ЛЕНТОЧКА
"Долина в две мили —
редут недалече…
Услышав: «По коням, вперед!»,
В прорыв они, к смерти,
под шквалом картечи,
Отважные скачут шестьсот.
Преддверием ада гремит канонада,
Под жерла орудий, и сабельным блеском,
Подставлены груди —
но мчатся и мчатся шестьсот..."
"Роман"
Покуривая на крыльце у штаба, я наблюдал, как срочники толпятся возле лавки «Военторга». Их зимние берцы утопали по щиколотку в жиже, из грязи и снега. Снег же, постепенно пропитываясь водой, становился из белого-серым, выглядел как мелко искрошенное печенье, облитое какао.
Замызганные, все в копати, мальчишки, только что вернувшийся из парковой зоны, спешили перед закрытием скупить в маленьком магазинчике все, что можно съесть.
С другой стороны, образуя ещё один хвост очереди, к ним тулились ополченцы: бородатые, в старой форме и кирзовых сапогах, многие с совершенно нелепыми "мосинками". Они смотрели на молодых и невольно усмехаясь, иногда беззлобно подтрунивая над ними. Солдатики ничего не отвечали и стояли, потупив взгляд в землю перед собой. Ополченцы были не наши: их привезли пару дней назад и разместили в полупустых казармах. Из разговоров становилось понятно, что это все, кто не хотел или не мог ужиться с "новой" властью ещё президента Прощенко - бывшего президента той маленькой страны, что раскинулась через границу. Лет восемь назад там, у них, "за кордоном", произошла то ли революция, то ли переворот, закончившийся небольшой гражданской войной. Всех, кто был против нового режима, загнали в самые захолустные земли этой новой "республики" и хотели там уже добить. Но не получилось. Мертвецки вцепившись в каждый клочек земли, вчерашние рабочие, шахтёры и строители начали мало по-малу отбиваться. Наблюдавшая издалека за всем этим наша страна молчаливо подбрасывала через гуманитарку оружие повстанцам. Снабжала ополчение военными специалистами и боевыми командирами. Вскоре там появились батальоны, а потом и полки народной оборонительной милиции.
Я ещё тогда не служил, а это было всего восемь лет назад.
Первые новости о разразившейся буре у наших границ стали поступать в СМИ почти сразу же:
"Националистически настроенные депутаты из окружения президента Прощенко, подстрекаемые западными партнерами, готовы развязать братоубийственную войну с теми, кто не согласен с политикой вновь избранного правительства президента..."
"Сегодня президент Прощенко обратился к нации с призванием:
- Лихорадку сепаратизма, которая охватила Юго-восток страны и Одэсос, могуг успокоить только быстрые и решительные действия правоохранительных органов. Мы не должны, ни в коем случае прощать отщепенцев, что пошли на поводу у наших соседей! Эти террористические независимые формирования - восточные непризнанные республики, должны быть стерты с лица земли всепоглощающим огнём наших доблестных Вооружённых Сил Республики! Национальные батальоны обороны могут уже сейчас усмерить непокорных, опустив на их головы свои резиновые дубинки и распыляя слезоточивый газ. Авиация и артиллерия должна разбомбить города сепаратистов, и заставить их детей- жить в подвалах... "
"Мы будем наступать и будем освобождать нашу землю на Восточных границах от сепаратистов и террористов, которые пошли на поводу у России! Непродление режима прекращения огня — это наш ответ террористам, боевикам, мародерам и всем тем, кто издевается над мирным населением, кто парализует работу экономики региона, кто срывает выплаты зарплат, пенсий, стипендий, кто подрывает железные дороги, разрушает водопроводы, кто лишил людей нормальной мирной жизни... "
"Военный конфликт на востоке страны войдёт в историю как Отечественная война 14-го года! Правду о победе участников антитеррористической операции золотыми буквами засекут в военную историю нашей страны!... "
Чем больше это звучало, тем больше жертв приносили боевые действия. Мирное население страдало первым, всего в несколько часов появилось множество разбомбленных домов, деревень, дорожных узлов. Обрушенные скелеты мостов стали обыденностью. Горящие и тлеющие руины - данностью.
Тем временем очередь все двигалась. Сейчас же складывалось впечатление, что матерые ополчуги смогли бы одним взглядом пригвоздить "молодняк" к земле, или одним окриком разогнать их, но все же терпиливо ждали, пропуская по одному к окошку ларька то своего, то кого-то из солдатиков.
В сторонке, смакуя папироски, кучковались какие то непонятные парни в кубанках и таком же древнем обмундировании, как у ополченцев, с пятнами зелёного и коричневого цвета. Хитро улыбаясь и гогоча, они иногда отсыпали колкости в сторону ополченцев. Те не обижались и отвечали им тем же. Мне как-то сказали, что это казачьи отряды. Добровольцами те пошли в ополчение, но сразу же организовались особняком. Ответом на вопрос «Зачем вам это нужно?», звучало контрольное и совершенно избитое «За мир славян, за нацию и народ».
Но копни глубже, все становилось более обыденным и страшным: у каждого из них вдоль границы жила прорва родственников. Что тогда, что сейчас они шли защищать своих.
Вдали над горизонтом порой поднимался серо-чёрный дым.
Война продолжалась уже третью неделю и уверенного перелома в ней не намечалось. Постоянные колонны техники шли в сторону границы и пропадали за невысокими холмами. Оттуда наши тягачи, тяжело урча и чихая чёрным выхлопом, вытаскивали подбитые танки, "бэтээры" и грузовики.
Где-то там, за полоской земли, у горизонта, за леском, за полями, разрывалась артиллерийская канонада, гулкие звуки которой, порой, приносил ещё холодный ветер. Именно там, по курганам, которые были еле видны, проходила та черта, которую у нас называли "ленточка".
Стрекоча один раз в пару часов, проносились продолговатые тела боевых вертолётов. Их задача - патрулировать границу. Порой, из-за горизонта, выныривая из грузных, серых облаков, появлялся тяжёлый, пузатый, грузовой "Ми - 8". Все его провожали взглядом. Если он летел напряжно, как-будто бы нехотя, разговоры замолкали. Взгляды становились печальными: значит прибыли раненые или того хуже.
Мимо прошуршал патруль: медленно перебирая ногами, шла пара ополченцев, во главе с контрактником-сержантом. Их маршрут пролегал через плац, заставленный здоровыми ящиками и всякой техникой.
"Востоковцы" - бойцы полков народной милиции сопротивления непризнанных республик , сновали то тут и то там. В отличии от ополчения, они были укомплектованы не в пример- лучше. Бронежилет и разгрузки были чистые, с множеством карманов и расцветкой "модного" мультикама и цифры. Тут же на плацу, им раздавали гранаты и запас патронов. В дальнем углу дымилась небольшая походная кухня.
Из-за их присутствия, территория дивизии превратилась в кошмарное зрелище: ветер гонял обрывки мусора и окурки, что уже горками были набросаны по углам и вдоль бардюров. Грязь, принесенная на колесах техники и обуви, оставалась комьями и засыхала, везде на асфальте не убранная. Оставшиеся начальники, что не укатили с личным составом на войну, смотрели на это сквозь пальцы: предпочитая не замечать. Думали, как бы поскорее избавиться от надоедливых, непрошенных гостей.
Мне стало тоскливо, даже горько. Как-то странно началась эта война: хоть и было нагнетание, обмен обвинениями, но все к этому привыкли. За долгие годы обе стороны обвинили друг друга во всем, в чем только можно. Громкие заявления о военных преступлениях, соженных поселках сыпались как из рога изобилия. Но обмена нотами "О начале войны" и не пахло. Просто, в один момент, в течение нескольких дней, всех собрали, раздали полные боекомплекты, и отправили на рубежи - ждать приказа.
А там, началось такое...
Первые три-четыре дня, после пересечения границы, наши колонны техники и солдат, встречали цветами - сказывался авторитет и престиж страны, добытый в специальных операциях до этого. Но вскоре наступила какая-то непонятная пауза в настроениях местных.
Чем дальше продвигались наши вояки, тем большее сопротивление они встречали в глубине территории. Оказалось, приграничье было за нас, за наши идеи. Но дальше... Дальше ненависть нарастала. Информационная война, что была развёрнута против нас, нашего населения и военнослужащих была всепоглощающа и всеобьемлюща. Под городком Хаковарь, не пройдя и пятидесяти километров, наступление забуксовало. Националисты всех мастей, повылазив из своих схронов, мобилизовались и стали организовывать оборонительные рубежи. Идея освобождения от фашизма, этой небольшой Республики- полностью провалилась. Как провалилась и внешняя политика. Посыпались эмбарго и запреты на торговлю. В одночасье стало понятно, что мы сами себя загнали в капкан, расставленый противостоящими спецслужбами.
И где наши спецы не доработали, там вражеская агентура воспользовалась этим сполна... Тихо, почти шёпотом поговаривали, что военная разведка села в лужу: то ли все эти годы им гнали "дэзу", то ли они сами в чем то ошиблись...
Теперь за просчеты генералов и шпионов, расплачивались солдаты, затыкая дыры в расположениях войск. Смывали илюзорные, ошибочно нарисованные стрелки на картах, вполне себе реальной кровью...
В это время года, гарнизон стали заполнять собаки. Их было давно не пара-тройка, а уже десятка два точно. Вновь народившиеся щенки и матерые псины бегали небольшими группами, иногда устраивал потосовки прямо на плацу.
Раньше их гоняли, даже Патрулям выдавали по горсти холостых патронов, но вскоре это перестали делать. Не до того стало.
Остановившись невдалеке от меня стояла худая серая собочушка. С грустным, обречённым взглядом. Красивые пятна над её глазами, изображали дуги бровей, и сейчас они распологались галочкой. Морща нос и иногда облизываясь, она смотрела на худых срочников жадно поедавших какую-то выпечку в бумажных обертках. Те, сгрудившись кружком, не обращали внимания ни на кого и быстро заталкивали грязными пальцами в рот содержимое свертков.
Хотя по времени обед был уже скоро, но сейчас стали кормить не лучше, чем когда я начинал служить. Порой попадались недоваренные горсти крупы или совсем постные, без кусочка мяса и жира каши. Они провалились в желудок и через пол часа, ты уже не чувствовал какой либо сытости. Через пару часов, опять был голодный. Поэтому солдатам хотелось есть постоянно, те кто поумнее, набирали заварные макароны, типа "Ролтон" и вечерами, запираясь в канцеляриях или каптерках, старались по плотнее наесться. Те, у кого не получалось так, или не хватало времени, просто забивали свой желудок всякого рода пирожками, вафлями, печеньем или шоколадками. Они это поглащали, пока у них хватало денег, небольшой солдатской зарплаты, в две тысячи. А потом, через неделю, проев или скурив все деньги, они опять ходили с полуголодными глазами и старались не смотреть на более удачливых сослуживцев. Взгляд у них становился, как у той голодной собаки.
Молчаливый, грустный, но очень требовательный.
Рассматривая её, у меня в голове стала крутиться песня, которую часто слушала моя бывшая. Она так подходила к тому, что вокруг происходит...
"... Still, we ravage the world that we love
And the millions cry out to be saved
Our endless maniacal appetite
Left us with another way to die..."
Вдруг псину кто-то спугнул и она, поскуливая, отбежала с дороги на редкий, для этого времени года, газон.
По дороге шёл сгорбившись прапорщик в старом, затертом танковой костюме чёрного цвета. Тот местами был прожжен и совершенно обтрепался. Бурые разводы грязи на колёнях и резиновых сапогах уже засохли и стали коркой, что иногда ломалась и осыпалась при ходьбе. Лицо его исхудало и поросло недельной щетиной. Вокруг глаз залегли тёмные круги от постоянного недосыпа. Глаза потускнели, и живого блеска в них не было. Лишь еле уловимая горечь.
Я не сразу узнал Рому. Да, это был именно Рома. Ромаха, и как мы его называли шутливо - Ромашка. Мой старый хороший товарищ. Я с ним был давно знаком. Добродушный прапор, сильный механик и довольно опытный техник. Он вытащил много боевых машин из состояния "аут". Перебрать двигатель, сменить трансмиссию, для него было плевым дело. Эти золотые руки ценили не только в батальоне и полку, но и многие знали о нем в гарнизоне. Как то гарнизонка, наша местная военная газета, написала о нем статью. Он любил железки и уважал людей, которые копаются в моторах.
Сейчас он не был похож на себя прежнего. Кажется от безнадеги, или все же от чего то другого, что я увидел на его лице, у меня защемило. По краям глаз стало влажно, но новый порыв ветра сорвал капли и унёс обдувая и высушивая мои щеки.
Я тихо позвал:
- Рома...
Сгорбленная фигура вздрогнула и замедлив шаг встала. Проходя мимо он даже не заметил меня. А сейчас распрямившись смотрел по сторонам, ищя взглядом того, кто его позвал.
- Рома! - Позвал я громче и он обернулся. Брови на сером лице поползли вверх а на глазах блеснули слезы. Резко подбежав, он меня обнял:
- Дружище... Как ты...
Всмотревшись в его глаза, я хрипя проговорил:
- Рома... Мне сказали, тебя ранили...
Смущённо улыбаясь, от мотанул головой из стороны, в сторону, но потом мрачно проговорил:
- Нет... Это мелочь, царапина...
Я выдохнул при его словах, но он продолжил и я насторожился:
- Ты слышал?
Перестав меня сжимать, Ромаха продолжил:
- Много наших полегло... Медведь...Корень...Васек Бычко...
Я ошарашено выдохнул:
- Кааак...?
Рома покачал головой и тихо пробурчал:
- Да вот так... - и замолчал.
Паршивое ощущение безнадежности и тоски начало клубиться где-то внутри меня. Оно постепенно нарастала, заполняя все мои мысли. В голове крутилась лишь пара фаз, да нескончаемый поток вопросов: "Как же это произошло... Почему... Почему они... За что...". Взяв молчащего Рому за рукав, я мотнул головой, в сторону двери:
- Пойдём, посидим... Ты когда вообще последний раз ел? Будешь чай?...
О чем-то думая, как будто меня не слыша, Рома автоматически кивал и последовал за мной.
Чуть позже, мы сидели в комнате информирования и досуга. Мне очень нравились такие местечки в воинских частях. Здесь всегда был порядок, тишина, можно сказать уютная обстановка, ничем не связанная с армейской жизнью. Красивые диваны и кресла, ряды парт. В таких местах хотелось взять какую-нибудь книжку, и погрузившись в её чтение, утопая в мягком кресле, отстраниться от повседневности.
Взяв чайник, я достал заварные макароны, чай, хлеб и пачку печенья. Подумав, на стол поставил ещё и банку тушняка, который оставил на НЗ, если отправят "за ноль".
"Долина в две мили —
редут недалече…
Услышав: «По коням, вперед!»,
В прорыв они, к смерти,
под шквалом картечи,
Отважные скачут шестьсот.
Преддверием ада гремит канонада,
Под жерла орудий, и сабельным блеском,
Подставлены груди —
но мчатся и мчатся шестьсот..."
"Роман"
Покуривая на крыльце у штаба, я наблюдал, как срочники толпятся возле лавки «Военторга». Их зимние берцы утопали по щиколотку в жиже, из грязи и снега. Снег же, постепенно пропитываясь водой, становился из белого-серым, выглядел как мелко искрошенное печенье, облитое какао.
Замызганные, все в копати, мальчишки, только что вернувшийся из парковой зоны, спешили перед закрытием скупить в маленьком магазинчике все, что можно съесть.
С другой стороны, образуя ещё один хвост очереди, к ним тулились ополченцы: бородатые, в старой форме и кирзовых сапогах, многие с совершенно нелепыми "мосинками". Они смотрели на молодых и невольно усмехаясь, иногда беззлобно подтрунивая над ними. Солдатики ничего не отвечали и стояли, потупив взгляд в землю перед собой. Ополченцы были не наши: их привезли пару дней назад и разместили в полупустых казармах. Из разговоров становилось понятно, что это все, кто не хотел или не мог ужиться с "новой" властью ещё президента Прощенко - бывшего президента той маленькой страны, что раскинулась через границу. Лет восемь назад там, у них, "за кордоном", произошла то ли революция, то ли переворот, закончившийся небольшой гражданской войной. Всех, кто был против нового режима, загнали в самые захолустные земли этой новой "республики" и хотели там уже добить. Но не получилось. Мертвецки вцепившись в каждый клочек земли, вчерашние рабочие, шахтёры и строители начали мало по-малу отбиваться. Наблюдавшая издалека за всем этим наша страна молчаливо подбрасывала через гуманитарку оружие повстанцам. Снабжала ополчение военными специалистами и боевыми командирами. Вскоре там появились батальоны, а потом и полки народной оборонительной милиции.
Я ещё тогда не служил, а это было всего восемь лет назад.
Первые новости о разразившейся буре у наших границ стали поступать в СМИ почти сразу же:
"Националистически настроенные депутаты из окружения президента Прощенко, подстрекаемые западными партнерами, готовы развязать братоубийственную войну с теми, кто не согласен с политикой вновь избранного правительства президента..."
"Сегодня президент Прощенко обратился к нации с призванием:
- Лихорадку сепаратизма, которая охватила Юго-восток страны и Одэсос, могуг успокоить только быстрые и решительные действия правоохранительных органов. Мы не должны, ни в коем случае прощать отщепенцев, что пошли на поводу у наших соседей! Эти террористические независимые формирования - восточные непризнанные республики, должны быть стерты с лица земли всепоглощающим огнём наших доблестных Вооружённых Сил Республики! Национальные батальоны обороны могут уже сейчас усмерить непокорных, опустив на их головы свои резиновые дубинки и распыляя слезоточивый газ. Авиация и артиллерия должна разбомбить города сепаратистов, и заставить их детей- жить в подвалах... "
"Мы будем наступать и будем освобождать нашу землю на Восточных границах от сепаратистов и террористов, которые пошли на поводу у России! Непродление режима прекращения огня — это наш ответ террористам, боевикам, мародерам и всем тем, кто издевается над мирным населением, кто парализует работу экономики региона, кто срывает выплаты зарплат, пенсий, стипендий, кто подрывает железные дороги, разрушает водопроводы, кто лишил людей нормальной мирной жизни... "
"Военный конфликт на востоке страны войдёт в историю как Отечественная война 14-го года! Правду о победе участников антитеррористической операции золотыми буквами засекут в военную историю нашей страны!... "
Чем больше это звучало, тем больше жертв приносили боевые действия. Мирное население страдало первым, всего в несколько часов появилось множество разбомбленных домов, деревень, дорожных узлов. Обрушенные скелеты мостов стали обыденностью. Горящие и тлеющие руины - данностью.
Тем временем очередь все двигалась. Сейчас же складывалось впечатление, что матерые ополчуги смогли бы одним взглядом пригвоздить "молодняк" к земле, или одним окриком разогнать их, но все же терпиливо ждали, пропуская по одному к окошку ларька то своего, то кого-то из солдатиков.
В сторонке, смакуя папироски, кучковались какие то непонятные парни в кубанках и таком же древнем обмундировании, как у ополченцев, с пятнами зелёного и коричневого цвета. Хитро улыбаясь и гогоча, они иногда отсыпали колкости в сторону ополченцев. Те не обижались и отвечали им тем же. Мне как-то сказали, что это казачьи отряды. Добровольцами те пошли в ополчение, но сразу же организовались особняком. Ответом на вопрос «Зачем вам это нужно?», звучало контрольное и совершенно избитое «За мир славян, за нацию и народ».
Но копни глубже, все становилось более обыденным и страшным: у каждого из них вдоль границы жила прорва родственников. Что тогда, что сейчас они шли защищать своих.
Вдали над горизонтом порой поднимался серо-чёрный дым.
Война продолжалась уже третью неделю и уверенного перелома в ней не намечалось. Постоянные колонны техники шли в сторону границы и пропадали за невысокими холмами. Оттуда наши тягачи, тяжело урча и чихая чёрным выхлопом, вытаскивали подбитые танки, "бэтээры" и грузовики.
Где-то там, за полоской земли, у горизонта, за леском, за полями, разрывалась артиллерийская канонада, гулкие звуки которой, порой, приносил ещё холодный ветер. Именно там, по курганам, которые были еле видны, проходила та черта, которую у нас называли "ленточка".
Стрекоча один раз в пару часов, проносились продолговатые тела боевых вертолётов. Их задача - патрулировать границу. Порой, из-за горизонта, выныривая из грузных, серых облаков, появлялся тяжёлый, пузатый, грузовой "Ми - 8". Все его провожали взглядом. Если он летел напряжно, как-будто бы нехотя, разговоры замолкали. Взгляды становились печальными: значит прибыли раненые или того хуже.
Мимо прошуршал патруль: медленно перебирая ногами, шла пара ополченцев, во главе с контрактником-сержантом. Их маршрут пролегал через плац, заставленный здоровыми ящиками и всякой техникой.
"Востоковцы" - бойцы полков народной милиции сопротивления непризнанных республик , сновали то тут и то там. В отличии от ополчения, они были укомплектованы не в пример- лучше. Бронежилет и разгрузки были чистые, с множеством карманов и расцветкой "модного" мультикама и цифры. Тут же на плацу, им раздавали гранаты и запас патронов. В дальнем углу дымилась небольшая походная кухня.
Из-за их присутствия, территория дивизии превратилась в кошмарное зрелище: ветер гонял обрывки мусора и окурки, что уже горками были набросаны по углам и вдоль бардюров. Грязь, принесенная на колесах техники и обуви, оставалась комьями и засыхала, везде на асфальте не убранная. Оставшиеся начальники, что не укатили с личным составом на войну, смотрели на это сквозь пальцы: предпочитая не замечать. Думали, как бы поскорее избавиться от надоедливых, непрошенных гостей.
Мне стало тоскливо, даже горько. Как-то странно началась эта война: хоть и было нагнетание, обмен обвинениями, но все к этому привыкли. За долгие годы обе стороны обвинили друг друга во всем, в чем только можно. Громкие заявления о военных преступлениях, соженных поселках сыпались как из рога изобилия. Но обмена нотами "О начале войны" и не пахло. Просто, в один момент, в течение нескольких дней, всех собрали, раздали полные боекомплекты, и отправили на рубежи - ждать приказа.
А там, началось такое...
Первые три-четыре дня, после пересечения границы, наши колонны техники и солдат, встречали цветами - сказывался авторитет и престиж страны, добытый в специальных операциях до этого. Но вскоре наступила какая-то непонятная пауза в настроениях местных.
Чем дальше продвигались наши вояки, тем большее сопротивление они встречали в глубине территории. Оказалось, приграничье было за нас, за наши идеи. Но дальше... Дальше ненависть нарастала. Информационная война, что была развёрнута против нас, нашего населения и военнослужащих была всепоглощающа и всеобьемлюща. Под городком Хаковарь, не пройдя и пятидесяти километров, наступление забуксовало. Националисты всех мастей, повылазив из своих схронов, мобилизовались и стали организовывать оборонительные рубежи. Идея освобождения от фашизма, этой небольшой Республики- полностью провалилась. Как провалилась и внешняя политика. Посыпались эмбарго и запреты на торговлю. В одночасье стало понятно, что мы сами себя загнали в капкан, расставленый противостоящими спецслужбами.
И где наши спецы не доработали, там вражеская агентура воспользовалась этим сполна... Тихо, почти шёпотом поговаривали, что военная разведка села в лужу: то ли все эти годы им гнали "дэзу", то ли они сами в чем то ошиблись...
Теперь за просчеты генералов и шпионов, расплачивались солдаты, затыкая дыры в расположениях войск. Смывали илюзорные, ошибочно нарисованные стрелки на картах, вполне себе реальной кровью...
В это время года, гарнизон стали заполнять собаки. Их было давно не пара-тройка, а уже десятка два точно. Вновь народившиеся щенки и матерые псины бегали небольшими группами, иногда устраивал потосовки прямо на плацу.
Раньше их гоняли, даже Патрулям выдавали по горсти холостых патронов, но вскоре это перестали делать. Не до того стало.
Остановившись невдалеке от меня стояла худая серая собочушка. С грустным, обречённым взглядом. Красивые пятна над её глазами, изображали дуги бровей, и сейчас они распологались галочкой. Морща нос и иногда облизываясь, она смотрела на худых срочников жадно поедавших какую-то выпечку в бумажных обертках. Те, сгрудившись кружком, не обращали внимания ни на кого и быстро заталкивали грязными пальцами в рот содержимое свертков.
Хотя по времени обед был уже скоро, но сейчас стали кормить не лучше, чем когда я начинал служить. Порой попадались недоваренные горсти крупы или совсем постные, без кусочка мяса и жира каши. Они провалились в желудок и через пол часа, ты уже не чувствовал какой либо сытости. Через пару часов, опять был голодный. Поэтому солдатам хотелось есть постоянно, те кто поумнее, набирали заварные макароны, типа "Ролтон" и вечерами, запираясь в канцеляриях или каптерках, старались по плотнее наесться. Те, у кого не получалось так, или не хватало времени, просто забивали свой желудок всякого рода пирожками, вафлями, печеньем или шоколадками. Они это поглащали, пока у них хватало денег, небольшой солдатской зарплаты, в две тысячи. А потом, через неделю, проев или скурив все деньги, они опять ходили с полуголодными глазами и старались не смотреть на более удачливых сослуживцев. Взгляд у них становился, как у той голодной собаки.
Молчаливый, грустный, но очень требовательный.
Рассматривая её, у меня в голове стала крутиться песня, которую часто слушала моя бывшая. Она так подходила к тому, что вокруг происходит...
"... Still, we ravage the world that we love
And the millions cry out to be saved
Our endless maniacal appetite
Left us with another way to die..."
Вдруг псину кто-то спугнул и она, поскуливая, отбежала с дороги на редкий, для этого времени года, газон.
По дороге шёл сгорбившись прапорщик в старом, затертом танковой костюме чёрного цвета. Тот местами был прожжен и совершенно обтрепался. Бурые разводы грязи на колёнях и резиновых сапогах уже засохли и стали коркой, что иногда ломалась и осыпалась при ходьбе. Лицо его исхудало и поросло недельной щетиной. Вокруг глаз залегли тёмные круги от постоянного недосыпа. Глаза потускнели, и живого блеска в них не было. Лишь еле уловимая горечь.
Я не сразу узнал Рому. Да, это был именно Рома. Ромаха, и как мы его называли шутливо - Ромашка. Мой старый хороший товарищ. Я с ним был давно знаком. Добродушный прапор, сильный механик и довольно опытный техник. Он вытащил много боевых машин из состояния "аут". Перебрать двигатель, сменить трансмиссию, для него было плевым дело. Эти золотые руки ценили не только в батальоне и полку, но и многие знали о нем в гарнизоне. Как то гарнизонка, наша местная военная газета, написала о нем статью. Он любил железки и уважал людей, которые копаются в моторах.
Сейчас он не был похож на себя прежнего. Кажется от безнадеги, или все же от чего то другого, что я увидел на его лице, у меня защемило. По краям глаз стало влажно, но новый порыв ветра сорвал капли и унёс обдувая и высушивая мои щеки.
Я тихо позвал:
- Рома...
Сгорбленная фигура вздрогнула и замедлив шаг встала. Проходя мимо он даже не заметил меня. А сейчас распрямившись смотрел по сторонам, ищя взглядом того, кто его позвал.
- Рома! - Позвал я громче и он обернулся. Брови на сером лице поползли вверх а на глазах блеснули слезы. Резко подбежав, он меня обнял:
- Дружище... Как ты...
Всмотревшись в его глаза, я хрипя проговорил:
- Рома... Мне сказали, тебя ранили...
Смущённо улыбаясь, от мотанул головой из стороны, в сторону, но потом мрачно проговорил:
- Нет... Это мелочь, царапина...
Я выдохнул при его словах, но он продолжил и я насторожился:
- Ты слышал?
Перестав меня сжимать, Ромаха продолжил:
- Много наших полегло... Медведь...Корень...Васек Бычко...
Я ошарашено выдохнул:
- Кааак...?
Рома покачал головой и тихо пробурчал:
- Да вот так... - и замолчал.
Паршивое ощущение безнадежности и тоски начало клубиться где-то внутри меня. Оно постепенно нарастала, заполняя все мои мысли. В голове крутилась лишь пара фаз, да нескончаемый поток вопросов: "Как же это произошло... Почему... Почему они... За что...". Взяв молчащего Рому за рукав, я мотнул головой, в сторону двери:
- Пойдём, посидим... Ты когда вообще последний раз ел? Будешь чай?...
О чем-то думая, как будто меня не слыша, Рома автоматически кивал и последовал за мной.
Чуть позже, мы сидели в комнате информирования и досуга. Мне очень нравились такие местечки в воинских частях. Здесь всегда был порядок, тишина, можно сказать уютная обстановка, ничем не связанная с армейской жизнью. Красивые диваны и кресла, ряды парт. В таких местах хотелось взять какую-нибудь книжку, и погрузившись в её чтение, утопая в мягком кресле, отстраниться от повседневности.
Взяв чайник, я достал заварные макароны, чай, хлеб и пачку печенья. Подумав, на стол поставил ещё и банку тушняка, который оставил на НЗ, если отправят "за ноль".
