В духоте, под закопченным потолком, на кухне, лихо управившись с первым бульонным, а затем тяжелым, жирным вторым, голопузый Николай (он же – муж и папа) с нетерпением дожидался десерта:
— Ну, долго еще там?
— Сейчас все будет — по монашеский смиренно, но все же с упреком ответила Марфа, едва успевая обслуживать мужа — сахара сколько?
— Давай 4 на этот бокал.
Она сыпанула 3 ложки (все равно не поймет), звонко размешала, и поставила бокал на поднос, между блюдцем развернутых конфет «му-му» и тарелкой треугольных пышек. Поднесла к столу, и подала Николаю.
— А варенье?
— Только вишневое осталось. Малину вчера Римка доела.
Николай помотал головой (он не любил вишневое). Марфа села рядом, втянула губы и с задумчивым видом, сложила руки на стол.
— Хочешь что-то сказать? — без всякого интереса, спросил Николай, и отхлебнул горячего чаю.
— Да… — неоднозначно протянула Марфа.
— Ну, говори-говори.
Посмотрев на жирные усы мужа, в которых увязли кусочки жареного лука и крупинки чего-то белесого, она спросила — ты будешь еще суп или картушку? — при этом выразив интонацией, незначительность вопроса.
— Ой, нет — но тугодум Николай, этого даже и не понял.
— Я тогда уберу, а то — вдруг кто-то придет.
— Кто?
— Да кто угодно, я вообще говорю…
— А, да – убери.
Марфа встала, сложила в стопку пустые тарелки и блюдца.
— Рима! — внезапно крикнул Николай.
— О господи! — схватилась за сердце, Марфа — че так орать? — и подошла к раковине. Залязгала посуда.
Тут, в одной только ночнушке, приковыляла взъерошенная Рима, и оголтело расчесывая глаз, остановилась в проеме.
— Звали? — спросила сквозь зев.
— Да, доча — твердо сказал Николай — давай прихорашивайся и – марш в магазин.
— Опять?
— Снова.
Одним, возмущенным движением, Рима развернулась на 180 градусов, надула щеки, и подчеркивая топотом свое недовольство, отправилась в комнату.
— Что нам надо? — спросил Николай.
Марфа отложила напененную тарелку, стряхнула в кастрюлю руки, и обтерла их об халат. Открыла антресоль, достала ручку с блокнотом, передала Николаю:
— Записывай — и села за стол.
— Так.
— 3 десятка яиц…
— Так.
— Майонез…
— Сколько?
— Ведерко пусть берет.
— А не много?
— Да, чтоб уже на месяц.
— Ладно, дальше.
— Лука килограмм...
— Ага.
— Печенье…
— Какого? Сколько?
— Разного пусть берет…
И так далее, так далее. Николай остановился писать только на половине второй стороны листа, потом вырвал его и передал жене, а та сложила список в три раза и передала как раз только что вошедшей дочери. Рима была теперь расчесана, накрашена, в черной блузке с длинным рукавом, заправленной в синие обтягивающие джинсы и в невероятно бодрой форме, словно собралась лететь в космос. Ее стиль одежды говорил, что девушке всего лишь 16.
— Вот возьми. Если не хватит, пускай тетя Таня запишет на папу. «До зарплаты», скажешь.
— Хорошо, а — перед тем как развернуться она вдруг вспомнила — можно я возьму шоколадку? — и аккуратно добавила, глядя на отца — себе.
На мгновенье образовалась тишина. Марфа замерла перед раковиной, навострила уши. Николай одномоментно перестал чавкать, и посмотрел на дочь испытующе:
— Бери — буркнул он с ноткой ненависти, а глаза его так и говорили: «не будь тут матери, я б показал тебе такую шоколадку – не унесла бы».
— Только смотри не дорогую.
— Хорошо. Я возьму плиточку пористой.
— Одну.
— Хорошо. Спасибо папочка — и побежала из дому, как всегда забыв прихватить с собою пакеты.
— Ну, забыла. Это же ребенок, Коль. Вспомни себя в ее возрасте.
— У нас уже этих пакетов хоть жопой жуй! Сейчас еще два притащит как минимум.
— Ты только не кричи на нее.
— Тут кричать мало…
— Коль.
— Тут дрына бы, да почаще…
— Коль.
— Для нее деньги видимо — ничто!
— Коль.
— Конечно, не ей же спину гнуть!
— Ко-о-ля — Марфа снова села за стол, с легкостью упавшего листа, прикоснулась к руке мужа, улыбнулась ему, и успокаивающе-ласково пролепетала — да черт с этими пакетами, я поговорю с ней — помялась пару тройку секунд, нервно повздыхала, и сделав последний, глубокий вздох в итоге решилась:
— Сегодня мама звонила, сказала ей в больницу нашу надо, вроде карточку забрать. Так вот она хочет завтра у нас переночевать. Ты ж не против?
Застывшая у рта Николая, пышка, опустилась в тарелку.
— И что ты хочешь сказать, мне опять накрывать ей на стол?
— Ну лапусик — Марфа приподнялась, обняла его за потные и пушистые плечи, склонила голову, и словно в микрофон сказала в лысую макушку — ну она же один разик в год приезжает.
Такой аргумент, не удовлетворил Николая. Резким толчком, он отправил жену обратно на стул.
— А когда мы к ней приезжаем, больно она хочет нас кормить?
Марфа виновато опустила взгляд, промолчала.
— Видимо – нет, раз тарит в морозильник свой «драгоценный» кофе, чтоб я не дай бог его не выпил. А на завтрак, обед и ужин, что у нее? Постоянно одни рожки, с подливой, будто у нее больше нет ничего для нас. Это нормально, по-твоему, так встречать родную дочь с зятем?
И теперь, она не ответила.
— А знаешь, я тебе не говорил об этом, но сейчас вот скажу. Уже давно хотел, кстати сказать, просто, не мог подобрать нужного момента. В позапрошлый раз, когда мы были у нее, я проснулся посреди ночи и пошел значит попить воды и думаю, а гляну ка я в тот маленький буфет, от которого она не отходит, прикрывает задницей, когда мы на кухне. Ну, так я глянул туда и знаешь, что там обнаружил?
Марфа медленно помотала головой. Чтобы легче переносить неприятные откровения о родной матери, ее взор отрешенно сконцентрировался на пышках.
— Доверху набитые полки — Николай энергично принялся загибать пальцы — крупой, печеньем, лапшой, конфетами, вафлями и бог его знает, чем еще.
Марфа продолжала строго молчать.
— И после этого ты хочешь, чтобы я кормил ее? Или чтобы ты ее кормила?
Возмущенно стянув к переносице брови, и одновременно вытянув полутрубочкой губы, он оглядел застывший как бюст, профиль жены, понял, что никакого ответа от нее не последует, и обессилено откинулся на стуле. После чего последовала напряженная минута тишины.
На глазах Марфы едва заметно наворачивались слезы.
Николай выпрямился, и сложил руки в замок:
— Значит так — рассеял он молчание — сейчас доча принесет продукты: берешь десяток яиц, жаришь-паришь, в общем, делаешь, что с ними хочешь для своей мамаши, одну ей буханку хлеба на сутки, чай, сахар и – достаточно. Остальное затарь так, чтоб даже я не смог найти.
Марфа просияла.
— Спасибо Коленька!
Она, по-ребячески подскочила на ноги, поцеловала его в корочку схватившегося на губах жира и чуть ли не вприпрыжку, отправилась домывать посуду.
Прошло не больше получаса.
Когда Рима занесла два больших и желтых пакета, битком набитые провизией, Марфа уже успела покончить со всей посудой и вытереть стол. А теперь в приподнятом настроении, она занималась протиркой гарнитура. Николай висел на том же стуле, выпятив кверху, набитый пышками, до отвала живот:
— Хватило? — вымолвил он, похрапывая от калорийной передозировки.
— Почти. 130 тенге, Теть Таня в долг записала — ответила застенчиво Рима.
— Вот, не будь твоей шоколадки, и долга не было б никакого.
— Коля — одним словом упрекнула его Марфа, по-доброму.
— Ладно, раскладывайте.
Рима зашуршала пакетами. Марфа отбросила на гарнитур тряпку, и подошла помогать. Николай наблюдал.
Через пару минут пакеты валялись на полу, а поверхность стола запестрела красками свежих продуктов, большинство из которых были на развес. Женщины принялись раскладывать это все по отсекам гарнитура.
— Ну вот, тяните теперь — сказал Николай, и посмотрел на висящие часы.
— Ты на дополнительные собираешься? Двенадцатый час.
— Да, папа. За мной подружки зайдут.
— Так ты перекуси чем-нибудь, пока на столе.
— Я хотела — Рима положила в морозильную камеру куриный окорок, захлопнула дверцу, и подошла к столу — я хотела, чтобы мы… чтобы мы покушали у нас сегодня, с подружками перед школой, можно?
— В смысле покушали у нас? — недоуменно, глянул исподлобья отец.
— Ну… я им пообещала вчера просто — она плавно понурила голову, и спрятала за спиной руки.
— А с какого перепуга я должен их кормить? — спросил он довольно спокойно, но с таким выраженным недопониманием, будто его просят выплатить чужой кредит.
— Ну, они ведь не часто, пап. А я каждый день почти у них ем. А бывает по два раза и по три даже — тут ее голос задрожал, видимо от понимания того, что отец ей все-таки откажет — а они только раз в год у нас бывают…
— А мне и одного раза не надо — он повысил тон — Кто тебя заставляет у них есть? Я? — и ткнул себе в грудь пальцем.
— Ну, блин…
— Не блинкай мне тут — совсем уже криком разошелся отец — блинкает она мне. Что, у тебя друзья существуют для того, чтобы кормить их?!
— Друг познается в еде, ты ведь сам говорил! — силившись не заплакать, на грани грубости, отпарировала ему дочь.
— Не в твоем возрасте — по слогам прокричал Николай. — Еда – эквивалент труда! И когда ты будешь трудиться — он стукнул по столу — вот тогда и корми, кого хочешь.
— Что посеешь то и сожрешь, доченька — добавила по-матерински, мягким голосом Марфа, теребя в руках тряпку — тут отец полностью прав и с ним не поспоришь. Одно дело, ты у нас кормишься – дочь родная, а другое – твои друзья, незнакомые нам люди.
— Ну мам…
Ее перебил, неожиданный звонок в дверь – вот и видимо, подружки поспели.
Николай всполошился как наркобарон, почуявший облаву спецназа. Разговор с дочерью на предмет еды, естественно отошел на второй план. Напуганный, он резко встал в полный рост, отправив в нокаут своей огромной задницей стул, сделал неопределенный шаг влево, потом дернулся вправо, схватил со стола полуметровый кабачок, одним большим шагом примкнул к гарнитуру, выдвинул ящичек и поместил туда овощ. Тем временем, не менее суетливая Марфа, словно при пожаре, заметалась вдоль стола, не зная за что взяться в первую очередь. В конце концов, ее выбор пал на печенья: она собрала в охапку все пакетики, и швырнула под стол, спрятав их за низко-свисающей скатертью. Затем опять заметалась.
— Кофе! — подсказал ей Николай, резво неся к холодильнику кефир и три банки сгущенки.
Марфа отреагировала молниеносно, и кофе был оперативно спрятан за дверцей антресоли.
— А ты что стоишь? — параллельно, нагружая предплечье полуфабрикатами, упрекнул Николай свою дочь, занявшую его недавнишнюю роль наблюдателя. Но Рима проигнорировала отцовский вопрос, оттопырив локти, она поднесла ладони к лицу, и безмолвно заплакала.
Тут же, раздался повторный звон, за которым последовали два настойчивых стука. Родители ускорили темп, а к Римминому плачу добавились всхлипы. Марфа открыла второй антресоль, который был пуст, встала между ним и Николаем, и одной рукой принимая безразборно продукты от мужа, другой заполнила ими два стеллажа. Последним штрихом – с усилием придавила дверцу.
— Фу, управились — выдохнул отец, упершись руками на край пустого стол — Ну, чего стоишь? — обратился он к дочери — иди открывай. Скажи, у нас нечего жрать. Пусть дома едят.
Терпение лопнуло.
— Да, чтоб вы сдохли! — сорвалась Рима.
— Что ты сказала? — будто бы не расслышал отец.
Рима в истерике, выскочила из кухни, подбежала к входной двери, и резко открыла ее -- за порогом стояли подружки.
— Девочки, я никуда сегодня не пойду! — без объяснений захлопнула дверь прямо у них перед носом, и Разревевшись надсадно, ринулась к себе в комнату, где обрушилась на кровать, пропитывать слезами подушку. Ее обуяли непреодолимые чувства жалости к себе и ненависти к своим жадным родителям, а вслед за этим – появился нарастающий страх, за недавно высказанные ею пожелания в их адрес. Но спустя пару тройку горемычных минут, когда на уме прояснилось, что ни утешать, ни ругать ее, никто идти не собирается, как бы громко она не ревела, плач приутих и лишь иногда, прорывались отрывками всхлипы.
Словно после беспробудной пьянки, она с трудом отлепила от подушки лицо, одутловатое, черное от потекшей туши, относительно выпрямилась, и, помогая руками, сложила ноги в позу лотоса; от такой растяжки, на правое бедро сверху ей стало больно давить, и Рима вспомнила, что в этом кармане у нее находится плиточка пористой. Сцепкой двух пальцев, она вытянула чуть подтаявшую шоколадку, сорвала до половины этикетку, и засунула в рот пятую часть бежевой плитки.
Впрочем, пусть под конец рассказа, там она и останется. Челюсти не успели сойтись. Только дрогнули зубы, как на бедную Риму опять нахлынула горькая скорбь по утраченной возможности пригласить к столу своих подружек. Еще долго сидела она так, молча хныкая, и трясясь с шоколадкой во рту, пока черные слезы, стекавшие по щекам, и скользившие извилистыми линиями по светлой поверхности «пористой», окрашивали ее в цвет тульского пряника.
— Ну, долго еще там?
— Сейчас все будет — по монашеский смиренно, но все же с упреком ответила Марфа, едва успевая обслуживать мужа — сахара сколько?
— Давай 4 на этот бокал.
Она сыпанула 3 ложки (все равно не поймет), звонко размешала, и поставила бокал на поднос, между блюдцем развернутых конфет «му-му» и тарелкой треугольных пышек. Поднесла к столу, и подала Николаю.
— А варенье?
— Только вишневое осталось. Малину вчера Римка доела.
Николай помотал головой (он не любил вишневое). Марфа села рядом, втянула губы и с задумчивым видом, сложила руки на стол.
— Хочешь что-то сказать? — без всякого интереса, спросил Николай, и отхлебнул горячего чаю.
— Да… — неоднозначно протянула Марфа.
— Ну, говори-говори.
Посмотрев на жирные усы мужа, в которых увязли кусочки жареного лука и крупинки чего-то белесого, она спросила — ты будешь еще суп или картушку? — при этом выразив интонацией, незначительность вопроса.
— Ой, нет — но тугодум Николай, этого даже и не понял.
— Я тогда уберу, а то — вдруг кто-то придет.
— Кто?
— Да кто угодно, я вообще говорю…
— А, да – убери.
Марфа встала, сложила в стопку пустые тарелки и блюдца.
— Рима! — внезапно крикнул Николай.
— О господи! — схватилась за сердце, Марфа — че так орать? — и подошла к раковине. Залязгала посуда.
Тут, в одной только ночнушке, приковыляла взъерошенная Рима, и оголтело расчесывая глаз, остановилась в проеме.
— Звали? — спросила сквозь зев.
— Да, доча — твердо сказал Николай — давай прихорашивайся и – марш в магазин.
— Опять?
— Снова.
Одним, возмущенным движением, Рима развернулась на 180 градусов, надула щеки, и подчеркивая топотом свое недовольство, отправилась в комнату.
— Что нам надо? — спросил Николай.
Марфа отложила напененную тарелку, стряхнула в кастрюлю руки, и обтерла их об халат. Открыла антресоль, достала ручку с блокнотом, передала Николаю:
— Записывай — и села за стол.
— Так.
— 3 десятка яиц…
— Так.
— Майонез…
— Сколько?
— Ведерко пусть берет.
— А не много?
— Да, чтоб уже на месяц.
— Ладно, дальше.
— Лука килограмм...
— Ага.
— Печенье…
— Какого? Сколько?
— Разного пусть берет…
И так далее, так далее. Николай остановился писать только на половине второй стороны листа, потом вырвал его и передал жене, а та сложила список в три раза и передала как раз только что вошедшей дочери. Рима была теперь расчесана, накрашена, в черной блузке с длинным рукавом, заправленной в синие обтягивающие джинсы и в невероятно бодрой форме, словно собралась лететь в космос. Ее стиль одежды говорил, что девушке всего лишь 16.
— Вот возьми. Если не хватит, пускай тетя Таня запишет на папу. «До зарплаты», скажешь.
— Хорошо, а — перед тем как развернуться она вдруг вспомнила — можно я возьму шоколадку? — и аккуратно добавила, глядя на отца — себе.
На мгновенье образовалась тишина. Марфа замерла перед раковиной, навострила уши. Николай одномоментно перестал чавкать, и посмотрел на дочь испытующе:
— Бери — буркнул он с ноткой ненависти, а глаза его так и говорили: «не будь тут матери, я б показал тебе такую шоколадку – не унесла бы».
— Только смотри не дорогую.
— Хорошо. Я возьму плиточку пористой.
— Одну.
— Хорошо. Спасибо папочка — и побежала из дому, как всегда забыв прихватить с собою пакеты.
— Ну, забыла. Это же ребенок, Коль. Вспомни себя в ее возрасте.
— У нас уже этих пакетов хоть жопой жуй! Сейчас еще два притащит как минимум.
— Ты только не кричи на нее.
— Тут кричать мало…
— Коль.
— Тут дрына бы, да почаще…
— Коль.
— Для нее деньги видимо — ничто!
— Коль.
— Конечно, не ей же спину гнуть!
— Ко-о-ля — Марфа снова села за стол, с легкостью упавшего листа, прикоснулась к руке мужа, улыбнулась ему, и успокаивающе-ласково пролепетала — да черт с этими пакетами, я поговорю с ней — помялась пару тройку секунд, нервно повздыхала, и сделав последний, глубокий вздох в итоге решилась:
— Сегодня мама звонила, сказала ей в больницу нашу надо, вроде карточку забрать. Так вот она хочет завтра у нас переночевать. Ты ж не против?
Застывшая у рта Николая, пышка, опустилась в тарелку.
— И что ты хочешь сказать, мне опять накрывать ей на стол?
— Ну лапусик — Марфа приподнялась, обняла его за потные и пушистые плечи, склонила голову, и словно в микрофон сказала в лысую макушку — ну она же один разик в год приезжает.
Такой аргумент, не удовлетворил Николая. Резким толчком, он отправил жену обратно на стул.
— А когда мы к ней приезжаем, больно она хочет нас кормить?
Марфа виновато опустила взгляд, промолчала.
— Видимо – нет, раз тарит в морозильник свой «драгоценный» кофе, чтоб я не дай бог его не выпил. А на завтрак, обед и ужин, что у нее? Постоянно одни рожки, с подливой, будто у нее больше нет ничего для нас. Это нормально, по-твоему, так встречать родную дочь с зятем?
И теперь, она не ответила.
— А знаешь, я тебе не говорил об этом, но сейчас вот скажу. Уже давно хотел, кстати сказать, просто, не мог подобрать нужного момента. В позапрошлый раз, когда мы были у нее, я проснулся посреди ночи и пошел значит попить воды и думаю, а гляну ка я в тот маленький буфет, от которого она не отходит, прикрывает задницей, когда мы на кухне. Ну, так я глянул туда и знаешь, что там обнаружил?
Марфа медленно помотала головой. Чтобы легче переносить неприятные откровения о родной матери, ее взор отрешенно сконцентрировался на пышках.
— Доверху набитые полки — Николай энергично принялся загибать пальцы — крупой, печеньем, лапшой, конфетами, вафлями и бог его знает, чем еще.
Марфа продолжала строго молчать.
— И после этого ты хочешь, чтобы я кормил ее? Или чтобы ты ее кормила?
Возмущенно стянув к переносице брови, и одновременно вытянув полутрубочкой губы, он оглядел застывший как бюст, профиль жены, понял, что никакого ответа от нее не последует, и обессилено откинулся на стуле. После чего последовала напряженная минута тишины.
На глазах Марфы едва заметно наворачивались слезы.
Николай выпрямился, и сложил руки в замок:
— Значит так — рассеял он молчание — сейчас доча принесет продукты: берешь десяток яиц, жаришь-паришь, в общем, делаешь, что с ними хочешь для своей мамаши, одну ей буханку хлеба на сутки, чай, сахар и – достаточно. Остальное затарь так, чтоб даже я не смог найти.
Марфа просияла.
— Спасибо Коленька!
Она, по-ребячески подскочила на ноги, поцеловала его в корочку схватившегося на губах жира и чуть ли не вприпрыжку, отправилась домывать посуду.
Прошло не больше получаса.
Когда Рима занесла два больших и желтых пакета, битком набитые провизией, Марфа уже успела покончить со всей посудой и вытереть стол. А теперь в приподнятом настроении, она занималась протиркой гарнитура. Николай висел на том же стуле, выпятив кверху, набитый пышками, до отвала живот:
— Хватило? — вымолвил он, похрапывая от калорийной передозировки.
— Почти. 130 тенге, Теть Таня в долг записала — ответила застенчиво Рима.
— Вот, не будь твоей шоколадки, и долга не было б никакого.
— Коля — одним словом упрекнула его Марфа, по-доброму.
— Ладно, раскладывайте.
Рима зашуршала пакетами. Марфа отбросила на гарнитур тряпку, и подошла помогать. Николай наблюдал.
Через пару минут пакеты валялись на полу, а поверхность стола запестрела красками свежих продуктов, большинство из которых были на развес. Женщины принялись раскладывать это все по отсекам гарнитура.
— Ну вот, тяните теперь — сказал Николай, и посмотрел на висящие часы.
— Ты на дополнительные собираешься? Двенадцатый час.
— Да, папа. За мной подружки зайдут.
— Так ты перекуси чем-нибудь, пока на столе.
— Я хотела — Рима положила в морозильную камеру куриный окорок, захлопнула дверцу, и подошла к столу — я хотела, чтобы мы… чтобы мы покушали у нас сегодня, с подружками перед школой, можно?
— В смысле покушали у нас? — недоуменно, глянул исподлобья отец.
— Ну… я им пообещала вчера просто — она плавно понурила голову, и спрятала за спиной руки.
— А с какого перепуга я должен их кормить? — спросил он довольно спокойно, но с таким выраженным недопониманием, будто его просят выплатить чужой кредит.
— Ну, они ведь не часто, пап. А я каждый день почти у них ем. А бывает по два раза и по три даже — тут ее голос задрожал, видимо от понимания того, что отец ей все-таки откажет — а они только раз в год у нас бывают…
— А мне и одного раза не надо — он повысил тон — Кто тебя заставляет у них есть? Я? — и ткнул себе в грудь пальцем.
— Ну, блин…
— Не блинкай мне тут — совсем уже криком разошелся отец — блинкает она мне. Что, у тебя друзья существуют для того, чтобы кормить их?!
— Друг познается в еде, ты ведь сам говорил! — силившись не заплакать, на грани грубости, отпарировала ему дочь.
— Не в твоем возрасте — по слогам прокричал Николай. — Еда – эквивалент труда! И когда ты будешь трудиться — он стукнул по столу — вот тогда и корми, кого хочешь.
— Что посеешь то и сожрешь, доченька — добавила по-матерински, мягким голосом Марфа, теребя в руках тряпку — тут отец полностью прав и с ним не поспоришь. Одно дело, ты у нас кормишься – дочь родная, а другое – твои друзья, незнакомые нам люди.
— Ну мам…
Ее перебил, неожиданный звонок в дверь – вот и видимо, подружки поспели.
Николай всполошился как наркобарон, почуявший облаву спецназа. Разговор с дочерью на предмет еды, естественно отошел на второй план. Напуганный, он резко встал в полный рост, отправив в нокаут своей огромной задницей стул, сделал неопределенный шаг влево, потом дернулся вправо, схватил со стола полуметровый кабачок, одним большим шагом примкнул к гарнитуру, выдвинул ящичек и поместил туда овощ. Тем временем, не менее суетливая Марфа, словно при пожаре, заметалась вдоль стола, не зная за что взяться в первую очередь. В конце концов, ее выбор пал на печенья: она собрала в охапку все пакетики, и швырнула под стол, спрятав их за низко-свисающей скатертью. Затем опять заметалась.
— Кофе! — подсказал ей Николай, резво неся к холодильнику кефир и три банки сгущенки.
Марфа отреагировала молниеносно, и кофе был оперативно спрятан за дверцей антресоли.
— А ты что стоишь? — параллельно, нагружая предплечье полуфабрикатами, упрекнул Николай свою дочь, занявшую его недавнишнюю роль наблюдателя. Но Рима проигнорировала отцовский вопрос, оттопырив локти, она поднесла ладони к лицу, и безмолвно заплакала.
Тут же, раздался повторный звон, за которым последовали два настойчивых стука. Родители ускорили темп, а к Римминому плачу добавились всхлипы. Марфа открыла второй антресоль, который был пуст, встала между ним и Николаем, и одной рукой принимая безразборно продукты от мужа, другой заполнила ими два стеллажа. Последним штрихом – с усилием придавила дверцу.
— Фу, управились — выдохнул отец, упершись руками на край пустого стол — Ну, чего стоишь? — обратился он к дочери — иди открывай. Скажи, у нас нечего жрать. Пусть дома едят.
Терпение лопнуло.
— Да, чтоб вы сдохли! — сорвалась Рима.
— Что ты сказала? — будто бы не расслышал отец.
Рима в истерике, выскочила из кухни, подбежала к входной двери, и резко открыла ее -- за порогом стояли подружки.
— Девочки, я никуда сегодня не пойду! — без объяснений захлопнула дверь прямо у них перед носом, и Разревевшись надсадно, ринулась к себе в комнату, где обрушилась на кровать, пропитывать слезами подушку. Ее обуяли непреодолимые чувства жалости к себе и ненависти к своим жадным родителям, а вслед за этим – появился нарастающий страх, за недавно высказанные ею пожелания в их адрес. Но спустя пару тройку горемычных минут, когда на уме прояснилось, что ни утешать, ни ругать ее, никто идти не собирается, как бы громко она не ревела, плач приутих и лишь иногда, прорывались отрывками всхлипы.
Словно после беспробудной пьянки, она с трудом отлепила от подушки лицо, одутловатое, черное от потекшей туши, относительно выпрямилась, и, помогая руками, сложила ноги в позу лотоса; от такой растяжки, на правое бедро сверху ей стало больно давить, и Рима вспомнила, что в этом кармане у нее находится плиточка пористой. Сцепкой двух пальцев, она вытянула чуть подтаявшую шоколадку, сорвала до половины этикетку, и засунула в рот пятую часть бежевой плитки.
Впрочем, пусть под конец рассказа, там она и останется. Челюсти не успели сойтись. Только дрогнули зубы, как на бедную Риму опять нахлынула горькая скорбь по утраченной возможности пригласить к столу своих подружек. Еще долго сидела она так, молча хныкая, и трясясь с шоколадкой во рту, пока черные слезы, стекавшие по щекам, и скользившие извилистыми линиями по светлой поверхности «пористой», окрашивали ее в цвет тульского пряника.
