ЕЛИЗАВЕТА МИХАЙЛОВА
ЭММА (эрофанфик по роману Джейн Остин), 18+
Мистер Вудхаус, как водится, сокрушался и причитал, но ничто не могло омрачить приподнятого настроения новобрачных. Они вместе, их ждут две недели наедине, они поедут в свадебное путешествие на море!
Фуршет в Хартфилде, последняя порция радостных поздравлений и пожеланий, и вот карета уносит молодоженов к приморскому Брайтону. Для Эммы — впервые в жизни, она никогда не была на море. В дороге они пробудут полтора дня. В Смоллфилде, преодолев примерно треть пути, заночуют. С утра снова отправятся в путь, чтобы к вечеру прибыть к месту назначения. Две кареты, одна для счастливых супругов, вторая — для камердинера с горничной и багажа.
Машут родственникам и друзьям, оставшимся в Хартфилде, на прощание, потом еще долго глядят вслед, пока имение не скрывается за поворотом.
Несколько минут тишины. Мистер Найтли снимает цилиндр и перчатки, кладет на сидение, расстегивает пуговицы жилета. Откидывается на спинку и смотрит на жену влюбленно-зачарованно, не может налюбоваться своим сокровищем, алмазом, который еще надлежит огранить, чтобы превратить в сияющий бриллиант. Эмма следует его примеру, снимает шляпку и перчатки. Но мысли ее о другом, и она не в силах долго сдерживать свои эмоции:
— Поверить не могу: неужели мы муж и жена и мы едем на море! Ах, море, какое оно? Я только на картинах видела и читала в книжках…
— Ты неподражаема, милая моя Эмма! Ты только вышла замуж и думаешь о море, а не о муже. Мне впору начать ревновать.
— О, вы верны себе, мистер Найтли, всё поучаете меня…
— Мистер Найтли? Я для тебя всё еще мистер Найтли? — притворно строго спрашивает собеседник.
— Джордж, — тихо говорит Эмма, с интересом перекатывая звуки на языке.
— Скажи еще: мне так нравится, как ты произносишь мое имя, — полушепотом просит он.
— Джордж, Джордж, Джордж, — пробует Эмма с разными интонациями, вызывая довольную улыбку на устах мужа.
Потом он бросает лукавый взгляд и спрашивает:
— Так ты, душенька моя, настаиваешь, что море тебя интересует, волнует, воодушевляет больше, чем Джордж?
— С Джорджем я знакома давно и хорошо, а вот море… — мечтательно и не без желания подразнить отвечает Эмма.
— Точно ли, ты хорошо знакома с Джорджем? — говорит мистер Найтли и пересаживается на сидение к Эмме.
Они гораздо ближе, чем когда-либо им было разрешено этикетом. Впрочем, им не впервой нарушать строгие правила хорошего тона. Когда мистер Найтли вздумал утешать Эмму из-за предполагаемого вероломства Фрэнка Черчилля, он на правах свойственника позволил себе приобнять ее. А после объявления помолвки они нередко уединялись в библиотеке, оранжерее или парке, чтобы одарить друг друга нежными поцелуями. А теперь они вовсе муж и жена, и… И вот это непроизнесенное обстоятельство вкупе с близостью Джорджа Найтли и его странным вопросом взволновало Эмму сверх меры. Ох, леди даже не должны думать о таком, но… Как не думать, если всё произойдет сегодня ночью в гостинице, всего-то через несколько часов? И любопытно, и желанно, и страшновато, чего уж лукавить. Ох! Как не думать, если он так близко, и кажется, она чувствует жар его тела через все эти одежды, и этот жар охватывает и ее тоже? И душно, и вязко, и всё так странно… Но она продолжает игру, повернувшись к мужу и глядя на него из-под полуопущенных ресниц:
— Разумеется, хорошо. Очень хорошо.
А его губы так близко, и так хочется их поцеловать, она знает, как сладко целовать эти строгие губы.
Одна его рука ложится ей на спину, а другая — на колено, прикрытое плотной тканью дорожного платья. У него такие сильные руки, ей так нравится их ощущать на своем теле. После помолвки он стал касаться ее больше. Ничего пошлого или вульгарного, но ей приятно было вспомнить, как его рука лежала на ее талии, или спине, или плече, как его пальцы — без перчаток — перебирали ее пальцы (без перчаток тоже) или играли ее локонами, как его губы едва ощутимо касались кожи за ушком, шеи или затылка, как он будто вдыхал ее запах и наслаждался им. Но колено… Мистер Найтли никогда раньше не позволял себе прикоснуться к ней ниже талии. А сегодня взял и позволил, но ее это ничуть не фраппировало.
Но как же хочется его поцеловать! И Эмма не может удержаться, делает движение вперед, срывая мимолетный поцелуй с его губ.
Он глухо шепчет:
— Сегодня ты узнаешь его с другой, неизвестной тебе, стороны.
Отчего-то начинает тянуть живот, когда она слышит эти слова. Задыхаясь от наплыва невероятных эмоций, она спрашивает:
— Мне понравится эта сторона?
Он медлит немного с ответом, а потом уверяет:
— Да, понравится, обещаю.
И приникает к ее губам с поцелуем. О, так они еще не целовались! Она и не знала, что так можно: раздвинуть губы, проникнуть языком в рот, целовать жадно и горячо. Но как же сладко! Она плавится от его поцелуев, теряет голову. И только когда они разорвали поцелуй, она заметила, что вторая его рука проникла под подол ее платья и гладит шелковый чулок. У самых подвязок, сдвинув вверх ткань панталон!
— Мистер Найтли, что вы себе позволяете! — с деланным возмущением восклицает Эмма. — Это в высшей степени неприлично! — а в глазах ее играют задорные огоньки и губы дрожат от едва сдерживаемой улыбки.
— Мистер Найтли никогда бы не позволил себе подобного, но Джордж, он другой… — голос чуть хрипит, а горячий взгляд гипнотизирует.
Пальцы движутся дальше — под панталоны, касаются обнаженной кожи за кромкой чулка. Эмма перехватывает руку Найтли, накрывает своей, не зная, что делать — продолжить эту чувственную игру, такую волнующую, но совсем незнакомую, или воззвать к соблюдению приличий? Но зачем? К чему теперь приличия? Теперь всё можно. Вот только она очень приблизительно понимала, что значит это «всё». Замужние родственницы и подруги просветить не предлагали, но она и сама не настаивала, полагая, что они с мистером Найтли отлично разберутся и без чьих-либо наставлений. Но раз так, раз так… то сейчас надо просто довериться мужу и всё. Хоть бы он не воспринял ее давешний жест как отказ!
— Джордж — большой проказник, как я погляжу, — игриво говорит Эмма, ослабив нажим на руку мужа, так что тот мог беспрепятственно продолжить исследование новых областей.
— Еще какой!
Мистер Найтли спешит воспользоваться дарованным ему соизволением и шаловливые пальцы приходят в движение. Они пока довольствуются лишь небольшим участком кожи чуть выше колена и не стремятся дальше. Но… Ах, как же приятны эти простые касания! Какое «приятны»? Они волшебны! И каждое отзывается медовым томлением в груди и в животе. Эмма восторженно выдыхает. То ли Джордж (да, теперь уже точно Джордж, а не мистер Найтли) знает какое-то тайное искусство сладостных прикосновений, то ли кожа здесь и вправду удивительно чувствительна и отзывчива на ласку, а Эмма и не догадывалась никогда раньше.
Прикрывает глаза, расслабляется, позволяя ласкать себя. Проходит несколько восхитительных минут. Если Джордж и нарушил некие условные границы допустимого, но не слишком, чтобы Эмма возмутилась, но достаточно, чтобы распалить в ней желание — жажду телесной близости, которую она не знала прежде.
Мужчина склоняется к ушку, целует изящную раковинку и нежную кожу за ней, чуть прикусывает мочку, срывая с губ любимой судорожный стон.
— Ты же хочешь большего? — искушающе шепчет, и его горячее дыхание обжигает нестерпимо.
— Да… — красноречие Эммы иссякло, даже это короткое слово дается с трудом.
И тут происходит нечто невероятное, немыслимое. Найтли одной рукой подхватывает Эмму, другой приподнимая ворох ее юбок, а потом усаживает к себе на колени. Ошеломленная, Эмма плохо держит равновесие (или это виноват ухаб под колесами кареты?) и спиной невольно ложится на грудь мужа. Боже, какое непристойное положение! Но мозг Эммы по-прежнему отуманен страстью, а тело еще помнит отголоски неги, и потому она не сопротивляется, не может, не хочет.
Но это еще не всё. Найтли быстрым и уверенным движением ноги раздвигает сомкнутые колени Эммы. И хотя ей ничего не видно из-за пышного облака нижних юбок, она не может не понимать, насколько всё это неприлично — там же разрез в панталонах, всё нараспашку. Боже милосердный, как же стыдно! Кажется, что если закрыть глаза и отрешиться от происходящего, будет не так стыдно. Утешает отчасти еще и то, что мистеру Найтли тоже ничего такого не видно всё по той же причине. Опять он мистер Найтли… Сложно отделаться от мысли, что этот в высшей степени благородный и порядочный джентльмен способен на такое. Ну и леди, конечно, не следовало бы млеть и с замершим от восторга сердцем ждать продолжения упоительных ласк. Но она не в силах прервать это таинство, она жаждет посвящения. Вот только как они будут после всего смотреть друг другу в глаза? Но это потом, а сейчас…
О, да, все-таки он делает это! Рука его проникает между двух половинок ее штанишек, и касается нежной кожи бедер. Эмма безвольно всхлипывает: душа опустошена слишком противоречивыми эмоциями. Это поистине адское зелье из жгучего стыда и наслаждения, робости и смелости, страха и вожделения. Как же быть? Остановить его или довериться? О каком решении она будет сожалеть? Заранее не узнать… Но она не шелохнется, нетерпеливо ожидая каждого нового прикосновения: где, как и какую грань удовольствия оно ей откроет.
Не чересчур ли она безропотна и податлива? Есть же предел и у послушания жены перед мужем. Не слишком ли развратными вещами они сейчас занимаются? Эх, почему она не проявила извинительного любопытства в свое время (да хотя бы сегодня утром!) и не выпытала у сестры, миссис Уэстон или Гарриет, чем обыкновенно занимаются супруги в спальне? Но Эмме так хорошо и приятно, и блаженная нега исподволь наполняет всё ее существо, что ей становится вскоре безразлично, насколько приемлемо с точки приличий то, что делает муж. В конце концов, если им обоим хорошо от этого, то какое дело до мнения других? Они же не будут никого посвящать в свои маленькие сладкие секреты…
Эмма постоянно балансирует между стыдливостью и наслаждением, условностями и своим живым чувством к мужу. Каждая его смелая ласка возносит Эмму к новому уровню удовольствия и она же ввергает ее в бездну мучительных сомнений, однако доверие, любовь и здоровый эгоизм всякий раз одерживают верх.
Она предчувствовала, она знала, что так и будет: его рука наконец ложится на курчавый холмик, гладит его, потом пальцы бережно проникают дальше. Это чересчур!
— Нет, — протестует Эмма и пытается свести колени, подняться.
Но Найтли не пускает ее, удерживает крепко, не позволяя сжать ноги.
— Ш-ш-ш, — увещевает он ее, — ты всё это время была такой смелой девочкой, и я восхищался твоей храбростью… Ну, чего же ты испугалась сейчас?
Его ласковый голос заодно с чарующими поцелуями в шею и в губы гасит робкое сопротивление, заставляет исчезнуть все колебания, приободряет, настоятельно зовет погрузиться в омут сладострастия вместе с обладателем этого, самого любимого, голоса на свете. И Эмма снова покорна и послушна.
Что это было?! Вскрик (больше, впрочем, от неожиданности), дрожь по всему телу. Как маленький разряд молнии. А Джордж всего лишь пробрался пальцами между складочек. Что же там такое необыкновенное?..
Опять!
— А-а-а, — протяжный стон потрясенной Эммы.
Всё, что было до и казалось верхом блаженства, меркнет перед этим пронзительным ощущением. О, прочь все сомнения, теперь-то она точно пойдет до конца.
— Т-с-с-с, милая, всё хорошо, — успокаивает Джордж. — Всё хорошо…
Как он может быть так хладнокровен? Она вся изнемогает, а он…
Но Эмма не успевает обидеться, потому что очередное движение его пальцев «там» оборачивается чем-то невыносимо приятным, невозможно сладким, совершенно нестерпимым. Напуганная Эмма торопливо лепечет:
— Хватит! Я не могу…
Но Джордж продолжает. Изогнувшись дугой в пароксизме наслаждения, Эмма сводит бедра, сжимает с силой, благо никто больше их не удерживает.
Ослепительные секунды, пока первый в жизни Эммы оргазм горячими волнами прокатывается по всему телу, наполняя негой каждую клеточку ее существа.
— Потише, ты руку мне так сломаешь, — осмеливается подать голос Джордж минуту или две спустя.
Эмма ослабляет нажим, но он не спешит убирать руку.
— Что это было? Это вообще нормально? — спрашивает ошеломленная и встревоженная Эмма.
— Тебе понравилось, милая? — отвечает вопросом на вопрос Найтли и покрывает поцелуями шею Эммы.
— Это… было так… необыкновенно… — с трудом подбирает слова Эмма, хотя совершенно не уверена, что сумела найти самые нужные и точные, но пусть хоть восторженный тон скажет о ее настоящих эмоциях.
— Ты хотела бы еще испытать это?
— Да! — не успевая задуматься, спешит уверить она мужа.
Тот лукаво улыбается, и пальцы его начинают снова двигаться.
— Нет! — протестует Эмма. — Не сейчас…
— Как скажешь, милая, — говорит Джордж и аккуратно убирает руку из горячего межножья.
Неловкое (или напротив — ловкое?) движение заставляет упасть приподнятые и скомканные юбки и прикрыть наготу Эммы.
Но что он делает? Он подносит блестящие от женской влаги пальцы ко рту и вызывающе облизывает их один за другим, пристально глядя прямо в глаза Эммы. От этого взгляда и от этого развратного жеста ноет живот, сильно ноет, лишая возможности мыслить трезво. Благоразумие леди куда-то бесследно исчезает, остаются только незнакомые, но повелительные инстинкты:
— Я тоже хочу… попробовать… — глухо произносит Эмма.
Он протягивает руку, она слизывает с нее собственные соки.
— Соленое, — обескуражена, даже чуть разочарована.
— Вкусное, — не соглашается Джордж.
Однако у уже немного пришедшей в чувство Эммы пробуждается ученый интерес:
— Но скажи, почему «там», — красноречивый взгляд на юбки в полном беспорядке, — так влажно?
Наверно, непростой вопрос, ответить надо убедительно и не нарушить магию момента. Джордж медлит, а потом проникновенно произносит:
— Потому что ты любишь меня, ждешь, готова принять…
Довольно туманное объяснение, и всё же пазл потихоньку складывается в голове Эммы, хотя еще много недостающих элементов.
— А как ты любишь меня и ждешь? — продолжает она заполнять лакуны.
Джордж бережно ссаживает ее с колен на сидение кареты, обитое малиновым бархатом, скидывает с плеч своих сюртук. Потом берет тонкую бледную руку жены и кладет к себе на, хм, бриджи, на их верхнюю часть. Ой-ой-ой! Как же это в высшей мере неприлично! Хотя… после того, что было, и с учетом того, что будет…
— Вот как, — шепчет он, обдавая жаром дыхания и без того раскрасневшуюся щечку любимой, и прижимает ее руку к своему паху плотнее.
Ой! Что это настолько твердое у него в штанах? Как камень! Смутная догадка посещает Эмму, но ей этого мало. Нестерпимо желание знать больше, знать всё. Ответы так близко, а тот, кто ими владеет, будет только рад (правда ведь?) удовлетворить ее интерес. Неожиданно посещает неприятно-опасная мысль: отчего ж он такой грамотный и умелый? Но пока не до нее.
— Я хочу увидеть, — тихо и неуверенно говорит Эмма.
Он словно ждал этих слов, потому что его пальцы тут же принимаются за дело и ловко расстегивают немногочисленные пуговицы. Эмма не знает, смотреть ей или не смотреть, закрыть глаза, вовсе отвернуться… Это ведь приличествовало бы леди? Но она не шевелится и не отводит взгляда.
ЭММА (эрофанфик по роману Джейн Остин), 18+
Глава 1. В карете
Мистер Вудхаус, как водится, сокрушался и причитал, но ничто не могло омрачить приподнятого настроения новобрачных. Они вместе, их ждут две недели наедине, они поедут в свадебное путешествие на море!
Фуршет в Хартфилде, последняя порция радостных поздравлений и пожеланий, и вот карета уносит молодоженов к приморскому Брайтону. Для Эммы — впервые в жизни, она никогда не была на море. В дороге они пробудут полтора дня. В Смоллфилде, преодолев примерно треть пути, заночуют. С утра снова отправятся в путь, чтобы к вечеру прибыть к месту назначения. Две кареты, одна для счастливых супругов, вторая — для камердинера с горничной и багажа.
Машут родственникам и друзьям, оставшимся в Хартфилде, на прощание, потом еще долго глядят вслед, пока имение не скрывается за поворотом.
Несколько минут тишины. Мистер Найтли снимает цилиндр и перчатки, кладет на сидение, расстегивает пуговицы жилета. Откидывается на спинку и смотрит на жену влюбленно-зачарованно, не может налюбоваться своим сокровищем, алмазом, который еще надлежит огранить, чтобы превратить в сияющий бриллиант. Эмма следует его примеру, снимает шляпку и перчатки. Но мысли ее о другом, и она не в силах долго сдерживать свои эмоции:
— Поверить не могу: неужели мы муж и жена и мы едем на море! Ах, море, какое оно? Я только на картинах видела и читала в книжках…
— Ты неподражаема, милая моя Эмма! Ты только вышла замуж и думаешь о море, а не о муже. Мне впору начать ревновать.
— О, вы верны себе, мистер Найтли, всё поучаете меня…
— Мистер Найтли? Я для тебя всё еще мистер Найтли? — притворно строго спрашивает собеседник.
— Джордж, — тихо говорит Эмма, с интересом перекатывая звуки на языке.
— Скажи еще: мне так нравится, как ты произносишь мое имя, — полушепотом просит он.
— Джордж, Джордж, Джордж, — пробует Эмма с разными интонациями, вызывая довольную улыбку на устах мужа.
Потом он бросает лукавый взгляд и спрашивает:
— Так ты, душенька моя, настаиваешь, что море тебя интересует, волнует, воодушевляет больше, чем Джордж?
— С Джорджем я знакома давно и хорошо, а вот море… — мечтательно и не без желания подразнить отвечает Эмма.
— Точно ли, ты хорошо знакома с Джорджем? — говорит мистер Найтли и пересаживается на сидение к Эмме.
Они гораздо ближе, чем когда-либо им было разрешено этикетом. Впрочем, им не впервой нарушать строгие правила хорошего тона. Когда мистер Найтли вздумал утешать Эмму из-за предполагаемого вероломства Фрэнка Черчилля, он на правах свойственника позволил себе приобнять ее. А после объявления помолвки они нередко уединялись в библиотеке, оранжерее или парке, чтобы одарить друг друга нежными поцелуями. А теперь они вовсе муж и жена, и… И вот это непроизнесенное обстоятельство вкупе с близостью Джорджа Найтли и его странным вопросом взволновало Эмму сверх меры. Ох, леди даже не должны думать о таком, но… Как не думать, если всё произойдет сегодня ночью в гостинице, всего-то через несколько часов? И любопытно, и желанно, и страшновато, чего уж лукавить. Ох! Как не думать, если он так близко, и кажется, она чувствует жар его тела через все эти одежды, и этот жар охватывает и ее тоже? И душно, и вязко, и всё так странно… Но она продолжает игру, повернувшись к мужу и глядя на него из-под полуопущенных ресниц:
— Разумеется, хорошо. Очень хорошо.
А его губы так близко, и так хочется их поцеловать, она знает, как сладко целовать эти строгие губы.
Одна его рука ложится ей на спину, а другая — на колено, прикрытое плотной тканью дорожного платья. У него такие сильные руки, ей так нравится их ощущать на своем теле. После помолвки он стал касаться ее больше. Ничего пошлого или вульгарного, но ей приятно было вспомнить, как его рука лежала на ее талии, или спине, или плече, как его пальцы — без перчаток — перебирали ее пальцы (без перчаток тоже) или играли ее локонами, как его губы едва ощутимо касались кожи за ушком, шеи или затылка, как он будто вдыхал ее запах и наслаждался им. Но колено… Мистер Найтли никогда раньше не позволял себе прикоснуться к ней ниже талии. А сегодня взял и позволил, но ее это ничуть не фраппировало.
Но как же хочется его поцеловать! И Эмма не может удержаться, делает движение вперед, срывая мимолетный поцелуй с его губ.
Он глухо шепчет:
— Сегодня ты узнаешь его с другой, неизвестной тебе, стороны.
Отчего-то начинает тянуть живот, когда она слышит эти слова. Задыхаясь от наплыва невероятных эмоций, она спрашивает:
— Мне понравится эта сторона?
Он медлит немного с ответом, а потом уверяет:
— Да, понравится, обещаю.
И приникает к ее губам с поцелуем. О, так они еще не целовались! Она и не знала, что так можно: раздвинуть губы, проникнуть языком в рот, целовать жадно и горячо. Но как же сладко! Она плавится от его поцелуев, теряет голову. И только когда они разорвали поцелуй, она заметила, что вторая его рука проникла под подол ее платья и гладит шелковый чулок. У самых подвязок, сдвинув вверх ткань панталон!
— Мистер Найтли, что вы себе позволяете! — с деланным возмущением восклицает Эмма. — Это в высшей степени неприлично! — а в глазах ее играют задорные огоньки и губы дрожат от едва сдерживаемой улыбки.
— Мистер Найтли никогда бы не позволил себе подобного, но Джордж, он другой… — голос чуть хрипит, а горячий взгляд гипнотизирует.
Пальцы движутся дальше — под панталоны, касаются обнаженной кожи за кромкой чулка. Эмма перехватывает руку Найтли, накрывает своей, не зная, что делать — продолжить эту чувственную игру, такую волнующую, но совсем незнакомую, или воззвать к соблюдению приличий? Но зачем? К чему теперь приличия? Теперь всё можно. Вот только она очень приблизительно понимала, что значит это «всё». Замужние родственницы и подруги просветить не предлагали, но она и сама не настаивала, полагая, что они с мистером Найтли отлично разберутся и без чьих-либо наставлений. Но раз так, раз так… то сейчас надо просто довериться мужу и всё. Хоть бы он не воспринял ее давешний жест как отказ!
— Джордж — большой проказник, как я погляжу, — игриво говорит Эмма, ослабив нажим на руку мужа, так что тот мог беспрепятственно продолжить исследование новых областей.
— Еще какой!
Мистер Найтли спешит воспользоваться дарованным ему соизволением и шаловливые пальцы приходят в движение. Они пока довольствуются лишь небольшим участком кожи чуть выше колена и не стремятся дальше. Но… Ах, как же приятны эти простые касания! Какое «приятны»? Они волшебны! И каждое отзывается медовым томлением в груди и в животе. Эмма восторженно выдыхает. То ли Джордж (да, теперь уже точно Джордж, а не мистер Найтли) знает какое-то тайное искусство сладостных прикосновений, то ли кожа здесь и вправду удивительно чувствительна и отзывчива на ласку, а Эмма и не догадывалась никогда раньше.
Прикрывает глаза, расслабляется, позволяя ласкать себя. Проходит несколько восхитительных минут. Если Джордж и нарушил некие условные границы допустимого, но не слишком, чтобы Эмма возмутилась, но достаточно, чтобы распалить в ней желание — жажду телесной близости, которую она не знала прежде.
Мужчина склоняется к ушку, целует изящную раковинку и нежную кожу за ней, чуть прикусывает мочку, срывая с губ любимой судорожный стон.
— Ты же хочешь большего? — искушающе шепчет, и его горячее дыхание обжигает нестерпимо.
— Да… — красноречие Эммы иссякло, даже это короткое слово дается с трудом.
И тут происходит нечто невероятное, немыслимое. Найтли одной рукой подхватывает Эмму, другой приподнимая ворох ее юбок, а потом усаживает к себе на колени. Ошеломленная, Эмма плохо держит равновесие (или это виноват ухаб под колесами кареты?) и спиной невольно ложится на грудь мужа. Боже, какое непристойное положение! Но мозг Эммы по-прежнему отуманен страстью, а тело еще помнит отголоски неги, и потому она не сопротивляется, не может, не хочет.
Но это еще не всё. Найтли быстрым и уверенным движением ноги раздвигает сомкнутые колени Эммы. И хотя ей ничего не видно из-за пышного облака нижних юбок, она не может не понимать, насколько всё это неприлично — там же разрез в панталонах, всё нараспашку. Боже милосердный, как же стыдно! Кажется, что если закрыть глаза и отрешиться от происходящего, будет не так стыдно. Утешает отчасти еще и то, что мистеру Найтли тоже ничего такого не видно всё по той же причине. Опять он мистер Найтли… Сложно отделаться от мысли, что этот в высшей степени благородный и порядочный джентльмен способен на такое. Ну и леди, конечно, не следовало бы млеть и с замершим от восторга сердцем ждать продолжения упоительных ласк. Но она не в силах прервать это таинство, она жаждет посвящения. Вот только как они будут после всего смотреть друг другу в глаза? Но это потом, а сейчас…
О, да, все-таки он делает это! Рука его проникает между двух половинок ее штанишек, и касается нежной кожи бедер. Эмма безвольно всхлипывает: душа опустошена слишком противоречивыми эмоциями. Это поистине адское зелье из жгучего стыда и наслаждения, робости и смелости, страха и вожделения. Как же быть? Остановить его или довериться? О каком решении она будет сожалеть? Заранее не узнать… Но она не шелохнется, нетерпеливо ожидая каждого нового прикосновения: где, как и какую грань удовольствия оно ей откроет.
Не чересчур ли она безропотна и податлива? Есть же предел и у послушания жены перед мужем. Не слишком ли развратными вещами они сейчас занимаются? Эх, почему она не проявила извинительного любопытства в свое время (да хотя бы сегодня утром!) и не выпытала у сестры, миссис Уэстон или Гарриет, чем обыкновенно занимаются супруги в спальне? Но Эмме так хорошо и приятно, и блаженная нега исподволь наполняет всё ее существо, что ей становится вскоре безразлично, насколько приемлемо с точки приличий то, что делает муж. В конце концов, если им обоим хорошо от этого, то какое дело до мнения других? Они же не будут никого посвящать в свои маленькие сладкие секреты…
Эмма постоянно балансирует между стыдливостью и наслаждением, условностями и своим живым чувством к мужу. Каждая его смелая ласка возносит Эмму к новому уровню удовольствия и она же ввергает ее в бездну мучительных сомнений, однако доверие, любовь и здоровый эгоизм всякий раз одерживают верх.
Она предчувствовала, она знала, что так и будет: его рука наконец ложится на курчавый холмик, гладит его, потом пальцы бережно проникают дальше. Это чересчур!
— Нет, — протестует Эмма и пытается свести колени, подняться.
Но Найтли не пускает ее, удерживает крепко, не позволяя сжать ноги.
— Ш-ш-ш, — увещевает он ее, — ты всё это время была такой смелой девочкой, и я восхищался твоей храбростью… Ну, чего же ты испугалась сейчас?
Его ласковый голос заодно с чарующими поцелуями в шею и в губы гасит робкое сопротивление, заставляет исчезнуть все колебания, приободряет, настоятельно зовет погрузиться в омут сладострастия вместе с обладателем этого, самого любимого, голоса на свете. И Эмма снова покорна и послушна.
Что это было?! Вскрик (больше, впрочем, от неожиданности), дрожь по всему телу. Как маленький разряд молнии. А Джордж всего лишь пробрался пальцами между складочек. Что же там такое необыкновенное?..
Опять!
— А-а-а, — протяжный стон потрясенной Эммы.
Всё, что было до и казалось верхом блаженства, меркнет перед этим пронзительным ощущением. О, прочь все сомнения, теперь-то она точно пойдет до конца.
— Т-с-с-с, милая, всё хорошо, — успокаивает Джордж. — Всё хорошо…
Как он может быть так хладнокровен? Она вся изнемогает, а он…
Но Эмма не успевает обидеться, потому что очередное движение его пальцев «там» оборачивается чем-то невыносимо приятным, невозможно сладким, совершенно нестерпимым. Напуганная Эмма торопливо лепечет:
— Хватит! Я не могу…
Но Джордж продолжает. Изогнувшись дугой в пароксизме наслаждения, Эмма сводит бедра, сжимает с силой, благо никто больше их не удерживает.
Ослепительные секунды, пока первый в жизни Эммы оргазм горячими волнами прокатывается по всему телу, наполняя негой каждую клеточку ее существа.
— Потише, ты руку мне так сломаешь, — осмеливается подать голос Джордж минуту или две спустя.
Эмма ослабляет нажим, но он не спешит убирать руку.
— Что это было? Это вообще нормально? — спрашивает ошеломленная и встревоженная Эмма.
— Тебе понравилось, милая? — отвечает вопросом на вопрос Найтли и покрывает поцелуями шею Эммы.
— Это… было так… необыкновенно… — с трудом подбирает слова Эмма, хотя совершенно не уверена, что сумела найти самые нужные и точные, но пусть хоть восторженный тон скажет о ее настоящих эмоциях.
— Ты хотела бы еще испытать это?
— Да! — не успевая задуматься, спешит уверить она мужа.
Тот лукаво улыбается, и пальцы его начинают снова двигаться.
— Нет! — протестует Эмма. — Не сейчас…
— Как скажешь, милая, — говорит Джордж и аккуратно убирает руку из горячего межножья.
Неловкое (или напротив — ловкое?) движение заставляет упасть приподнятые и скомканные юбки и прикрыть наготу Эммы.
Но что он делает? Он подносит блестящие от женской влаги пальцы ко рту и вызывающе облизывает их один за другим, пристально глядя прямо в глаза Эммы. От этого взгляда и от этого развратного жеста ноет живот, сильно ноет, лишая возможности мыслить трезво. Благоразумие леди куда-то бесследно исчезает, остаются только незнакомые, но повелительные инстинкты:
— Я тоже хочу… попробовать… — глухо произносит Эмма.
Он протягивает руку, она слизывает с нее собственные соки.
— Соленое, — обескуражена, даже чуть разочарована.
— Вкусное, — не соглашается Джордж.
Однако у уже немного пришедшей в чувство Эммы пробуждается ученый интерес:
— Но скажи, почему «там», — красноречивый взгляд на юбки в полном беспорядке, — так влажно?
Наверно, непростой вопрос, ответить надо убедительно и не нарушить магию момента. Джордж медлит, а потом проникновенно произносит:
— Потому что ты любишь меня, ждешь, готова принять…
Довольно туманное объяснение, и всё же пазл потихоньку складывается в голове Эммы, хотя еще много недостающих элементов.
— А как ты любишь меня и ждешь? — продолжает она заполнять лакуны.
Джордж бережно ссаживает ее с колен на сидение кареты, обитое малиновым бархатом, скидывает с плеч своих сюртук. Потом берет тонкую бледную руку жены и кладет к себе на, хм, бриджи, на их верхнюю часть. Ой-ой-ой! Как же это в высшей мере неприлично! Хотя… после того, что было, и с учетом того, что будет…
— Вот как, — шепчет он, обдавая жаром дыхания и без того раскрасневшуюся щечку любимой, и прижимает ее руку к своему паху плотнее.
Ой! Что это настолько твердое у него в штанах? Как камень! Смутная догадка посещает Эмму, но ей этого мало. Нестерпимо желание знать больше, знать всё. Ответы так близко, а тот, кто ими владеет, будет только рад (правда ведь?) удовлетворить ее интерес. Неожиданно посещает неприятно-опасная мысль: отчего ж он такой грамотный и умелый? Но пока не до нее.
— Я хочу увидеть, — тихо и неуверенно говорит Эмма.
Он словно ждал этих слов, потому что его пальцы тут же принимаются за дело и ловко расстегивают немногочисленные пуговицы. Эмма не знает, смотреть ей или не смотреть, закрыть глаза, вовсе отвернуться… Это ведь приличествовало бы леди? Но она не шевелится и не отводит взгляда.
