– Да, – подтвердила я. – Я люблю рисовать.
– Десима Снежина, – усмехнулся Сае в своей любимой манере, уголком рта. – Я слышал о вас. Странно, что сразу не догадался. Сам виноват.
– Ну… может быть… – не стала я спорить.
Меня иногда узнают посторонние, совсем чужие, кого я никогда раньше в глаза не видела. Поэтому я, кстати, терпеть ненавижу выставки, моя бы воля, ни на одну не явилась бы. Но нельзя. Если выставляешь свои картины для свободного доступа, то присутствовать просто обязана. По крайней мере, два раза точно: на открытии и на закрытии.
– Получается, я теперь знаю о вас больше, чем вы обо мне, – серьёзно сказал мой новый знакомец. – Я расскажу…
– Если не хотите, не надо, – торопливо воскликнула я.
– Вам неинтересно, Дес?
– Интересно, – не смогла я соврать. – Но я не хочу вонзать в вашу душу крючья. Может быть, вам больно и так.
– О, если я назову вам своё полное имя и род занятий, это не будет крючьями, – отмахнулся Сае. – Моё полное имя – Саернтик, я – чима, то есть, странник. Путешествую по разным мирам и собираю их историю в книгу… Нет, не шпионю, не беспокойтесь! Просто записываю свои впечатления для моего народа. Так далеко ещё никто из наших не добирался; я буду первым.
Вот когда отлегло от сердца! Он сказал «для моего народа» . То есть, он не один, у него есть соплеменники, семья: отец и мать, братья и сёстры, дядюшки и тётушки, племянники и племянницы, друзья, любимая... дети, может, даже и внуки. Это важно, знать, что ты не один во Вселенной. Даже если совершенно не тянет общаться с соплеменниками.
– Ваша картина со мной… вы её покажете мне, Дес?
– Покажу обязательно, – заверила его я. – Но только когда закончу. Незавершенное творение не терпит посторонних глаз.
– Хорошо, я буду ждать.
– Договорились. Сейчас я хочу пройтись по пляжу, за набережной. Вы можете остаться здесь, вот там кухонный блок, он стандартный, можете приготовить себе ужин. Оставайтесь, сколько хотите. Возвращайтесь, когда захотите…
– Почему вы так щедры со мной, Дес? – спросил Сае.
– Не знаю, – честно призналась я. – Что-то в вас такое есть… Как будто звёздный ветер спустился с горних высот в мои владения… Смешно звучит, знаю. Но если вам моё гостеприимство в тягость…
Он улыбнулся. Как в первый раз, мягко и очень так… особенно… не могу объяснить… никто другой никогда не улыбнётся именно так, как Сае, звёздный странник со сложной судьбой.
– Нет, – сказал он наконец. – Ваше гостеприимство мне не в тягость, Дес.
От его слов стало тепло, будто солнечный луч пробился сквозь тучи. Я улыбалась, когда уходила.
Огромные волны налегали на берег, и пена на их горбах вспыхивала бледным золотом в негреющих лучах осеннего солнца. Люблю стихию! Бурю, ураган, грозу. Шторм. Нет у меня крыльев, а то распахнула бы их и легла бы грудью на ветер, как буревестники.
Аркадийский буревестник – огромная птица. В тихую погоду он обычно сидит на скалах, но в ветреную расправляет хищные крылья и поднимается на такую высоту, что разглядеть его там без бинокля сложно. А потом, оттуда, из бурлящей бешено бегущими облаками бездны, камнем падает вниз, косо уходит под волну, чтобы взмыть в воздух обратно, крепко сжимая в стальном клюве гибкое серебристое тело добычи.
Рыбе – не повезло…
И жаль, да что поделаешь. Природа беспощадна. Сегодня ешь ты, завтра едят тебя. А я, пожалуй, нарисую птицу, выдирающую себя из-под волны навстречу небу и ветру.
Спиртовые краски позволяют передать глубину и мощь океанической волны настолько полно и ярко, насколько это возможно. Поверх основы можно использовать акрил, и картина тогда приобретёт рельеф и объём.
Птица. Белая снизу, серая со спины, кончики крыльев чёрные, лапы ярко-алые, как скальный колокольчик. Буревестник поджимает их к брюху во время полёта. Так убираются в специальные камеры стойки шасси у летательный аппаратов класса «атмосфера» или «атмосфера-пространство».
Там, где есть воздух и ветер, необходимы обтекаемые формы, если хочешь летать. Ничего не поделаешь. А птице ведь приходится ещё нырять за едой в воду, в среду другой плотности…
Я вернулась, когда уже изрядно стемнело, и на набережной загорелись тёплым сиянием осветительные панели. И сразу стало понятно, что в воздухе стоит мелкая осенняя морось, такая крохотная серебристая влажная взвесь. Её, между прочим, не так просто отразить на картине. Приходится работать со слоями, с рельефом, но возня того стоит. Дьявол кроется в деталях,не помню, откуда это выражение, но мне оно очень нравится.
Когда я вернулась, меня встретили запах сбежавшего кофе и виноватая улыбка Сае.
– Я увидел, что вы возвращаетесь обратно, Дес, – сказал он. – И вот… решил вас порадовать… Приношу извинения.
– Вы в первый раз пытались приготовить кофе? – спросила я.
– Да, – чуть смущённо ответил он. – Но я же видел, как его готовите вы! Я решил, что это просто, и я справлюсь. Не просто. Не получилось.
– Я вам покажу, – ответила я. – Только сначала всё здесь почистим…
Мы почистили рабочее пространство, точнее, чистила я, привычными движениями, Сае только смотрел. Потом я дала ему турку, и под моим контролем у него всё получилось прекрасно.
– Это правда просто, – сказала я, когда мы сидели за столиком и держали в руках чашки с ароматным напитком. – Но – нужна сноровка. Опыт. Готовьте кофе чаще – научитесь быстрее.
-Если только вы будете подсказывать, Дес, – сказал Сае. – Это оказалось сложнее, чем я думал… Можно мне завтра придти к вам снова?
– Конечно, – разрешила я. – Приходите, когда хотите… Я, может быть, буду рисовать завтра и вас не замечу. Не обижайтесь, пожалуйста. Когда я рисую, я ничего не вижу и не слышу, и бесполезно ко мне во время работы подходить.
– У меня много работы, – сказал на это Сае. – Посижу с терминалом. Подожду, когда вы закончите рисовать, Дес. Но кофе варить не буду! Вдруг опять…
– Кофе мы сварим вместе, – пообещала я.
– Хорошо. Может быть, что-нибудь принести вам? В обмен.
Я растерялась: о чём он? Я же не ради подарка старалась...
– Ничего, Сае. У меня всё есть…
– Хрустальное сердце великана?
Я посмотрела в его глаза, где дрожали весёлые искры, и поняла, что он так пытается сделать красиво. Хрустальное сердце – это из детской сказки, про Деву Полей… Удивительно, что Сае эту сказку знает. А впрочем, он же прилетел на Аркадию познакомиться с культурным кодом Человечества вообще и аркадийцев в частности. Эта сказка – золотой фонд, и развлекалки по ней есть, и игровое пространство, и ретро-постановки в ретро-театрах, и карнавальные роли…
– Тогда уже звезду с неба, – серьёзным тоном ответила я. – Небольшую.
А эту сказку он знает?
– Хорошо, – согласился Сае.
Мне стало любопытно, как он выкрутится. Но я удержала в себе все вопросы. Завтра поглядим!
Сае ушёл, а я вернулась снова на набережную, приглушила освещение. Тёмная осенняя ночь больше не сыпала мелким дождиком, зато тучи разорвало на время, и над пылающим океаном горели теперь осенние звёзды.
Я безошибочно нашла Лазурную. Яркий голубой гипергигант служил первым колонистам Аркадии навигационной звездой. Любая колония, если по какой-то причине теряет связь с материнской культурой, неизбежно скатывается в натуральный век: жизнь на пределе возможностей, когда весь ресурс направляется исключительно на то, что служит выживанию. Грубо говоря, художники рисуют картины только после полноценного рабочего дня на посевной… если у них ещё остаются после этого силы.
Я радовалась, что родилась на четыреста лет позже натурального века нашей Аркадии. Я бы не смогла работать в поле. А впрочем, не знаю. Если бы я с детства ничего другого, кроме тяжёлого сельского труда, не видела…
Лазурная давным-давно умерла: превратилась в сверхновую. Сбросила свои оболочки и схлопнулась в нейтронную звезду. Но свет этого грандиозного фейерверка придёт к Аркадии только этим летом. Ожидается грандиозное астрономическое шоу, и по этому случаю планета приняла совсем уже запредельное количество туристов, раза в четыре больше, чем в прошлый сезон.
Я подумала, что неплохо бы рассказать о Лазурной Сае. Отсюда, с набережной у моего дома, хорошо будет всё видно.
Я вспомнила, когда в самый первый раз, ещё ребёнком, услышала о Лазурной. Мне было так странно, так больно тогда. Смотришь в небо и видишь звезду, которой давно уже нет во Вселенной. Несправедливо!
Доктор Дженкинс объяснил мне тогда, что объективные законы развития не могут быть справедливыми или несправедливыми. Они просто есть. Как океан, как ветер, как камень. Можешь возмущаться ими, можешь восхищаться или относиться с безразличием, всё равно. Одно только никогда не сможешь сделать. Проигнорировать их.
– Как тяготение, – посмеиваясь, объяснял доктор. – Ты живёшь в нём, ты его не замечаешь, ты даже можешь в него не верить. Но если шагнёшь со скалы без антиграва, ты испытаешь на себе его силу, понравится она тебе, или нет. Вот так и мир вокруг нас. Всё в нём рождается, живёт, а потом умирает, это объективно вне нашей власти. Лазурную ты не спасёшь, там уже нечего спасать. Но зато её мельчайшие частички дадут жизнь другим планетам, звёздам или вот хотя бы белковым формам жизни. Все мы – потомки взорвавшихся звёзд…
Элмер Дженкинс умел находить слова, и дело даже не в первом телепатическом ранге. Просто у него талант к словам. Как у меня к рисованию.
Потом, много позже, я восприняла немало учебных материалов по астрофизике, особенно интересуясь эволюцией звёзд. Самые первые звёзды состояли только из водорода; в них шли термоядерные реакции и синтезировались другие элементы; после взрыва они разлетались по космосу, образовывали новые звёзды, и всё повторялось снова…
Солнце Аркадии – звезда второго поколения. В ней есть металлы… я вспомнила, как держала в руках спектрограмму, а обучающая нейросеть объясняла про линии поглощения. И как это внезапно всплывшее знание увязывалось с моим странным гостем?
Сае был – сплошная загадка и тайна. Начиная с расы, представителей которой у нас на Аркадии не видели ещё никогда, заканчивая его собственной личностью. Путешественник, сказал он. И что же ему не сиделось дома? Просто так по космическим трассам не бродят.
Расскажет, если захочет. Не расскажет – увижу сама. А если не увижу… значит, так тому и быть. Не всякой тайне нужна разгадка.
А тайна Сае была – как колючий ёжик звёздного света на ладонях. Можно вскрыть, но тогда свет погаснет. А можно держать в руках и дальше: пусть себе светит, насколько её хватит.
Снова начал срываться дождь. Звёзды затягивало облаками, и они гасли одна за другой, лишь яркий фонарик Лазурной пробивался сквозь плотную пелену. Я вздохнула, вернула освещение в прежний режим и ушла в дом.
Спиртовые краски хороши для создания фона. Яркие оттенки, дымчатые переливы, любое, самое безумное, сочетание цветов…
Спирт наносится на всю основу. Затем наносятся чернила, в разных местах – разного цвета. А потом можно провести тёплой ладонью – те, у кого нет «горячей» паранормы, используют специальный фен.
Да, индекс Гаманина у меня ниже допустимого предела. Но на мелочи хватает. На картины…
И вот уже проявилась на стеклянной основе волна, пронизанная закатным солнечным светом. Ветреное небо, линия далёкого берега…
Птиц я создаю уже другой краской – акриловой. Она густая и быстро твердеет, но мне сейчас не важна точность, главное обозначить основные детали.
А уже потом я закрываю глаза и веду над картиной обеими ладонями. Перед внутренним взором распахивается окно в штормовую даль. Я слышу крики птиц, и в лицо мне бьёт порывистый ледяной ветер, несущий солёные морские запахи вперемешку с запахами осенней листвы. Я – волна в океане, я – птица над волной, я – солнечный луч, проброшенный в закат. Краткое мгновение, заполняющее собой всю меня, от края до края… Лишь в такие минуты я ощущала мир так, как, наверное, чувствует его другие, полноценные, паранормалы. Единым и полным, внутри меня и вокруг меня…
Жаль только, что мгновение проходит слишком быстро.
Краски блекнут, ощущения гаснут, сворачиваются в обычные зрение-вкус-осязание-слух. И только изменившаяся, застывшая в своей абсолютной законченности картина показывает, что мгновение – было, оно было со мной.
Было, и – ушло.
И руки дрожат.
Я с отвращением посмотрела на собственные пальцы. Всё, больше мне сегодня ничего не нарисовать.
А напротив стоял грифельный набросок моего нового знакомца, Сае. Я видела несостыковки и ошибки, он всё-таки сидит за столиком не совсем так, и плащ его странный шевелится у верхних коленок, и кисть руки, держащей кофейную чашечку, тоже неплохо бы поправить…
Все правки – до последнего изменения. После него уже бесполезно всё. Поэтому надо успевать до выплеска дара, иначе рисунок так и останется искажённым, а это очень плохо.
Я отвела взгляд от нарисованного Сае и посмотрела на сегодняшнюю картину. Чудно, птицы получились синими, с огромными крыльями. Точно они – не наши буревестники, те серые, с белым и чёрным, жёлтые клювы, оранжевые лапы. А у этих крылья больше всего походили на крылья старотерранских летучих мышей. Может, не мыши они, а драконы?
Легенда о летающих огнедышащих ящерах разошлась далеко вместе переселенцами Человечества. Кое-где в космосе такие ящеры даже встречались: местная форма жизни. Правда, без «горячей» паранормы, огонь выдыхать они не могли. Но уж что есть.
Не знаю, где я услышала или увидела или как-то зацепилась вниманием. Ну, пусть будут на моей картине вместо аркадийских буревестников драконы. Может, наши буревестники – драконы внутри?
Самое удивительное, что нарисованный Сае чем-то схож был с ними, а вот чем, я не могла уловить. Разные абсолютно, но такие родные. Может быть, он тоже дракон внутри?
Это тёплое чувство, как в детстве, на пороге перед новыми тайнами. Тогда мне весь мир казался одной сплошной загадкой, которую не хотелось разбирать на части, но прикасаться к нему было не запретить.
Я подумала, и отнесла картину с птицедраконами вниз. Придёт Сае, пусть сам посмотрит. В нём жила сила, равная моей. Может быть, не «горячая» паранорма, всё-таки пирокинез – эксклюзивная разработка биоинженеров Человечества. Что-то другое. Равное моему дару. И, в отличие от моих способностей, вполне оформленное в опасную и грозную силу.
… Он пришёл на закате. Всё такой же, в синем плаще, и с теми же синими искорками в глазах.
– Вы просили звезду, Дес, – абсолютно серьёзно сказал он и протянул мне закрытые ладони. – Я принёс. Смотрите.
«Смотрите», – сказал мне Сае, открывая ладони.
Я увидела и утратила на мгновение дар речи.
Навсегда в памяти. Маленькая коробочка, а в ней – тонкая, с волос, изумрудно-зелёная цепочка и сияющий в паранормальном спектре кулон, опять же, зелёный. Я бы сказала, изумруд, но разве можно из изумруда сделать цепочку так, как их делают из золота? Это же камень, минерал берилловой группы, зеленый, прозрачный и дорогой.
На искусственный не похоже вот вообще! Кажется, это натуральный изумруд, большая редкость в Галактике, не говоря уже о стоимости…
Крохотные звенья цеплялись одно за другое, и не бутафорски, а по-настоящему. Кулон представлял из себя шарик жидкого зелёного огня… То есть, он был вполне себе твёрдым, можно коснуться рукой. Но в паранормальном восприятии пылал, как маленькая звезда.
– Десима Снежина, – усмехнулся Сае в своей любимой манере, уголком рта. – Я слышал о вас. Странно, что сразу не догадался. Сам виноват.
– Ну… может быть… – не стала я спорить.
Меня иногда узнают посторонние, совсем чужие, кого я никогда раньше в глаза не видела. Поэтому я, кстати, терпеть ненавижу выставки, моя бы воля, ни на одну не явилась бы. Но нельзя. Если выставляешь свои картины для свободного доступа, то присутствовать просто обязана. По крайней мере, два раза точно: на открытии и на закрытии.
– Получается, я теперь знаю о вас больше, чем вы обо мне, – серьёзно сказал мой новый знакомец. – Я расскажу…
– Если не хотите, не надо, – торопливо воскликнула я.
– Вам неинтересно, Дес?
– Интересно, – не смогла я соврать. – Но я не хочу вонзать в вашу душу крючья. Может быть, вам больно и так.
– О, если я назову вам своё полное имя и род занятий, это не будет крючьями, – отмахнулся Сае. – Моё полное имя – Саернтик, я – чима, то есть, странник. Путешествую по разным мирам и собираю их историю в книгу… Нет, не шпионю, не беспокойтесь! Просто записываю свои впечатления для моего народа. Так далеко ещё никто из наших не добирался; я буду первым.
Вот когда отлегло от сердца! Он сказал «для моего народа» . То есть, он не один, у него есть соплеменники, семья: отец и мать, братья и сёстры, дядюшки и тётушки, племянники и племянницы, друзья, любимая... дети, может, даже и внуки. Это важно, знать, что ты не один во Вселенной. Даже если совершенно не тянет общаться с соплеменниками.
– Ваша картина со мной… вы её покажете мне, Дес?
– Покажу обязательно, – заверила его я. – Но только когда закончу. Незавершенное творение не терпит посторонних глаз.
– Хорошо, я буду ждать.
– Договорились. Сейчас я хочу пройтись по пляжу, за набережной. Вы можете остаться здесь, вот там кухонный блок, он стандартный, можете приготовить себе ужин. Оставайтесь, сколько хотите. Возвращайтесь, когда захотите…
– Почему вы так щедры со мной, Дес? – спросил Сае.
– Не знаю, – честно призналась я. – Что-то в вас такое есть… Как будто звёздный ветер спустился с горних высот в мои владения… Смешно звучит, знаю. Но если вам моё гостеприимство в тягость…
Он улыбнулся. Как в первый раз, мягко и очень так… особенно… не могу объяснить… никто другой никогда не улыбнётся именно так, как Сае, звёздный странник со сложной судьбой.
– Нет, – сказал он наконец. – Ваше гостеприимство мне не в тягость, Дес.
От его слов стало тепло, будто солнечный луч пробился сквозь тучи. Я улыбалась, когда уходила.
Огромные волны налегали на берег, и пена на их горбах вспыхивала бледным золотом в негреющих лучах осеннего солнца. Люблю стихию! Бурю, ураган, грозу. Шторм. Нет у меня крыльев, а то распахнула бы их и легла бы грудью на ветер, как буревестники.
Аркадийский буревестник – огромная птица. В тихую погоду он обычно сидит на скалах, но в ветреную расправляет хищные крылья и поднимается на такую высоту, что разглядеть его там без бинокля сложно. А потом, оттуда, из бурлящей бешено бегущими облаками бездны, камнем падает вниз, косо уходит под волну, чтобы взмыть в воздух обратно, крепко сжимая в стальном клюве гибкое серебристое тело добычи.
Рыбе – не повезло…
И жаль, да что поделаешь. Природа беспощадна. Сегодня ешь ты, завтра едят тебя. А я, пожалуй, нарисую птицу, выдирающую себя из-под волны навстречу небу и ветру.
Спиртовые краски позволяют передать глубину и мощь океанической волны настолько полно и ярко, насколько это возможно. Поверх основы можно использовать акрил, и картина тогда приобретёт рельеф и объём.
Птица. Белая снизу, серая со спины, кончики крыльев чёрные, лапы ярко-алые, как скальный колокольчик. Буревестник поджимает их к брюху во время полёта. Так убираются в специальные камеры стойки шасси у летательный аппаратов класса «атмосфера» или «атмосфера-пространство».
Там, где есть воздух и ветер, необходимы обтекаемые формы, если хочешь летать. Ничего не поделаешь. А птице ведь приходится ещё нырять за едой в воду, в среду другой плотности…
Я вернулась, когда уже изрядно стемнело, и на набережной загорелись тёплым сиянием осветительные панели. И сразу стало понятно, что в воздухе стоит мелкая осенняя морось, такая крохотная серебристая влажная взвесь. Её, между прочим, не так просто отразить на картине. Приходится работать со слоями, с рельефом, но возня того стоит. Дьявол кроется в деталях,не помню, откуда это выражение, но мне оно очень нравится.
Когда я вернулась, меня встретили запах сбежавшего кофе и виноватая улыбка Сае.
– Я увидел, что вы возвращаетесь обратно, Дес, – сказал он. – И вот… решил вас порадовать… Приношу извинения.
– Вы в первый раз пытались приготовить кофе? – спросила я.
– Да, – чуть смущённо ответил он. – Но я же видел, как его готовите вы! Я решил, что это просто, и я справлюсь. Не просто. Не получилось.
– Я вам покажу, – ответила я. – Только сначала всё здесь почистим…
Мы почистили рабочее пространство, точнее, чистила я, привычными движениями, Сае только смотрел. Потом я дала ему турку, и под моим контролем у него всё получилось прекрасно.
– Это правда просто, – сказала я, когда мы сидели за столиком и держали в руках чашки с ароматным напитком. – Но – нужна сноровка. Опыт. Готовьте кофе чаще – научитесь быстрее.
-Если только вы будете подсказывать, Дес, – сказал Сае. – Это оказалось сложнее, чем я думал… Можно мне завтра придти к вам снова?
– Конечно, – разрешила я. – Приходите, когда хотите… Я, может быть, буду рисовать завтра и вас не замечу. Не обижайтесь, пожалуйста. Когда я рисую, я ничего не вижу и не слышу, и бесполезно ко мне во время работы подходить.
– У меня много работы, – сказал на это Сае. – Посижу с терминалом. Подожду, когда вы закончите рисовать, Дес. Но кофе варить не буду! Вдруг опять…
– Кофе мы сварим вместе, – пообещала я.
– Хорошо. Может быть, что-нибудь принести вам? В обмен.
Я растерялась: о чём он? Я же не ради подарка старалась...
– Ничего, Сае. У меня всё есть…
– Хрустальное сердце великана?
Я посмотрела в его глаза, где дрожали весёлые искры, и поняла, что он так пытается сделать красиво. Хрустальное сердце – это из детской сказки, про Деву Полей… Удивительно, что Сае эту сказку знает. А впрочем, он же прилетел на Аркадию познакомиться с культурным кодом Человечества вообще и аркадийцев в частности. Эта сказка – золотой фонд, и развлекалки по ней есть, и игровое пространство, и ретро-постановки в ретро-театрах, и карнавальные роли…
– Тогда уже звезду с неба, – серьёзным тоном ответила я. – Небольшую.
А эту сказку он знает?
– Хорошо, – согласился Сае.
Мне стало любопытно, как он выкрутится. Но я удержала в себе все вопросы. Завтра поглядим!
Сае ушёл, а я вернулась снова на набережную, приглушила освещение. Тёмная осенняя ночь больше не сыпала мелким дождиком, зато тучи разорвало на время, и над пылающим океаном горели теперь осенние звёзды.
Я безошибочно нашла Лазурную. Яркий голубой гипергигант служил первым колонистам Аркадии навигационной звездой. Любая колония, если по какой-то причине теряет связь с материнской культурой, неизбежно скатывается в натуральный век: жизнь на пределе возможностей, когда весь ресурс направляется исключительно на то, что служит выживанию. Грубо говоря, художники рисуют картины только после полноценного рабочего дня на посевной… если у них ещё остаются после этого силы.
Я радовалась, что родилась на четыреста лет позже натурального века нашей Аркадии. Я бы не смогла работать в поле. А впрочем, не знаю. Если бы я с детства ничего другого, кроме тяжёлого сельского труда, не видела…
Лазурная давным-давно умерла: превратилась в сверхновую. Сбросила свои оболочки и схлопнулась в нейтронную звезду. Но свет этого грандиозного фейерверка придёт к Аркадии только этим летом. Ожидается грандиозное астрономическое шоу, и по этому случаю планета приняла совсем уже запредельное количество туристов, раза в четыре больше, чем в прошлый сезон.
Я подумала, что неплохо бы рассказать о Лазурной Сае. Отсюда, с набережной у моего дома, хорошо будет всё видно.
Я вспомнила, когда в самый первый раз, ещё ребёнком, услышала о Лазурной. Мне было так странно, так больно тогда. Смотришь в небо и видишь звезду, которой давно уже нет во Вселенной. Несправедливо!
Доктор Дженкинс объяснил мне тогда, что объективные законы развития не могут быть справедливыми или несправедливыми. Они просто есть. Как океан, как ветер, как камень. Можешь возмущаться ими, можешь восхищаться или относиться с безразличием, всё равно. Одно только никогда не сможешь сделать. Проигнорировать их.
– Как тяготение, – посмеиваясь, объяснял доктор. – Ты живёшь в нём, ты его не замечаешь, ты даже можешь в него не верить. Но если шагнёшь со скалы без антиграва, ты испытаешь на себе его силу, понравится она тебе, или нет. Вот так и мир вокруг нас. Всё в нём рождается, живёт, а потом умирает, это объективно вне нашей власти. Лазурную ты не спасёшь, там уже нечего спасать. Но зато её мельчайшие частички дадут жизнь другим планетам, звёздам или вот хотя бы белковым формам жизни. Все мы – потомки взорвавшихся звёзд…
Элмер Дженкинс умел находить слова, и дело даже не в первом телепатическом ранге. Просто у него талант к словам. Как у меня к рисованию.
Потом, много позже, я восприняла немало учебных материалов по астрофизике, особенно интересуясь эволюцией звёзд. Самые первые звёзды состояли только из водорода; в них шли термоядерные реакции и синтезировались другие элементы; после взрыва они разлетались по космосу, образовывали новые звёзды, и всё повторялось снова…
Солнце Аркадии – звезда второго поколения. В ней есть металлы… я вспомнила, как держала в руках спектрограмму, а обучающая нейросеть объясняла про линии поглощения. И как это внезапно всплывшее знание увязывалось с моим странным гостем?
Сае был – сплошная загадка и тайна. Начиная с расы, представителей которой у нас на Аркадии не видели ещё никогда, заканчивая его собственной личностью. Путешественник, сказал он. И что же ему не сиделось дома? Просто так по космическим трассам не бродят.
Расскажет, если захочет. Не расскажет – увижу сама. А если не увижу… значит, так тому и быть. Не всякой тайне нужна разгадка.
А тайна Сае была – как колючий ёжик звёздного света на ладонях. Можно вскрыть, но тогда свет погаснет. А можно держать в руках и дальше: пусть себе светит, насколько её хватит.
Снова начал срываться дождь. Звёзды затягивало облаками, и они гасли одна за другой, лишь яркий фонарик Лазурной пробивался сквозь плотную пелену. Я вздохнула, вернула освещение в прежний режим и ушла в дом.
***
Спиртовые краски хороши для создания фона. Яркие оттенки, дымчатые переливы, любое, самое безумное, сочетание цветов…
Спирт наносится на всю основу. Затем наносятся чернила, в разных местах – разного цвета. А потом можно провести тёплой ладонью – те, у кого нет «горячей» паранормы, используют специальный фен.
Да, индекс Гаманина у меня ниже допустимого предела. Но на мелочи хватает. На картины…
И вот уже проявилась на стеклянной основе волна, пронизанная закатным солнечным светом. Ветреное небо, линия далёкого берега…
Птиц я создаю уже другой краской – акриловой. Она густая и быстро твердеет, но мне сейчас не важна точность, главное обозначить основные детали.
А уже потом я закрываю глаза и веду над картиной обеими ладонями. Перед внутренним взором распахивается окно в штормовую даль. Я слышу крики птиц, и в лицо мне бьёт порывистый ледяной ветер, несущий солёные морские запахи вперемешку с запахами осенней листвы. Я – волна в океане, я – птица над волной, я – солнечный луч, проброшенный в закат. Краткое мгновение, заполняющее собой всю меня, от края до края… Лишь в такие минуты я ощущала мир так, как, наверное, чувствует его другие, полноценные, паранормалы. Единым и полным, внутри меня и вокруг меня…
Жаль только, что мгновение проходит слишком быстро.
Краски блекнут, ощущения гаснут, сворачиваются в обычные зрение-вкус-осязание-слух. И только изменившаяся, застывшая в своей абсолютной законченности картина показывает, что мгновение – было, оно было со мной.
Было, и – ушло.
И руки дрожат.
Я с отвращением посмотрела на собственные пальцы. Всё, больше мне сегодня ничего не нарисовать.
А напротив стоял грифельный набросок моего нового знакомца, Сае. Я видела несостыковки и ошибки, он всё-таки сидит за столиком не совсем так, и плащ его странный шевелится у верхних коленок, и кисть руки, держащей кофейную чашечку, тоже неплохо бы поправить…
Все правки – до последнего изменения. После него уже бесполезно всё. Поэтому надо успевать до выплеска дара, иначе рисунок так и останется искажённым, а это очень плохо.
Я отвела взгляд от нарисованного Сае и посмотрела на сегодняшнюю картину. Чудно, птицы получились синими, с огромными крыльями. Точно они – не наши буревестники, те серые, с белым и чёрным, жёлтые клювы, оранжевые лапы. А у этих крылья больше всего походили на крылья старотерранских летучих мышей. Может, не мыши они, а драконы?
Легенда о летающих огнедышащих ящерах разошлась далеко вместе переселенцами Человечества. Кое-где в космосе такие ящеры даже встречались: местная форма жизни. Правда, без «горячей» паранормы, огонь выдыхать они не могли. Но уж что есть.
Не знаю, где я услышала или увидела или как-то зацепилась вниманием. Ну, пусть будут на моей картине вместо аркадийских буревестников драконы. Может, наши буревестники – драконы внутри?
Самое удивительное, что нарисованный Сае чем-то схож был с ними, а вот чем, я не могла уловить. Разные абсолютно, но такие родные. Может быть, он тоже дракон внутри?
Это тёплое чувство, как в детстве, на пороге перед новыми тайнами. Тогда мне весь мир казался одной сплошной загадкой, которую не хотелось разбирать на части, но прикасаться к нему было не запретить.
Я подумала, и отнесла картину с птицедраконами вниз. Придёт Сае, пусть сам посмотрит. В нём жила сила, равная моей. Может быть, не «горячая» паранорма, всё-таки пирокинез – эксклюзивная разработка биоинженеров Человечества. Что-то другое. Равное моему дару. И, в отличие от моих способностей, вполне оформленное в опасную и грозную силу.
… Он пришёл на закате. Всё такой же, в синем плаще, и с теми же синими искорками в глазах.
– Вы просили звезду, Дес, – абсолютно серьёзно сказал он и протянул мне закрытые ладони. – Я принёс. Смотрите.
ГЛАВА 2
«Смотрите», – сказал мне Сае, открывая ладони.
Я увидела и утратила на мгновение дар речи.
Навсегда в памяти. Маленькая коробочка, а в ней – тонкая, с волос, изумрудно-зелёная цепочка и сияющий в паранормальном спектре кулон, опять же, зелёный. Я бы сказала, изумруд, но разве можно из изумруда сделать цепочку так, как их делают из золота? Это же камень, минерал берилловой группы, зеленый, прозрачный и дорогой.
На искусственный не похоже вот вообще! Кажется, это натуральный изумруд, большая редкость в Галактике, не говоря уже о стоимости…
Крохотные звенья цеплялись одно за другое, и не бутафорски, а по-настоящему. Кулон представлял из себя шарик жидкого зелёного огня… То есть, он был вполне себе твёрдым, можно коснуться рукой. Но в паранормальном восприятии пылал, как маленькая звезда.
