ЕЛИЗАВЕТА МИХАЙЛОВА
ПОПАЛАСЬ
Основано на реальных событиях (но они очень творчески переработаны)
Когда часто ездишь в метро и волей-неволей читаешь там разные книжки, надо быть всегда готовым (или готовой в моем случае) к тому, что обязательно найдется кто-нибудь, кто будет читать вместе с тобой, что называется через плечо. Некоторые, зафиксировав сей наглый факт вторжения в личное пространство, сразу захлопывают томик или же делают резкое замечание чересчур любопытному соседу, после чего тот вынужден переключить свое внимание на что-то иное. Последнее проблемой, как правило, не является: в вагоне метро обычно есть на что или кого поглазеть или послушать.
Что до меня, то я отношусь к таким вещам спокойно. Даже не так. Я испытываю чувство гордости, что ли, превосходства, когда кто-то сует нос в мою книжку. Потому что я студентка второго курса филфака, того, который философский, разумеется, а не филологический. Сами понимаете, что за книжки я читаю. Это не детективчик вам какой, и не любовный романчик, и даже не замшелая классика. Это Кант, Фихте, Гегель, Шопенгауэр, Ницше, Кьеркегор, Сартр, Хайдеггер, Барт, Деррида ну и так далее по списку. Обычно никого надолго не хватает. Через минуту мой сочитатель начинает зевать, а потом и вовсе отворачивается, проникнувшись предварительно ко мне глубоким уважением (ну, мечтать же не вредно, да?). Я тоже наполняюсь и проникаюсь соответствующими чувствами. Наверно, подобные низменные эмоции не похвальны и предосудительны для будущего мыслителя, и я надеюсь со временем их перерасти, но пока я бессовестно от этого кайфую. Иногда, впрочем, реакция бывает иная. Особенно этим грешат пьяненькие мужички. Если обстановка позволяет, они пытаются завести разговор, восхититься или съязвить, полюбопытствовать, а то и поспорить, не согласиться с Иммануилом, Георгом или Артуром… Я редко вступаю в дискуссии с такими персонажами, «морда кирпичом» — моя обыкновенная тактика.
Но иногда всё выходит из-под контроля.
Сидела я, никого не трогала, читала, значит, Канта, сборник эссе. Дедулька, сидевший рядом, покряхтывая, стал подниматься, чтобы не пропустить свою станцию. Какое-то время место пустовало, но наконец там пристроился мужчинка в пальто. Ишь ты, франт какой. Скосила глаза, чтобы получше разглядеть, что за фрукт. Оказался молодой человек лет двадцати пяти, довольно симпатишный кареглазый брюнет с прямым и аккуратным носом (такие носы — моя слабость), но задумчивый, грустный какой-то. Если бы не эта его странная тоска, уязвленность, надлом, то я, пожалуй, не отказалась бы познакомиться с ним поближе, для начала можно было бы выпить вместе по чашечке кофе в каком-нибудь уютном местечке… Но мужчины с надломом — нет, не моя тема. Им не помочь, не отогреть, хотя глупые жалостливые женщины думают иначе, свято уверенные, что они-то справятся. Но нет, такие кадры только сломают им жизнь и будут страдать себе дальше. Мы уже проходили это с отчимом. Мама пыталась его вытянуть, но лишь увязла сама. И даже ради меня она не смогла уже выкарабкаться. Я ушла от них к бабушке, а потом уехала учиться сюда — в большой город, где под землей читаю умные книжки.
Тоска тоской, но попутчик таки заглянул через плечо. Я как раз закончила читать одно эссе и перелистнула страницу, чтобы приступить к новому. «О мнимом праве лгать из человеколюбия». Не новая тема в философии. Что ж, посмотрим, как ее раскрывает Кант.
Что ж, через четверть часа и шесть станций я могла сказать, что Кант делает это в своей морально категорической манере. Никаких поблажек, ухищрений, отговорок. Правда, правда и ничего, кроме правды! Но согласитесь, сложно было бы ожидать от Иммануила Иоганныча чего-то иного.
Статья короткая, полемическая, читается сравнительно легко. Доступна для разумения даже простым смертным, а не только служителям Великой Софии-Мудрости, то есть нам, обитателям филфака (хи-хи, эка я загнула). Вон, мой грустный сосед читал не отрываясь и даже не пытался скрыть своей заинтересованности. А это, вообще-то, самый настоящий моветон — вот так откровенно читать чужие книжки! А как же личное пространство, приватность? Нет, не слышали. Очень жаль. Впрочем, я сама где-то даже потакала, медлила с переворачиванием страницы, чтобы дать время дочитать и осмыслить (я исходила из того, что неподготовленному человеку на это требуется несколько больше времени и интеллектуальных усилий).
Но должна же я быть вознаграждена за терпимость, понимание и снисходительность? Безусловно. А посему я имею полное право удовлетворить собственное любопытство. Так что я тоже церемониться не стала, в какой-то момент повернулась лицом к соседу и внимательно так его рассмотрела. Эх, хорош, чертяка! Нос красивый. Брови — ух! А губы-то так и манят… Пальтишко, кстати, недешевое. Что ж такая птица делает в метро? На своей машине бы рассекать по вечерним улицам — на свидание там, в кабак…
Мужчина лишь мимолетным взглядом отреагировал на мой демарш и как ни в чем не бывало продолжил чтение кантовского эссе. Но выражение лица его изменилось. Складка на переносице говорила о том, что грусть уступила место напряженной работе мысли, прищуренные глаза выражали сомнение и толику скепсиса, челюсти были плотно сжаты как при несогласии или даже безмолвном протесте. Эка его растревожил старина Кант! Впрочем, великие, они на то и великие, что находят отклик в любом сердце, в любую эпоху.
Ну вот, эссе мы дочитали. Сосед откинулся на спинку сидения, задумчивый, взволнованный, он нервно думал о чем-то своем. Новую статью я решила уж не начинать: одной не так интересно, да и станция моя скоро, все равно не успею, надо готовиться на выход. Сложила книжку в сумку, лапки на сумку, жду.
Приехала, не без труда выбралась из вагона, в людской толчее побрела к эскалатору. Общага всё ближе, но это как-то слабо вдохновляет — с соседкой мне не очень повезло. Так, а не зайти ли в блинную на углу? Поем и еще одну статеечку заодно читану. Пожалуй.
Резонный вопрос: откуда у бедной студентки деньги? Всё просто, подрабатываю после пар. Собственно оттуда и еду. Комендантша ко мне благоволит, пускает в общагу в любое время суток. Правда, я не злоупотребляю.
В блинной сейчас не людно. Вот в обед, когда потчуют дешевыми бизнес-ланчами, да, не протолкнуться, а вечером все нормальные люди спешат на ужин домой, а если не домой, то в заведение классом повыше. А вот иногородней студентке второго курса самое то: готовить лень, соседку видеть неохота, и вот бы урвать еще полчасика-часик и посидеть в спокойном обстановке, почитать или же подумать о своем. Например, об этом странном товарище из метро. Что-то он всё из головы не идет.
Сделала заказ — блинчик с жюльеном и блинчик с вишней, чай. Заняла уютный столик в уголке. Смутно знакомая тень мелькнула за панорамным окном в отблесках фонарей и неона. Неужто? Да нет, показалось, наверное. Вернулась к еде. М-м-м, как вкусно! Или это я такая голодная?
C первым блином управилась быстро. Второй уже хотелось смаковать, кушать медленно и вдумчиво. Под что-нибудь располагающее к этому. Труды Канта, например. Ха-ха.
Словом, я погрузилась в приятное действо — кусочек блинчика, глоток чая, страничка из книги — и вскоре полностью отрешилась от всего происходящего вокруг. Потому-то услышав рядом приятный баритон, владелец которого обращался судя по всему именно ко мне, едва не разлила от неожиданности остатки чая на пожелтевшие страницы библиотечного томика. Ай-ай-ай, какая я пугливая — нельзя так!
— Извините за вторжение…
Обернулась. Ну да, конечно, тот самый тип из метро. И что ему, спрашивается, надо?Но какие глаза, какой голос! Что-то будто напряглось внутри у меня, замерло, что ли, или даже щелкнуло. Блин.
— Вы что-то хотели?
Блин, блин, еще раз блин! Проблеяла как овца, вместо того, чтобы сказать четко и жестко, с однозначным подтекстом: «Отвали, чувак. Не видишь: ты мешаешь, ты лишний, мне хорошо без тебя, и вообще… иди-ка ты своей дорогой».
Без лишних разговоров мой бывший попутчик пристроился со своим латте напротив. А он не теряет времени даром, действует решительно, почти бесцеремонно. И все-таки он какой-то напряженный, серьезный. Явно не знакомиться собрался.
— Да. Мы ехали с вами в одном вагоне метро. Вы читали книгу, что-то философское…
— Да, Иммануил Кант.
— Даже так…
— Угу.
— Наверно, это не очень красиво было с моей стороны, но я не мог удержаться. Тема задела меня за живое, и я прочитал ту статью, про ложь.
— Я заметила. Хотите обсудить?
— Да.
Блин! Кто меня за язык тянул?!
Чтобы взять себя в руки, деловито съела еще кусочек, сделала еще один глоток. Аккуратно закрыла книгу, отодвинула в сторону. Не смотреть ему в глаза! А то они странно действуют на меня. Волнуют, что ли, будоражат. Красивый разрез и таинственная грусть. Не смотреть!
Визави тоже не спешил приступать к разговору. Пил свой кофе, думал о чем-то.
Я устала от этой напряженной неопределенности первая.
— И что же вас так задело в этом эссе?
— Всё очень категорично и умозрительно.
— Ну это же Кант! Хотя он не был первым.
— Да? А кто еще?
— Аврелий Августин, например, высказывался в таком же примерно духе. Может, он чуть менее строг, чем Кант, но всё же. Ну и обоснование немного другое.
— А что вы думаете по этому поводу?
Пожала плечами. Что ж ты так глядишь на меня своими темными омутами, будто мой ответ так важен для тебя? Мы ведь совсем незнакомы.
— С точки зрения логической аргументации позиция Канта безупречна. С точки зрения реальной жизни… Тут всё сложнее. Наверно, для общества в целом было бы лучше, если бы все его члены последовательно и строго претворяли в жизнь этот принцип, но это утопия. Всегда найдется тот, кто будет лгать в своих интересах. И велико искушение ответить ему той же монетой.
— А ложь во благо? Она возможна с вашей точки зрения?
Ну что ты пытаешь меня — хуже, чем на экзамене, ведь у преподов как минимум нет таких горящих, нет, не горящих — обжигающих душу глаз и такого проникновенного голоса.
— Намерение может быть похвально, но мы не знаем, «как наше слово отзовется». Может получиться совсем наоборот, хотели, как лучше, а получилось не так. Поэтому, наверно, лучше не лгать вообще.
— А если человек солгал из лучших соображений, и тот, кому он солгал, узнав правду, согласился, что это было во благо, а интересы третьих лиц никак не затронуты?
— Это всё очень умозрительно, как вы говорите.
— Отчего же? Это конкретная история, это было со мной…
Он резко замолчал. Я не стала встревать, было видно, что он что-то обдумывает, что-то решает для себя в этот момент.
— Хорошо, я расскажу. Если коротко, то мне солгали и я до сих пор благодарю судьбу за это, за то, что мне подарили еще несколько часов надежды.
Черт, черт, черт, зачем мне эти откровения?! Согласиться с ним, что ложь во благо допустима — и бежать, бежать отсюда! Но я не двигаюсь. Сейчас я узнаю его грустную тайну (я абсолютно уверена, что история, которую он хочет поведать, и его тоска, они неразрывно связаны). И я хочу еще немного побыть в облаке его ауры — его голоса, его глаз, его парфюма, хочу продлить это тянущее ощущение.
— Это было несколько лет назад. Я учился тогда в университете, на последнем курсе. Я был влюблен в одногруппницу, и она отвечала мне взаимностью. Мы любили друг друга, встречались, я хорошо знал ее родителей, она — моих. Я давно хотел всё перевести в серьезную плоскость, жениться. В тот день я пригласил ее в ресторан и в романтической обстановке сделал предложение. Она приняла его. Самый счастливый день моей жизни. Потом я хотел… Впрочем, это не важно. Потом я отвез ее домой, к родителям, она жила еще с ними, хотя мы договорились в этот вечер, что будем снимать квартиру и жить вместе, не дожидаясь свадьбы. В общем, я отвез ее домой и поехал к себе. Под утро мне позвонила ее мама, Нина Михайловна. Я сначала ничего не понял, но потом сумел разобрать, что случилось что-то ужасное с Олей, ее на скорой отвезли в больницу…
Собеседник тяжело вздохнул. Он смотрел прямо перед собой, но видел не это вечернее кафе и не меня, а трагические картины из своего прошлого. В уголках его глаз предательски блеснули слезы. Сейчас он словно заново всё переживал. Вот только зачем ему это? Что-то объяснить, доказать мне, совершенно чужому для него человеку? Или себе? Или когда он делится этим, ему становится чуть легче, чуть проще? Или же рассказывая о давних событиях, он тем самым не позволяет им умереть в своей душе, и благодаря этому его Оля вечно живая перед его мысленным взором?..
— Я не знал, давно ли всё произошло и в какую больницу повезли Олю, но мама ее осталась дома — ей не разрешили поехать с дочерью, до мужа она никак не могла дозвониться — он был на ночном дежурстве. Поэтому я не раздумывая вызвал такси и поехал к ней. Можно представить, в каком она была состоянии — совсем одна, что с дочерью — неизвестно, страх, отчаяние…
Да уж… Но что дальше? Я терпеливо ждала, пока мужчина напротив обуздает эмоции, соберется с мыслями.
— Я приехал, заставил ее выпить успокоительное, и она мне всё рассказала. Дело в том, что у них были соседи с верхней площадки, которые часто буянили. Выпивали, потом начинали скандалить, потом муж бросался с кулаками на жену… И так из раза в раз, вызывали полицию, она уезжала ни с чем, приходил участковый, вел какие-то беседы. Или не вел, я не знаю, я особо не вникал. Но женщина не уходила, продолжала жить с этим уродом. Психологи говорят, что не всё так просто в этих отношениях, возникает созависимость и всё такое и на самом деле очень трудно вырваться из порочного круга. Но сам я очень редко с ними пересекался, и собственно ничего такого ни разу не застал. Но Оля мне иногда рассказывала, что соседи, мол, опять скандалили, приезжала полиция и так далее. Оля вообще за ту женщину очень переживала, хотела ей помочь, находила ей контакты всяких горячих линий и кризисных центров. Только всё без толку. Родители, да и я тоже, мы просили Олю быть осторожнее и не лезть в чужую жизнь, не вмешиваться. Но она была такая — цельная, бескомпромиссная, смелая, всем хотела помочь, всех защитить…
Пауза. Мучительная.
— Нина Михайловна уже легла спать, а Оля засиделась допоздна, писала диплом. Соседи опять перебрали, начали скандалить. Сначала у себя, потом на лестничной клетке. Женщина истошно кричала. Оля выбежала из квартиры, Нина Михайловна не смогла ее удержать. Крики продолжались какое-то время, а потом всё резко смолкло, а через минуту или две женщина опять заголосила. Нина Михайловна выглянула из квартиры. Оля лежала на межэтажной площадке, голова вся в крови, руки-ноги не слушались, стонала от боли, то и дело теряла сознание… Полиция, скорая. Ту тварь забрали, увезли в изолятор. Нину Михайловну, ту женщину, еще кого-то из соседей опросили, сказали утром ждать следователя. Уже после этого Нина Михайловна позвонила мне, с мужем связаться у нее никак не получалось.
Снова минута тишины. Чай остыл, блин тоже, но мне всё равно. Я жду, когда он продолжит.
— Мы стали обзванивать больницы, чтобы узнать, куда увезли Олю. Звонили в полицию, вдруг, они что-то знают. Никто ничего не знал. И надо было ждать следователя. Николай Иванович, Олин папа, вот-вот должен был вернуться со смены.
ПОПАЛАСЬ
Основано на реальных событиях (но они очень творчески переработаны)
Когда часто ездишь в метро и волей-неволей читаешь там разные книжки, надо быть всегда готовым (или готовой в моем случае) к тому, что обязательно найдется кто-нибудь, кто будет читать вместе с тобой, что называется через плечо. Некоторые, зафиксировав сей наглый факт вторжения в личное пространство, сразу захлопывают томик или же делают резкое замечание чересчур любопытному соседу, после чего тот вынужден переключить свое внимание на что-то иное. Последнее проблемой, как правило, не является: в вагоне метро обычно есть на что или кого поглазеть или послушать.
Что до меня, то я отношусь к таким вещам спокойно. Даже не так. Я испытываю чувство гордости, что ли, превосходства, когда кто-то сует нос в мою книжку. Потому что я студентка второго курса филфака, того, который философский, разумеется, а не филологический. Сами понимаете, что за книжки я читаю. Это не детективчик вам какой, и не любовный романчик, и даже не замшелая классика. Это Кант, Фихте, Гегель, Шопенгауэр, Ницше, Кьеркегор, Сартр, Хайдеггер, Барт, Деррида ну и так далее по списку. Обычно никого надолго не хватает. Через минуту мой сочитатель начинает зевать, а потом и вовсе отворачивается, проникнувшись предварительно ко мне глубоким уважением (ну, мечтать же не вредно, да?). Я тоже наполняюсь и проникаюсь соответствующими чувствами. Наверно, подобные низменные эмоции не похвальны и предосудительны для будущего мыслителя, и я надеюсь со временем их перерасти, но пока я бессовестно от этого кайфую. Иногда, впрочем, реакция бывает иная. Особенно этим грешат пьяненькие мужички. Если обстановка позволяет, они пытаются завести разговор, восхититься или съязвить, полюбопытствовать, а то и поспорить, не согласиться с Иммануилом, Георгом или Артуром… Я редко вступаю в дискуссии с такими персонажами, «морда кирпичом» — моя обыкновенная тактика.
Но иногда всё выходит из-под контроля.
Сидела я, никого не трогала, читала, значит, Канта, сборник эссе. Дедулька, сидевший рядом, покряхтывая, стал подниматься, чтобы не пропустить свою станцию. Какое-то время место пустовало, но наконец там пристроился мужчинка в пальто. Ишь ты, франт какой. Скосила глаза, чтобы получше разглядеть, что за фрукт. Оказался молодой человек лет двадцати пяти, довольно симпатишный кареглазый брюнет с прямым и аккуратным носом (такие носы — моя слабость), но задумчивый, грустный какой-то. Если бы не эта его странная тоска, уязвленность, надлом, то я, пожалуй, не отказалась бы познакомиться с ним поближе, для начала можно было бы выпить вместе по чашечке кофе в каком-нибудь уютном местечке… Но мужчины с надломом — нет, не моя тема. Им не помочь, не отогреть, хотя глупые жалостливые женщины думают иначе, свято уверенные, что они-то справятся. Но нет, такие кадры только сломают им жизнь и будут страдать себе дальше. Мы уже проходили это с отчимом. Мама пыталась его вытянуть, но лишь увязла сама. И даже ради меня она не смогла уже выкарабкаться. Я ушла от них к бабушке, а потом уехала учиться сюда — в большой город, где под землей читаю умные книжки.
Тоска тоской, но попутчик таки заглянул через плечо. Я как раз закончила читать одно эссе и перелистнула страницу, чтобы приступить к новому. «О мнимом праве лгать из человеколюбия». Не новая тема в философии. Что ж, посмотрим, как ее раскрывает Кант.
Что ж, через четверть часа и шесть станций я могла сказать, что Кант делает это в своей морально категорической манере. Никаких поблажек, ухищрений, отговорок. Правда, правда и ничего, кроме правды! Но согласитесь, сложно было бы ожидать от Иммануила Иоганныча чего-то иного.
Статья короткая, полемическая, читается сравнительно легко. Доступна для разумения даже простым смертным, а не только служителям Великой Софии-Мудрости, то есть нам, обитателям филфака (хи-хи, эка я загнула). Вон, мой грустный сосед читал не отрываясь и даже не пытался скрыть своей заинтересованности. А это, вообще-то, самый настоящий моветон — вот так откровенно читать чужие книжки! А как же личное пространство, приватность? Нет, не слышали. Очень жаль. Впрочем, я сама где-то даже потакала, медлила с переворачиванием страницы, чтобы дать время дочитать и осмыслить (я исходила из того, что неподготовленному человеку на это требуется несколько больше времени и интеллектуальных усилий).
Но должна же я быть вознаграждена за терпимость, понимание и снисходительность? Безусловно. А посему я имею полное право удовлетворить собственное любопытство. Так что я тоже церемониться не стала, в какой-то момент повернулась лицом к соседу и внимательно так его рассмотрела. Эх, хорош, чертяка! Нос красивый. Брови — ух! А губы-то так и манят… Пальтишко, кстати, недешевое. Что ж такая птица делает в метро? На своей машине бы рассекать по вечерним улицам — на свидание там, в кабак…
Мужчина лишь мимолетным взглядом отреагировал на мой демарш и как ни в чем не бывало продолжил чтение кантовского эссе. Но выражение лица его изменилось. Складка на переносице говорила о том, что грусть уступила место напряженной работе мысли, прищуренные глаза выражали сомнение и толику скепсиса, челюсти были плотно сжаты как при несогласии или даже безмолвном протесте. Эка его растревожил старина Кант! Впрочем, великие, они на то и великие, что находят отклик в любом сердце, в любую эпоху.
Ну вот, эссе мы дочитали. Сосед откинулся на спинку сидения, задумчивый, взволнованный, он нервно думал о чем-то своем. Новую статью я решила уж не начинать: одной не так интересно, да и станция моя скоро, все равно не успею, надо готовиться на выход. Сложила книжку в сумку, лапки на сумку, жду.
Приехала, не без труда выбралась из вагона, в людской толчее побрела к эскалатору. Общага всё ближе, но это как-то слабо вдохновляет — с соседкой мне не очень повезло. Так, а не зайти ли в блинную на углу? Поем и еще одну статеечку заодно читану. Пожалуй.
Резонный вопрос: откуда у бедной студентки деньги? Всё просто, подрабатываю после пар. Собственно оттуда и еду. Комендантша ко мне благоволит, пускает в общагу в любое время суток. Правда, я не злоупотребляю.
В блинной сейчас не людно. Вот в обед, когда потчуют дешевыми бизнес-ланчами, да, не протолкнуться, а вечером все нормальные люди спешат на ужин домой, а если не домой, то в заведение классом повыше. А вот иногородней студентке второго курса самое то: готовить лень, соседку видеть неохота, и вот бы урвать еще полчасика-часик и посидеть в спокойном обстановке, почитать или же подумать о своем. Например, об этом странном товарище из метро. Что-то он всё из головы не идет.
Сделала заказ — блинчик с жюльеном и блинчик с вишней, чай. Заняла уютный столик в уголке. Смутно знакомая тень мелькнула за панорамным окном в отблесках фонарей и неона. Неужто? Да нет, показалось, наверное. Вернулась к еде. М-м-м, как вкусно! Или это я такая голодная?
C первым блином управилась быстро. Второй уже хотелось смаковать, кушать медленно и вдумчиво. Под что-нибудь располагающее к этому. Труды Канта, например. Ха-ха.
Словом, я погрузилась в приятное действо — кусочек блинчика, глоток чая, страничка из книги — и вскоре полностью отрешилась от всего происходящего вокруг. Потому-то услышав рядом приятный баритон, владелец которого обращался судя по всему именно ко мне, едва не разлила от неожиданности остатки чая на пожелтевшие страницы библиотечного томика. Ай-ай-ай, какая я пугливая — нельзя так!
— Извините за вторжение…
Обернулась. Ну да, конечно, тот самый тип из метро. И что ему, спрашивается, надо?Но какие глаза, какой голос! Что-то будто напряглось внутри у меня, замерло, что ли, или даже щелкнуло. Блин.
— Вы что-то хотели?
Блин, блин, еще раз блин! Проблеяла как овца, вместо того, чтобы сказать четко и жестко, с однозначным подтекстом: «Отвали, чувак. Не видишь: ты мешаешь, ты лишний, мне хорошо без тебя, и вообще… иди-ка ты своей дорогой».
Без лишних разговоров мой бывший попутчик пристроился со своим латте напротив. А он не теряет времени даром, действует решительно, почти бесцеремонно. И все-таки он какой-то напряженный, серьезный. Явно не знакомиться собрался.
— Да. Мы ехали с вами в одном вагоне метро. Вы читали книгу, что-то философское…
— Да, Иммануил Кант.
— Даже так…
— Угу.
— Наверно, это не очень красиво было с моей стороны, но я не мог удержаться. Тема задела меня за живое, и я прочитал ту статью, про ложь.
— Я заметила. Хотите обсудить?
— Да.
Блин! Кто меня за язык тянул?!
Чтобы взять себя в руки, деловито съела еще кусочек, сделала еще один глоток. Аккуратно закрыла книгу, отодвинула в сторону. Не смотреть ему в глаза! А то они странно действуют на меня. Волнуют, что ли, будоражат. Красивый разрез и таинственная грусть. Не смотреть!
Визави тоже не спешил приступать к разговору. Пил свой кофе, думал о чем-то.
Я устала от этой напряженной неопределенности первая.
— И что же вас так задело в этом эссе?
— Всё очень категорично и умозрительно.
— Ну это же Кант! Хотя он не был первым.
— Да? А кто еще?
— Аврелий Августин, например, высказывался в таком же примерно духе. Может, он чуть менее строг, чем Кант, но всё же. Ну и обоснование немного другое.
— А что вы думаете по этому поводу?
Пожала плечами. Что ж ты так глядишь на меня своими темными омутами, будто мой ответ так важен для тебя? Мы ведь совсем незнакомы.
— С точки зрения логической аргументации позиция Канта безупречна. С точки зрения реальной жизни… Тут всё сложнее. Наверно, для общества в целом было бы лучше, если бы все его члены последовательно и строго претворяли в жизнь этот принцип, но это утопия. Всегда найдется тот, кто будет лгать в своих интересах. И велико искушение ответить ему той же монетой.
— А ложь во благо? Она возможна с вашей точки зрения?
Ну что ты пытаешь меня — хуже, чем на экзамене, ведь у преподов как минимум нет таких горящих, нет, не горящих — обжигающих душу глаз и такого проникновенного голоса.
— Намерение может быть похвально, но мы не знаем, «как наше слово отзовется». Может получиться совсем наоборот, хотели, как лучше, а получилось не так. Поэтому, наверно, лучше не лгать вообще.
— А если человек солгал из лучших соображений, и тот, кому он солгал, узнав правду, согласился, что это было во благо, а интересы третьих лиц никак не затронуты?
— Это всё очень умозрительно, как вы говорите.
— Отчего же? Это конкретная история, это было со мной…
Он резко замолчал. Я не стала встревать, было видно, что он что-то обдумывает, что-то решает для себя в этот момент.
— Хорошо, я расскажу. Если коротко, то мне солгали и я до сих пор благодарю судьбу за это, за то, что мне подарили еще несколько часов надежды.
Черт, черт, черт, зачем мне эти откровения?! Согласиться с ним, что ложь во благо допустима — и бежать, бежать отсюда! Но я не двигаюсь. Сейчас я узнаю его грустную тайну (я абсолютно уверена, что история, которую он хочет поведать, и его тоска, они неразрывно связаны). И я хочу еще немного побыть в облаке его ауры — его голоса, его глаз, его парфюма, хочу продлить это тянущее ощущение.
— Это было несколько лет назад. Я учился тогда в университете, на последнем курсе. Я был влюблен в одногруппницу, и она отвечала мне взаимностью. Мы любили друг друга, встречались, я хорошо знал ее родителей, она — моих. Я давно хотел всё перевести в серьезную плоскость, жениться. В тот день я пригласил ее в ресторан и в романтической обстановке сделал предложение. Она приняла его. Самый счастливый день моей жизни. Потом я хотел… Впрочем, это не важно. Потом я отвез ее домой, к родителям, она жила еще с ними, хотя мы договорились в этот вечер, что будем снимать квартиру и жить вместе, не дожидаясь свадьбы. В общем, я отвез ее домой и поехал к себе. Под утро мне позвонила ее мама, Нина Михайловна. Я сначала ничего не понял, но потом сумел разобрать, что случилось что-то ужасное с Олей, ее на скорой отвезли в больницу…
Собеседник тяжело вздохнул. Он смотрел прямо перед собой, но видел не это вечернее кафе и не меня, а трагические картины из своего прошлого. В уголках его глаз предательски блеснули слезы. Сейчас он словно заново всё переживал. Вот только зачем ему это? Что-то объяснить, доказать мне, совершенно чужому для него человеку? Или себе? Или когда он делится этим, ему становится чуть легче, чуть проще? Или же рассказывая о давних событиях, он тем самым не позволяет им умереть в своей душе, и благодаря этому его Оля вечно живая перед его мысленным взором?..
— Я не знал, давно ли всё произошло и в какую больницу повезли Олю, но мама ее осталась дома — ей не разрешили поехать с дочерью, до мужа она никак не могла дозвониться — он был на ночном дежурстве. Поэтому я не раздумывая вызвал такси и поехал к ней. Можно представить, в каком она была состоянии — совсем одна, что с дочерью — неизвестно, страх, отчаяние…
Да уж… Но что дальше? Я терпеливо ждала, пока мужчина напротив обуздает эмоции, соберется с мыслями.
— Я приехал, заставил ее выпить успокоительное, и она мне всё рассказала. Дело в том, что у них были соседи с верхней площадки, которые часто буянили. Выпивали, потом начинали скандалить, потом муж бросался с кулаками на жену… И так из раза в раз, вызывали полицию, она уезжала ни с чем, приходил участковый, вел какие-то беседы. Или не вел, я не знаю, я особо не вникал. Но женщина не уходила, продолжала жить с этим уродом. Психологи говорят, что не всё так просто в этих отношениях, возникает созависимость и всё такое и на самом деле очень трудно вырваться из порочного круга. Но сам я очень редко с ними пересекался, и собственно ничего такого ни разу не застал. Но Оля мне иногда рассказывала, что соседи, мол, опять скандалили, приезжала полиция и так далее. Оля вообще за ту женщину очень переживала, хотела ей помочь, находила ей контакты всяких горячих линий и кризисных центров. Только всё без толку. Родители, да и я тоже, мы просили Олю быть осторожнее и не лезть в чужую жизнь, не вмешиваться. Но она была такая — цельная, бескомпромиссная, смелая, всем хотела помочь, всех защитить…
Пауза. Мучительная.
— Нина Михайловна уже легла спать, а Оля засиделась допоздна, писала диплом. Соседи опять перебрали, начали скандалить. Сначала у себя, потом на лестничной клетке. Женщина истошно кричала. Оля выбежала из квартиры, Нина Михайловна не смогла ее удержать. Крики продолжались какое-то время, а потом всё резко смолкло, а через минуту или две женщина опять заголосила. Нина Михайловна выглянула из квартиры. Оля лежала на межэтажной площадке, голова вся в крови, руки-ноги не слушались, стонала от боли, то и дело теряла сознание… Полиция, скорая. Ту тварь забрали, увезли в изолятор. Нину Михайловну, ту женщину, еще кого-то из соседей опросили, сказали утром ждать следователя. Уже после этого Нина Михайловна позвонила мне, с мужем связаться у нее никак не получалось.
Снова минута тишины. Чай остыл, блин тоже, но мне всё равно. Я жду, когда он продолжит.
— Мы стали обзванивать больницы, чтобы узнать, куда увезли Олю. Звонили в полицию, вдруг, они что-то знают. Никто ничего не знал. И надо было ждать следователя. Николай Иванович, Олин папа, вот-вот должен был вернуться со смены.
