Щёлк
Всем «бабадукам» на свете…
Жил один мальчик. И была у него мама. Он её очень любил. Любил так, как хорошие дети любят своих мам. А может, даже и больше.
Мама у мальчика была очень красивая. Её волосы напоминали влажную кору деревьев туманного леса, её глаза пестрели сердцевиной грецкого ореха, а под тонкой матовой кожей пульсировали дрожащие веточки вен.
Когда же она смеялась, мальчику казалось, что это невидимый ветер перебирает невидимые серебряные бубенцы.
Он бы так хотел уметь то, что умел этот ветер, быть этим ветром, приносить ей радость.
Смеялась мама редко. Всё чаще грустила.
Мальчик не знал, что её тревожит, он даже не очень понимал, что такое эта «грусть». Пока ещё не понимал.
Мамина грусть казалась ему огромным облаком, закрывающим ненадолго солнце. Потом мальчик узнал, что бывает нечто, что больше, дольше и тяжелее, чем мамина грусть, – её печаль – небо, затянутое беспросветными серыми тучами, хрупкая тишина, солёные нити слёз...
Когда выдавались такие дни, мама могла часами молчать, она словно переносилась в далёкую страну, где ему не было места.
Мальчик боялся тревожить маму, когда она вот так, молча, отворачивалась от него и зачем-то поджигала длинную тонкую палочку, которая смотрелась так странно и чужеродно в ее маленьких пальчиках.
А может, странной и чужеродной всему вокруг была она сама?
Мама могла сидеть так часами, а вокруг нее завивались волшебные кольца дыма, в которые она так жадно вглядывалась.
Мальчика тоже, по-своему, завораживали эти бесконечные игры дыма. Это было волшебство. Это было непонятно, притягательно и... страшно. Особенно когда часы молчания сменялись почти диким, заразительным весельем – мама могла вдруг ни с того ни с сего пуститься в пляс, запеть, открыть ему одну из самых сокровенных тайн жизни. Мама тогда казалась ему не простым человеком, а волшебной феей, лесным духом, пленённым стенами их дома. В такие моменты было странно называть её мамой. Но как ещё он мог её называть?
Однажды мама ушла. Просто ушла.
Мальчик проснулся, а её уже не было.
Он тихонько позвал её: «Мама! Мама! Мама!», но она не ответила.
Никто не ответил.
Мальчик хотел броситься её искать, но вдруг вспомнил о том, что было накануне вечером.
Мама пришла к нему в комнату и долго молчала, её тёмные волосы и красный шёлк одежды были пропитаны сладким ароматом дыма.
Нет не ароматом, это был тяжёлый удушающий запах, словно за день печаль её настоялась, сгустилась вокруг, стала чем-то таким грозовым и чёрным… и мальчика испугало то, какой бурей она может разрешиться. И он молчал. И она молчала.
А потом мама заговорила. Глаза её блестели в полумраке, речь была тороплива, сбивчива, но мальчик запомнил каждое слово, как привык запоминать всё, что она, так редко, говорила ему.
– Если я уйду, не ищи меня. Если долго не будет меня, то не жди меня. Но только об одном прошу – не переставай любить меня! Не переставай любить меня! Не переставай любить меня!
– Почему ты говоришь мне это, мама? – осмелился спросить мальчик.
– Просто так, просто так… Спи.
И он послушно затих, а она ещё какое-то время сидела рядом, он ощущал её сладковатое дымное тепло.
И вот теперь она ушла. Он остался совсем один. Он не боялся, он привык проводить большую часть дня сам с собой. Наедине с собой. Но теперь он был один по-другому. Не просто один. Он был без неё.
Он повторял последние мамины слова как заповеди и так же ревностно соблюдал.
Ему казалось, что достаточно будет выполнить первую часть наказа – и мама вернётся.
И он не искал её.
Было трудно, но он не искал.
Ведь об этом просила Мама.
Но шли дни, месяцы, а Мама всё не возвращалась.
Мальчик устал стоять у самой дороги и разумно решил, что увидит её приближение и от калитки.
Спустя несколько недель ещё более разумно решил, что можно ждать и на крыльце.
А когда пришла зима, пришлось скрыться в доме, и всю зиму он провёл у окна, вглядываясь во тьму.
Но Она не приходила.
И тьма не проходила.
С приходом весны стало светлее, стало легче.
Мальчик как-то заметил, что вот уже несколько дней не подходит к окну, занимаясь своими делами. Видимо, пришло время выполнить вторую часть наказа. Пришло время перестать ждать. Перестать надеяться…
Мальчик часто вспоминал Мать, её смех, её грустную спину в клубах дыма, а вот лица уже вспомнить не мог.
Он закрывал глаза и видел лишь расплывчатое цветное пятно – сочетание красного, белого и чёрного. Контур размывался, цвета блекли, но он точно знал, что это его Мать.
Шло время, строгим пастухом подгоняя других. Вот мимо пробежало лето, вот степенно прошла, обдавая прохладным дыханием, осень, а потом вновь хозяйкой воцарилась зима.
Стало очень холодно, особенно ночами.
Мальчик не мог согреться ни у огня, ни под самым тёплым одеялом, и от этого почему-то было тревожно и грустно. Наверное, поэтому всё чаще отчаяние сжимало его сердце в своих тисках. Может, для того чтобы поставить на него заплату?
Оставь свои попытки странный суровый мастер, ведь сердце не башмак, хоть и снашивается порою так же быстро.
И вот как-то раз, совершенно внезапно, мальчик понял, что заболел.
Он никогда не болел до этого и очень испугался, ему было плохо и страшно и очень, очень жалко себя. Он знал, что когда-нибудь это пройдёт, как проходит самая тёмная ночь, что как-нибудь он справиться, как справлялся со всем до этого. Но, наверное, он повторял себе это так часто, что перестал уже верить.
Ничего не пройдёт. Ничего не пройдёт. Ничего не пройдёт. И никто не придёт.
Он один. Ему плохо. Лучше не будет.
Ничего не будет. Никого не будет. Никого?
Неужели он всё ещё верит и ждёт?
Мальчика охватил страшный гнев. На себя. На эту женщину.
Она оставила его, она, смех которой так издевательски звучал в его снах. Она, которая всё не приходит. Она, которая ушла когда-то. Зачем? Чтобы вернуться? Нет, чтобы он мучился и ждал.
Все эти годы он больше всего боялся, что никогда её не увидит, не услышит, не почувствует.
А может, и… Пусть. Пусть. Пусть.
– Я больше не люблю тебя! Я больше не люблю тебя! Я больше не люблю тебя! – кричал мальчик в распахнутую дверь, прямо в лицо равнодушной ночи.
И ночь смущенно молчала, только выл где-то вдалеке бродячий пёс. То ли звал, то ли ждал, то ли выл оттого, что и звать, и ждать давно перестал.
Вскоре мальчик забылся тяжелым горячечным сном. Ему снилось странное – что тот пёс подошёл к самому его крыльцу, но не выл, не рычал, не лаял, только хрипло дышал, широко разевая пасть, из которой медленно, рваными кровавыми хлопьями капала слюна, окрашивая грудь собаки в малиновый.
«Это снегирь, а не собака. Это от голода. Всё это от голода», – подумалось мальчику, и он проснулся.
Какое-то время он просто лежал, не в силах понять, что же разбудило его.
Что это было?
Какой-то странный звук… Странное ощущение…
А может, и показалось ему… Да, показалось…
Щёлк.
Услышал он.
Он точно слышал.
Точно?
Тишина. Тишина. Тишина.
Просто показалось.
Щёлк
Щёлк.
Мальчик резко открыл глаза. В комнате было темно. Свет пробивался лишь из-за прикрытой белой деревянной двери, и именно оттуда доносилось это… щёлк.
Щёлк-щёлк.
Этот звук не был страшен сам по себе, но то, что следовало за этим щёлком, какая-то хлипкая, жадная тишина, выжидающая, напряжённая, только привыкнешь к ней, и снова… щёлк.
Мальчик хотел вскочить и убежать, но от болезни совсем ослаб и не мог шевельнуться.
Это сон. Щёлк.
Это бред. Щёлк-щёлк.
Это ему только кажется. Щёлк-щёлк-щёлк.
Щщщщёёёёлк.
Что-то было прямо за дверью, прямо за дверью!
Щёлк, и щель между дверью и стеной стала расти, дверь отворялась без своего обычного скрипа, разбавляя звуки ночи своим предупреждающим «шшшиииииааааааа»…
Щёлк!
Мальчик, скованный странной слабостью, беспомощно наблюдал, как дверь наконец распахнулась и в проёме возникло… возникла… возник странный силуэт.
Что-то длинное, худое, мерзкое куталось в чёрный тюль ночи.
Не тело – тень, поднявшаяся с земли. Тень...
Дохнуло земляной сыростью. Бесконечные руки вытянулись в стороны – в его сторону – не миновать, не проскользнуть мимо…
Да мальчик почему-то даже не пытался.
А Тень стала медленно скользить, приближаясь к нему…
Щёлк, шаг, щёлк, ещё шаг, щёлк, щёлк, щёлк, щёлк….
– Мама! – в ужасе закричал мальчик, и вдруг чудовище чуть замедлилось.
– Тщщщщ, – всхлипнуло оно, нависая над ним, увлажняя своим дыханием его потрескавшиеся от болезни губы. – Тишшше, это я – твоя мама.
– Нет! Нет! – только и мог беспомощно, чуть слышно повторять мальчик
– Даааа, дааааа. Я – твоя мама…
И жаркая сырость плоти удушающе накрыла его…
Мальчик проснулся. Тело казалось невесомым, чужим на этих влажных простынях. Не тень – тело!
Его сердце отбивало бешеный, испуганный, но и облегченно жизнерадостный ритм.
Это был сон. Это был сон. Это был сон?
Он понял вдруг, что не один в комнате. Что-то или кто-то прямо здесь, рядом с ним, сидит на его постели.
Медленно повернул голову… и в предрассветных сумерках смог ясно разглядеть хрупкую спину, бледный профиль, древесный блеск волос и волшебные завитки дыма вокруг…
– Мама! – радостно прошептал мальчик, жадно вдыхая знакомый сладковатый аромат.– Ты здесь?
– Здесь.
– Ты вернулась?
– Вернулась.
– Мама! Мне снился страшный сон, что ты ушла от меня и так долго не приходила, так долго!!!! А потом пришло страшное чудовище и сказало, что это оно моя мама. Но я не поверил! Не поверил! Я так рад, что ты вернулась… Ты… больше не покинешь меня?
– Не покину тебя…
Мама повернулась к нему и улыбнулась.
В её руке мальчик увидел длинную сигарету. Неужели это всегда была сигарета?
– Не покину тебя… Не покину тебя…Тшшш…
– Я рад, – тихо и совсем не радостно ответил мальчик, следя, как её длинные пальцы с длинными ногтями ловко сбивают пепел.
Щёлк!
Всем «бабадукам» на свете…
Жил один мальчик. И была у него мама. Он её очень любил. Любил так, как хорошие дети любят своих мам. А может, даже и больше.
Мама у мальчика была очень красивая. Её волосы напоминали влажную кору деревьев туманного леса, её глаза пестрели сердцевиной грецкого ореха, а под тонкой матовой кожей пульсировали дрожащие веточки вен.
Когда же она смеялась, мальчику казалось, что это невидимый ветер перебирает невидимые серебряные бубенцы.
Он бы так хотел уметь то, что умел этот ветер, быть этим ветром, приносить ей радость.
Смеялась мама редко. Всё чаще грустила.
Мальчик не знал, что её тревожит, он даже не очень понимал, что такое эта «грусть». Пока ещё не понимал.
Мамина грусть казалась ему огромным облаком, закрывающим ненадолго солнце. Потом мальчик узнал, что бывает нечто, что больше, дольше и тяжелее, чем мамина грусть, – её печаль – небо, затянутое беспросветными серыми тучами, хрупкая тишина, солёные нити слёз...
Когда выдавались такие дни, мама могла часами молчать, она словно переносилась в далёкую страну, где ему не было места.
Мальчик боялся тревожить маму, когда она вот так, молча, отворачивалась от него и зачем-то поджигала длинную тонкую палочку, которая смотрелась так странно и чужеродно в ее маленьких пальчиках.
А может, странной и чужеродной всему вокруг была она сама?
Мама могла сидеть так часами, а вокруг нее завивались волшебные кольца дыма, в которые она так жадно вглядывалась.
Мальчика тоже, по-своему, завораживали эти бесконечные игры дыма. Это было волшебство. Это было непонятно, притягательно и... страшно. Особенно когда часы молчания сменялись почти диким, заразительным весельем – мама могла вдруг ни с того ни с сего пуститься в пляс, запеть, открыть ему одну из самых сокровенных тайн жизни. Мама тогда казалась ему не простым человеком, а волшебной феей, лесным духом, пленённым стенами их дома. В такие моменты было странно называть её мамой. Но как ещё он мог её называть?
Однажды мама ушла. Просто ушла.
Мальчик проснулся, а её уже не было.
Он тихонько позвал её: «Мама! Мама! Мама!», но она не ответила.
Никто не ответил.
Мальчик хотел броситься её искать, но вдруг вспомнил о том, что было накануне вечером.
Мама пришла к нему в комнату и долго молчала, её тёмные волосы и красный шёлк одежды были пропитаны сладким ароматом дыма.
Нет не ароматом, это был тяжёлый удушающий запах, словно за день печаль её настоялась, сгустилась вокруг, стала чем-то таким грозовым и чёрным… и мальчика испугало то, какой бурей она может разрешиться. И он молчал. И она молчала.
А потом мама заговорила. Глаза её блестели в полумраке, речь была тороплива, сбивчива, но мальчик запомнил каждое слово, как привык запоминать всё, что она, так редко, говорила ему.
– Если я уйду, не ищи меня. Если долго не будет меня, то не жди меня. Но только об одном прошу – не переставай любить меня! Не переставай любить меня! Не переставай любить меня!
– Почему ты говоришь мне это, мама? – осмелился спросить мальчик.
– Просто так, просто так… Спи.
И он послушно затих, а она ещё какое-то время сидела рядом, он ощущал её сладковатое дымное тепло.
И вот теперь она ушла. Он остался совсем один. Он не боялся, он привык проводить большую часть дня сам с собой. Наедине с собой. Но теперь он был один по-другому. Не просто один. Он был без неё.
Он повторял последние мамины слова как заповеди и так же ревностно соблюдал.
Ему казалось, что достаточно будет выполнить первую часть наказа – и мама вернётся.
И он не искал её.
Было трудно, но он не искал.
Ведь об этом просила Мама.
Но шли дни, месяцы, а Мама всё не возвращалась.
Мальчик устал стоять у самой дороги и разумно решил, что увидит её приближение и от калитки.
Спустя несколько недель ещё более разумно решил, что можно ждать и на крыльце.
А когда пришла зима, пришлось скрыться в доме, и всю зиму он провёл у окна, вглядываясь во тьму.
Но Она не приходила.
И тьма не проходила.
С приходом весны стало светлее, стало легче.
Мальчик как-то заметил, что вот уже несколько дней не подходит к окну, занимаясь своими делами. Видимо, пришло время выполнить вторую часть наказа. Пришло время перестать ждать. Перестать надеяться…
Мальчик часто вспоминал Мать, её смех, её грустную спину в клубах дыма, а вот лица уже вспомнить не мог.
Он закрывал глаза и видел лишь расплывчатое цветное пятно – сочетание красного, белого и чёрного. Контур размывался, цвета блекли, но он точно знал, что это его Мать.
Шло время, строгим пастухом подгоняя других. Вот мимо пробежало лето, вот степенно прошла, обдавая прохладным дыханием, осень, а потом вновь хозяйкой воцарилась зима.
Стало очень холодно, особенно ночами.
Мальчик не мог согреться ни у огня, ни под самым тёплым одеялом, и от этого почему-то было тревожно и грустно. Наверное, поэтому всё чаще отчаяние сжимало его сердце в своих тисках. Может, для того чтобы поставить на него заплату?
Оставь свои попытки странный суровый мастер, ведь сердце не башмак, хоть и снашивается порою так же быстро.
И вот как-то раз, совершенно внезапно, мальчик понял, что заболел.
Он никогда не болел до этого и очень испугался, ему было плохо и страшно и очень, очень жалко себя. Он знал, что когда-нибудь это пройдёт, как проходит самая тёмная ночь, что как-нибудь он справиться, как справлялся со всем до этого. Но, наверное, он повторял себе это так часто, что перестал уже верить.
Ничего не пройдёт. Ничего не пройдёт. Ничего не пройдёт. И никто не придёт.
Он один. Ему плохо. Лучше не будет.
Ничего не будет. Никого не будет. Никого?
Неужели он всё ещё верит и ждёт?
Мальчика охватил страшный гнев. На себя. На эту женщину.
Она оставила его, она, смех которой так издевательски звучал в его снах. Она, которая всё не приходит. Она, которая ушла когда-то. Зачем? Чтобы вернуться? Нет, чтобы он мучился и ждал.
Все эти годы он больше всего боялся, что никогда её не увидит, не услышит, не почувствует.
А может, и… Пусть. Пусть. Пусть.
– Я больше не люблю тебя! Я больше не люблю тебя! Я больше не люблю тебя! – кричал мальчик в распахнутую дверь, прямо в лицо равнодушной ночи.
И ночь смущенно молчала, только выл где-то вдалеке бродячий пёс. То ли звал, то ли ждал, то ли выл оттого, что и звать, и ждать давно перестал.
Вскоре мальчик забылся тяжелым горячечным сном. Ему снилось странное – что тот пёс подошёл к самому его крыльцу, но не выл, не рычал, не лаял, только хрипло дышал, широко разевая пасть, из которой медленно, рваными кровавыми хлопьями капала слюна, окрашивая грудь собаки в малиновый.
«Это снегирь, а не собака. Это от голода. Всё это от голода», – подумалось мальчику, и он проснулся.
Какое-то время он просто лежал, не в силах понять, что же разбудило его.
Что это было?
Какой-то странный звук… Странное ощущение…
А может, и показалось ему… Да, показалось…
Щёлк.
Услышал он.
Он точно слышал.
Точно?
Тишина. Тишина. Тишина.
Просто показалось.
Щёлк
Щёлк.
Мальчик резко открыл глаза. В комнате было темно. Свет пробивался лишь из-за прикрытой белой деревянной двери, и именно оттуда доносилось это… щёлк.
Щёлк-щёлк.
Этот звук не был страшен сам по себе, но то, что следовало за этим щёлком, какая-то хлипкая, жадная тишина, выжидающая, напряжённая, только привыкнешь к ней, и снова… щёлк.
Мальчик хотел вскочить и убежать, но от болезни совсем ослаб и не мог шевельнуться.
Это сон. Щёлк.
Это бред. Щёлк-щёлк.
Это ему только кажется. Щёлк-щёлк-щёлк.
Щщщщёёёёлк.
Что-то было прямо за дверью, прямо за дверью!
Щёлк, и щель между дверью и стеной стала расти, дверь отворялась без своего обычного скрипа, разбавляя звуки ночи своим предупреждающим «шшшиииииааааааа»…
Щёлк!
Мальчик, скованный странной слабостью, беспомощно наблюдал, как дверь наконец распахнулась и в проёме возникло… возникла… возник странный силуэт.
Что-то длинное, худое, мерзкое куталось в чёрный тюль ночи.
Не тело – тень, поднявшаяся с земли. Тень...
Дохнуло земляной сыростью. Бесконечные руки вытянулись в стороны – в его сторону – не миновать, не проскользнуть мимо…
Да мальчик почему-то даже не пытался.
А Тень стала медленно скользить, приближаясь к нему…
Щёлк, шаг, щёлк, ещё шаг, щёлк, щёлк, щёлк, щёлк….
– Мама! – в ужасе закричал мальчик, и вдруг чудовище чуть замедлилось.
– Тщщщщ, – всхлипнуло оно, нависая над ним, увлажняя своим дыханием его потрескавшиеся от болезни губы. – Тишшше, это я – твоя мама.
– Нет! Нет! – только и мог беспомощно, чуть слышно повторять мальчик
– Даааа, дааааа. Я – твоя мама…
И жаркая сырость плоти удушающе накрыла его…
Мальчик проснулся. Тело казалось невесомым, чужим на этих влажных простынях. Не тень – тело!
Его сердце отбивало бешеный, испуганный, но и облегченно жизнерадостный ритм.
Это был сон. Это был сон. Это был сон?
Он понял вдруг, что не один в комнате. Что-то или кто-то прямо здесь, рядом с ним, сидит на его постели.
Медленно повернул голову… и в предрассветных сумерках смог ясно разглядеть хрупкую спину, бледный профиль, древесный блеск волос и волшебные завитки дыма вокруг…
– Мама! – радостно прошептал мальчик, жадно вдыхая знакомый сладковатый аромат.– Ты здесь?
– Здесь.
– Ты вернулась?
– Вернулась.
– Мама! Мне снился страшный сон, что ты ушла от меня и так долго не приходила, так долго!!!! А потом пришло страшное чудовище и сказало, что это оно моя мама. Но я не поверил! Не поверил! Я так рад, что ты вернулась… Ты… больше не покинешь меня?
– Не покину тебя…
Мама повернулась к нему и улыбнулась.
В её руке мальчик увидел длинную сигарету. Неужели это всегда была сигарета?
– Не покину тебя… Не покину тебя…Тшшш…
– Я рад, – тихо и совсем не радостно ответил мальчик, следя, как её длинные пальцы с длинными ногтями ловко сбивают пепел.
Щёлк!
