– Зина не склонна к истерикам, – растерянно сказала Татьяна.
– В том-то и дело, – кивнула заведующая. – Я знаю всех наших буянов наперечёт… и знаю, что детскую истерику легче предупредить, чем потом разбираться с нею. Поэтому – под мою ответственность! – вашей дочери дали возможность в тихий час рисовать. Посмотрите внимательно…
Татьяна посмотрела. Четыре листа. Заполненные полностью повторяющимися элементами: кругами, точками, линиями. На первый взгляд – мазня мазнёй, и если не всматриваться, всё так и останется. Что лучше не всматриваться, Татьяна поняла интуитивно и потому сказала, пожав плечами:
– Обычные детские каракули…
– Вам неприятно смотреть на них, не так ли?
Заведующая что-то увидела, поняла Татьяна, но осознать не смогла.
– Не знаю, – сказала она через паузу.
Что остерегало рассказывать правду. Делиться произошедшим вчера. Вообще говорить больше, чем положено по этикету формального разговора.
– Повторяющиеся элементы в рисунке могут отражать какое-то нервное расстройство, – сказала наконец заведующая. – Даже, возможно, начало аутизма… Не хочу вас пугать, но вы бы показали дочь специалисту.
– Зина нормальная, – взъерепенилась Татьяна тут же.
Да, ей много помогли в своё время посторонние, казалось бы, люди. Но немало было и тех, кто распускал языки. Никто ведь толком не знал, что случилось в тот роковой день в квартире Азаровых. Вроде бы убийство, но кто убил… а вдруг жена? Чтобы получить наследство. Родила без мужа… а от мужа ли? До сих пор одна, второй раз замуж не вышла, мужиков не водит. (Если бы вышла или водила – тоже было бы подозрительно, чего уж там!) Что-то тут не то… Может, ребёнок больной? И прочее, в том же духе. Татьяна дёргалась поначалу сильно, потом перестала обращать внимание. Но осадочек остался, и за дочку она готова была стоять насмерть.
Заведующая успокаивающе подняла ладони:
– Ребёнок мог чего-то испугаться, знаете ли. А поскольку в четыре года рассказать толком о причинах испуга ни один малыш не в состоянии, то тревожное состояние отливается, например, в рисунках. Важно помочь, разве не так?
– Да, – кивнула Татьяна. – Наверное, вы правы… Я запишусь к нашему неврологу. Можно я заберу рисунки?
– Да, разумеется…
Никакой тревожности в Зине не было. Выбежала навстречу, обняла, требуя покружить. Татьяна её покружила, внимательно наблюдая за дочкой. Ребёнок как ребёнок. Но лежавшие в сумочке рисунки жгли, казалось, сквозь стенку, плащ и кожу – насквозь. Что врач скажет-то? Назначит успокоительное, скорее всего. Ну, поглядим. Для начала неплохо бы разобраться самой.
– Что нового? – привычно спрашивала Татьяна по дороге домой.
Нового было много, но о рисунках Зина не сказала ни слова. И как тут подступиться? Может, правда, лучше к детскому психологу? Специалист умеет находить общий язык с детьми, не так ли?
А вечером, после ужина, Зина рисовала снова. Из всех фломастеров в 42 цвета она выбрала только красные и синие. Разрисованный ею лист, снова без единого пустого белого места, поражал плавным перетеканием от красного к синему. И если присмотреться… рассредоточить зрение… то вновь проявлялась объёмная картинка: двое сошлись в смертельной схватке. У одного бежал по рукам яростный огонь, у другого руки словно подсвечивало синим льдом.
– Человек-мрак идёт, – тихо сказала Зина, подлезая под мамину руку. – И человек-огонь не задержит его.
Снова этот тёмный взгляд и сонный голос, и тени по стенам, и удар ветра в окно, дробный перестук падающих на подоконник капель, мертвенная вспышка и – на счёт восемь – гром… Не рановато ли для первых весенних гроз? Апрель!
– Зина! – не выдержала Татьяна.
Зина вздрогнула, и чернота ушла из её взгляда:
– Мам, ты чего?!
Не помнит, поняла Татьяна. Человек-мрак, ну и фантазия… А если это не фантазия? В душу дохнуло потусторонним. «Люди-Икс», да? «Воспламеняющая взглядом»? Что там ещё из этой серии… С поправкой на реальность.
Бред.
Татьяна обняла дочь, дунула ей в макушку:
– Я люблю тебя, солнышко. Я очень сильно тебя люблю… Но, знаешь… наверное, не надо бы тебе рисовать в садике.
– Почему? – девочка отстранилась, смотрела внимательно, чуть обиженно. – Разве плохо рисую?
– Хорошо рисуешь. Но – рисуй дома, ладно?
– Почему?
Вот же чёрт, как объяснить-то…
– А если мне рисуется? – упрямо продолжала девочка. – Вот зарисовалось, и я начала.
– Рисуй то же, что все…
– Котики, домики, ящики, – Зина скорчила гримаску. – Неинтересно!
– Для художественной студии ты ещё мала, надо подождать.
Денег нет для художественной студии, Татьяна узнавала расценки. Не потянет она столько. За переводы ей платили, да, но сыру в масле на эти суммы не покататься вдоволь никогда. Ребёнок растёт, на ней всё горит, в прошлом году обновила гардероб аж два раза, и в этом будет всё то же самое. А сколько стоят детские вещи, долго рассказывать не надо: все знают.
– Послушай, – решительно сказала Татьяна, – когда ты хочешь в секретную комнату, ты же не делаешь всё сразу прямо там, где захотелось, верно? Ты идёшь в секретную комнату.
– Что я, маленькая? – вытаращалась Зина. – Конечно!
– Вот. И с рисунками – так же. Рисуй дома, а в садике… не надо. Пожалуйста.
– Ладно, – вздохнула Зина. – Не буду…
И хочется верить в её обещание, хочется, но – четыре с половиной года… забудет… забудется… может, в садик пока не водить, пока приступы эти странные не пройдут? Тоже не выход. А вдруг не пройдут?
Человек-мрак, надо же.
Как будто человека-огня – Ана Шувальмина! – мало…
Постаралась не опоздать на встречу, и всё равно, её уже ждали. Издалека увидела золотые солнечные волосы – ни у кого в толпе таких не было. Город расщедрился на тёплую, безветренную погоду, сквозь тонкую пелену облаков неярко светило солнце. Не напечёт голову, но и не замёрзнешь.
– Пойдёмте? – предложила Татьяна после приветствия.
– Да, – кивнул он.
И они пошли. Через Дворцовую площадь, и Шувальмин азартно осматривался, его восхищало всё: и арка Генерального Штаба, и Александрийский столп, он же колонна, которая не закреплена ничем, а стоит исключительно под собственным весом. Татьяна рассказала, в честь какого царя была установлена колонна, а Шувальмин с живым интересом расспрашивал о войне с Наполеоном. Он не знал, удивительно! Но это ты живёшь в истории родного края как рыба в воде, а там, откуда приехал этот странный парень, наверное, свои исторические вехи и свои великие полководцы… хотя – не знать Наполеона…
Они прошли через площадь, и Татьяна рассказала об Эрмитаже, а потом потянула своего спутника к атлантам. Как же, побывать в Петербурге и не видеть атлантов!
Малый Эрмитаж, Миллионная улица. Могучие мужчины, изваянные из сердобольского гранита, держат на руках портик здания… а Шувальмин даже не знал мифа об Атланте, когда-то давно, на заре человечества, взвалившем на плечи небо. Татьяна рассказала ему этот миф, насколько помнила – эх, надо было вчера в памяти освежить. Но кто же знал. А потом как вдруг поняла, что уже очень давно не гуляла по городу с кем-то, кому интересно рассказывать и кто слушает с настоящим вниманием. Удивительное чувство. Новое.
Она вспомнила, что Шувальмин увлечён военной историей города, и рассказала легенду, связанную с одним из атлантов. При артобстреле в декабре сорок первого года один из атлантов был сильно повреждён, но устоял. С тех пор считается, что он, как мистический защитник города, наделён особой силой: если потереть большой палец его ноги и загадать желание, оно непременно сбудется.
– Потрите, – предложила Татьяна. – Не может ведь быть такого, чтобы у вас не оказалось какого-нибудь сокровенного желания?
Он подошёл, провёл пальцем по граниту. Задумался. Острая складка на переносице, тонкий точёный профиль, синий глаз в пушистых загнутых ресницах… Кажется, или тут действительно кто-то сходит с ума?
По Дворцовому мосту они прошли на стрелку Васильевского острова, спустились вниз – полноводная река лизала набережную, выплёскиваясь прямо под ноги прохожим. Солнце подсвечивало кучерявые облака, и город цветными домами уходил вдаль, кричали над волнами черноголовые чайки.
Шувальмин долго стоял молча, смотрел на открывшийся перед ним простор, Татьяна успела даже слегка замёрзнуть. Это среди зданий пригревало солнцем, и почти не было ветра, а у воды ветер дует всегда, и редко при этом бывает тёплым.
– Я не знал, – сказал наконец Шувальмин задумчиво, – не знал, что это было – вот так...
– Было? – переспросила Татьяна, уцепившись за резанувшую слух форму прошедшего времени.
Шувальмин покрутил в воздухе пальцами.
– Неудачно к слову пришлось. Не обращайте внимания.
– А ведь эсперанто вам не родной, – сказала Татьяна. – Откуда вы? Из Венгрии?
– Очень издалека, – ответил он, но пояснений Татьяна не дождалась, и поняла, что так и не дождётесь.
Не расскажет он. Унесёт эту тайну обратно в свою страну. Татьяна спрятала зябнущие руки в карманы плаща. Палец жгло от загаданного атланту желания. «Никогда не расставаться…»
Дурная девчоночья глупость, сродни привороту на месячную кровь. Тебе сколько лет, женщина, чтобы ты верила в такую чушь? Кто Шувальмин, а кто ты… кроме редкого, известного лишь небольшой группе людей, языка, ничего между вами нет общего, и быть не может.
– Пойдёмте, – сказала Татьяна наконец. – Надо успеть в Петропавловскую крепость к двенадцати. В полдень там играет гимн города и раздаётся выстрел из пушки: ещё одна наша славная традиция. Можно подняться наверх, посмотрите оттуда на Эрмитаж и Васильевский остров…
… Татьяна рассказывала и рассказывала, голос слегка охрип на ветру. Ей давно уже не приходилось говорить так много и так долго, да ещё на языке, в котором активной разговорной практики считай, почти и не было, разговоры на эсперантистских сетевых форумах не в счёт. Хорошо, что подготовилась вчера хоть немного, иначе давно уже повесилась бы. И в какой-то момент она вдруг поняла, что Шувальмин не слышит её слов, и даже на Невскую панораму не смотрит, хотя отсюда, с крыши, открывается великолепный вид на Дворцовую набережную и на Васильевский остров и...
… взлетает в холодный воздух музыка – «Вечерняя песня», неофициальный гимн Петербурга… узнаваемая с первых аккордов мелодия…
Но Шувальмин не слушает музыку, он смотрит прямо на неё, на Татьяну, и в его взгляде можно утонуть, как в омуте, и Татьяна тонет, не успев даже вскрикнуть от восторженного ужаса. Его ладони по плечам, по спине – горячие, как лава, и поцелуй останавливает время, и отчаянно хочется, чтобы так всё и застыло – навсегда, и чтобы Вечность застыла вместе с ними.
В небо с грохотом уходит выстрел – полдень!
Татьяна пятится, прижимает ладонь к пылающим губам. Что это? Что это такое было?..
Наверное, она задала вопрос вслух, потому что Шувальмин ответил, слегка улыбаясь, так, как мог улыбаться только он, солнечной своей улыбкой… человек-огонь…
– Ты мне сразу понравилась.
Татьяна промолчала, и он добавил с тревогой:
– Я обидел тебя.
– Нет, – покачала она головой, – нет… Просто – так неожиданно…
– Неожиданно, – кивнул он, и снова улыбнулся. – Сам удивляюсь.
Полжизни за эту улыбку, не меньше… Полжизни!
Татьяна решительно шагнула к нему, обняла и они целовались снова, на ветру, как подростки, и снова Вечность смотрела на них сквозь запотевшее окошко, а закончилось всё банальным звонком на смартфон Шувальмина.
– Мне пора, – сказал он. – Встретимся снова?
– Конечно. Вот только…
– Тебе не с кем оставить дочь, – понимающе сказал он. – Завтра утром в то же время у метро «Адмиралтейская»?
– Договорились.
Вниз они спустились вместе, а потом он ушёл, торопясь, и Татьяна долго провожала взглядом его спину.
Завтра.
У «Адмиралтейской».
Я сошла с ума, я с ума сошла, сошла с ума, сошла, сошла…
Он ведь потом уедет. Насовсем. Да и пусть. Уедет – так и пусть. Но, может быть, останется сын… или дочь… Брат или сестричка для Зины. Если не щёлкать клювом и ловить момент…
Господи, о чём я думаю!
Но тело горело от прикосновения его ладоней даже и до сих пор. Татьяна знала, что всё ещё впереди – и мимолётные встречи и горечь будущей разлуки.
Завтра.
У «Адмиралтейской».
Она придёт.
Дочь выбежала навстречу без обычного энтузиазма. Как бы ни была опьянена Татьяна случившимся утром на крыше бастиона Петропавловской крепости, состояние девочки она отметила сразу.
– Что с тобой, Зинуша? – спросила она. – Кислая ты какая-то сегодня… обижали? Снова Колька дразнил?
Колька – новенький, и ещё пока не освоился, как следует. Увы, он из тех, кто решает проблемы совочком по голове, да. И если вдруг прилетело от него Зине…
– Ничего, – ответила девочка, беря маму за руку. – Просто настроения нет.
– Почему же нет у тебя настроения? Манную кашу комками ела?
Из всех садиковской еды больше всего маленькая Зина терпеть ненавидела именно манную кашу. «Не каша, – говорила она, – а кака!» А делать нечего. Аллергий нет, других противопоказаний нет. Все едят, ешь и ты.
– Не кашу, – мотнула головой Зина, и замолчала.
Так, в тревожном молчании, они подошли к парадной своего дома. Той самой парадной, где когда-то стояли скорая и полицейские, где на лавочке произошёл разговор со странной и страшной женщиной по имени Инна Валерьевна…
А через секунду Татьяна поняла, что вспомнила Инну Валерьевну не зря. На лавочке сидел высокий плотный мужчина, смуглый, черноволосый, и как-то сразу стало понятно, что ждёт незнакомец именно Татьяну.
Она подошла, не чувствуя ног.
Он встал и, глядя на неё с высоты собственного роста, уточнил:
– Таня Азарова?
С акцентом. Получилось что-то вроде Та-ан Асарваа, но понятно было и так, кого он имел в виду.
– Да, – заторможено ответила Татьяна.
Незнакомец назвался Сергеем. «Это всё, что тебе нужно знать!» И собрался жить в Татьяниной квартире. Сколько? Он и сам не знал. Столько, сколько понадобится. Беспокоить его, входить в комнату, которую он себе выбрал, было нельзя. Уборка? Сам уберётся. Кухня? Что-то приготовить? Спасибо, не надо.
Хмурый, не сказать, чтобы прямо злой, но что-то проглядывало в его взгляде, в движениях, во всём облике, – не подходи с вопросами, пожалеешь. Татьяна и не подходила.
За всё в этом мире надо платить. Бывает, что с большими процентами. Глупо думать, что кто-то решит все твои проблемы просто так, по доброте душевной, и не спросит потом по полной. Нет, есть альтруисты и немного сумасшедшие, но Инна Валерьевна явно к таковым не относилась. Этот Сергей, кто бы он ни был, наверное, тоже был что-то должен Инне Валерьевне. Не может ведь быть такого, чтобы должна оказалась вдруг она?
Татьяна постаралась вспомнить свою благодетельницу в подробностях. Прошёл не один год, многое забылось, но память, выдавшая образ, подсказала: нет, такая женщина вряд ли влезёт в какие-нибудь долги. Если ты кому-то обязан, то ты несвободен. Как перестала быть свободной Татьяна: уже никого в дом не пригласишь, гость запретил это сходу.
– Есть мужчина? – спросил он перед тем, как запереться в комнате.
– Какое вам дело? – возмутилась Татьяна.
Ещё о мужчинах отчитываться перед посторонними не хватало.
– Никакого, – хмуро ответил он, – встречайся с кем хочешь и где хочешь. Но сюда – не води.
– В том-то и дело, – кивнула заведующая. – Я знаю всех наших буянов наперечёт… и знаю, что детскую истерику легче предупредить, чем потом разбираться с нею. Поэтому – под мою ответственность! – вашей дочери дали возможность в тихий час рисовать. Посмотрите внимательно…
Татьяна посмотрела. Четыре листа. Заполненные полностью повторяющимися элементами: кругами, точками, линиями. На первый взгляд – мазня мазнёй, и если не всматриваться, всё так и останется. Что лучше не всматриваться, Татьяна поняла интуитивно и потому сказала, пожав плечами:
– Обычные детские каракули…
– Вам неприятно смотреть на них, не так ли?
Заведующая что-то увидела, поняла Татьяна, но осознать не смогла.
– Не знаю, – сказала она через паузу.
Что остерегало рассказывать правду. Делиться произошедшим вчера. Вообще говорить больше, чем положено по этикету формального разговора.
– Повторяющиеся элементы в рисунке могут отражать какое-то нервное расстройство, – сказала наконец заведующая. – Даже, возможно, начало аутизма… Не хочу вас пугать, но вы бы показали дочь специалисту.
– Зина нормальная, – взъерепенилась Татьяна тут же.
Да, ей много помогли в своё время посторонние, казалось бы, люди. Но немало было и тех, кто распускал языки. Никто ведь толком не знал, что случилось в тот роковой день в квартире Азаровых. Вроде бы убийство, но кто убил… а вдруг жена? Чтобы получить наследство. Родила без мужа… а от мужа ли? До сих пор одна, второй раз замуж не вышла, мужиков не водит. (Если бы вышла или водила – тоже было бы подозрительно, чего уж там!) Что-то тут не то… Может, ребёнок больной? И прочее, в том же духе. Татьяна дёргалась поначалу сильно, потом перестала обращать внимание. Но осадочек остался, и за дочку она готова была стоять насмерть.
Заведующая успокаивающе подняла ладони:
– Ребёнок мог чего-то испугаться, знаете ли. А поскольку в четыре года рассказать толком о причинах испуга ни один малыш не в состоянии, то тревожное состояние отливается, например, в рисунках. Важно помочь, разве не так?
– Да, – кивнула Татьяна. – Наверное, вы правы… Я запишусь к нашему неврологу. Можно я заберу рисунки?
– Да, разумеется…
***
Никакой тревожности в Зине не было. Выбежала навстречу, обняла, требуя покружить. Татьяна её покружила, внимательно наблюдая за дочкой. Ребёнок как ребёнок. Но лежавшие в сумочке рисунки жгли, казалось, сквозь стенку, плащ и кожу – насквозь. Что врач скажет-то? Назначит успокоительное, скорее всего. Ну, поглядим. Для начала неплохо бы разобраться самой.
– Что нового? – привычно спрашивала Татьяна по дороге домой.
Нового было много, но о рисунках Зина не сказала ни слова. И как тут подступиться? Может, правда, лучше к детскому психологу? Специалист умеет находить общий язык с детьми, не так ли?
А вечером, после ужина, Зина рисовала снова. Из всех фломастеров в 42 цвета она выбрала только красные и синие. Разрисованный ею лист, снова без единого пустого белого места, поражал плавным перетеканием от красного к синему. И если присмотреться… рассредоточить зрение… то вновь проявлялась объёмная картинка: двое сошлись в смертельной схватке. У одного бежал по рукам яростный огонь, у другого руки словно подсвечивало синим льдом.
– Человек-мрак идёт, – тихо сказала Зина, подлезая под мамину руку. – И человек-огонь не задержит его.
Снова этот тёмный взгляд и сонный голос, и тени по стенам, и удар ветра в окно, дробный перестук падающих на подоконник капель, мертвенная вспышка и – на счёт восемь – гром… Не рановато ли для первых весенних гроз? Апрель!
– Зина! – не выдержала Татьяна.
Зина вздрогнула, и чернота ушла из её взгляда:
– Мам, ты чего?!
Не помнит, поняла Татьяна. Человек-мрак, ну и фантазия… А если это не фантазия? В душу дохнуло потусторонним. «Люди-Икс», да? «Воспламеняющая взглядом»? Что там ещё из этой серии… С поправкой на реальность.
Бред.
Татьяна обняла дочь, дунула ей в макушку:
– Я люблю тебя, солнышко. Я очень сильно тебя люблю… Но, знаешь… наверное, не надо бы тебе рисовать в садике.
– Почему? – девочка отстранилась, смотрела внимательно, чуть обиженно. – Разве плохо рисую?
– Хорошо рисуешь. Но – рисуй дома, ладно?
– Почему?
Вот же чёрт, как объяснить-то…
– А если мне рисуется? – упрямо продолжала девочка. – Вот зарисовалось, и я начала.
– Рисуй то же, что все…
– Котики, домики, ящики, – Зина скорчила гримаску. – Неинтересно!
– Для художественной студии ты ещё мала, надо подождать.
Денег нет для художественной студии, Татьяна узнавала расценки. Не потянет она столько. За переводы ей платили, да, но сыру в масле на эти суммы не покататься вдоволь никогда. Ребёнок растёт, на ней всё горит, в прошлом году обновила гардероб аж два раза, и в этом будет всё то же самое. А сколько стоят детские вещи, долго рассказывать не надо: все знают.
– Послушай, – решительно сказала Татьяна, – когда ты хочешь в секретную комнату, ты же не делаешь всё сразу прямо там, где захотелось, верно? Ты идёшь в секретную комнату.
– Что я, маленькая? – вытаращалась Зина. – Конечно!
– Вот. И с рисунками – так же. Рисуй дома, а в садике… не надо. Пожалуйста.
– Ладно, – вздохнула Зина. – Не буду…
И хочется верить в её обещание, хочется, но – четыре с половиной года… забудет… забудется… может, в садик пока не водить, пока приступы эти странные не пройдут? Тоже не выход. А вдруг не пройдут?
Человек-мрак, надо же.
Как будто человека-огня – Ана Шувальмина! – мало…
***
Постаралась не опоздать на встречу, и всё равно, её уже ждали. Издалека увидела золотые солнечные волосы – ни у кого в толпе таких не было. Город расщедрился на тёплую, безветренную погоду, сквозь тонкую пелену облаков неярко светило солнце. Не напечёт голову, но и не замёрзнешь.
– Пойдёмте? – предложила Татьяна после приветствия.
– Да, – кивнул он.
И они пошли. Через Дворцовую площадь, и Шувальмин азартно осматривался, его восхищало всё: и арка Генерального Штаба, и Александрийский столп, он же колонна, которая не закреплена ничем, а стоит исключительно под собственным весом. Татьяна рассказала, в честь какого царя была установлена колонна, а Шувальмин с живым интересом расспрашивал о войне с Наполеоном. Он не знал, удивительно! Но это ты живёшь в истории родного края как рыба в воде, а там, откуда приехал этот странный парень, наверное, свои исторические вехи и свои великие полководцы… хотя – не знать Наполеона…
Они прошли через площадь, и Татьяна рассказала об Эрмитаже, а потом потянула своего спутника к атлантам. Как же, побывать в Петербурге и не видеть атлантов!
Малый Эрмитаж, Миллионная улица. Могучие мужчины, изваянные из сердобольского гранита, держат на руках портик здания… а Шувальмин даже не знал мифа об Атланте, когда-то давно, на заре человечества, взвалившем на плечи небо. Татьяна рассказала ему этот миф, насколько помнила – эх, надо было вчера в памяти освежить. Но кто же знал. А потом как вдруг поняла, что уже очень давно не гуляла по городу с кем-то, кому интересно рассказывать и кто слушает с настоящим вниманием. Удивительное чувство. Новое.
Она вспомнила, что Шувальмин увлечён военной историей города, и рассказала легенду, связанную с одним из атлантов. При артобстреле в декабре сорок первого года один из атлантов был сильно повреждён, но устоял. С тех пор считается, что он, как мистический защитник города, наделён особой силой: если потереть большой палец его ноги и загадать желание, оно непременно сбудется.
– Потрите, – предложила Татьяна. – Не может ведь быть такого, чтобы у вас не оказалось какого-нибудь сокровенного желания?
Он подошёл, провёл пальцем по граниту. Задумался. Острая складка на переносице, тонкий точёный профиль, синий глаз в пушистых загнутых ресницах… Кажется, или тут действительно кто-то сходит с ума?
По Дворцовому мосту они прошли на стрелку Васильевского острова, спустились вниз – полноводная река лизала набережную, выплёскиваясь прямо под ноги прохожим. Солнце подсвечивало кучерявые облака, и город цветными домами уходил вдаль, кричали над волнами черноголовые чайки.
Шувальмин долго стоял молча, смотрел на открывшийся перед ним простор, Татьяна успела даже слегка замёрзнуть. Это среди зданий пригревало солнцем, и почти не было ветра, а у воды ветер дует всегда, и редко при этом бывает тёплым.
– Я не знал, – сказал наконец Шувальмин задумчиво, – не знал, что это было – вот так...
– Было? – переспросила Татьяна, уцепившись за резанувшую слух форму прошедшего времени.
Шувальмин покрутил в воздухе пальцами.
– Неудачно к слову пришлось. Не обращайте внимания.
– А ведь эсперанто вам не родной, – сказала Татьяна. – Откуда вы? Из Венгрии?
– Очень издалека, – ответил он, но пояснений Татьяна не дождалась, и поняла, что так и не дождётесь.
Не расскажет он. Унесёт эту тайну обратно в свою страну. Татьяна спрятала зябнущие руки в карманы плаща. Палец жгло от загаданного атланту желания. «Никогда не расставаться…»
Дурная девчоночья глупость, сродни привороту на месячную кровь. Тебе сколько лет, женщина, чтобы ты верила в такую чушь? Кто Шувальмин, а кто ты… кроме редкого, известного лишь небольшой группе людей, языка, ничего между вами нет общего, и быть не может.
– Пойдёмте, – сказала Татьяна наконец. – Надо успеть в Петропавловскую крепость к двенадцати. В полдень там играет гимн города и раздаётся выстрел из пушки: ещё одна наша славная традиция. Можно подняться наверх, посмотрите оттуда на Эрмитаж и Васильевский остров…
… Татьяна рассказывала и рассказывала, голос слегка охрип на ветру. Ей давно уже не приходилось говорить так много и так долго, да ещё на языке, в котором активной разговорной практики считай, почти и не было, разговоры на эсперантистских сетевых форумах не в счёт. Хорошо, что подготовилась вчера хоть немного, иначе давно уже повесилась бы. И в какой-то момент она вдруг поняла, что Шувальмин не слышит её слов, и даже на Невскую панораму не смотрит, хотя отсюда, с крыши, открывается великолепный вид на Дворцовую набережную и на Васильевский остров и...
… взлетает в холодный воздух музыка – «Вечерняя песня», неофициальный гимн Петербурга… узнаваемая с первых аккордов мелодия…
Но Шувальмин не слушает музыку, он смотрит прямо на неё, на Татьяну, и в его взгляде можно утонуть, как в омуте, и Татьяна тонет, не успев даже вскрикнуть от восторженного ужаса. Его ладони по плечам, по спине – горячие, как лава, и поцелуй останавливает время, и отчаянно хочется, чтобы так всё и застыло – навсегда, и чтобы Вечность застыла вместе с ними.
В небо с грохотом уходит выстрел – полдень!
Татьяна пятится, прижимает ладонь к пылающим губам. Что это? Что это такое было?..
Наверное, она задала вопрос вслух, потому что Шувальмин ответил, слегка улыбаясь, так, как мог улыбаться только он, солнечной своей улыбкой… человек-огонь…
– Ты мне сразу понравилась.
Татьяна промолчала, и он добавил с тревогой:
– Я обидел тебя.
– Нет, – покачала она головой, – нет… Просто – так неожиданно…
– Неожиданно, – кивнул он, и снова улыбнулся. – Сам удивляюсь.
Полжизни за эту улыбку, не меньше… Полжизни!
Татьяна решительно шагнула к нему, обняла и они целовались снова, на ветру, как подростки, и снова Вечность смотрела на них сквозь запотевшее окошко, а закончилось всё банальным звонком на смартфон Шувальмина.
– Мне пора, – сказал он. – Встретимся снова?
– Конечно. Вот только…
– Тебе не с кем оставить дочь, – понимающе сказал он. – Завтра утром в то же время у метро «Адмиралтейская»?
– Договорились.
Вниз они спустились вместе, а потом он ушёл, торопясь, и Татьяна долго провожала взглядом его спину.
Завтра.
У «Адмиралтейской».
Я сошла с ума, я с ума сошла, сошла с ума, сошла, сошла…
Он ведь потом уедет. Насовсем. Да и пусть. Уедет – так и пусть. Но, может быть, останется сын… или дочь… Брат или сестричка для Зины. Если не щёлкать клювом и ловить момент…
Господи, о чём я думаю!
Но тело горело от прикосновения его ладоней даже и до сих пор. Татьяна знала, что всё ещё впереди – и мимолётные встречи и горечь будущей разлуки.
Завтра.
У «Адмиралтейской».
Она придёт.
***
Дочь выбежала навстречу без обычного энтузиазма. Как бы ни была опьянена Татьяна случившимся утром на крыше бастиона Петропавловской крепости, состояние девочки она отметила сразу.
– Что с тобой, Зинуша? – спросила она. – Кислая ты какая-то сегодня… обижали? Снова Колька дразнил?
Колька – новенький, и ещё пока не освоился, как следует. Увы, он из тех, кто решает проблемы совочком по голове, да. И если вдруг прилетело от него Зине…
– Ничего, – ответила девочка, беря маму за руку. – Просто настроения нет.
– Почему же нет у тебя настроения? Манную кашу комками ела?
Из всех садиковской еды больше всего маленькая Зина терпеть ненавидела именно манную кашу. «Не каша, – говорила она, – а кака!» А делать нечего. Аллергий нет, других противопоказаний нет. Все едят, ешь и ты.
– Не кашу, – мотнула головой Зина, и замолчала.
Так, в тревожном молчании, они подошли к парадной своего дома. Той самой парадной, где когда-то стояли скорая и полицейские, где на лавочке произошёл разговор со странной и страшной женщиной по имени Инна Валерьевна…
А через секунду Татьяна поняла, что вспомнила Инну Валерьевну не зря. На лавочке сидел высокий плотный мужчина, смуглый, черноволосый, и как-то сразу стало понятно, что ждёт незнакомец именно Татьяну.
Она подошла, не чувствуя ног.
Он встал и, глядя на неё с высоты собственного роста, уточнил:
– Таня Азарова?
С акцентом. Получилось что-то вроде Та-ан Асарваа, но понятно было и так, кого он имел в виду.
– Да, – заторможено ответила Татьяна.
ГЛАВА 2
Незнакомец назвался Сергеем. «Это всё, что тебе нужно знать!» И собрался жить в Татьяниной квартире. Сколько? Он и сам не знал. Столько, сколько понадобится. Беспокоить его, входить в комнату, которую он себе выбрал, было нельзя. Уборка? Сам уберётся. Кухня? Что-то приготовить? Спасибо, не надо.
Хмурый, не сказать, чтобы прямо злой, но что-то проглядывало в его взгляде, в движениях, во всём облике, – не подходи с вопросами, пожалеешь. Татьяна и не подходила.
За всё в этом мире надо платить. Бывает, что с большими процентами. Глупо думать, что кто-то решит все твои проблемы просто так, по доброте душевной, и не спросит потом по полной. Нет, есть альтруисты и немного сумасшедшие, но Инна Валерьевна явно к таковым не относилась. Этот Сергей, кто бы он ни был, наверное, тоже был что-то должен Инне Валерьевне. Не может ведь быть такого, чтобы должна оказалась вдруг она?
Татьяна постаралась вспомнить свою благодетельницу в подробностях. Прошёл не один год, многое забылось, но память, выдавшая образ, подсказала: нет, такая женщина вряд ли влезёт в какие-нибудь долги. Если ты кому-то обязан, то ты несвободен. Как перестала быть свободной Татьяна: уже никого в дом не пригласишь, гость запретил это сходу.
– Есть мужчина? – спросил он перед тем, как запереться в комнате.
– Какое вам дело? – возмутилась Татьяна.
Ещё о мужчинах отчитываться перед посторонними не хватало.
– Никакого, – хмуро ответил он, – встречайся с кем хочешь и где хочешь. Но сюда – не води.
