«Мадам, а не кажется ли Вам, что это не Вашего ума дело?» - Алексей кашлянул, подавляя рвущуюся с языка отповедь по поводу досужего любопытства и заменяя её на более приличествующее эпохе:
- Погибла в дорожном происшествии. Сбила карета.
- О, господи, - пискнула Лизонька, и её большие зелёные глаза заблестели от слёз. – Алексей Михайлович, примите наши самые искренние соболезнования!
- Благодарю, - Алексей встал, звучно щёлкнул каблуками и только сейчас отметил изумрудную зелень глаз барышни. Как Лика любила петь: «У беды глаза зелёные, не простят, не пощадят». Эта зеленоглазая, впрочем, беды не сулила, пока, по крайней мере.
Впрочем, излишняя наивность и оптимистичность была наказана тут же. Дверь в гостиную распахнулась, мало не слетев с петель, возмущённая до крайности Софья Витольдовна угрожающе приподнялась в кресле, готовая пустить кровь дерзостному нарушителю спокойствия, но влетевшая, словно камень из пращи, растрёпанная горничная бухнулась перед барыней на колени, обхватила голову руками и завыла так, что все известные плакальщицы дружно замолчали, с нескрываемой завистью глядя на конкурентку. У Алексея от девкиного воя голова разболелась, он с чуть заметной гримасой потёр переносицу, жалея, что проклятый этикет не позволяет по-простому заткнуть уши пальцами.
- Хватить орать! – рявкнула госпожа Абрамова так, что стёкла в окне испуганно задребезжали. – Сказывай толком, что приключилось?!
Горничная икнула, размазала по лицу слёзы, звучно бухнула лбом в пол и проскулила, то и дело срываясь на вой, добро, что приглушённый:
- Горе, матушка благодетельница, пришла беда незваная, нежданная, со сторон тёмных неведомых, господом богом и всеми архангелами проклинаемых…
- Ты мне тут песнь не заводи, толком говори, - осекла Софья Витольдовна вошедшую во вкус девицу, - чай, не на сцене и не в людской перед холопами рисуешься. Я тебя, дуру, куда отправляла? И где, спрашивается, Пётр Игнатьевич?!
- Ой, ба-а-арыня-я-я, - словно дождавшись отмашки невидимого суфлёра, взвыла горничная, вцепляясь в волосы и с силой раскачиваясь, - ой, бяда-то какая-я-я!!!
Лизонька побледнела, хотела было вскочить, да от волнения ноги подкосились, голос и тот подвёл, хотела крикнуть, а получилось лишь прошелестеть чуть слышно:
- Что с Петенькой? Жив ли?!
- Чего ему, малахольному, делается, - пробурчала госпожа Абрамова себе под нос, - крышкой гроба и то не уколотить, прости меня, господи, дуру грешную. А ты толком сказывай, что с молодым барином?
Глафира звучно шмыгнула носом, краем передника протёрла лицо и, переплетая растрепавшуюся косу, выдохнула:
- Дядюшка Петра Игнатьевича, Прохор Захарович, свою жёнку прирезал.
Софья Витольдовна с размаху села в кресло, больно ударившись бедром о подлокотник оного и даже не заметив:
- Ты чего мелешь, дура?!
Горничная размашисто перекрестилась, опять бухнувшись лбом об пол:
- Истинную правду, матушка, вот Вам крест. Самолично всё видела и слышала, а чего сама не видала, то Парашка ихняя обсказала.
- И чего тебе их горничная наплела?
- Сказала: барыня с утреца к завтраку не вышли…
- Так Дарья Васильевна никогда к завтраку не выходит, - фыркнула, постепенно успокаиваясь, госпожа Абрамова, - она же за полночь с полюбовниками своими по балам, театрам да прочим паркам-ярмаркам гуляет. Вот же семейство, прости господи, мужу впору скоро потолки разбирать, чтобы рогами развестистыми ни за что не цепляться. Уж сколько раз ему, ироду, говорено, а всё зря. Правду говорят: дурака учить – только портить, а этот дурень и учиться не желает.
- Тётушка, - Лиза отважно бросилась на защиту чести родственников жениха, но от неё лишь небрежно отмахнулись:
- Погоди, Лизавета, не до тебя пока. Ты, Глафира, не молчи, дальше рассказывай.
Горничная облизала пересохшие запылённые губы, таинственно округлила глаза и перешла на трагический шёпот:
- Так вот, барыня к завтраку не вышла, а барин страсть как хотел с ней о чём-то перемолвиться, а потому…
- О чём именно хотел поговорить Прохор Захарович со своей супругой? – спросил Алексей и чуть по губам себя с досады не хлопнул. Нет, правду говорят: следователь – это не профессия, а судьба. Чуть речь о преступлении зашла, как тут же все служебные привычки воскресли, словно только этого часа и ждали!
Девка повернулась к барину, опять размашисто перекрестилась:
- Не знаю, барин, про то мне не ведомо. И Парашка не знает, барин ей лишь приказал, чтобы она к барыне поднялась да к нему в кабинет её позвала.
«Значит, разговор планировался серьёзный и для ушей слуг не предназначенный», - машинально отметил Алексей.
Глафира опять замолчала, тяжело дыша и облизывая губы.
- Дальше давай, чего замолкла?! – прикрикнула Софья Витольдовна, прихлопнув рукой по подлокотнику, - до ночи нам тебя слушать прикажешь?!
- Парашка к барыне-то поднялась, в дверь стукнула, а дверь-то и приоткрылась…
«Дёрни за верёвочку, дверь и откроется», - вспомнились Алексею строки из тихо ненавидимой в детстве сказки «Красная шапочка», в которой он долго и упорно играл волка, хотя всегда мечтал быть охотником.
Чутьё следователя обнаружило одну маленькую, нуждающуюся в прояснении деталь, а потому Корсаров опять перебил горничную, спросив:
- А что, обычно Дарья Васильевна дверь в свои покои запирала?
Девка просияла, довольная тем, что смогла заинтересовать рассказом столичного гостя, а в некоторых вопросах оказалась даже осведомлённее его, всплеснула руками:
- А как же, барин, знамо дело, завсегда дверь на замок запирала, на два оборота, как спать отправлялась...
- Потому что полюбовник к ней через окно ходит, - ввернула госпожа Абрамова. – Об этом у нас в Семиозерске все осведомлены.
- Тётушка, - Лиза вскочила, разрумянившись от гнева и став удивительно красивой, - постыдились бы при Алексее Михайловиче напраслину на соседей возводить!
- Мала ещё, мне указывать, что да как делать надобно! – рыкнула на племянницу Софья Витольдовна и тут же, не переводя духа, ринулась на притихшую горничную. – Ну, чего опять замолкла, дура?! Заканчивай уже побасенку свою, а то, чует моё сердце, смерть придёт раньше, чем ты всё обскажешь!
Глафира поспешно бухнула лбом об пол, перекрестилась и зачастила, словно жить ей осталось минуты три, не более:
- Так вот, Парашка к барыне стукнулась, а дверь-то и приоткрылась. Параня туды сунулась, ну, в спальню-то, а там темнотишша, страх! Канделябра, что завсегда на столике стоит, погашена, шторы плотно задёрнуты, а барыня-то темноты сызмальства боялась, так-то. Лектричество енто новомодное терпеть не могла, а вот канделябру завсегда на столике держала. И как только глазки ясные открывала, первым делом свечи зажигала и сама, своими руками белыми шторы распахивала.
- Значит, когда горничная вошла в комнату, свечи не горели, и шторы были плотно задёрнуты, - повторил Алексей, проницательно глядя на горничную.
Девка под столь пристальным взглядом нервно задёргалась, чувствуя себя без вины виноватой, истово закивала, опять размашисто крестясь:
- Истинный бог, барин, так оно всё и было! Ни единого словечка я не присочинила.
- Что это Вы, сударь мой, всё время переспрашиваете да уточняете? – недовольно спросила госпожа Абрамова. – Али со слухом проблемно?
- Прошу прощения, сударыня, - Алексей чуть виновато улыбнулся, - привычка у меня такая, служебная. Я следователем служил… - Корсаров поперхнулся, вспомнив найденные в саквояже документы, удивительным образом подходящие под складывающиеся обстоятельства, и незлым тихим словом помянув ушлую цыганку, всучившую ему билет в прошлое. – В Санкт-Петербурге.
Софья Витольдовна побуравила мужчину взглядом, после чего властно хлопнула рукой по подлокотнику:
- Коли так, сударь мой, может, не сочтёте за труд разобраться, кто Дарью Васильевну сгубил?
- Так ведь Глафира сказала… - начала было Лизонька, коей было чрезвычайно неприятно впутывать незнакомого человека, да ещё и столичного следователя, в дела сугубо семейные. Петенька-то, чай, такому вмешательству тоже не обрадуется!
- Глафира пока ничего путного не сказала, до самой сказки так и не дошла, всё присказками тешится, - фыркнула госпожа Абрамова и прицыкнула на горничную. – Значит так, милая, не расскажешь толком, что случилось, на конюшне запорю. Ну?
Девка сглотнула, глубоко вздохнула, от беды подальше передвинувшись поближе к Лизоньке, и коротко ответила:
- Когда Парашка в комнату-то вошла да шторы отдёрнула, барыню зарезанную на полу и узрела. А, да, она ещё на крови поскользнулась, во!
- Кто, барыня зарезанная? – нахмурилась Софья Витольдовна.
- Да не-е-е, Параня, - Глафира с чувством хорошо исполненного долга шмыгнула носом и преданно посмотрела на хозяек.
Софья Витольдовна повернулась к гостю столичному и выразительно вздёрнула бровь, мол, ну, как, сударь, берётесь ли за дело? Алексей понял, что отвертеться от службы не получится, дамы, подобные госпоже Абрамовой, отказов не терпели, к цели неслись почище танковой колонны, сметающей всё на своём пути.
- Сочту за честь оказать Вам любезность, сударыни, - Корсаров отвесил приличествующий моменту поклон и коротко кивнул служанке. – Веди на место… кхм, в дом, где убийство произошло.
Глафира сначала глазами хлопнула недогадливо, но заприметив недовольную гримасу барыни, поспешно кивнула, истово перекрестилась и бросилась к двери, бормоча и едва не свернув по пути столик:
- Следуйте за мной, барин, я Вас скорёхонько доведу, тут недалече.
- А, по-моему, не стоит всё же вмешивать столичного следователя в это дело, - упрямо повторила Лиза, вскинув голову и даже ножкой притопывая, - неправильно это. Наши следователи вполне в состоянии и самостоятельно разобраться.
- Наши, прости господи, следователи не в состоянии в собственных бумагах разобраться, - презрительно фыркнула Софья Витольдовна по-кошачьи щуря глаза, - куда уж им столь ответственное дело поручать. Нет, конечно, если ты хочешь, чтобы дядюшку Петра али его самого арестовали, тогда конечно…
- Тётушка!
- А коли нет, тогда пусть господин столичный за нашими сыскарями присмотрит. Ему не в тягость, им не во вред, делу на пользу. И не надо меня взором палить, я, чай, не горшок глиняный, в обжиге не нуждаюсь.
Алексей. Отец любил повторять, что на любую шею непременно отыщется хомут, и вот теперь я на личном опыте убедился в правильности этой пословицы. Нет, я, конечно, и из дома вышел, чтобы найти работу, но, три тысячи чертей, я даже не предполагал, что опять стану следователем, да ещё и в Российской империи! Ну, цыганочка, попадись мне только, я такое аутодафе устрою, вся инквизиция содрогнётся! А с другой стороны, чем я недоволен? Служба мне нравилась, детективы я с детства люблю, да и эпоха последнего русского императора привлекала. Так что получил я всё, о чём ранее мечтал, как говорится, получите и распишитесь, понять бы ещё, что мне теперь со счастием свалившимся делать.
Горничная не умолкала всю дорогу, вываливая на меня гору информации о покойной, её супруге, их племяннике, всех чадах и домочадцах, включая странниц и побирушек, коих от щедрот своих прикармливала внешне благополучная семья. Сведения, спору нет, весьма полезные, только уж больно их много, в таком изобилии важное смешивается с пустяком, теряется, оборачивается обманкой.
- Подожди, милая, не спеши, - я вскинул руку, чувствуя, что ещё немного и у меня разыграется самая настоящая мигрень, - я обязательно тебя подробно расспрошу, но чуть позже. Сначала мне нужно увидеть тело и осмотреть место преступления.
- Вас подождать, барин? – горничная уставилась на меня с собачьей преданностью.
Да боже упаси, дороги обратно в компании этой болтушки я точно не выдержу!
- Не стоит, милая, ступай. Когда ты понадобишься, я тебя позову.
Давай. Иди уже, дай мне немного с мыслями собраться.
Горничная присела, крутенько повернулась и исчезла так стремительно, что меня обдало ветерком. Вот шустрая, правильно про таких говорят: четыре дырки на одном месте разом вертит! Я покрутил головой, унимая звон в ушах и разминая шею, настраиваясь на служебный лад. Итак, согласно легенде, я следователь из Петербурга, здесь в отпуске по причине… по личной надобности, готов оказать следствию всесильную помощь. Не знаю, как здесь, а в моём времени таких доброхотов «очень любят», так и норовят при первом же удобном случае за дверь выставить, а то и по страницам «Камастуры» отправить. Ну да ничего, у меня бумаги серьёзные, с такими за дверь выкинуть не должны. Как-никак столичный следователь.
- Кто таков?! – окликнул меня внушительного вида городовой, решительно перекрывая дорогу. – По какой надобности?!
- Следователь Корсаров Алексей Михайлович, - я расправил плечи и окинул городового внимательным взглядом, внушительно добавив, - из Петербурга.
То, что меня приняли за проверяющего, стало понятно по тому, как стремительно переменился городовой, как почтительно вытянулся и с каким смирением осведомился, кто именно мне надобен. Кстати, хороший вопрос, можно подумать, я всё полицейское руководство знаю!
- Будь любезен, позови господина полицмейстера, - я покрутил в руках трость, вещицу для меня непривычную и здорово связывающую руки. И без неё никак нельзя, мода, чтоб её!
- Слушаюсь, Ваше выс-родие, - выпалил городовой и исчез в доме.
Ну что ж, пока есть время, осмотрим все подступы к дому, надеюсь, бравые стражи закона не все следы затоптали.
Увы, по земле словно стадо диких мустангов промчалось, всё было затоптано, даже на цветочной клумбе под окном какой-то умник отметился. Так, стоп, а что, если это следы убийцы? Я вскинул голову, прикидывая, из какого окошка могли выпрыгнуть в цветы. Ого, тут второй этаж на уровне нашего третьего, не ниже! Если бы преступник выпрыгивал из окошка, то подошвы ушли бы в землю значительно глубже, след был бы с две фаланги пальца, а тут… Я измерил глубину следа. Фаланга, даже меньше. Следовательно, неизвестный на клумбе стоял спокойно, хоть и долго, след неглубокий, но чёткий. Как пить дать, какой-нибудь городовой в цветы залез! На всякий случай я сравнил размер отпечатка со своим. Хм, а нога-то меньше, даже со скидкой на то, что в начале двадцатого века ноги мужчин тоже были меньше и изящнее. Выходит, тут стояла дама? Я присмотрелся к узору подошвы. Каблук есть, но это не показатель, у тех же городовых и даже слуг обувь тоже с каблуками. На правом следе у края рисунок стёрт, косолапит немного наша незнакомка. Интересно… Пожалуй, стоит следы зарисовать, тем более, что за господином полицмейстером, похоже, в Ярославль побежали. Или Кострому, а то и вообще до самой первопрестольной Москвы.
Я вытащил из саквояжа листок бумаги, благоразумно засунутый туда вместе с карандашом, и только приступил к рисованию, как за моей спиной раздалось сиплое дыхание, покашливание и робкое:
- Ваше выс-родие…
Вот же ж, как обычно, в самый неурочный час! Я прикрыл глаза, подавляя вспышку раздражения, повернулся, сунул городовому лист бумаги и карандаш, коротко приказав:
- Перерисуй эти следы, они могут пригодиться.
Краснолицый седоусый атлетического телосложения мужчина в добротном, но отнюдь не щегольском мундире недовольно повёл седой лохматой бровью:
- Что ж Вы, сударь, так городовыми-то командуете? Не отрекомендовались, бумаг никаких не представили, а уж поди-ка!
- Погибла в дорожном происшествии. Сбила карета.
- О, господи, - пискнула Лизонька, и её большие зелёные глаза заблестели от слёз. – Алексей Михайлович, примите наши самые искренние соболезнования!
- Благодарю, - Алексей встал, звучно щёлкнул каблуками и только сейчас отметил изумрудную зелень глаз барышни. Как Лика любила петь: «У беды глаза зелёные, не простят, не пощадят». Эта зеленоглазая, впрочем, беды не сулила, пока, по крайней мере.
Впрочем, излишняя наивность и оптимистичность была наказана тут же. Дверь в гостиную распахнулась, мало не слетев с петель, возмущённая до крайности Софья Витольдовна угрожающе приподнялась в кресле, готовая пустить кровь дерзостному нарушителю спокойствия, но влетевшая, словно камень из пращи, растрёпанная горничная бухнулась перед барыней на колени, обхватила голову руками и завыла так, что все известные плакальщицы дружно замолчали, с нескрываемой завистью глядя на конкурентку. У Алексея от девкиного воя голова разболелась, он с чуть заметной гримасой потёр переносицу, жалея, что проклятый этикет не позволяет по-простому заткнуть уши пальцами.
- Хватить орать! – рявкнула госпожа Абрамова так, что стёкла в окне испуганно задребезжали. – Сказывай толком, что приключилось?!
Горничная икнула, размазала по лицу слёзы, звучно бухнула лбом в пол и проскулила, то и дело срываясь на вой, добро, что приглушённый:
- Горе, матушка благодетельница, пришла беда незваная, нежданная, со сторон тёмных неведомых, господом богом и всеми архангелами проклинаемых…
- Ты мне тут песнь не заводи, толком говори, - осекла Софья Витольдовна вошедшую во вкус девицу, - чай, не на сцене и не в людской перед холопами рисуешься. Я тебя, дуру, куда отправляла? И где, спрашивается, Пётр Игнатьевич?!
- Ой, ба-а-арыня-я-я, - словно дождавшись отмашки невидимого суфлёра, взвыла горничная, вцепляясь в волосы и с силой раскачиваясь, - ой, бяда-то какая-я-я!!!
Лизонька побледнела, хотела было вскочить, да от волнения ноги подкосились, голос и тот подвёл, хотела крикнуть, а получилось лишь прошелестеть чуть слышно:
- Что с Петенькой? Жив ли?!
- Чего ему, малахольному, делается, - пробурчала госпожа Абрамова себе под нос, - крышкой гроба и то не уколотить, прости меня, господи, дуру грешную. А ты толком сказывай, что с молодым барином?
Глафира звучно шмыгнула носом, краем передника протёрла лицо и, переплетая растрепавшуюся косу, выдохнула:
- Дядюшка Петра Игнатьевича, Прохор Захарович, свою жёнку прирезал.
Софья Витольдовна с размаху села в кресло, больно ударившись бедром о подлокотник оного и даже не заметив:
- Ты чего мелешь, дура?!
Горничная размашисто перекрестилась, опять бухнувшись лбом об пол:
- Истинную правду, матушка, вот Вам крест. Самолично всё видела и слышала, а чего сама не видала, то Парашка ихняя обсказала.
- И чего тебе их горничная наплела?
- Сказала: барыня с утреца к завтраку не вышли…
- Так Дарья Васильевна никогда к завтраку не выходит, - фыркнула, постепенно успокаиваясь, госпожа Абрамова, - она же за полночь с полюбовниками своими по балам, театрам да прочим паркам-ярмаркам гуляет. Вот же семейство, прости господи, мужу впору скоро потолки разбирать, чтобы рогами развестистыми ни за что не цепляться. Уж сколько раз ему, ироду, говорено, а всё зря. Правду говорят: дурака учить – только портить, а этот дурень и учиться не желает.
- Тётушка, - Лиза отважно бросилась на защиту чести родственников жениха, но от неё лишь небрежно отмахнулись:
- Погоди, Лизавета, не до тебя пока. Ты, Глафира, не молчи, дальше рассказывай.
Горничная облизала пересохшие запылённые губы, таинственно округлила глаза и перешла на трагический шёпот:
- Так вот, барыня к завтраку не вышла, а барин страсть как хотел с ней о чём-то перемолвиться, а потому…
- О чём именно хотел поговорить Прохор Захарович со своей супругой? – спросил Алексей и чуть по губам себя с досады не хлопнул. Нет, правду говорят: следователь – это не профессия, а судьба. Чуть речь о преступлении зашла, как тут же все служебные привычки воскресли, словно только этого часа и ждали!
Девка повернулась к барину, опять размашисто перекрестилась:
- Не знаю, барин, про то мне не ведомо. И Парашка не знает, барин ей лишь приказал, чтобы она к барыне поднялась да к нему в кабинет её позвала.
«Значит, разговор планировался серьёзный и для ушей слуг не предназначенный», - машинально отметил Алексей.
Глафира опять замолчала, тяжело дыша и облизывая губы.
- Дальше давай, чего замолкла?! – прикрикнула Софья Витольдовна, прихлопнув рукой по подлокотнику, - до ночи нам тебя слушать прикажешь?!
- Парашка к барыне-то поднялась, в дверь стукнула, а дверь-то и приоткрылась…
«Дёрни за верёвочку, дверь и откроется», - вспомнились Алексею строки из тихо ненавидимой в детстве сказки «Красная шапочка», в которой он долго и упорно играл волка, хотя всегда мечтал быть охотником.
Чутьё следователя обнаружило одну маленькую, нуждающуюся в прояснении деталь, а потому Корсаров опять перебил горничную, спросив:
- А что, обычно Дарья Васильевна дверь в свои покои запирала?
Девка просияла, довольная тем, что смогла заинтересовать рассказом столичного гостя, а в некоторых вопросах оказалась даже осведомлённее его, всплеснула руками:
- А как же, барин, знамо дело, завсегда дверь на замок запирала, на два оборота, как спать отправлялась...
- Потому что полюбовник к ней через окно ходит, - ввернула госпожа Абрамова. – Об этом у нас в Семиозерске все осведомлены.
- Тётушка, - Лиза вскочила, разрумянившись от гнева и став удивительно красивой, - постыдились бы при Алексее Михайловиче напраслину на соседей возводить!
- Мала ещё, мне указывать, что да как делать надобно! – рыкнула на племянницу Софья Витольдовна и тут же, не переводя духа, ринулась на притихшую горничную. – Ну, чего опять замолкла, дура?! Заканчивай уже побасенку свою, а то, чует моё сердце, смерть придёт раньше, чем ты всё обскажешь!
Глафира поспешно бухнула лбом об пол, перекрестилась и зачастила, словно жить ей осталось минуты три, не более:
- Так вот, Парашка к барыне стукнулась, а дверь-то и приоткрылась. Параня туды сунулась, ну, в спальню-то, а там темнотишша, страх! Канделябра, что завсегда на столике стоит, погашена, шторы плотно задёрнуты, а барыня-то темноты сызмальства боялась, так-то. Лектричество енто новомодное терпеть не могла, а вот канделябру завсегда на столике держала. И как только глазки ясные открывала, первым делом свечи зажигала и сама, своими руками белыми шторы распахивала.
- Значит, когда горничная вошла в комнату, свечи не горели, и шторы были плотно задёрнуты, - повторил Алексей, проницательно глядя на горничную.
Девка под столь пристальным взглядом нервно задёргалась, чувствуя себя без вины виноватой, истово закивала, опять размашисто крестясь:
- Истинный бог, барин, так оно всё и было! Ни единого словечка я не присочинила.
- Что это Вы, сударь мой, всё время переспрашиваете да уточняете? – недовольно спросила госпожа Абрамова. – Али со слухом проблемно?
- Прошу прощения, сударыня, - Алексей чуть виновато улыбнулся, - привычка у меня такая, служебная. Я следователем служил… - Корсаров поперхнулся, вспомнив найденные в саквояже документы, удивительным образом подходящие под складывающиеся обстоятельства, и незлым тихим словом помянув ушлую цыганку, всучившую ему билет в прошлое. – В Санкт-Петербурге.
Софья Витольдовна побуравила мужчину взглядом, после чего властно хлопнула рукой по подлокотнику:
- Коли так, сударь мой, может, не сочтёте за труд разобраться, кто Дарью Васильевну сгубил?
- Так ведь Глафира сказала… - начала было Лизонька, коей было чрезвычайно неприятно впутывать незнакомого человека, да ещё и столичного следователя, в дела сугубо семейные. Петенька-то, чай, такому вмешательству тоже не обрадуется!
- Глафира пока ничего путного не сказала, до самой сказки так и не дошла, всё присказками тешится, - фыркнула госпожа Абрамова и прицыкнула на горничную. – Значит так, милая, не расскажешь толком, что случилось, на конюшне запорю. Ну?
Девка сглотнула, глубоко вздохнула, от беды подальше передвинувшись поближе к Лизоньке, и коротко ответила:
- Когда Парашка в комнату-то вошла да шторы отдёрнула, барыню зарезанную на полу и узрела. А, да, она ещё на крови поскользнулась, во!
- Кто, барыня зарезанная? – нахмурилась Софья Витольдовна.
- Да не-е-е, Параня, - Глафира с чувством хорошо исполненного долга шмыгнула носом и преданно посмотрела на хозяек.
Софья Витольдовна повернулась к гостю столичному и выразительно вздёрнула бровь, мол, ну, как, сударь, берётесь ли за дело? Алексей понял, что отвертеться от службы не получится, дамы, подобные госпоже Абрамовой, отказов не терпели, к цели неслись почище танковой колонны, сметающей всё на своём пути.
- Сочту за честь оказать Вам любезность, сударыни, - Корсаров отвесил приличествующий моменту поклон и коротко кивнул служанке. – Веди на место… кхм, в дом, где убийство произошло.
Глафира сначала глазами хлопнула недогадливо, но заприметив недовольную гримасу барыни, поспешно кивнула, истово перекрестилась и бросилась к двери, бормоча и едва не свернув по пути столик:
- Следуйте за мной, барин, я Вас скорёхонько доведу, тут недалече.
- А, по-моему, не стоит всё же вмешивать столичного следователя в это дело, - упрямо повторила Лиза, вскинув голову и даже ножкой притопывая, - неправильно это. Наши следователи вполне в состоянии и самостоятельно разобраться.
- Наши, прости господи, следователи не в состоянии в собственных бумагах разобраться, - презрительно фыркнула Софья Витольдовна по-кошачьи щуря глаза, - куда уж им столь ответственное дело поручать. Нет, конечно, если ты хочешь, чтобы дядюшку Петра али его самого арестовали, тогда конечно…
- Тётушка!
- А коли нет, тогда пусть господин столичный за нашими сыскарями присмотрит. Ему не в тягость, им не во вред, делу на пользу. И не надо меня взором палить, я, чай, не горшок глиняный, в обжиге не нуждаюсь.
***
Алексей. Отец любил повторять, что на любую шею непременно отыщется хомут, и вот теперь я на личном опыте убедился в правильности этой пословицы. Нет, я, конечно, и из дома вышел, чтобы найти работу, но, три тысячи чертей, я даже не предполагал, что опять стану следователем, да ещё и в Российской империи! Ну, цыганочка, попадись мне только, я такое аутодафе устрою, вся инквизиция содрогнётся! А с другой стороны, чем я недоволен? Служба мне нравилась, детективы я с детства люблю, да и эпоха последнего русского императора привлекала. Так что получил я всё, о чём ранее мечтал, как говорится, получите и распишитесь, понять бы ещё, что мне теперь со счастием свалившимся делать.
Горничная не умолкала всю дорогу, вываливая на меня гору информации о покойной, её супруге, их племяннике, всех чадах и домочадцах, включая странниц и побирушек, коих от щедрот своих прикармливала внешне благополучная семья. Сведения, спору нет, весьма полезные, только уж больно их много, в таком изобилии важное смешивается с пустяком, теряется, оборачивается обманкой.
- Подожди, милая, не спеши, - я вскинул руку, чувствуя, что ещё немного и у меня разыграется самая настоящая мигрень, - я обязательно тебя подробно расспрошу, но чуть позже. Сначала мне нужно увидеть тело и осмотреть место преступления.
- Вас подождать, барин? – горничная уставилась на меня с собачьей преданностью.
Да боже упаси, дороги обратно в компании этой болтушки я точно не выдержу!
- Не стоит, милая, ступай. Когда ты понадобишься, я тебя позову.
Давай. Иди уже, дай мне немного с мыслями собраться.
Горничная присела, крутенько повернулась и исчезла так стремительно, что меня обдало ветерком. Вот шустрая, правильно про таких говорят: четыре дырки на одном месте разом вертит! Я покрутил головой, унимая звон в ушах и разминая шею, настраиваясь на служебный лад. Итак, согласно легенде, я следователь из Петербурга, здесь в отпуске по причине… по личной надобности, готов оказать следствию всесильную помощь. Не знаю, как здесь, а в моём времени таких доброхотов «очень любят», так и норовят при первом же удобном случае за дверь выставить, а то и по страницам «Камастуры» отправить. Ну да ничего, у меня бумаги серьёзные, с такими за дверь выкинуть не должны. Как-никак столичный следователь.
- Кто таков?! – окликнул меня внушительного вида городовой, решительно перекрывая дорогу. – По какой надобности?!
- Следователь Корсаров Алексей Михайлович, - я расправил плечи и окинул городового внимательным взглядом, внушительно добавив, - из Петербурга.
То, что меня приняли за проверяющего, стало понятно по тому, как стремительно переменился городовой, как почтительно вытянулся и с каким смирением осведомился, кто именно мне надобен. Кстати, хороший вопрос, можно подумать, я всё полицейское руководство знаю!
- Будь любезен, позови господина полицмейстера, - я покрутил в руках трость, вещицу для меня непривычную и здорово связывающую руки. И без неё никак нельзя, мода, чтоб её!
- Слушаюсь, Ваше выс-родие, - выпалил городовой и исчез в доме.
Ну что ж, пока есть время, осмотрим все подступы к дому, надеюсь, бравые стражи закона не все следы затоптали.
Увы, по земле словно стадо диких мустангов промчалось, всё было затоптано, даже на цветочной клумбе под окном какой-то умник отметился. Так, стоп, а что, если это следы убийцы? Я вскинул голову, прикидывая, из какого окошка могли выпрыгнуть в цветы. Ого, тут второй этаж на уровне нашего третьего, не ниже! Если бы преступник выпрыгивал из окошка, то подошвы ушли бы в землю значительно глубже, след был бы с две фаланги пальца, а тут… Я измерил глубину следа. Фаланга, даже меньше. Следовательно, неизвестный на клумбе стоял спокойно, хоть и долго, след неглубокий, но чёткий. Как пить дать, какой-нибудь городовой в цветы залез! На всякий случай я сравнил размер отпечатка со своим. Хм, а нога-то меньше, даже со скидкой на то, что в начале двадцатого века ноги мужчин тоже были меньше и изящнее. Выходит, тут стояла дама? Я присмотрелся к узору подошвы. Каблук есть, но это не показатель, у тех же городовых и даже слуг обувь тоже с каблуками. На правом следе у края рисунок стёрт, косолапит немного наша незнакомка. Интересно… Пожалуй, стоит следы зарисовать, тем более, что за господином полицмейстером, похоже, в Ярославль побежали. Или Кострому, а то и вообще до самой первопрестольной Москвы.
Я вытащил из саквояжа листок бумаги, благоразумно засунутый туда вместе с карандашом, и только приступил к рисованию, как за моей спиной раздалось сиплое дыхание, покашливание и робкое:
- Ваше выс-родие…
Вот же ж, как обычно, в самый неурочный час! Я прикрыл глаза, подавляя вспышку раздражения, повернулся, сунул городовому лист бумаги и карандаш, коротко приказав:
- Перерисуй эти следы, они могут пригодиться.
Краснолицый седоусый атлетического телосложения мужчина в добротном, но отнюдь не щегольском мундире недовольно повёл седой лохматой бровью:
- Что ж Вы, сударь, так городовыми-то командуете? Не отрекомендовались, бумаг никаких не представили, а уж поди-ка!
