— Вознесите хвалу Праотцу, маловеры! Жив-живёхонек!
Вздох облегчения вырвался практически одновременно у всех. Лишь Чоппи продолжал жалобно поскуливать, лижа руку полюбившемуся двуногому.
— Безбородого следует раздеть, дабы я смог должным образом осмотреть повреждения. Гмара, отцепись от своего драгоценного тазика и помоги мне!
Теперь, когда худшие ожидания не подтвердились, а Пастырь уверенно взял бразды правления в свои руки, Фомлин устало облокотился на стену, вперив вопросительный взор на виновато опустившего голову Кларка.
— Я не успел… Ничего не смог сделать, — еле слышно промямлил себе под нос прежде всегда бойкий и не привыкший оправдываться ни перед кем юноша. — Его просто вышвырнули из поместья, точно мешок с мусором! Боюсь, на сотрудничество Рыжесруба больше рассчитывать не приходится.
— Хрен с ним, с этим барыгой, прорвёмся! — Пастырь на пару с Гмарой ловко избавили Скалозуба от лишней одежды. — Праотец всемогущий, как же тебя так отделали-то?! — изумился пророк, разглядывая налившиеся по всему телу пострадавшего огромные синяки.
Кларк пуще прежнего налился краской, став похожим на переспелый помидор:
— Мы немного переборщили давеча на тренировке…
— Да вы со своими упражнениями, видать, совсем звезданулись от нечего делать! — сурово принялся отчитывать вконец подавленного гнома пророк. — Нашли время между собой поединки устраивать, соображать-то должны хоть чуть-чуть!
У нас братоубийственная война на носу, понимаешь? Эй, Кларк, ау! Меня там кто-нибудь слышит внутри той малюсенькой головушки?! В такое время, как ныне, нужно не гробить друг дружку, приёмы сраные отрабатывая, а беречь на случай реального столкновения!
Жесть! Так избить своего товарища, никаких врагов, блин, не надо! Обалдеть… Прости Праотец сих глупцов, воистину не ведают, что творят!
Пастырь сокрушённо качал головой, внимательнейшим образом осматривая избитого гнома от макушки до самых пят:
— А ты, Фомлин, куда смотрел? Всё время же наблюдал за их «тренировками». Не мог поумерить пыл трём недоразвитым лоботрясам?
Бойл, прекрасно понимая, кто в этом упоминании является третьим, открыл было рот, намереваясь возразить на выдвинутое супротив него обвинение, но затем передумал. Называть юношу лоботрясом, конечно, было несправедливо, ибо тот пахал каждый божий день с раннего утра до самого отхода ко сну, но насчёт излишнего переусердствования в боевых упражнениях пророк, безусловно, был прав.
Фомлин лишь раздосадовано цокнул языком, а затем развёл руки в стороны, всем видом демонстрируя полную беспомощность в плане возможности вмешаться в тренировочный процесс юных энтузиастов.
— Ладно, что толку одно и то же теперь обмусоливать, — Пастырь и так и этак повертел в руках голову Скалозуба, после чего приоткрыл лежащему гному зрачки, разглядывая нечто ведомое лишь Праотцу. — Переломов я, вроде как, не обнаружил. Ушибов, конечно, что волос в твоей бороде! Но тут попробуй пойми, какие свежие, а каковые «вчерашние наработки».
Гмара, омой раны и наложи прохладную повязку на голову. Смачивать водой из ручья и менять оную каждые полчаса!
Жмона, кончай громыхать своим богатством! Когда очухается, приготовь настойку из порошка змеевика. Да, принеси-ка ещё пустое ведёрко, на всякий случай. Боюсь, когда наш дружочек очнётся, его может слегка мутить и подташнивать.
Остальные пошли вон! Нечего мешаться тут под ногами, займитесь, наконец, хоть чем-то полезным! От ваших сочувственных взглядов он не исцелится по мановению волшебства! Расходимся, расходимся, все свободны!
Гмара, ты долго собираешься причинное место ему начищать? Я сказал промыть раны, а не…
* * *
Скалозуб лежал на боку, закрыв глаза и отстранённо прислушиваясь к размеренному дыханию ослабшего тела. Мыслеобразы вяло сменяли друг дружку, думалось лениво и трудно. Несмотря на практически непроглядную темноту, царившую в комнате с плотно занавешенным окном, лишний раз открывать глаза не хотелось. Постоянная ноющая головная боль хоть и была терпимой, но крайне истощала. Сил едва хватало на то, чтобы выпить воды, да дойти до ведёрка, использовавшегося в качестве нужника.
«Хех, Пастырь как в воду глядел. Воистину император говна в корытце! Ссышься и гадишь то в один сральник, то в другой, будто малый ребёнок. Но прогресс, безусловно, имеется. Срусь не у всех на виду, как в прошлый раз, а в собственной комнате…»
Кроме Гмары, периодически выносившей продукты жизнедеятельности Скалозуба, да Чоппи, свернувшегося клубком у кровати, к пострадавшему гному захаживал только Пастырь. Говорили мало, да и то всегда полушёпотом, за что, несмотря на одиночество и тоску, Скалозуб был весьма благодарен. Свет и шум усиливали беспощадную головную боль, а связывание слов в хоть сколько-нибудь последовательные конструкции требовало неимоверных усилий.
— Лежи спокойно и не суетись, Безбородый, — Пастырь ощупывал голову гнома с таким невозмутимым лицом, что никаких вопросов в целесообразности сего ежедневного ритуала не возникало. — Все живы, все здоровы. Без тебя разберутся. Ещё неделю или две, от тебя толку, один пёс, не больше, чем от младенца. Не разговаривай! Молчи и не о чём не думай, быстрее на поправку пойдёшь.
И опять-таки мудрый старик оказался всецело прав. Время лучший целитель, а молодое тело обладает воистину огромным потенциалом к самовосстановлению.
Первыми стали рассасываться многочисленные ссадины и синяки. Скалозуб прямо физически ощущал прилив сил в как следует отдохнувшем от каждодневных тренировочных нагрузок организме. Хотелось поупражняться, но ходившая ходуном комната по-прежнему ограничивала большую часть активности походом к нужнику и до кровати обратно.
К счастью, головокружение и тошнота с каждым днём донимали уверенно идущего на поправку гнома всё меньше и меньше. И только боль в душе не проходила, а лишь усиливалась, терзая несчастное сердце переживаниями. О прошлом. О настоящем. И о туманном будущем.
Так убегало драгоценное время, которое Дорки и его «воины швободы», в отличие от Скалозуба, использовали на всю катушку.
Народ всегда будет народом: легковерным, своенравным, слепым и врагом своей настоящей пользы.
Франсуа Фенелон
Лех с крайне озабоченным видом отцедил очередную порцию своей «волшебной настойки». Хотя разжиревший торгаш наотрез отказывался раскрыть секрет сей микстуры, Дорки догадывался, из чего оная состоит. Подобные настои он, будучи помоложе, заливал в себя литрами, нимало не беспокоясь о плачевных последствиях. Ну может, конечно, и не совсем такие настоечки, как выверяемые до капли Лехом, но суть воздействия у них была одинакова.
Отбросить ненужное рассудочное и в полной мере ощутить себя зверем. Почувствовать беззаботность, азарт текущего мгновения, а там хоть сожги Проявленный сущее! Набить морду первому встречному, совокупиться с любой мало-мальски симпатичной особью противоположного пола и хохотать до упаду! Пробудить истинную тёмную сущность, что так старательно скрывается всеми от окружающих и часто даже от себя самого.
«Жалкие притворщики и трусы, упрямо отказывающиеся признать, кто они есть на самом деле. Звери! Вот кто мы все. Похотливые, жаждущие доминировать и пировать. И срать хотевшие на то, что будет завтра».
Ух, как же ненавидел Дорки всех этих лицемеров, призывающих строить долбанное светлое будущее, ущемляя желания здесь и сейчас. Он-то прекрасно знал, как поведут себя эти святоши после очередной кружечки горячительного. Как легко отбросят все свои высокие убеждения и идеалы. Особенно если дело дойдёт до возможности трахнуться с женщиной.
«Бррр, пустословы и наглые лжецы! Есть лишь простые животные потребности, а все пространные философские рассуждения — не более чем жалкие попытки слабаков удовлетворить данные хотелки путём запудривания мозгов окружающим».
— Дорки, кончай изображать мыслительный процесс, у тебя это получается хреново и неубедительно, — Лех смахнул пот со лба. «Жирный ублюдок. Можно подумать, не по капле сцеживал невесть что, а телеги целый день разгружал!» — Всё готово. Пусть «мясо» из передовых отрядов хлебнёт по порции для храбрости. Остальным скажешь, что нальём после дела.
Дорки, я с тобой разговариваю, будь так любезен, обрати свой мечтательный взор в мою сторону. Да что с тобой такое в последние дни?! Тебя, часом, Фомлин не покусал? Охреневаю от этакой глубокой задумчивости!
Как же хотелось врезать по оборзевшей ряхе, визжащей на него с утра до ночи! Держать себя в руках и подчиняться указаниям мерзкого хряка давалось привыкшему руководить бандой гному невероятно тяжело. Но без помощи Леха и его «Покровителя», Дорки никогда не смог бы поднять на бунт такую толпу.
С каждым днём армия бунтовщиков увеличивалась. Скажем честно, половина из них, да какая там половина, подавляющее большинство, — паршивые дристуны, вынужденные отрабатывать похлёбку строевыми учениями. Разбегутся при первой серьёзной угрозе. Иллюзий на сей счёт Дорки никаких не питал. Иного от безвольного мяса ожидать было наивно, глупо и опасно для задуманного Покровителем масштабного плана.
«Хех, а напоить дурманящим настоем любителей халявной хавки и пустить в первых рядах на убой — идея действительно превосходная!»
Тем не менее помимо нахлебников нашлись и другие. В глазах многих ребят Дорки видел неподдельную ярость. Чувство, с которым бывалый гном успел сродниться за долгие годы совместного существования.
Злость на угнетателей, на мразь, что присвоила себе все ресурсы и имеет окружающих без зазрения совести! Что давит таких, как он, не даёт реализоваться, мешает жить счастливо и свободно!
Единомышленники по убеждению, а не от безвыходности, вот кто станет ядром Сопротивления! Вот ради кого он будет и впредь терпеть визг жирной свиньи!
Терпеть, но только до поры и до времени.
— Харэ орать на меня, я тебе не жена! Не видишь, что ли, пытаюсь настроиться и собраться! — оскалился Дорки. — На тебя, Лех, если всё пойдёт по плану, и так успею ещё насмотреться.
— …
— Я сказал закрой рот!!! И так тошно, перед этакой оравой бравую речь нужно толкать... А я ведь не Пастырь, не грёбаный староста и прочий любитель слова подбирать…
По поводу предстоящего выступления необразованный гном и в самом деле волновался едва ли не больше, чем о грядущем кровопролитии.
— Так, ничего взять не забыл… Карта у меня… А в жопу всё, давай начинать! Терпеть не могу ожидание!
Разношёрстная толпа заполонила чуть ли не половину главной площади Квартала, представляя собой зрелище одновременно и жалкое, и пугающее. Сопротивление, ещё пару недель назад состоявшее из горстки презираемых большинством вымогателей-дебоширов, разрослось до размеров немаленькой армии.
Здесь присутствовали голодранцы всех мастей: от отъявленных головорезов, без лишних раздумий берущих силой то, что им требуется, до тревожно озирающихся потерянных гномов, с малых лет привыкших послушно исполнять всё, что им скажут. Любители выпивки и ответственные главы семейств. Молодые юнцы с едва проклёвывающейся бородкой и деды с седыми редкими волосами. Не хватало только женщин, детей, да совсем уж дряхлеющих стариков.
Хотя на базе Сопротивления представительницы прекрасного пола имелись. Правда, их было немного. Ровно столько, чтобы готовить еду, да перевязать очередного бедолагу, поранившегося во время учений. Ну и удовлетворить похоть особо агрессивных самцов.
Собравшийся на площади народец разбрёлся кто куда, пара гномов даже уселась на колодки, уныло пустующие посреди площади. Восседая на орудии казни двое знакомых беззаботно болтали ногами, обсуждая свои насущные тяготы, словно никакой вооружённой толпы вокруг не было и в помине.
Большинство же гномов теснилось друг к дружке, стоя отдельными кучками и сторонясь новоиспечённых командиров, связываться с коими лишний раз никому не хотелось. Те же, напротив, по-хозяйски смотрели на окружающих, всем своим видом демонстрируя внезапно обретённую власть. То, что власть эта приобретена лишь вследствие чудовищного стечения обстоятельств, «лидеров» ни капли не беспокоило.
Неизвестный философ давно минувшей эпохи сказал:
«Война всё переворачивает с ног на голову. Бразды правления переходят в руки самых жестоких, самых безнравственных и отчаянных. Ничтожества, что при нормальном общественном порядке обитали в самом низу социального дна, оказываются возвышены. Умудрённые же опытом светлые головы летят с плеч.
Общепринятые нормы морали, прививаемые воспитанием правила поведения — забываются, лишь право сильного в почёте и уважении. Тотальное превосходство и торжество необузданных инстинктов над разумом!
Результат сего один и тот же во все времена. Горы трупов и разрушенные судьбы чудом уцелевших ребят.
Через несколько поколений всё повторяется сызнова…».
К несчастью, никто из собравшихся на площади гномов над подобными премудростями никогда не задумывался.
При появлении Дорки в сопровождении эскорта ближайших подручных, народная масса пришла в движение. Гномы подтягивались к эшафоту в центре площади, желая услышать, для чего их согнали сюда будто скот. Некоторые, конечно, уже догадались, что вести их собираются не иначе как на убой. Дюжина гномов попыталась было удрать, воспользовавшись кратковременной сумятицей, но волшебным образом в задних рядах сплошняком оказались те, кто полностью разделял идеологию Сопротивления. Полученные тумаки весьма красноречиво дали понять как неудачливым дезертирам, так и всем остальным о нецелесообразности самоуправства в нынешних обстоятельствах.
Дорки уверенным шагом поднялся на эшафот. Широко расставив ноги и скрестив руки на гордо выпяченной груди, глава народного ополчения обводил собравшихся взглядом, в коем читался вызов всем и каждому.
Отдельные шепотки и переговоры между скучившимися в ожидании речи гномами постепенно затихли. Пару раз кто-то пытался было прокашляться, но тут же смолкал, не иначе как получив тычок в бок.
За лидером Сопротивления высился огромный детина, головы на две выше любого взрослого мужика. Здоровяк безучастно взирал с высоты на толпу, почёсывая коротко стриженную квадратную бороду. Чуть поодаль пристроился крайне упитанный для теперешнего голодного времени гном. Толстяк нервно потирал ладошки и переминался с ноги на ногу, то и дело косясь на тележку, накрытую мешковиной.
Дорки продолжал неподвижно стоять, храня гробовое молчание. Напряжение с каждой минутой усиливалось. Вновь послышался и вновь затих шёпот. Гномы вытягивали шеи, вставали на цыпочки, пытались протолкнуться вперёд в тщетной попытке понять, что происходит. Жирдяй рядом с Дорки уже не просто нервничал, а исходил седьмым потом, с тревогой глядя то на толпу, то на затылок гнома перед собой, забыв даже про свою драгоценную телегу с неведомым содержимым. Переросток увлечённо ковырялся в носу. На всей площади он был единственный, кого совершенно не тревожила ситуация.
Вожак Сопротивления сделал глубокий вдох:
— Чернь!
Звучное и крайне неприятное обращение застало столпившихся гномов врасплох. Дорки выдержал паузу, его взгляд по-прежнему был направлен прямо на лица смутившихся обывателей подземных трущоб:
— Чернь. Так они называют всех нас.
Вздох облегчения вырвался практически одновременно у всех. Лишь Чоппи продолжал жалобно поскуливать, лижа руку полюбившемуся двуногому.
— Безбородого следует раздеть, дабы я смог должным образом осмотреть повреждения. Гмара, отцепись от своего драгоценного тазика и помоги мне!
Теперь, когда худшие ожидания не подтвердились, а Пастырь уверенно взял бразды правления в свои руки, Фомлин устало облокотился на стену, вперив вопросительный взор на виновато опустившего голову Кларка.
— Я не успел… Ничего не смог сделать, — еле слышно промямлил себе под нос прежде всегда бойкий и не привыкший оправдываться ни перед кем юноша. — Его просто вышвырнули из поместья, точно мешок с мусором! Боюсь, на сотрудничество Рыжесруба больше рассчитывать не приходится.
— Хрен с ним, с этим барыгой, прорвёмся! — Пастырь на пару с Гмарой ловко избавили Скалозуба от лишней одежды. — Праотец всемогущий, как же тебя так отделали-то?! — изумился пророк, разглядывая налившиеся по всему телу пострадавшего огромные синяки.
Кларк пуще прежнего налился краской, став похожим на переспелый помидор:
— Мы немного переборщили давеча на тренировке…
— Да вы со своими упражнениями, видать, совсем звезданулись от нечего делать! — сурово принялся отчитывать вконец подавленного гнома пророк. — Нашли время между собой поединки устраивать, соображать-то должны хоть чуть-чуть!
У нас братоубийственная война на носу, понимаешь? Эй, Кларк, ау! Меня там кто-нибудь слышит внутри той малюсенькой головушки?! В такое время, как ныне, нужно не гробить друг дружку, приёмы сраные отрабатывая, а беречь на случай реального столкновения!
Жесть! Так избить своего товарища, никаких врагов, блин, не надо! Обалдеть… Прости Праотец сих глупцов, воистину не ведают, что творят!
Пастырь сокрушённо качал головой, внимательнейшим образом осматривая избитого гнома от макушки до самых пят:
— А ты, Фомлин, куда смотрел? Всё время же наблюдал за их «тренировками». Не мог поумерить пыл трём недоразвитым лоботрясам?
Бойл, прекрасно понимая, кто в этом упоминании является третьим, открыл было рот, намереваясь возразить на выдвинутое супротив него обвинение, но затем передумал. Называть юношу лоботрясом, конечно, было несправедливо, ибо тот пахал каждый божий день с раннего утра до самого отхода ко сну, но насчёт излишнего переусердствования в боевых упражнениях пророк, безусловно, был прав.
Фомлин лишь раздосадовано цокнул языком, а затем развёл руки в стороны, всем видом демонстрируя полную беспомощность в плане возможности вмешаться в тренировочный процесс юных энтузиастов.
— Ладно, что толку одно и то же теперь обмусоливать, — Пастырь и так и этак повертел в руках голову Скалозуба, после чего приоткрыл лежащему гному зрачки, разглядывая нечто ведомое лишь Праотцу. — Переломов я, вроде как, не обнаружил. Ушибов, конечно, что волос в твоей бороде! Но тут попробуй пойми, какие свежие, а каковые «вчерашние наработки».
Гмара, омой раны и наложи прохладную повязку на голову. Смачивать водой из ручья и менять оную каждые полчаса!
Жмона, кончай громыхать своим богатством! Когда очухается, приготовь настойку из порошка змеевика. Да, принеси-ка ещё пустое ведёрко, на всякий случай. Боюсь, когда наш дружочек очнётся, его может слегка мутить и подташнивать.
Остальные пошли вон! Нечего мешаться тут под ногами, займитесь, наконец, хоть чем-то полезным! От ваших сочувственных взглядов он не исцелится по мановению волшебства! Расходимся, расходимся, все свободны!
Гмара, ты долго собираешься причинное место ему начищать? Я сказал промыть раны, а не…
* * *
Скалозуб лежал на боку, закрыв глаза и отстранённо прислушиваясь к размеренному дыханию ослабшего тела. Мыслеобразы вяло сменяли друг дружку, думалось лениво и трудно. Несмотря на практически непроглядную темноту, царившую в комнате с плотно занавешенным окном, лишний раз открывать глаза не хотелось. Постоянная ноющая головная боль хоть и была терпимой, но крайне истощала. Сил едва хватало на то, чтобы выпить воды, да дойти до ведёрка, использовавшегося в качестве нужника.
«Хех, Пастырь как в воду глядел. Воистину император говна в корытце! Ссышься и гадишь то в один сральник, то в другой, будто малый ребёнок. Но прогресс, безусловно, имеется. Срусь не у всех на виду, как в прошлый раз, а в собственной комнате…»
Кроме Гмары, периодически выносившей продукты жизнедеятельности Скалозуба, да Чоппи, свернувшегося клубком у кровати, к пострадавшему гному захаживал только Пастырь. Говорили мало, да и то всегда полушёпотом, за что, несмотря на одиночество и тоску, Скалозуб был весьма благодарен. Свет и шум усиливали беспощадную головную боль, а связывание слов в хоть сколько-нибудь последовательные конструкции требовало неимоверных усилий.
— Лежи спокойно и не суетись, Безбородый, — Пастырь ощупывал голову гнома с таким невозмутимым лицом, что никаких вопросов в целесообразности сего ежедневного ритуала не возникало. — Все живы, все здоровы. Без тебя разберутся. Ещё неделю или две, от тебя толку, один пёс, не больше, чем от младенца. Не разговаривай! Молчи и не о чём не думай, быстрее на поправку пойдёшь.
И опять-таки мудрый старик оказался всецело прав. Время лучший целитель, а молодое тело обладает воистину огромным потенциалом к самовосстановлению.
Первыми стали рассасываться многочисленные ссадины и синяки. Скалозуб прямо физически ощущал прилив сил в как следует отдохнувшем от каждодневных тренировочных нагрузок организме. Хотелось поупражняться, но ходившая ходуном комната по-прежнему ограничивала большую часть активности походом к нужнику и до кровати обратно.
К счастью, головокружение и тошнота с каждым днём донимали уверенно идущего на поправку гнома всё меньше и меньше. И только боль в душе не проходила, а лишь усиливалась, терзая несчастное сердце переживаниями. О прошлом. О настоящем. И о туманном будущем.
Так убегало драгоценное время, которое Дорки и его «воины швободы», в отличие от Скалозуба, использовали на всю катушку.
Глава 12. Восстановление справедливости
Народ всегда будет народом: легковерным, своенравным, слепым и врагом своей настоящей пользы.
Франсуа Фенелон
Лех с крайне озабоченным видом отцедил очередную порцию своей «волшебной настойки». Хотя разжиревший торгаш наотрез отказывался раскрыть секрет сей микстуры, Дорки догадывался, из чего оная состоит. Подобные настои он, будучи помоложе, заливал в себя литрами, нимало не беспокоясь о плачевных последствиях. Ну может, конечно, и не совсем такие настоечки, как выверяемые до капли Лехом, но суть воздействия у них была одинакова.
Отбросить ненужное рассудочное и в полной мере ощутить себя зверем. Почувствовать беззаботность, азарт текущего мгновения, а там хоть сожги Проявленный сущее! Набить морду первому встречному, совокупиться с любой мало-мальски симпатичной особью противоположного пола и хохотать до упаду! Пробудить истинную тёмную сущность, что так старательно скрывается всеми от окружающих и часто даже от себя самого.
«Жалкие притворщики и трусы, упрямо отказывающиеся признать, кто они есть на самом деле. Звери! Вот кто мы все. Похотливые, жаждущие доминировать и пировать. И срать хотевшие на то, что будет завтра».
Ух, как же ненавидел Дорки всех этих лицемеров, призывающих строить долбанное светлое будущее, ущемляя желания здесь и сейчас. Он-то прекрасно знал, как поведут себя эти святоши после очередной кружечки горячительного. Как легко отбросят все свои высокие убеждения и идеалы. Особенно если дело дойдёт до возможности трахнуться с женщиной.
«Бррр, пустословы и наглые лжецы! Есть лишь простые животные потребности, а все пространные философские рассуждения — не более чем жалкие попытки слабаков удовлетворить данные хотелки путём запудривания мозгов окружающим».
— Дорки, кончай изображать мыслительный процесс, у тебя это получается хреново и неубедительно, — Лех смахнул пот со лба. «Жирный ублюдок. Можно подумать, не по капле сцеживал невесть что, а телеги целый день разгружал!» — Всё готово. Пусть «мясо» из передовых отрядов хлебнёт по порции для храбрости. Остальным скажешь, что нальём после дела.
Дорки, я с тобой разговариваю, будь так любезен, обрати свой мечтательный взор в мою сторону. Да что с тобой такое в последние дни?! Тебя, часом, Фомлин не покусал? Охреневаю от этакой глубокой задумчивости!
Как же хотелось врезать по оборзевшей ряхе, визжащей на него с утра до ночи! Держать себя в руках и подчиняться указаниям мерзкого хряка давалось привыкшему руководить бандой гному невероятно тяжело. Но без помощи Леха и его «Покровителя», Дорки никогда не смог бы поднять на бунт такую толпу.
С каждым днём армия бунтовщиков увеличивалась. Скажем честно, половина из них, да какая там половина, подавляющее большинство, — паршивые дристуны, вынужденные отрабатывать похлёбку строевыми учениями. Разбегутся при первой серьёзной угрозе. Иллюзий на сей счёт Дорки никаких не питал. Иного от безвольного мяса ожидать было наивно, глупо и опасно для задуманного Покровителем масштабного плана.
«Хех, а напоить дурманящим настоем любителей халявной хавки и пустить в первых рядах на убой — идея действительно превосходная!»
Тем не менее помимо нахлебников нашлись и другие. В глазах многих ребят Дорки видел неподдельную ярость. Чувство, с которым бывалый гном успел сродниться за долгие годы совместного существования.
Злость на угнетателей, на мразь, что присвоила себе все ресурсы и имеет окружающих без зазрения совести! Что давит таких, как он, не даёт реализоваться, мешает жить счастливо и свободно!
Единомышленники по убеждению, а не от безвыходности, вот кто станет ядром Сопротивления! Вот ради кого он будет и впредь терпеть визг жирной свиньи!
Терпеть, но только до поры и до времени.
— Харэ орать на меня, я тебе не жена! Не видишь, что ли, пытаюсь настроиться и собраться! — оскалился Дорки. — На тебя, Лех, если всё пойдёт по плану, и так успею ещё насмотреться.
— …
— Я сказал закрой рот!!! И так тошно, перед этакой оравой бравую речь нужно толкать... А я ведь не Пастырь, не грёбаный староста и прочий любитель слова подбирать…
По поводу предстоящего выступления необразованный гном и в самом деле волновался едва ли не больше, чем о грядущем кровопролитии.
— Так, ничего взять не забыл… Карта у меня… А в жопу всё, давай начинать! Терпеть не могу ожидание!
Разношёрстная толпа заполонила чуть ли не половину главной площади Квартала, представляя собой зрелище одновременно и жалкое, и пугающее. Сопротивление, ещё пару недель назад состоявшее из горстки презираемых большинством вымогателей-дебоширов, разрослось до размеров немаленькой армии.
Здесь присутствовали голодранцы всех мастей: от отъявленных головорезов, без лишних раздумий берущих силой то, что им требуется, до тревожно озирающихся потерянных гномов, с малых лет привыкших послушно исполнять всё, что им скажут. Любители выпивки и ответственные главы семейств. Молодые юнцы с едва проклёвывающейся бородкой и деды с седыми редкими волосами. Не хватало только женщин, детей, да совсем уж дряхлеющих стариков.
Хотя на базе Сопротивления представительницы прекрасного пола имелись. Правда, их было немного. Ровно столько, чтобы готовить еду, да перевязать очередного бедолагу, поранившегося во время учений. Ну и удовлетворить похоть особо агрессивных самцов.
Собравшийся на площади народец разбрёлся кто куда, пара гномов даже уселась на колодки, уныло пустующие посреди площади. Восседая на орудии казни двое знакомых беззаботно болтали ногами, обсуждая свои насущные тяготы, словно никакой вооружённой толпы вокруг не было и в помине.
Большинство же гномов теснилось друг к дружке, стоя отдельными кучками и сторонясь новоиспечённых командиров, связываться с коими лишний раз никому не хотелось. Те же, напротив, по-хозяйски смотрели на окружающих, всем своим видом демонстрируя внезапно обретённую власть. То, что власть эта приобретена лишь вследствие чудовищного стечения обстоятельств, «лидеров» ни капли не беспокоило.
Неизвестный философ давно минувшей эпохи сказал:
«Война всё переворачивает с ног на голову. Бразды правления переходят в руки самых жестоких, самых безнравственных и отчаянных. Ничтожества, что при нормальном общественном порядке обитали в самом низу социального дна, оказываются возвышены. Умудрённые же опытом светлые головы летят с плеч.
Общепринятые нормы морали, прививаемые воспитанием правила поведения — забываются, лишь право сильного в почёте и уважении. Тотальное превосходство и торжество необузданных инстинктов над разумом!
Результат сего один и тот же во все времена. Горы трупов и разрушенные судьбы чудом уцелевших ребят.
Через несколько поколений всё повторяется сызнова…».
К несчастью, никто из собравшихся на площади гномов над подобными премудростями никогда не задумывался.
При появлении Дорки в сопровождении эскорта ближайших подручных, народная масса пришла в движение. Гномы подтягивались к эшафоту в центре площади, желая услышать, для чего их согнали сюда будто скот. Некоторые, конечно, уже догадались, что вести их собираются не иначе как на убой. Дюжина гномов попыталась было удрать, воспользовавшись кратковременной сумятицей, но волшебным образом в задних рядах сплошняком оказались те, кто полностью разделял идеологию Сопротивления. Полученные тумаки весьма красноречиво дали понять как неудачливым дезертирам, так и всем остальным о нецелесообразности самоуправства в нынешних обстоятельствах.
Дорки уверенным шагом поднялся на эшафот. Широко расставив ноги и скрестив руки на гордо выпяченной груди, глава народного ополчения обводил собравшихся взглядом, в коем читался вызов всем и каждому.
Отдельные шепотки и переговоры между скучившимися в ожидании речи гномами постепенно затихли. Пару раз кто-то пытался было прокашляться, но тут же смолкал, не иначе как получив тычок в бок.
За лидером Сопротивления высился огромный детина, головы на две выше любого взрослого мужика. Здоровяк безучастно взирал с высоты на толпу, почёсывая коротко стриженную квадратную бороду. Чуть поодаль пристроился крайне упитанный для теперешнего голодного времени гном. Толстяк нервно потирал ладошки и переминался с ноги на ногу, то и дело косясь на тележку, накрытую мешковиной.
Дорки продолжал неподвижно стоять, храня гробовое молчание. Напряжение с каждой минутой усиливалось. Вновь послышался и вновь затих шёпот. Гномы вытягивали шеи, вставали на цыпочки, пытались протолкнуться вперёд в тщетной попытке понять, что происходит. Жирдяй рядом с Дорки уже не просто нервничал, а исходил седьмым потом, с тревогой глядя то на толпу, то на затылок гнома перед собой, забыв даже про свою драгоценную телегу с неведомым содержимым. Переросток увлечённо ковырялся в носу. На всей площади он был единственный, кого совершенно не тревожила ситуация.
Вожак Сопротивления сделал глубокий вдох:
— Чернь!
Звучное и крайне неприятное обращение застало столпившихся гномов врасплох. Дорки выдержал паузу, его взгляд по-прежнему был направлен прямо на лица смутившихся обывателей подземных трущоб:
— Чернь. Так они называют всех нас.
