Глава 1
Шрам — это память тела, насильственно вшитая в плоть. Моё тело было одной сплошной памятью, квинтэссенцией боли и отторжения, записанной на коже уродливыми стежками моего создателя. Но что такое память, как не узор? А любой узор можно переписать, забить более совершенным изображением. Именно этим я и занимаюсь вот уже два столетия.
Меня зовут Виктор Франкенштейн. Я ношу имя того, кто меня сотворил и возненавидел. Это моя первая и самая горькая татуировка — клеймо чужого имени. А это — мой салон в сердце Петербурга, где я наношу клейма другим. Добро пожаловать в «Лабораторию».
Сегодня клиент — молодой человек с ясными, ничем не отмеченными глазами и кожей цвета слоновой кости. Он хочет набить имя девушки, с которой встретился месяц назад.
— Уверены? — мой голос, низкий, бархатный, с идеально выверенным тембром, поставленный лучшими мастерами сцены, рождает доверие. — Имя — это не просто слово. Оно привязывает. Вы готовы носить его на себе вечно?
Он смеётся, не понимая, что я говорю без тени иронии. Вечность — для него абстракция. Для меня же она измеряется в белых ночах над головой, в вечной мерзлоте под ногами и в бесчисленных узорах, что я вбил в свою плоть.
Я помню тот день, когда решил не сжигать себя на костре посреди арктических льдов. Пламя пожирало поленья, а я смотрел на своё отражение в воде от растаявшего снега — чудовище, созданное из частей других людей. Но в тот миг я впервые увидел не уродство, а холст. Грубый, испещрённый шрамами-швами, заплатками, но холст, ждущий своего мастера. И этим мастером буду я сам. Я выбрал жизнь. Жизнь среди белого льда, снега, бескрайних просторов Сибири, где человек — лишь случайная точка на чистом листе мира.
Там, среди охотников и старателей, чьи души были столь же изрезаны жизнью, как и моё тело, я научился ценить суть, а не оболочку. Они видели во мне не монстра — а силу, которая помогала тащить нарты сутки напролёт, верную руку, которая вытягивала их из полыньи, и слово, которое крепче стали. Я разбогател. Построил дом. Научился всему, чему мог научиться человек: читал Гомера и Канта, водил кистью по холсту, высекал из мрамора форму. Но моей главной любовью стала графика. Чёрная тушь на белой бумаге. Абсолютная чистота, нарушаемая лишь совершенным, выверенным до миллиметра штрихом. Это была красота, которой я был лишён.
И тогда я понял. Моё тело — это мой первый и самый главный холст. Я изучил медицину, анатомию, древние техники татуировок японцев, айнов и полинезийцев. Иглой и пигментом я начал превращать шрамы в ветви сакуры, в переплетения кельтских узлов, в лики архангелов. Каждый стежок Виктора-создателя монстра я погребал под стежком Виктора-художника. Я не скрывал уродство — я трансформировал его. Я превратил память о боли в историю преодоления. Моё тело стало живой галереей, завораживающей и пугающей живой скульптурой.
— Держитесь, — говорю я юноше, и жужжание машинки заполняет тишину салона. — Первый штрих — самый важный. Он задаёт ритм всей будущей боли.
Я смотрю на его чистую кожу, и во рту возникает привкус горечи. Они, эти прекрасные, божественно сложенные создания, рождённые, а не сшитые, так легко уродуют свой безупречный холст. Из желания быть как все. От скуки. От пустого желания что-то доказать себе. Чтобы залечить душевную рану, они наносят рану физическую, наивно веря, что внешний символ изменит внутреннее содержание.
Они не правы. Татуировка — это не лекарство. Это память. Она замораживает состояние души, в котором ты находился. Ненависть, набитая в порыве ярости, будет отравлять тебя годами. Легкомысленная прихоть станет вечным упрёком. Но символ, выбранный на пике осознанности, выстраданный, станет оберегом. Напоминанием о том, кем ты был и кем ты должен быть.
Я закончил. Имя девушки теперь навечно вписано в кожу юноши. Он доволен, рассматривает работу в зеркало. Он не чувствует магии, что исходит от свежей татуировки. Он не видит, как тонкие нити судьбы потянулись от этого имени к его душе.
А я чувствую. Я всё чувствую.
Эта моя последняя татуировка. На завтра назначена операция. Последняя операция Виктора Франкенштейна. Современные технологии сделают то, о чём я всегда мечтал. Полная пересадка кожи. Я стану чистым, нетронутым холстом, на котором напишу новую жизнь.
Мои татуировки, моя история, моё искусство, чужое имя, ставшее моим, — всё будет снято, как перчатки, и предано огню. Я надену новую кожу. Совершенную в своей чистоте.
Люди идут на всё, чтобы обрести уникальность, покрыть себя узорами. Я же, наконец, стану чистым листом. Потому что нет ничего прекраснее, ничего более идеального, чем девственная белизна чистой кожи.
Я погасил свет в салоне. Завтра жизнь начнётся с чистого листа, и он навсегда останется идеально чистым. Я это заслужил.
