Верный

«Хозяйка, палка, весело! Звездочки падают сверху! Мокрые! Лапам мокро…»
       Я неистово мотаю головой, чтобы вытрясти из нее звериные мысли, и поднимаю взгляд к небу. Снег падает на мою черную, словно уголь, шерсть, оседая мокрыми каплями. Ужасно хочется чихнуть, радостно фыркнуть и отдаться инстинктам.
       Но нельзя.
       Это путь в никуда. Если я потеряю разум, то вместе с ним исчезнет и призрачная надежда когда-нибудь вернуть себе человеческий облик. Моя родная, наверное, будет счастлива, если такое случится. Нет. Она ничего не заметит. Она не знает, что под оболочкой ее пса по кличке Верный скрывается человек.
       И будь я проклят, если позволю ей это узнать.
       Не сейчас. Я еще не придумал, что мне делать. Я еще не придумал, что ей сказать.
       Я еще не готов посмотреть на нее человеческими глазами.
       - Верный! Ты чего там копаешься? – устав ждать, она подходит ближе.
       Чистая, пахнущая соломой, черничным вареньем и пьяным вишневым вином.
       Замерев на миг, я позволяю себе полюбоваться ею и вдохнуть родной запах.
       А буду ли я готов хоть когда-нибудь? Не лучше ли мне остаться таким навсегда?
       Стряхнув наваждение, я торопливо бросаюсь к тому, что зверь внутри меня называет «палкой» — магическому посоху из обработанного дерева рройн. Сжав посох зубами, я бегу обратно, к стоящей на снегу молодой женщине. Я преданно виляю хвостом, тихонько порыкиваю и всеми силами показываю, что счастлив. Раны на моем боку, еще достаточно свежие, доставляют неудобство, но и только. Псу нравится служить, даже голодному и поцарапанному парочкой степных рысей. Огромные кошки дорого продали свои жизни, но шансов победить у них не было. Только не меня.
       Моя родная грустно улыбается и забирает посох. Она видит, что мне больно, но сделать ничего не может. Такая, как она, способна исцелять людей и светлых существ, но уж точно не такого монстра, как я.
       - Что ты здесь нашел? – спрашивает она. Сжав посох обеими руками, она с горечью смотрит на мое изорванное ухо, и зверь, которым я являюсь, недоумевает почему. Ухо мне разорвали несколько месяцев назад, когда на наш экипаж напала банда разбойников. После того как они поближе познакомились со мной, от них мало что осталось. Целого. Но острый клинок одного из них все же меня достал.
       Я взмахиваю хвостом и подаюсь вперед, к женщине, которой служу, но, внезапно обнаружив, что оставляю за собой следы пепла, оскверняющие белоснежную гладь черно-серой грязью, резко останавливаюсь, виновато кошусь в сторону и поджимаю уши.
       Следы пепла — признак слабости. Свидетельство того, что мои раны не такие уж и пустяковые. Боль можно не замечать, притворяясь, будто в ней нет ничего особенного, а вот пепел, в который превращается моя шерсть, не заметить нельзя. Я — пес Бездны, свирепый монстр, пришедший из самых черных глубин Великого Оврага. Такие, как я, служат боевым магам или некромантам, способным подчинить мою ярость себе.
       Моя родная — светлый маг. Простая целительница, у которой нет нужных талантов. Но я служу именно ей. Многих это удивляет. Некоторые считают мою Лорри искусной лгуньей, которая лишь притворяется заурядной светлой, скрывая свой исключительный темный дар.
       Она и сама не знает, как так вышло, что ей в подручные достался жуткий черный пес, а не ворон или белый кот — известные спутники целителей. Она не знает, кто смотрит на нее собачьими глазами. И для меня это еще одна причина не давать зверю брать верх. Я не уверен, что в этом случае Лорри сможет контролировать того, кто останется вместо меня.
       Моя родная тоже замечает следы и хмурится. В глубинах моего сердца вспыхивает страх, что она откажется от меня, и тогда я никогда не смогу искупить свою вину перед ней. И я не могу понять, кому именно принадлежит этот страх: мне или зверю? Зверь не любит быть слабым, и в нем живет вечное ожидание предательства. Он будто ждет, когда хозяйка отвернется от него, прогонит прочь, оставив одного. Я не знаю, откуда пришел этот страх, но я так же, как и зверь, боюсь однажды остаться один.
       Лучше умереть. И в этом зверь со мной согласен.
       - Не переживай, — тем временем моей головы касаются ее руки. Нежные, ласковые… родные. – Мы никому не скажем. Через пару дней тебе станет лучше.
       Я бодаю ее ладони и начинаю кружить вокруг, изо всех сил показывая свою признательность.
       - Ты сам виноват. Зачем надо было затевать игру и красть мой посох?
       Она садится прямо на снег и обнимает меня, зарываясь пальцами в мою черную шерсть.
       В ее взгляде я вижу тоску и желание вернуться в город, где в небольшом домике у Черной Скалы ее ждет пятилетняя девчушка. Ее дочь.
       Наша дочь. От избытка чувств я начинаю поскуливать. Мне тоже тоскливо.
       - Верный! – обнаружив на своих плечах следы слюны, моя хозяйка недовольно качает головой. – Держи себя в руках! Мы же договорились, что ты больше не будешь так делать!
       Я снова виновато смотрю на нее. Она снисходительно треплет меня по холке, не догадываясь, что я виноват не только в том, что испачкан ее плащ.
       Отворачиваю морду, глядя в сторону. Мне горько. За те пять лет, что я служу ей в качестве подручного пса, она ни разу не назвала моего человеческого имени. Ни разу не вспомнила о том, кто является отцом ее дочери.
       Ей плевать на меня-человека.
       Лучше бы она меня ненавидела…
       Ведь ей есть за что меня ненавидеть.
       Снег падает на нас слезами зимы, но на моей шерсти не остается ни единого белого пятна. Псы Бездны – горячие, как печка. Очень полезно, особенно когда работаешь в северных провинциях — застряв на заснеженном тракте всегда будет об кого согреться.
       Моя родная, забыв про пепел и обслюнявленный плащ, тянется ко мне и прижимается всем телом, благодарно впитывая мое тепло.
       - Что бы я делала без тебя, мой Верный, — бормочет она, прикрывая глаза, а я содрогаюсь от ненависти к самому себе.
       Она придумала мне слишком уж неправильную кличку. Знай она правду, я бы носил имя Предатель.
       Привычно замерев, я даю ей согреться. Она бормочет что-то благодарное и закрывает глаза, а перед многим внутренним взором встают картины шестилетней давности.
       Тех времен, когда моя родная Лорри была всего лишь ученицей второго курса, затюканной одноклассниками стипендиаткой из бедной семьи. Тех времен, когда я был самоуверенным старшекурсником, перед которым склоняли головы даже преподаватели, вынужденные терпеть выкрутасы сыночка главного королевского мага.
       Лорри. Мне нравилась эта серая мышка. Независимая и гордая, прячущая за показным высокомерием отчаянную жажду быть признанной каждым, кто смотрит на нее, как на мусор. Я даже подружился с ней, пусть и ради забавы видеть, как она смущенно кусает губы, польщенная вниманием сына самой Ванессы Великолепной, блистающей при королевском дворе и внушающей ужас каждому, кто встает у нее на пути.
       Да. Мы дружили. Лорри не питала никаких иллюзий по моему поводу и вела себя рядом со мной скромно, по-деловому. Я же, пресыщенный всеобщим поклонением, наслаждался этим показным равнодушием. Мне нравилось пытаться ее смутить. И мне нравилось, когда у меня ничего не получалось — Лорри умела давать сдачи. Мы упивались нашими словесными дуэлями, филигранно лавируя на грани между дружеской перепалкой и взаимными оскорблениями.
       Рядом с ней я был просто Россом, блестящим студентом и одаренным магом, а не сыном Ванессы Великолепной, с которым нужно держать ухо остро, если не хочешь заработать себе проблем.
       Иногда нужно побыть просто собой, и Лорри давала мне эту возможность.
       Пожалуй, если бы все шло так и дальше, я бы выпустился и быстро забыл об этих легких отношениях, не заходивших дальше совместного посещения библиотеки или утренних посиделок в студенческой столовой.
       Я был уверен, что так и будет. Лорри наверняка тоже думала так.
       Но судьба распорядилась по-другому. Именно судьба. Потому что иначе назвать произошедшее в тот роковой день я не могу.
       Стоял разгар весны: то время, когда на деревьях уже набухают почки, а солнце, осмелев, начинает пригревать по-настоящему, заставляя снимать зимние плащи. До моего выпуска оставались считаные месяцы — самая пора готовиться к экзаменам, не вылезая из библиотеки. Но в тот день я дал себе волю. В конце концов, мне стукнуло двадцать два.
       Несмотря на все старания комендантов, с самого утра мужское общежитие возбужденно жужжало, предвкушая веселую гулянку, которой никто не сможет помешать. Я обычно старался не пользоваться именем своей матери, но тогда мне так хотелось хорошенько отпраздновать и расслабиться перед началом нудной зубрежки, что я пустил в ход все способы. Вечером вино полилось рекой, я принимал подарки и поздравления, а все условности и запреты были забыты до лучших времен.
       Голова кружилась от вседозволенности и ощущения, что мне все по плечу, а всеобщее обожание, как мне тогда казалось — вполне заслуженное — пьянило намного сильней, чем содержимое бокалов. Я чувствовал себя королем этой жизни. Улыбка не сходила с моих губ, а в душе разливалось всеобъемлющее ощущение счастья.
       Да. В тот день я был счастлив.
       В последний раз.
       Потому что в один прекрасный момент отравленный алкоголем разум перестал различать черное и белое, стерев все границы между светом и тьмой, добром и злом, а в голове билась одна только мысль: «Никто не смеет сомневаться во мне».
       К сожалению, подобные мысли посетили не только меня, но и моих друзей, таких же счастливых и таких же пьяных. Сначала мы просто невинно мерились магическими силами, спалив шторы в доброй половине комнат. Потом подбивали друг друга на то, чтобы сделать дверь в кабинете ректора прозрачной. Я не помню того момента, как к нашей веселой компании присоединились девушки, но именно тогда все окончательно пошло наперекосяк.
       Столько лет прошло, но я до сих пор так и не вспомнил, с чего начался тот спор, и как он довел меня до того, что я оказался в женском общежитии на пороге комнаты Лорри. Единственное, что осталось в моей памяти – это ее ясные глаза, в которых плещутся жалость и отвращение к пьяному идиоту. Последнее, что я помню из того вечера – это досаду, потому что какая-то второкурсница смеет смотреть на меня свысока.
       Следующим утром я проснулся почему-то дома, а не в общежитии. Возле кровати лежала бумага с приказом о моем отчислении, а пришедшая чуть позже матушка рассказала, за что же меня так наказали.
       Я пришел в ужас от того, что сотворил с Лорри, но ничего изменить было нельзя. Оставалось только принять последствия.
       Я был готов жениться на ней, но все мои письма она возвращала нераспечатанными, а доступа в академию у меня больше не было. Моя мать не стала помогать мне в моих попытках хоть что-то исправить.
       Пожалуй, она была разочарована тем, что ее сын оказался способен на такое.
       Шли месяцы, но я не сдавался. Я был уверен, что однажды она сдастся. Но мне не дали добиться своего.
       Потому что спустя почти полгода после той ночи случилось нечто еще более ужасное.
       Мои оставшиеся в академии друзья, обозленные тем, что какая-то безродная посмела встать против такого, как я, однажды подкараулили мою родную и избили до полусмерти. Пожалуй, только чудо позволило Лорри дожить до того момента, когда матушка притащила ее в наше поместье.
       Я никогда не забуду тот момент, когда увидел ее. Израненная, избитая, она едва дышала. Сознание покинуло ее, а жизнь едва теплилась в искалеченном теле.
       Нет.
       Не так.
       Две жизни.
       Вместе с Лорри на той кровати умирал наш ребенок. Я помню, с каким ужасом и отчаянием я смотрел на ее небольшой животик, как заламывал руки и чувствовал слезы на своих щеках. Моих знаний вполне хватало, чтобы понимать, что надежды нет.
       Я сжимал ее холодную руку, отсчитывая последние удары ее сердца, вглядывался в ее черты и понимал, что во всех ее бедах виноват только я. Не будь меня на этом свете, Лорри никогда бы не попала в беду. Это я захотел сблизиться с этой девушкой. Это я перешел все немыслимые границы полгода назад, и это мои друзья сотворили с ней этот чудовищный акт «возмездия».
       Во всем был виноват лишь я.
       И сжимая безжизненную руку Лорри, я проклинал себя раз за разом, искренне желая себе исчезнуть, пропасть навсегда, стать тенью, дымкой воспоминания…
       И в тот момент, когда ее сердце остановилось, мое желание исполнилось.
       Я исчез.
       Когда я впервые открыл свои собачьи глаза, возле меня сидела заплаканная матушка. Она сообщила мне, что я каким-то образом отдал Лорри и своему ребенку большую часть своей жизненной силы и пал жертвой собственного проклятия, превратившись в пса Бездны.
       Я действительно проклял сам себя. Исчез. Превратился в существо, чья кровь — это пепел. И никто, даже моя матушка, не знал, как вернуть мне человеческий облик.
       В тот день моя родная Лорри стала личной ученицей Ванессы Великолепной. Матушка объявила всем, что после долгих месяцев взаперти я повредился умом, и никому впредь не стоит иметь со мной встреч.
       Официально я до сих пор живу в закрытом для посещений крыле родового поместья.
       Многие годы я неотлучно следую за Лорри, но за все это время ни разу она не поинтересовалась моей судьбой. Ни разу она не упомянула мое имя.
       А теперь, когда по приказу короля она оказалась на северных границах, у нее нет даже повода вспоминать обо мне. Только о нашей дочери, живущей с ее матерью. Только ее имя она шепчет во сне. Только ее имя она повторяет наяву.
       Майли. Мою дочь зовут Майли.
       А я для нее просто Верный.
       - Хватит рассиживаться. Если не поторопимся, не успеем вернуться в деревню до темноты, — моя родная снова ласково гладит меня, собирая остатки пепла, а потом берет посох и поднимается на ноги.
       Я послушно бреду следом за ней. Я больше не хочу вспоминать те времена, когда был человеком. Я проклят самим собой. И у меня нет надежды вернуться. Зачем же травить себе душу?
       Мы с Лорри идем по заснеженной пустоши, и лишь свист ветра нарушает тишину этого безмолвного места. Плащ моей родной стал тяжелым от снега, его подол заледенел, а посох, на который она время от времени опирается, кажется покрытым прозрачной коркой.
       Сумерки настигают нас на полпути, а когда видимым остаются лишь огни деревни, до которой еще полчаса пути, моя родная останавливается.
       Озадаченный, я сажусь подле нее, не понимая, почему мы не идем дальше. До моего обоняния доносится ее запах: солома, черничное варенье и вишневое вино. Она стоит неподвижно, будто вылепленная из гипса статуя. Я беспокоюсь: начинаю нервно бить хвостом, а потом и вовсе хожу вокруг нее по кругу, жалко скуля от ощущения надвигающейся неизбежности.
       Мне страшно, и я сам не понимаю, почему. Кроме нее и меня, здесь никого нет: годы ее учебы и последующих странствий подарили мне опыт распознавать опасность.
       Я не чую ничего страшного, но моя шерсть встает дыбом от ужаса.
       Из моего горла вырывается жалкий всхлип. Я наверняка сейчас оставляю целые горсти пепла.
       - Утром староста сказал, что моя работа окончена, — странным голосом сообщает моя родная. – Завтра прибудет карета, которая заберет нас с тобой в столицу.
       Я рад. Конечно, я рад! Я увижу свою маленькую шмакодявку, которая будет пыхтеть, забираясь мне на спину, а потом издавать победный клич каждый раз, когда мы пронесемся мимо какого-нибудь прохожего. Псы Бездны обычно злы и жестоки даже к детям, но я исключение.
       - Я собираюсь подать прошение о переводе в столичную лечебницу, — продолжает Лорри, и моя радость превращается в глухую тоску.