол, с трудом поднялась на ноги и, чуть помешкав, несмело поковыляла к старику. Чем ближе она подходила к нему, тем явственнее удавалось разглядеть её лицо и становилось ясна причина столь горькой судьбинушки. Девка оказалась чудо как хороша! Даже с припухшим от слёз лицом, чумазая и растрёпанная она оставалась дивной красавицей. Русая в рыжину коса длиной до пояса была толщиной в руку. Треугольное личико с острым подбородком, громадными серыми глазищами и маленькими пухлыми губами поражало плавностью и изяществом линий – увидишь такую красу, и глаз оторвать не сможешь. Только вот кто-то поглядит, повздыхает и мимо пройдёт, унося в сердце образ сероглазой красавицы, а кто-то, не чураясь гнева божьего, силой возьмёт то, что ему не принадлежит.
-Ну-ка, милая, пойдём потихонечку этой вон тропкой, - осторожно касаясь локтя молодки, мягко проговорил старик и подтолкнул её в нужную сторону, - да через четверть часа к моей избушке выберемся. Пойдём.
И они пошли – старик, едва передвигавший больные ноги и тяжело опирающийся на клюку, да молоденькая девушка, обхватившая обеими руками большой круглый живот и с трудом ковыляющая рядом. Невдомёк им было, что с этого момента судьбы их накрепко связаны стали, кому-то в утешение, а кому-то во спасение.
«Боевая магичка – это сильная, смелая, волевая женщина, несокрушимые принципы которой помогают ей нести мир, огнём и мечом выжигая скверну. Она прекрасна душой, хотя быть может её внешность и не отвечает канонам классической красоты. Боевая магичка отличный товарищ для битвы, она любит бой и рвётся воевать на благо отчизны…»
Ефим Заболезный «Повесть о настоящей магичке»
Мерно покачиваясь в седле, я думала, как бы поэффектней явить себя любимую взорам поселян и поселянок. Морок что ли накинуть? Ну, не вяжется в умах простого люда моя внешность незаурядная и звание гильдией данное не за красивые глазки, между прочим – магистрина боевой некромантии.
Почему-то деревенские жители обычно представляют себе выпускницу факультета боевой магии, а ежели по простому, да коротко, то БоМа, как здоровенную девицу мужиковатой наружности. И непременно та девица должна быть мускулистою, как кузнец али богатырь былинный, да чтоб с татуировками по всему телу, с серьгой в носу, остриженными на солдатский манер волосами и полнейшим отсутствием ума. Что уж про специализацию мою специфичную разговоры разговаривать – некромантов-баб так и вообще народ не признаёт, не верит, что такое им под силу. А всё Фимка Заболезный зараза постарался. Чтоб ему пусто было, ироду! Накатал скотиняка беспардонная писульку на двухстах листах, а бедным девушкам с БоМа теперь всю жизнь со стереотипами бороться.
Вот меня, к примеру, взять. Я же совершеннейшая противоположность описанной Ефимом магички. Девка я худощавая, если не сказать тощая, аки кошка подзаборная, волос у меня длинный, да ум не короткий. Не подумайте чего дурного, но уж если смогла с отличием академию нашу Славенскую окончить, значит умишка уж точно не среднего.
А татуировки у меня имеются – это да. Так-то они у каждого отрока и отроковицы есть, каких только-только в академию приняли. У меня вот их целых три штуки. Одна на правой лопатке с гербом факультета, БоМовцы все без исключения на третьем году обучения такую себе делают – традиция наша факультетская. Вторая татуировка на запястье, её в первую неделю после поступления в академию всем первашам намалёвывают, чтоб значится учёт магам вести. Татуировка эта нумерацию имеет, да буковки, что на основной дар указывают и руну, стихию мага обозначающую. Давняя это традиция, откуда пошла про то уже никто и не помнит. В последнюю войну, в которую все, какие только есть, царства-королевства втянуты были, уж очень помогли эти татуировки – и вражьего засыла определить легко, и своего предателя, к ворогам переметнувшегося, в бою узнать, да и трупы соратников опознать, чтобы земле предать по-божески. Некоторые потом эту татуировку где-нибудь на теле повторяют, а то мало ли, в бою руку и отрубить могут. Ну-с, не будем о плохом. У меня же и третья татуировка имеется…. Впрочем, о ней я умолчу. Она у меня для красоты и смысловой нагрузки не несёт, да и не видно её под одеждой-то.
-Златко! А Златко? Вот ответь, что мне эдакого сотворить, чтобы поразить селян в самое сердце и заставить их расщедриться на пару неучтённых червонцев? – спросила я у своего огненно-рыжего жеребчика.
Конь повернул голову, фыркнул, спотыкнулся и укоризненно покосился на меня.
-И неча на меня так смотреть! – возмутилась я, губу нижнюю от обиды выпятив, как в детстве бывало делала. – Без твоей помощи я не сдюжу. Ты головой махни разок, ежели мне набросить морок «ну на-а-астоящей магички», как Елег обычно говаривает, и два раза, если сиротошку-недокормышку из себя пред ними корчить.
Рыжий безобразник, подумав немного, махнул головой три раза.
-И как это понимать? – полюбопытствовала я, бровку задумчиво почесав мизинчиком. – Я им вот так по-простецки, да без выверта должна предстать? Злат, но это же скучно-о-о!
Жеребец громко фыркнул.
-Ну, тебя, скотина ты бессловесная! Сама решу, - разобиделась я и, подумав хорошенько, изрекла коню. – Буду на жалость бить, авось и впрямь денежкой лишней одарят.
Я на миг представила себя лица деревенских мужиков, когда они узнают, что девка доходяжной наружности и есть тот маг, который должен их от упыря избавить. Ха, зрелище знатное будет! Хихикнув, я потрепала жеребца по холёной шее и посмотрела вперёд.
Лешего мне в собутыльники! Лес. Как я могла забыть, что перед Калинкой растёт густой, тёмный, мрачный ельник, населённый нечестью и разбойниками в равных долях?! Ненавижу!
-Что делать будем? – поинтересовалась я у коня. – Свернём и день потеряем или в чащу всё же сунемся?
Златко снова фыркнул и заржал, что следовало перевести как: «Хозяйка ты, что очумела?! Конечно, свернём! Я очень красив и ещё слишком молод, чтобы погибнуть!» На том и порешили, – едем по краю ельника, там дорога накатанная прямиком в Медведевку ведёт, а дальше, у распутья, я на Калинку и сверну.
-Так, Злат, движемся быстро, тихо и незаметно, - проговорила я жеребцу прямо в ухо, наклонившись вперёд, почти на шею ему улегшись. – И чтоб никаких выкрутасов! Понял? А то знаю я тебя, ты же громче целого стада топаешь, а фырчишь и вовсе как дракон, благо хоть огнём не пышишь.
Златко обиженно всхрапнул, прижал уши и, резко вывернув шею, попытался цапнуть меня за ногу, но не достал. Вот же злыдень! Докумекав, что так поквитаться со мною не получится, жеребчик заржал громозвучно, сорвался в галоп и рванул к лесу.
-Златко, скотина чумная, стой! Тпрру! – взвыла я, натягивая поводья.
Вниманием меня удостоили таким, каким обычно слепня одаривают – хвостом отмахнулись и дальше цок-цок-цок. Жеребец, задрав хвост, мчался в сторону мрачного ельника, будто его мешком овса отборного кто-то манил из чащи. Чтоб тебе репьёв в гриву нацеплять! Я еле успела создать вокруг себя и непокорного скакуна парочку действенных щитов, когда рыжая бестия на полном скаку вылетела на сумрачную лесную дорогу.
-Если с нами что-то случится, в Калинке тебя на живодёрню сдам! - раздражённо пообещала я жеребцу, боязливо оглядываясь по сторонам. – Из тебя выйдет отменная колбаса!
Слова про живодёрню стали действенней криков и натянутой уздечки. Златко мгновенно остановился, как вкопанный, и я от неожиданности чуть не вылета из седла, перелетев через его вставшие торчком ушки. Выругавшись в полголоса, вцепилась обеими руками в высокую луку и только так удержалась на спине жеребчика.
Златко снова повернул голову в мою сторону и жалостливо округлил без того огромные янтарные глаза. Я невольно усмехнулась и почесала его между ушами.
-Не трусь, Злат, на живодёрню я тебя не отдам, - почти нежно сообщила ему и тут же злорадно предупредила, легонько дёрнув за гриву. – А вот крапивой, шельма ты этакая, отхожу сразу по возвращению!
Рыжий обречённо вздохнул и медленно поплёлся вперёд. Я же сотворила вокруг нас ещё один щит, укрывший непроницаемым и непробиваемым даже для самых мощных заклинаний мыльным пузырём. После недолгих раздумий накаставала ещё основу боевых плетений – вдруг пригодится. Впрочем, тьфу-тьфу-тьфу, чтобы не пригодилось! Буду кулаки держать, чтобы ни один упырь, вурдалак иль бандюга какой к этой дороге ближе, чем на пять вёрст не подходил.
Златко тоже притих и постарался идти опасливее, выверяя каждый свой шаг, будто по змеиной полянке ступал. Жеребец осторожно косился по сторонам и активно шевелил ушами, словно стараясь услышать и предупредить надвигающуюся беду. Мне, как и ему, тоже было не по себе. Хотя «не по себе» это мягко сказано! Я отчаянно трусила, но поворачивать не собиралась. Попытаюсь объехать ельник, времени зазря потеряю слишком много, а это пребольно ударит по моему кошельку. Это ж надо назад на дорогу вертаться, да в окружную ехать! Вдруг, пока я буду тут круги нарезать, да до Калинки в седле трястись, какой-нибудь заезжий колдунишка изничтожит-таки моего упыря?! Я же ж этого не переживу! Да за ентого упырёнка я Елегу карточный долг простила. Этот упырь мне в пять червонцев обошелся, а за его упокоение селяне обещали пятнадцать заплатить.
Мои размышления прервал истошный и явно предсмертный вопль. Загрызи вас вурдалак! Мне только этого для полного счастья не хватало.
Без понукания Златко встал, как вкопанный, и неуверенно переступил с ноги на ногу. Что делать будем? Инстинкт самосохранения орал благим матом и требовал вертать коня обратно. Жадность вкрадчиво нашёптывала о том, что, кто бы там не вопил, он уже помер или помрёт аккурат к моему приходу, а тот, кто его порешил наверняка уже убрался восвояси.
Старик сидел на пне и задумчиво разглядывал звёздное ночное небо, где всё лето и осень зловещим предзнаменованием грядущих бед разгоралась всё ярче и ярче багровая искра. Её появление предсказывали куда как раньше, но появилась она только сейчас, спустя почитай восемь столетий с гаком с того момента, как призрачное воинство пленило сына Чернобога. Уже, вероятно, и не осталось в живых тех, кто знал, какое именно бедствие предстоит миру, но всё живое вокруг притихло, затаилось, чутьем чуя беду неминучую.
-Недожётесь! – проскрежетал старик, показал сухонький свой кулачок багровой звезде и хрипло расхохотался, вспугнув крупного филина, отдыхавшего на ветви ближайшей сосны.
Отсмеявшись, старик утёр рукавом слезинки, выступившие в уголках глаз, с кряхтением поднялся, тяжело опираясь на узловатую клюку и, не спеша, двинулся по едва приметной тропке к своему неказистому, но всё ещё крепкому и уютному жилищу. Полы тяжёлого, подбитого мехом плаща цеплялись за ежевичные плети, замедляя ещё больше тяжёлую поступь старика. Ему-то и дело приходилось останавливаться и рывком высвобождать попавшую в плен одежку. Он сварливо ворчал на разросшуюся без меры зловредную растительность и потому не сразу расслышал тихий, полный безысходности и душевной боли женский плач.
-А кто это тут у нас? – изумился старик скрипучим своим голосом, привыкнув за долгое время одиночества вести беседы с самим собой.
Когда-то очень и очень давно он и помыслить не мог, что будет настолько нуждаться в общении, что сам с собой беседовать начнёт, а вона ведь как всё вышло. Да и не замечал он за собою раньше излишнего добросердечия, но – вот ведь! – услышал плач отчаянный и ведь поплёлся на него, пенёк трухлявый.
-Эй, девонька, а чегой-то это ты сидишь тут в темнотище и слёзы льешь? – осторожно осведомился старик, обнаружив молоденькую девушку, забившуюся под поваленный осенней бурей древесный ствол. – Не заблудилась ли ты часом?
В ответ она лишь горше разрыдалась, попыталась отползти и забиться глубже под сосновые ветви с ещё зелёными, одуряюще пахнувшими смолой и свежестью, иголками. Девушка отчаянно напоминала испуганного дикого зверька и, похоже, даже не понимал, что у неё спрашивали – настолько была погружена в своё горе. Старик уже и не помнил, как следует утешать плачущих женщин, потому сделал то, что посчитал правильным.
Он с кряхтением опустился на густой ковёр из опавшей хвои, подоткнув под костлявый, тощий зад плащ и принялся растирать так некстати занывшее колено, сварливо ворча себе под нос. Старик украдкой наблюдал за девушкой, чьи всхлипы стали чуть тише не столько из-за того, что горюшко ею владевшее отступило, сколько от усталости телесной да душевной.
-Ночка нынче дивная - спустя некоторое время протяжно выдал старик, запрокинул голову к небу и задумчиво добавил, - но не похоже, чтобы ты так далеко забрела, чтоб на звёзды любоваться. Что за горе у тебя, девонька, приключилось? Расскажи старику, авось и помочь чем-то смогу.
-Никто мне не поможет, старче, - едва смог расслышать её приглушённый, полный безысходности голосок, вновь перешедший во всхлипы уже с какими-то звериными подвываниями.
-Да что же ж ты будешь делать?! – всплеснул руками старик, теряя терпение.
Он никогда не отличался излишней сдержанностью, да и любви особой к людям не питал, но отчего-то плачущая девчонка разбередила его душу, которая казалась бы давным-давно скрылась за ледяной бронёй безразличия. Ей хотелось помочь. Только вот же незадача – как помочь тому, кто не ищет помощи?
Старик с кряхтением и причитаниями поднялся сперва на четвереньки, после, тяжело опираясь скрюченными узловатыми пальцами в укрытую сухими и колкими иглами землю, поднялся на ноги, подбирая клюку, лежавшую тут, рядышком. Крепко ухватив свою палку одной рукой, он принялся другой, свободной, старательно отряхивать одежду от налипшего на неё сора. Когда на стареньком плаще не осталось ни одной иголочки, ни одного сухого листика, старик направился прямиком к ревевшей взахлёб девице. На пути ему попадались мелкие веточки, которые он решительно отбрасывал со своего пути концом своей клюки, и даже один крупный мухомор, вызывающе красный и крапчатый. Мухомору досталось сапогом, а рыдающей девчонке на орехи.
-Ну-ка, выволакивайся давай! – грозно потребовал старик, остановившись подле девушки и требовательным жестом протяну ей свою сухонькую ладонь. – Давай, давай! Неча на холодной землице сидеть, хворей всяких нацепляешь, а тебе ещё детишек рожать….
И тут он осекся. Прищурился близоруко и нервно хрюкнул, сдерживая рвущийся наружу смешок – судя по большому круглому животу, который с энтой стороны просматривался ой как хорошо, девке предстояло рожать если не со дня на день, то уж никак не позже первых заморозков. И всё теперь стало яснее ясного. Видно понесла девчонка от кого не надо, а родичам её лишний рот не надобен был, вот и выставили горемычную из дому, а может и в лес сами свезли да пущей уверенности, что не вертается она.
-Та-ак, - протянул старик и уже мягче добавил, - давай, девонька, поднимаясь да со мною пошли. У меня тут изба неподалёку, отдохнёшь, согреешься и расскажешь мне, что за беда у тебя приключилась, авось помогу, чем смогу. Захочешь, то оставайся у меня насовсем – в тесноте, может быть, да не в обиде. Пойдём, милая, пойдём!
Под конец его речи, девушка прекратила лить слёзы и смотрела на старика огромными серыми глазищами с такой надеждой, что впору возгордиться и каким-то героем славным себя возомнить. А всего-то предложил кров да утешение.
Девушка, цепляясь за сосновый ствол, с трудом поднялась на ноги и, чуть помешкав, несмело поковыляла к старику. Чем ближе она подходила к нему, тем явственнее удавалось разглядеть её лицо и становилось ясна причина столь горькой судьбинушки. Девка оказалась чудо как хороша! Даже с припухшим от слёз лицом, чумазая и растрёпанная она оставалась дивной красавицей. Русая в рыжину коса длиной до пояса была толщиной в руку. Треугольное личико с острым подбородком, громадными серыми глазищами и маленькими пухлыми губами поражало плавностью и изяществом линий – увидишь такую красу, и глаз оторвать не сможешь. Только вот кто-то поглядит, повздыхает и мимо пройдёт, унося в сердце образ сероглазой красавицы, а кто-то, не чураясь гнева божьего, силой возьмёт то, что ему не принадлежит.
-Ну-ка, милая, пойдём потихонечку этой вон тропкой, - осторожно касаясь локтя молодки, мягко проговорил старик и подтолкнул её в нужную сторону, - да через четверть часа к моей избушке выберемся. Пойдём.
И они пошли – старик, едва передвигавший больные ноги и тяжело опирающийся на клюку, да молоденькая девушка, обхватившая обеими руками большой круглый живот и с трудом ковыляющая рядом. Невдомёк им было, что с этого момента судьбы их накрепко связаны стали, кому-то в утешение, а кому-то во спасение.
Глава 1. Лесное побоище.
«Боевая магичка – это сильная, смелая, волевая женщина, несокрушимые принципы которой помогают ей нести мир, огнём и мечом выжигая скверну. Она прекрасна душой, хотя быть может её внешность и не отвечает канонам классической красоты. Боевая магичка отличный товарищ для битвы, она любит бой и рвётся воевать на благо отчизны…»
Ефим Заболезный «Повесть о настоящей магичке»
Мерно покачиваясь в седле, я думала, как бы поэффектней явить себя любимую взорам поселян и поселянок. Морок что ли накинуть? Ну, не вяжется в умах простого люда моя внешность незаурядная и звание гильдией данное не за красивые глазки, между прочим – магистрина боевой некромантии.
Почему-то деревенские жители обычно представляют себе выпускницу факультета боевой магии, а ежели по простому, да коротко, то БоМа, как здоровенную девицу мужиковатой наружности. И непременно та девица должна быть мускулистою, как кузнец али богатырь былинный, да чтоб с татуировками по всему телу, с серьгой в носу, остриженными на солдатский манер волосами и полнейшим отсутствием ума. Что уж про специализацию мою специфичную разговоры разговаривать – некромантов-баб так и вообще народ не признаёт, не верит, что такое им под силу. А всё Фимка Заболезный зараза постарался. Чтоб ему пусто было, ироду! Накатал скотиняка беспардонная писульку на двухстах листах, а бедным девушкам с БоМа теперь всю жизнь со стереотипами бороться.
Вот меня, к примеру, взять. Я же совершеннейшая противоположность описанной Ефимом магички. Девка я худощавая, если не сказать тощая, аки кошка подзаборная, волос у меня длинный, да ум не короткий. Не подумайте чего дурного, но уж если смогла с отличием академию нашу Славенскую окончить, значит умишка уж точно не среднего.
А татуировки у меня имеются – это да. Так-то они у каждого отрока и отроковицы есть, каких только-только в академию приняли. У меня вот их целых три штуки. Одна на правой лопатке с гербом факультета, БоМовцы все без исключения на третьем году обучения такую себе делают – традиция наша факультетская. Вторая татуировка на запястье, её в первую неделю после поступления в академию всем первашам намалёвывают, чтоб значится учёт магам вести. Татуировка эта нумерацию имеет, да буковки, что на основной дар указывают и руну, стихию мага обозначающую. Давняя это традиция, откуда пошла про то уже никто и не помнит. В последнюю войну, в которую все, какие только есть, царства-королевства втянуты были, уж очень помогли эти татуировки – и вражьего засыла определить легко, и своего предателя, к ворогам переметнувшегося, в бою узнать, да и трупы соратников опознать, чтобы земле предать по-божески. Некоторые потом эту татуировку где-нибудь на теле повторяют, а то мало ли, в бою руку и отрубить могут. Ну-с, не будем о плохом. У меня же и третья татуировка имеется…. Впрочем, о ней я умолчу. Она у меня для красоты и смысловой нагрузки не несёт, да и не видно её под одеждой-то.
-Златко! А Златко? Вот ответь, что мне эдакого сотворить, чтобы поразить селян в самое сердце и заставить их расщедриться на пару неучтённых червонцев? – спросила я у своего огненно-рыжего жеребчика.
Конь повернул голову, фыркнул, спотыкнулся и укоризненно покосился на меня.
-И неча на меня так смотреть! – возмутилась я, губу нижнюю от обиды выпятив, как в детстве бывало делала. – Без твоей помощи я не сдюжу. Ты головой махни разок, ежели мне набросить морок «ну на-а-астоящей магички», как Елег обычно говаривает, и два раза, если сиротошку-недокормышку из себя пред ними корчить.
Рыжий безобразник, подумав немного, махнул головой три раза.
-И как это понимать? – полюбопытствовала я, бровку задумчиво почесав мизинчиком. – Я им вот так по-простецки, да без выверта должна предстать? Злат, но это же скучно-о-о!
Жеребец громко фыркнул.
-Ну, тебя, скотина ты бессловесная! Сама решу, - разобиделась я и, подумав хорошенько, изрекла коню. – Буду на жалость бить, авось и впрямь денежкой лишней одарят.
Я на миг представила себя лица деревенских мужиков, когда они узнают, что девка доходяжной наружности и есть тот маг, который должен их от упыря избавить. Ха, зрелище знатное будет! Хихикнув, я потрепала жеребца по холёной шее и посмотрела вперёд.
Лешего мне в собутыльники! Лес. Как я могла забыть, что перед Калинкой растёт густой, тёмный, мрачный ельник, населённый нечестью и разбойниками в равных долях?! Ненавижу!
-Что делать будем? – поинтересовалась я у коня. – Свернём и день потеряем или в чащу всё же сунемся?
Златко снова фыркнул и заржал, что следовало перевести как: «Хозяйка ты, что очумела?! Конечно, свернём! Я очень красив и ещё слишком молод, чтобы погибнуть!» На том и порешили, – едем по краю ельника, там дорога накатанная прямиком в Медведевку ведёт, а дальше, у распутья, я на Калинку и сверну.
-Так, Злат, движемся быстро, тихо и незаметно, - проговорила я жеребцу прямо в ухо, наклонившись вперёд, почти на шею ему улегшись. – И чтоб никаких выкрутасов! Понял? А то знаю я тебя, ты же громче целого стада топаешь, а фырчишь и вовсе как дракон, благо хоть огнём не пышишь.
Златко обиженно всхрапнул, прижал уши и, резко вывернув шею, попытался цапнуть меня за ногу, но не достал. Вот же злыдень! Докумекав, что так поквитаться со мною не получится, жеребчик заржал громозвучно, сорвался в галоп и рванул к лесу.
-Златко, скотина чумная, стой! Тпрру! – взвыла я, натягивая поводья.
Вниманием меня удостоили таким, каким обычно слепня одаривают – хвостом отмахнулись и дальше цок-цок-цок. Жеребец, задрав хвост, мчался в сторону мрачного ельника, будто его мешком овса отборного кто-то манил из чащи. Чтоб тебе репьёв в гриву нацеплять! Я еле успела создать вокруг себя и непокорного скакуна парочку действенных щитов, когда рыжая бестия на полном скаку вылетела на сумрачную лесную дорогу.
-Если с нами что-то случится, в Калинке тебя на живодёрню сдам! - раздражённо пообещала я жеребцу, боязливо оглядываясь по сторонам. – Из тебя выйдет отменная колбаса!
Слова про живодёрню стали действенней криков и натянутой уздечки. Златко мгновенно остановился, как вкопанный, и я от неожиданности чуть не вылета из седла, перелетев через его вставшие торчком ушки. Выругавшись в полголоса, вцепилась обеими руками в высокую луку и только так удержалась на спине жеребчика.
Златко снова повернул голову в мою сторону и жалостливо округлил без того огромные янтарные глаза. Я невольно усмехнулась и почесала его между ушами.
-Не трусь, Злат, на живодёрню я тебя не отдам, - почти нежно сообщила ему и тут же злорадно предупредила, легонько дёрнув за гриву. – А вот крапивой, шельма ты этакая, отхожу сразу по возвращению!
Рыжий обречённо вздохнул и медленно поплёлся вперёд. Я же сотворила вокруг нас ещё один щит, укрывший непроницаемым и непробиваемым даже для самых мощных заклинаний мыльным пузырём. После недолгих раздумий накаставала ещё основу боевых плетений – вдруг пригодится. Впрочем, тьфу-тьфу-тьфу, чтобы не пригодилось! Буду кулаки держать, чтобы ни один упырь, вурдалак иль бандюга какой к этой дороге ближе, чем на пять вёрст не подходил.
Златко тоже притих и постарался идти опасливее, выверяя каждый свой шаг, будто по змеиной полянке ступал. Жеребец осторожно косился по сторонам и активно шевелил ушами, словно стараясь услышать и предупредить надвигающуюся беду. Мне, как и ему, тоже было не по себе. Хотя «не по себе» это мягко сказано! Я отчаянно трусила, но поворачивать не собиралась. Попытаюсь объехать ельник, времени зазря потеряю слишком много, а это пребольно ударит по моему кошельку. Это ж надо назад на дорогу вертаться, да в окружную ехать! Вдруг, пока я буду тут круги нарезать, да до Калинки в седле трястись, какой-нибудь заезжий колдунишка изничтожит-таки моего упыря?! Я же ж этого не переживу! Да за ентого упырёнка я Елегу карточный долг простила. Этот упырь мне в пять червонцев обошелся, а за его упокоение селяне обещали пятнадцать заплатить.
Мои размышления прервал истошный и явно предсмертный вопль. Загрызи вас вурдалак! Мне только этого для полного счастья не хватало.
Без понукания Златко встал, как вкопанный, и неуверенно переступил с ноги на ногу. Что делать будем? Инстинкт самосохранения орал благим матом и требовал вертать коня обратно. Жадность вкрадчиво нашёптывала о том, что, кто бы там не вопил, он уже помер или помрёт аккурат к моему приходу, а тот, кто его порешил наверняка уже убрался восвояси.
