Николай ЧАЕВ
ПИЛОТ...
Один день жизни ветерана
Миша опять выкатила его кресло-каталку на балкон. В очередной раз, в сотый, а может быть и тысячный, он сидел, наблюдая мир через открытые створки окон.
Она делала это каждый день: выкатывала, целовала сморщенную щеку и уходила на работу. Потом приходила молоденькая студентка, нанятая на полставки из студенток-медсестер и проводила с ним то время, которое Миша пропадала.
Сама Миша была уже не молодой, но ещё довольно симпатичной девушкой. Хотя большие синие круги, которые были почти всегда под этими красивыми карими глазами, не украшали её милое лицо, а скорее старили. Мишка была его второй дочкой, появившейся на свет после первенца под его тридцатилетие. Назвали её в честь близкого сослуживца Старика, он был откуда-то из Армении, и имя Миша у них было чем-то не из ряда вон. Старик всегда звал ее Мишей, реже Мика, и уж совсем не часто Микаэла…
Миша не досыпала, ухаживая за ним, поэтому круги не проходили. Иногда он пытался ей сказать или объяснить, что не стоит тратить свою жизнь на старика, прикованного навечно к каталке, но она его не понимала. Не понимала буквально. Стариком, он сам себя так назвал. Старик есть старик, ведь он был далеко не молод и явно начал дряхлеть раньше времени.
Рука его не слушалась, писать он не мог, а выговаривать у него получалось лишь какие-то звуки, и то с усилием, напрягая мышцы лица. Порой что-то переставало работать в его истерзанном теле, и от него не было слышно и слова. Днями напролёт Старик молча сидел, пристально всматриваясь во двор и в происходящие там события.
После ранения каталка стала его единственным средством передвижения. Рамками, которыми стал ограничен серый мир.Ни больше и не меньше...
Пять метров прямо, пять оборотов двух колёс и балкон. Три метра ширина комнаты и два с половиной оборота его колёс. Кровать, шкаф, стол и ничего лишнего. Вот и весь его мир, укутанный в старые, но ещё чистые обои. Тот мир, с которым он мог хоть как-то контактировать. Не мир даже, а мирок в тридцать квадратных метров. Квартиру, которую он должен был получить от министерства ещё лет пять назад, все не выдавали ему. Он так и жил с Мишей в служебной "однушке", что на территории военного городка. Старика она всегда укладывала в комнате, а сама шла на кухню спать. Миша порой ходила ругаться с начальством, с комендантом гарнизона, с отделом пенсионного и социального обеспечения. Особенно когда их со Стариком пытались выселить. Сначала им отвечали часто, потом стали приходить отписки. Сейчас Мишу могли не пустить даже на порог. Старый ветеран никому не был нужен. Даже скандалив, Миша пыталась добиться хоть какой- то помощи, но как только всплывал вопрос об их законном жилье, её переставали слушать, лишь отговариваясь: "Да, да... Хорошо... Хорошо... Мы обязательно вам поможем. Ждите..."
А был ещё другой Мир. Там, за окном. Полный света и тепла, полный жизни и каких-то маленьких и больших событий.
Когда-то он тоже был частью этого Мира. Мира, который он честно защищал, который ему нравился. Этот Мир состоял из гигантского количества возможностей и со своей большой историей. Из множества миллионов жизней, переплетенных между собой, из маленьких и больших печалей и радостей. Когда-то он тоже там был.
А сейчас? Сейчас он стал аппендиксом этого живого организма, ненужным отростком, который мог лишь подглядывать через маленькую щель за остальными. Без руки и обеих ног. В старой, застиранной "хэбэшке" с планками на левой груди, лежащими в три ряда.
Иногда Старик косил взгляд и пытался разглядеть эти прямоугольные ленты, нашитые на твёрдую основу. Чаще всего на глаза попадалась серая колодка, с двумя желтыми прожилками. Повешенная вне очереди, она была одной из самых дорогих ему. Память при этом будоражили полустертые воспоминания о серо-бурых горах и обширных плато, заросших колючим жёлтым кустарником. В них очень часто прятались юркие "муджахиддыны". Сбиваясь небольшими группами, они воевали с "шурави" из засад .Конечно бывали случаи ненависти и жестокости с обеих сторон, но это было не в счёт. Загорелые, почти чёрные лица, с тонкими чертами и острыми носами, они были полной противоположностью русым, голубоглазым парням, которые пришли откуда-то с севера. Поначалу "шурави" были добрые и мягкие, и хоть среди них тоже встречались братья "муджахиддынов" по вере, даже они были другие. Но потом многое поменялось...
Серую колодку он получил за то, что восприняли как подвиг. Раньше ему казалось, что отметили его не заслуженно.
Они посадили свой вертолёт, чтобы забрать группу, но та все не могла пробиться к площадке. Вокруг закипела земля от многочисленных попаданий. Град осколков стал стучать по корпусу и лобовым стеклам. Вертолёт уже собрался улетать, но он решил прикрыть группу солдат, которая не могла встать и угодила под перекрёстный обстрел. Хотя тогда это было нарушением всех требований, и, не долго думая, Старик, который в то время был ещё молоденьким лейтенантом, выхватил автомат и занял позицию у колеса своей "Михи". Афганцы даже не прятались, зная, что пока вертолёт не взлетит, он не особо опасен. А "двадцать четвёрка" прикрытия, не могла открыть огонь настолько близко от их машины.
Как и у любого лётчика, стрельба являлась не самой сильной его стороной. Но парней надо было выручать, ведь так бы поступил каждый. Их так учили... Ребят смогли вытащить...
Руководитель полётов, "комэска" и первый пилот его долго материли на общем собрании. Другие экипажи молчали и хмуро порицали его, зыркая из-под лобья. Он и сам понимал, что зря так поступил, что их "птица", могла и не взлететь: на её бортах насчитали больше трех десятков попадания. Но дюжина жизней парней из разведки стоили этого риска, да и пары сотен прибавившихся седых волос на голове "комэска" - не шибко большая за это плата.
Когда на следующий день он пришёл в штаб и отдал рапорт на увольнение, "комэска" долго смотрел на него, и, сумрачно помолчав, наконец сказал:
- Лейтенант... Ты дурак? Хороший ты парень, лейтенант... Честный, аттестация у тебя, что в училище, что в нашем полку, "отличная". Специалистом в деле ты себя показал не плохим. Но я, как твой командир, против таких... Сам придумай этому значение... Бог с ней с машиной, ты о втором члене экипажа думал?
Лейтенант стоял и словно в рот воды набрал. Совесть жгла его изнутри. У командира борта была жена и трое детей. Постарался, молодчик, на славу. Все трое - погодки. Лейтенант не знал, как бы он позже им смотрел в глаза, зная, что стал причиной смерти их родителя. Протянув руку, "комэска" медленно взял стакан с горячим чаем. Никто в штабе не понимал, как этот поджарый майор мог пить горячий чай в сорокаградусную жару. Но тот пил и даже не особо потел, порой отшучиваясь, что это сказываются его Кавказские корни. Вообще, медики не советовали пить много воды днем или в жару. Утром или вечером конечно, но в течение дня только рот полоскать. Температура стояла, не вдохнуть горячего воздуха и вся жидкость моментально выходила с потом, как и соли. "Зампотыл" даже стал менять завтрак и обед местами. Утром первое и второе, днём каша да чай.
Смакуя содержимое кружки, "комэска" произнес:
- Не можем наказать, так наградим. Слушай сюда, лейтенант. Твой рапорт я порву... Ты даже не смей задумываться о таком. На тебя Родина столько трудовых денег потратила: обучить, воспитать... Да и с кем я тут воевать останусь, если все поувольняються? - при этом он стал медленно разрывать бумагу на части, продолжая говорить:
- За тебя уже приходили... Целая делегация стойких оловянных солдатиков, "етить" их... Начальник разведки пехоты, сам лично просил тебя не наказывать... И ещё двенадцать человек с ним... Но что бы это было в первый и последний... Ты меня понял?
Сглотнув противный комок, застрявший в горле, лейтенант ответил:
- Так точно, товарищ майор...
Отпив ещё глоток, майор тихо проговорил:
- Пойми, у каждого есть свои задачи, лётчики - летают, пехота - наступает, а разведка... Она иногда и гибнет... Там парни с пониманием. Отлично все это знают... Иди...
Лейтенант, "козырнув", вышел на улицу. Вдруг захотелось курить. Попросив у проходящего мимо "дежурного" папироску, он жадно затянулся, стараясь проглотить дым. Лёгкие обожгло, ведь он бросил ещё в училище.
Через неделю, "комэска" его опять вызвал. На столе лежала наградное удостоверение и коробочка. Показав на них, майор проговорил:
- Распишись в отделе кадров за получение. "Отвагу" не дали, но "Боевые заслуги" учли. И больше не занимайся таким... По крайней мере, пока я "комэска"...
Достав свой стакан, он налил в него что-то прозрачное из графина и закину внутрь медаль, протянул её лейтенанту. Сам достал ещё один, и налив на два пальца, чокнувшись о кромку, произнес:
- Будем, и смотри, чтобы не последняя...
Тогда Старик ещё не понимал, что эта медаль может быть самая важная и самая настоящая из всех, что ему когда-либо вручали. Носить её он стеснялся, медаль висела до поры, до времени только на парадном кителе.
Вечером разведка и горные стрелки вместе выпивали. На почётном месте сидел молодой лейтенант и, смущаясь, вместе со всеми поднимал здравницы и тосты. Медаль, уже который раз плескаясь на дне котелка со спиртом, обходила полный круг. В долгих разговорах, Саша узнал, как получилось, что парни угодили в засаду.
На сторожевую заставу горняков напали мятежники и, проходившие мимо, разведчики получили приказ поддержать её огнём, что они и сделали. Оттеснив от сторожевой отряд моджахедов, разведчики сами попали в засаду на горной площадке. Зажатые с одной стороны горами, а с другой обрывом, им ничего не оставалось, как героически умереть. Говорят, что их командир, отстреляв последний магазин, достал уже гранату, чтоб не сдаваться в плен. Звено "двадцать четверок" подошло вовремя, и "проредило" моджахедам силы. Часть из них откололась и ушла в горы. Но другие не захотели упускать "разведгруппу". Тут-то и помог своим огнём лейтенант, чей вертолёт сел на площадку, где кипел бой.
Сейчас взгляд задевал её силуэт - это вызывало боль. И тогда слезы начинали катиться по морщинистым щекам. Со слезами вытекали сгустки крови, оставляя разводы на коже. Тонкие, мутные капли падали на грудь, а иногда, но реже, на серую планку медали. Он, все-таки, оставил часть своей жизни, часть себя в тех невыносимо жарких горах.
Миша, наконец, пришла. По звуку он определил, что сегодня она принесла большие пакеты, возможно с продуктами.
Маленькая медсестра, которая за ним присматривала, попрощавшись, убежала на обед, тихо хлопнув дверью. В доме наступило хоть какое-то оживление с приходом его младшей дочки. От медсестрички, кроме номинального присмотра за Стариком, больше ничего не требовалось. Иногда поменять памперс, да если необходимо покормить или налить воды. Но Старик её не любил и старался терпеть до прихода Миши...
В тесной кухоньке забурлила жизнь.
Судя по шуршанию, Миша получила, наконец, его маленькую пенсию. И в пакетах была еда на пару недель. Стучал дверью холодильник, и запахло чем-то вкусным.
Старик не мог повернуть даже голову и продолжал смотреть в открытые ставни. Во дворе происходили повседневные вещи: маленькие дети игрались в песочнице, смешно передвигаясь, косолапя ножки, как маленькие медведи. Иногда среди них возникала потасовка за очередной песочный кулич или разноцветную машинку, но сердобольные мамаши вовремя разнимали детей, не успевших натворить что-то серьёзное. На качелях сидели парочки школьников, на лавочках бабушки в разноцветных платках. Со службы, или, наоборот, на неё, спешили молодые и постаревшие мужчины в форме.
Работы в городке было не много, пара магазинчиков, школа, да маслобойка. Раньше было большое количество таксистов, ларьков, но вскоре ЖД-станцию закрыли на ремонт, который уже длился не один год. Сначала там ещё останавливались поезда, но потом, ради экономии, перестали. Поэтому все здоровые мужики, особенно после развала Советов, пошли на службу по контракту, а кто не в армии остался, уехали по большим городам. Гарнизонный городок медленно пустел.
Довольно часто Мише звонила мама, рассказывала, как они, со старшенькой, живут в столице. Мама Миши ушла от Старика, после того, как узнала, что он больше не встанет и останется инвалидом. Старшую, уже через пару лет, перетащила за собой.
Старик не был зол на неё. Всё-таки, еще в самом начале их семейной жизни, она вполне серьёзно его предупредила, что хочет стать женой героя-военного, может быть генерала. Старик тогда это воспринял как шутку, тем более после "афгана" его карьера дала взлёт. Сначала курсы переобучения на новые машины, затем должность заместителя командира эскадрильи, того самого "комэска", который ему так сильно намылил шею в горах за Пянджем. Потом ещё один год в Кабуле.
Майор его на самом деле ценил. Лейтенант, уже ставший "старлеем", был ухватист и с пониманием дела. Палку не перегибал и ценил личный состав за профессионализм. "Комэска", уйдя на повышение, для себя решил, что передаст должность ему...
Но Маша уехала. Смешно конечно получилось. В гарнизоне шутили: «Маша родила Мишу». Но так захотел Старик. Тем более он уважал "комэска", назвав его именем дочку, отдавая дань уважения ему.
Во дворе стала бегать ребятня постарше. Пришедшие с первой смены школьники скопом вылетели погулять, оставляя дома ранцы и рюкзаки. Началось бурное веселье. Старик уже долгое время за ними наблюдал. Сейчас вот тот, постарше, которого все называли Витек, будет подбирать школяров, поиграть в солдатиков. А во что ещё играть в гарнизоне, где одни военные вокруг?!
Наломав веток, они будут носиться по двору, залезая на одинокие гаражи, или перебираясь через остатки сетчатых заборов. Витек обычно брал себе парочку мальчишек поменьше и старался геройствовать: устраивал засады в кустах, выскакивал из-за куч битого кирпича, что лежали везде во дворе. Остальная дюжина с лишним была за Илюшку. Маленького круглого пацана лет двенадцати. Этот подходил к делу, со всей ответственностью и старался распределять своих "мальцов" равномерными цепями. Для него игра была чем-то серьёзным, он иногда выставлял наблюдателя, загоняя маленьких дошколят на одинокое дерево посреди двора, или занимал песочницу, как одну из выгодных позиций.
Старик сам про себя ухмылялся. Дети военных, ещё слишком маленькие, чтобы уехать куда-то, или брошенные своими мамами-папами в далёких захолустных гарнизонах, даже эти дети брали пример с окружающих и играли в войну более серьёзно, чем некоторые сегодняшние командующие. Видал он парочку, прилетавших на вертолётах. Им бы в баню, да по местным бабам, а комиссия и так пройдёт... Как всегда, "на троечку"…
Видел Старик их и по телевизору. Всё в медалях и орденах, с суровым лицами и брюхом больше, чем у беременных кошек. Генералы, генералы, одни генералы... А присмотревшись, чуть не упал с каталки от смеха: боевых среди них было по пальцам. Медали-то липовые, не за войну: то за дружбу народов, то за парад, или к очередным юбилеям... И ни одной Советской. Все поснимали? Кто его знает, может, стыдятся...
ПИЛОТ...
Один день жизни ветерана
Миша опять выкатила его кресло-каталку на балкон. В очередной раз, в сотый, а может быть и тысячный, он сидел, наблюдая мир через открытые створки окон.
Она делала это каждый день: выкатывала, целовала сморщенную щеку и уходила на работу. Потом приходила молоденькая студентка, нанятая на полставки из студенток-медсестер и проводила с ним то время, которое Миша пропадала.
Сама Миша была уже не молодой, но ещё довольно симпатичной девушкой. Хотя большие синие круги, которые были почти всегда под этими красивыми карими глазами, не украшали её милое лицо, а скорее старили. Мишка была его второй дочкой, появившейся на свет после первенца под его тридцатилетие. Назвали её в честь близкого сослуживца Старика, он был откуда-то из Армении, и имя Миша у них было чем-то не из ряда вон. Старик всегда звал ее Мишей, реже Мика, и уж совсем не часто Микаэла…
Миша не досыпала, ухаживая за ним, поэтому круги не проходили. Иногда он пытался ей сказать или объяснить, что не стоит тратить свою жизнь на старика, прикованного навечно к каталке, но она его не понимала. Не понимала буквально. Стариком, он сам себя так назвал. Старик есть старик, ведь он был далеко не молод и явно начал дряхлеть раньше времени.
Рука его не слушалась, писать он не мог, а выговаривать у него получалось лишь какие-то звуки, и то с усилием, напрягая мышцы лица. Порой что-то переставало работать в его истерзанном теле, и от него не было слышно и слова. Днями напролёт Старик молча сидел, пристально всматриваясь во двор и в происходящие там события.
После ранения каталка стала его единственным средством передвижения. Рамками, которыми стал ограничен серый мир.Ни больше и не меньше...
Пять метров прямо, пять оборотов двух колёс и балкон. Три метра ширина комнаты и два с половиной оборота его колёс. Кровать, шкаф, стол и ничего лишнего. Вот и весь его мир, укутанный в старые, но ещё чистые обои. Тот мир, с которым он мог хоть как-то контактировать. Не мир даже, а мирок в тридцать квадратных метров. Квартиру, которую он должен был получить от министерства ещё лет пять назад, все не выдавали ему. Он так и жил с Мишей в служебной "однушке", что на территории военного городка. Старика она всегда укладывала в комнате, а сама шла на кухню спать. Миша порой ходила ругаться с начальством, с комендантом гарнизона, с отделом пенсионного и социального обеспечения. Особенно когда их со Стариком пытались выселить. Сначала им отвечали часто, потом стали приходить отписки. Сейчас Мишу могли не пустить даже на порог. Старый ветеран никому не был нужен. Даже скандалив, Миша пыталась добиться хоть какой- то помощи, но как только всплывал вопрос об их законном жилье, её переставали слушать, лишь отговариваясь: "Да, да... Хорошо... Хорошо... Мы обязательно вам поможем. Ждите..."
А был ещё другой Мир. Там, за окном. Полный света и тепла, полный жизни и каких-то маленьких и больших событий.
Когда-то он тоже был частью этого Мира. Мира, который он честно защищал, который ему нравился. Этот Мир состоял из гигантского количества возможностей и со своей большой историей. Из множества миллионов жизней, переплетенных между собой, из маленьких и больших печалей и радостей. Когда-то он тоже там был.
А сейчас? Сейчас он стал аппендиксом этого живого организма, ненужным отростком, который мог лишь подглядывать через маленькую щель за остальными. Без руки и обеих ног. В старой, застиранной "хэбэшке" с планками на левой груди, лежащими в три ряда.
Иногда Старик косил взгляд и пытался разглядеть эти прямоугольные ленты, нашитые на твёрдую основу. Чаще всего на глаза попадалась серая колодка, с двумя желтыми прожилками. Повешенная вне очереди, она была одной из самых дорогих ему. Память при этом будоражили полустертые воспоминания о серо-бурых горах и обширных плато, заросших колючим жёлтым кустарником. В них очень часто прятались юркие "муджахиддыны". Сбиваясь небольшими группами, они воевали с "шурави" из засад .Конечно бывали случаи ненависти и жестокости с обеих сторон, но это было не в счёт. Загорелые, почти чёрные лица, с тонкими чертами и острыми носами, они были полной противоположностью русым, голубоглазым парням, которые пришли откуда-то с севера. Поначалу "шурави" были добрые и мягкие, и хоть среди них тоже встречались братья "муджахиддынов" по вере, даже они были другие. Но потом многое поменялось...
Серую колодку он получил за то, что восприняли как подвиг. Раньше ему казалось, что отметили его не заслуженно.
Они посадили свой вертолёт, чтобы забрать группу, но та все не могла пробиться к площадке. Вокруг закипела земля от многочисленных попаданий. Град осколков стал стучать по корпусу и лобовым стеклам. Вертолёт уже собрался улетать, но он решил прикрыть группу солдат, которая не могла встать и угодила под перекрёстный обстрел. Хотя тогда это было нарушением всех требований, и, не долго думая, Старик, который в то время был ещё молоденьким лейтенантом, выхватил автомат и занял позицию у колеса своей "Михи". Афганцы даже не прятались, зная, что пока вертолёт не взлетит, он не особо опасен. А "двадцать четвёрка" прикрытия, не могла открыть огонь настолько близко от их машины.
Как и у любого лётчика, стрельба являлась не самой сильной его стороной. Но парней надо было выручать, ведь так бы поступил каждый. Их так учили... Ребят смогли вытащить...
Руководитель полётов, "комэска" и первый пилот его долго материли на общем собрании. Другие экипажи молчали и хмуро порицали его, зыркая из-под лобья. Он и сам понимал, что зря так поступил, что их "птица", могла и не взлететь: на её бортах насчитали больше трех десятков попадания. Но дюжина жизней парней из разведки стоили этого риска, да и пары сотен прибавившихся седых волос на голове "комэска" - не шибко большая за это плата.
Когда на следующий день он пришёл в штаб и отдал рапорт на увольнение, "комэска" долго смотрел на него, и, сумрачно помолчав, наконец сказал:
- Лейтенант... Ты дурак? Хороший ты парень, лейтенант... Честный, аттестация у тебя, что в училище, что в нашем полку, "отличная". Специалистом в деле ты себя показал не плохим. Но я, как твой командир, против таких... Сам придумай этому значение... Бог с ней с машиной, ты о втором члене экипажа думал?
Лейтенант стоял и словно в рот воды набрал. Совесть жгла его изнутри. У командира борта была жена и трое детей. Постарался, молодчик, на славу. Все трое - погодки. Лейтенант не знал, как бы он позже им смотрел в глаза, зная, что стал причиной смерти их родителя. Протянув руку, "комэска" медленно взял стакан с горячим чаем. Никто в штабе не понимал, как этот поджарый майор мог пить горячий чай в сорокаградусную жару. Но тот пил и даже не особо потел, порой отшучиваясь, что это сказываются его Кавказские корни. Вообще, медики не советовали пить много воды днем или в жару. Утром или вечером конечно, но в течение дня только рот полоскать. Температура стояла, не вдохнуть горячего воздуха и вся жидкость моментально выходила с потом, как и соли. "Зампотыл" даже стал менять завтрак и обед местами. Утром первое и второе, днём каша да чай.
Смакуя содержимое кружки, "комэска" произнес:
- Не можем наказать, так наградим. Слушай сюда, лейтенант. Твой рапорт я порву... Ты даже не смей задумываться о таком. На тебя Родина столько трудовых денег потратила: обучить, воспитать... Да и с кем я тут воевать останусь, если все поувольняються? - при этом он стал медленно разрывать бумагу на части, продолжая говорить:
- За тебя уже приходили... Целая делегация стойких оловянных солдатиков, "етить" их... Начальник разведки пехоты, сам лично просил тебя не наказывать... И ещё двенадцать человек с ним... Но что бы это было в первый и последний... Ты меня понял?
Сглотнув противный комок, застрявший в горле, лейтенант ответил:
- Так точно, товарищ майор...
Отпив ещё глоток, майор тихо проговорил:
- Пойми, у каждого есть свои задачи, лётчики - летают, пехота - наступает, а разведка... Она иногда и гибнет... Там парни с пониманием. Отлично все это знают... Иди...
Лейтенант, "козырнув", вышел на улицу. Вдруг захотелось курить. Попросив у проходящего мимо "дежурного" папироску, он жадно затянулся, стараясь проглотить дым. Лёгкие обожгло, ведь он бросил ещё в училище.
Через неделю, "комэска" его опять вызвал. На столе лежала наградное удостоверение и коробочка. Показав на них, майор проговорил:
- Распишись в отделе кадров за получение. "Отвагу" не дали, но "Боевые заслуги" учли. И больше не занимайся таким... По крайней мере, пока я "комэска"...
Достав свой стакан, он налил в него что-то прозрачное из графина и закину внутрь медаль, протянул её лейтенанту. Сам достал ещё один, и налив на два пальца, чокнувшись о кромку, произнес:
- Будем, и смотри, чтобы не последняя...
Тогда Старик ещё не понимал, что эта медаль может быть самая важная и самая настоящая из всех, что ему когда-либо вручали. Носить её он стеснялся, медаль висела до поры, до времени только на парадном кителе.
Вечером разведка и горные стрелки вместе выпивали. На почётном месте сидел молодой лейтенант и, смущаясь, вместе со всеми поднимал здравницы и тосты. Медаль, уже который раз плескаясь на дне котелка со спиртом, обходила полный круг. В долгих разговорах, Саша узнал, как получилось, что парни угодили в засаду.
На сторожевую заставу горняков напали мятежники и, проходившие мимо, разведчики получили приказ поддержать её огнём, что они и сделали. Оттеснив от сторожевой отряд моджахедов, разведчики сами попали в засаду на горной площадке. Зажатые с одной стороны горами, а с другой обрывом, им ничего не оставалось, как героически умереть. Говорят, что их командир, отстреляв последний магазин, достал уже гранату, чтоб не сдаваться в плен. Звено "двадцать четверок" подошло вовремя, и "проредило" моджахедам силы. Часть из них откололась и ушла в горы. Но другие не захотели упускать "разведгруппу". Тут-то и помог своим огнём лейтенант, чей вертолёт сел на площадку, где кипел бой.
Сейчас взгляд задевал её силуэт - это вызывало боль. И тогда слезы начинали катиться по морщинистым щекам. Со слезами вытекали сгустки крови, оставляя разводы на коже. Тонкие, мутные капли падали на грудь, а иногда, но реже, на серую планку медали. Он, все-таки, оставил часть своей жизни, часть себя в тех невыносимо жарких горах.
Миша, наконец, пришла. По звуку он определил, что сегодня она принесла большие пакеты, возможно с продуктами.
Маленькая медсестра, которая за ним присматривала, попрощавшись, убежала на обед, тихо хлопнув дверью. В доме наступило хоть какое-то оживление с приходом его младшей дочки. От медсестрички, кроме номинального присмотра за Стариком, больше ничего не требовалось. Иногда поменять памперс, да если необходимо покормить или налить воды. Но Старик её не любил и старался терпеть до прихода Миши...
В тесной кухоньке забурлила жизнь.
Судя по шуршанию, Миша получила, наконец, его маленькую пенсию. И в пакетах была еда на пару недель. Стучал дверью холодильник, и запахло чем-то вкусным.
Старик не мог повернуть даже голову и продолжал смотреть в открытые ставни. Во дворе происходили повседневные вещи: маленькие дети игрались в песочнице, смешно передвигаясь, косолапя ножки, как маленькие медведи. Иногда среди них возникала потасовка за очередной песочный кулич или разноцветную машинку, но сердобольные мамаши вовремя разнимали детей, не успевших натворить что-то серьёзное. На качелях сидели парочки школьников, на лавочках бабушки в разноцветных платках. Со службы, или, наоборот, на неё, спешили молодые и постаревшие мужчины в форме.
Работы в городке было не много, пара магазинчиков, школа, да маслобойка. Раньше было большое количество таксистов, ларьков, но вскоре ЖД-станцию закрыли на ремонт, который уже длился не один год. Сначала там ещё останавливались поезда, но потом, ради экономии, перестали. Поэтому все здоровые мужики, особенно после развала Советов, пошли на службу по контракту, а кто не в армии остался, уехали по большим городам. Гарнизонный городок медленно пустел.
Довольно часто Мише звонила мама, рассказывала, как они, со старшенькой, живут в столице. Мама Миши ушла от Старика, после того, как узнала, что он больше не встанет и останется инвалидом. Старшую, уже через пару лет, перетащила за собой.
Старик не был зол на неё. Всё-таки, еще в самом начале их семейной жизни, она вполне серьёзно его предупредила, что хочет стать женой героя-военного, может быть генерала. Старик тогда это воспринял как шутку, тем более после "афгана" его карьера дала взлёт. Сначала курсы переобучения на новые машины, затем должность заместителя командира эскадрильи, того самого "комэска", который ему так сильно намылил шею в горах за Пянджем. Потом ещё один год в Кабуле.
Майор его на самом деле ценил. Лейтенант, уже ставший "старлеем", был ухватист и с пониманием дела. Палку не перегибал и ценил личный состав за профессионализм. "Комэска", уйдя на повышение, для себя решил, что передаст должность ему...
Но Маша уехала. Смешно конечно получилось. В гарнизоне шутили: «Маша родила Мишу». Но так захотел Старик. Тем более он уважал "комэска", назвав его именем дочку, отдавая дань уважения ему.
Во дворе стала бегать ребятня постарше. Пришедшие с первой смены школьники скопом вылетели погулять, оставляя дома ранцы и рюкзаки. Началось бурное веселье. Старик уже долгое время за ними наблюдал. Сейчас вот тот, постарше, которого все называли Витек, будет подбирать школяров, поиграть в солдатиков. А во что ещё играть в гарнизоне, где одни военные вокруг?!
Наломав веток, они будут носиться по двору, залезая на одинокие гаражи, или перебираясь через остатки сетчатых заборов. Витек обычно брал себе парочку мальчишек поменьше и старался геройствовать: устраивал засады в кустах, выскакивал из-за куч битого кирпича, что лежали везде во дворе. Остальная дюжина с лишним была за Илюшку. Маленького круглого пацана лет двенадцати. Этот подходил к делу, со всей ответственностью и старался распределять своих "мальцов" равномерными цепями. Для него игра была чем-то серьёзным, он иногда выставлял наблюдателя, загоняя маленьких дошколят на одинокое дерево посреди двора, или занимал песочницу, как одну из выгодных позиций.
Старик сам про себя ухмылялся. Дети военных, ещё слишком маленькие, чтобы уехать куда-то, или брошенные своими мамами-папами в далёких захолустных гарнизонах, даже эти дети брали пример с окружающих и играли в войну более серьёзно, чем некоторые сегодняшние командующие. Видал он парочку, прилетавших на вертолётах. Им бы в баню, да по местным бабам, а комиссия и так пройдёт... Как всегда, "на троечку"…
Видел Старик их и по телевизору. Всё в медалях и орденах, с суровым лицами и брюхом больше, чем у беременных кошек. Генералы, генералы, одни генералы... А присмотревшись, чуть не упал с каталки от смеха: боевых среди них было по пальцам. Медали-то липовые, не за войну: то за дружбу народов, то за парад, или к очередным юбилеям... И ни одной Советской. Все поснимали? Кто его знает, может, стыдятся...
