Двойная ошибка
Глава 1 О признаниях и секретах
5 сентября 1656 года, Париж
Пятого сентября в Лувре давали бал-маскарад – обещанный подарок кардинала Мазарини ко дню рождения его венценосного крестника. Маскарад, задуманный и спланированный племянницами кардинала, должен был превзойти великолепием и весельем празднование дня Святого Людовика – ежегодный бал по случаю именин молодого короля, состоявшийся всего десять дней назад, 25 августа, в Сен-Жермене. Задача была непростой, но богатое итальянское воображение трех сестер Манчини (Марии тоже разрешили участвовать в грандиозном проекте, выписав по этому случаю из монастыря, где она находилась в качестве пансионерки) справилось с ней блестяще.
Старый дворец буквально за один день преобразился в цветущий сад. Колонны и дверные порталы увили плети темно-зеленого плюща и начинающего краснеть винограда, мраморные вазы на лестницах распустились роскошными букетами цветов, гирлянды из цветов, плюща и зеленых веток украсили стены и потолки. Статуи в нишах щеголяли венками и корзинами со спелыми фруктами, между резными скамьями выросли рощицы померанцевых деревьев и лавров в кадках, и даже огромные люстры зазеленели резной листвой. Королевские лакеи надели на головы соломенные шляпы, а гостям были заранее разосланы приглашения с намеками на то, что предстоящий маскарад устраивается «в сельском духе».
Разумеется, не всем герцогам, графам и маркизам пришлась по вкусу идея рядиться простыми поселянами, поэтому на сотню пастухов и пастушек в самых невероятных нарядах пришлось в два раза больше античных богов и богинь, восточных варваров и просто фантастических масок. Костюмы приглашенных блистали золотом и самоцветами, маски поражали буйством фантазии, и в заполнившей залы дворца красочной толпе то и дело слышались взрывы смеха и восхищенные возгласы. О, эти неожиданные сюрпризы и, главное, эти очаровательные незнакомки и галантные незнакомцы!
Музыка и вина лились щедрым потоком, выставленные на буфетах угощения отнюдь не ограничивались фруктами, и в Лувре в этот вечер царило веселье. Центром его вновь был юный король в богато украшенном кастильском наряде, но если на праздновании именин Людовик был величественен и серьезен, то сегодня все отмечали, что его величество необычайно оживлен и особенно внимателен к придворным красавицам.
Не удивительно, что вокруг Людовика быстро образовался целый кружок мило щебечущих дам и девиц. Тон задавала неисправимая кокетка мадам де Шатийон, так и не оставившая попыток завоевать сердце молодого монарха. Пожалуй, сегодня у нее были все основания надеяться на успех – Людовик смеялся ее шуткам и даже подарил герцогине один танец. Но на этом удача оставила прекрасную Изабо: короля увлекли более юные и свежие прелестницы.
Выслушивая комплименты дам в свой адрес, Людовик шутил в ответ, целовал тонкие пальчики и сиял от удовольствия, и это было так непохоже на его обычную сдержанность, что пристально наблюдающие за ним придворные не могли удержаться от комментариев.
Перешептываясь, они с тихим смехом поглядывали на госпожу де Бове, одну из камеристок королевы-матери, возраст которой, по слухам, не отпугнул молодого короля. Знающие люди уверяли, что именно этой опытной даме Людовик был обязан внезапной уверенностью в себе и этой новой чисто мужской отвагой, которую ранее сдерживала юношеская робость, устоявшая перед уловками такой искушенной соблазнительницы, как Изабо де Шатийон. Само собой, разуверять придворных сплетников никто не собирался, но если бы сам король услышал эту версию, немало посмеялся бы над досужими домыслами.
Все три мазаринетки – Лаура, Олимпия и Мария Манчини, строго следуя своей задумке, нарядились римскими крестьянками. Их расшитые золотом черные корсажи, камизы из тонкого льна, украшенные тончайшей вышивкой, пышные алые юбки, кокетливо подвернутые, чтобы показать спрятанную под ними белоснежную пену кружев, и товальи, необычные головные уборы из сложенных квадратом и украшенных алыми бантами кружевных платков, были абсолютно одинаковыми. Черные бархатные маски, в прорезях которых блестели, будто спелые маслины, лукавые глаза, делали сестер похожими, как близнецы, и только кружевные фартучки мнимых селянок различались узором.
Взявшись за руки, хорошенькие римлянки чинно прогуливались по заполненным гостями залам Лувра, то и дело останавливаясь, чтобы полюбоваться плодами своих многодневных трудов. Им было чем гордиться: позабыв о дворянской спеси, придворные азартно играли в простонародные игры, аплодировали специально приглашенным, отмытым, накормленным и наряженным уличным артистам, которые показывали свои незатейливые сценки в разных залах, и охотно отплясывали французские, бретонские, итальянские и испанские крестьянские танцы вместе с танцовщицами парижских театров.
Поаплодировав танцорам, утирающим лица после зажигательной жиги, сестры развернулись, чтобы возвратиться в зал, где веселились члены королевской семьи, когда Олимпию вдруг потянули за пышный рукав камизы. Обернувшись, она встретилась взглядом с юношей в широкой маске, закрывающей почти все лицо, и черном бархатном плаще с капюшоном и выпустила руку Лауры. В ту же минуту ее ухватили за талию, увлекая в гущу толпы. Девушка с улыбкой последовала за таинственным похитителем, оставив сестер продолжать свой променад вдвоем.
- Душа моя, - шепнул ей Черный плащ, когда они смогли найти уголок, не занятый ни одной целующейся парочкой. – Если бы вы знали, как тяжело дались мне эти десять дней. Клянусь вам, не было ни единого часа, когда бы я не думал о вас, не вспоминал ваши…
- Шшш, - тонкий пальчик коснулся губ юноши, призывая к молчанию, и тут же был зацелован с таким пылом, что смуглые щеки Олимпии залил густой румянец. – Вы же не хотите, чтобы я начала сожалеть о том, что доверилась вам, amore mio?
- Но вы ведь не станете жалеть, сердце мое? – голос юноши тревожно дрогнул.
- Нет, - твердо ответила мадемуазель Манчини, поднимая голову, чтобы взглянуть в его глаза. – Нет, никогда! Разве можно жалеть о счастье?
- Вы счастливы, сердце мое? Тогда я счастлив тоже, - успев поймать нежный взгляд, прежде чем его спрятали скромно опущенные ресницы, Черный плащ вздохнул. – Но был бы в тысячу раз счастливее, если бы мог говорить с вами о том, что меня сжигает. Но здесь… здесь это невозможно, вы же понимаете. Положим, сейчас меня вряд ли кто узнает, но мне все равно кажется, что все взгляды устремлены в нашу сторону и все присутствующие ловят каждое наше слово.
- Но, сир, мы…
- Умоляю, никаких величеств! Здесь, с вами, я не король, я всего лишь ваш друг, самый преданный, самый пылкий. Да, пылкий – ведь рядом с вами я горю. Моя рука не обжигает вашу?
- Не сильнее, чем ваши слова.
- О, если бы вы могли положить вашу руку мне на грудь… сюда, чтобы почувствовать, как бьется мое сердце…
- Тише, сир, умоляю!
- Опять?
- Луи… молчите, умоляю вас.
- Молчать… могу ли я молчать, когда ты рядом? Ты знаешь, я не шутил, говоря, что мне было тяжело. Не видеть тебя и думать о тебе… о нас все время! Считать дни до новой встречи… А ты велишь молчать. Это жестоко, сердце мое. Но если мне говорить нельзя, скажи ты.
- Что вам сказать, Луи? – прошептала Олимпия чуть слышно.
- Что все еще любишь меня.
- Все еще?
Она тихо ахнула, стиснув его руку, и на мгновение прильнула к его груди, так, что Людовик успел почувствовать, как отчаянно стучит девичье сердце. Но Олимпия тут же отшатнулась, словно напуганная собственным порывом.
- Скажи, скажи же, что любишь, - зашептал он, наклоняясь так близко, что от аромата фиалок закружилась голова. – Что так же, как я, мечтаешь снова…
- Вы обижаете меня, Луи, - вишневые губы сердито дрогнули. – Сомневаться во мне после всего, что… Звезды, на нас смотрят! Уйдемте отсюда, умоляю!
- Да, ты права, уйдем. Я отыщу для нас место, где нам не помешают ничьи уши, ничьи глаза.
Черный плащ решительно увлек все еще обиженную на него девушку к высоким окнам, выходящим на террасу парадной лестницы. Там, в нишах по обе стороны окон дежурили лакеи с охапками плащей для тех, кому вздумается подышать свежим воздухом, не отравленным запахом горелого воска от тысячи свечей и безумной смесью ароматов, которыми благоухали придворные. Выбрав легкий шелковый плащ, кавалер Олимпии, в котором лишь очень пристальный взгляд мог бы признать сейчас молодого короля, заботливо укутал плечи девушки.
- Мы пойдем в сад? – Олимпия с сомнением глянула на стеклянные двери. – Но caro, там сейчас, должно быть, прогуливается добрая половина двора.
- Вот потому мы туда и не идем, - глухо прозвучал голос Людовика из-под низко надвинутого капюшона. – Просто не хочу, чтобы твой прелестный наряд бросался всем в глаза.
- О, - она понимающе кивнула и тоже накинула на голову капюшон. – Ну как, теперь меня можно узнать?
- Не спрашивай меня, - улыбнулся гений маскировки. – Тебя я узнаю, даже если ты закутаешься с ног до головы в тысячу таких плащей, как в кокон.
- Ба, я непременно это проверю… как-нибудь. И куда теперь?
- Доверься мне, - шепнул Людовик, беря возлюбленную под руку.
Римская крестьянка в платке-товалье (художник - Юг Мерль, 1822-1881)
Пробираться не узнанными сквозь толпу было так волнительно, особенно когда влюбленная парочка проскользнула мимо Лауры и Марии Манчини. Но как разочарованы были бы король и его подруга, если бы, обернувшись, заметили, какими взглядами обменялись друг с другом сестры.
- Ты видела, - всхлипнула Мария. – Он снова с ней! А я… меня он даже не заметил.
- Ты ошибаешься, дорогая, это вовсе не он, - Лаура ласково обняла младшую сестру за плечи и вздохнула, почувствовав, как та дрожит.
- Мое сердце не может ошибиться. Это он – и с ним Олимпия, не я!
- Но это ничего не значит, поверь мне.
- Ах, если бы! Да, я уверена, что Олимпия его не любит. Но она тщеславна и мечтает стать королевой Франции.
- А разве ты мечтаешь не о том же? Мария, милая, послушай…
- Ты думаешь, я хочу быть королевой? Нет, пусть корона достается кому угодно, мне же нужен только он сам. Мой Луи. Пускай другие в нем любят короля, но я… о, я люблю в нем моего героя.
Лаура покачала головой. «Бедная романтичная дурочка» явственно читалось в ее взгляде, устремленном на младшую сестру. Но Мария не видела ничего, кроме двух удаляющихся фигур, укутанных в черные плащи. Да и их она различала с трудом сквозь туман набегающих слез.
- Ну что ж, - старшая из мазаринеток решительно вздернула подбородок. – Положись на меня, и я верну его тебе, не будь я герцогиней де Меркер.
Оставив тихо шмыгающую носом в платок сестру, Лаура отправилась на поиски влюбленных голубков, которые успели затеряться в пестрой толпе придворных. В конце концов, они обнаружились в одной из оконных ниш, почти скрытые тяжелыми гардинами. Поглощенные друг другом, король и его возлюбленная даже не заметили Лауру, которая остановилась буквально в двух шагах. Выражение, с которым они смотрели друг на друга, совсем не понравилось герцогине де Меркер, а несколько слов, которые ей удалось услышать, заставили ее нахмуриться. С очевидностью, беседа между ее сестрой и государем зашла слишком далеко.
- Здесь кто-то есть! – ахнула вдруг Олимпия, отпрянув от Людовика и испуганно оглянувшись. – А, это ты, сестрица…
Румянец, заливший лицо захваченной врасплох девушки, просочился из под маски.
- Я потеряла в этой толпе Марию и решила отыскать тебя, но не узнала. Где ты взяла этот плащ? – как можно спокойнее осведомилась Лаура, сделав вид, что наткнулась на сестру случайно.
Черный плащ нехотя отпустил руку Олимпии и, поклонившись сестрам, молча отошел. Выскользнув на улицу, в августовскую ночь, он немного постоял в тени на террасе, прежде чем снять плащ и маску вернуться в бальный зал. На губах Людовика сияла довольная улыбка – он был пьян от счастья и предвкушения, что, впрочем, не мешало юноше расточать комплименты и любезности красавицам, немедля окружившим молодого короля, стоило тому открыть лицо.
Лаура и Олимпия направились к Марии Манчини, которая в одиночестве сидела на одной из банкеток у стены. Но, не дойдя до убежища сестры, Лаура вдруг сменила направление и остановилась рядом с молодым человеком, в котором, несмотря на узкую полумаску, нетрудно было узнать савойского принца, вот уже несколько месяцев пытающегося ухаживать за Олимпией Манчини. Герцогиня де Меркер улыбнулась савойцу и незаметно ткнула локтем погруженную в свои мечты сестру. Та удивленно заморгала, вынырнув из мира романтичных грез, узнала принца и ответила рассеянной улыбкой на цветистый комплимент.
Без зазрения совести спихнув сестрицу на руки упорному поклоннику, тут же увлекшему Олимпию к буфету с вином и фруктами, Лаура вернулась к сестре, которая поднялась ей навстречу.
- Ну вот, как видишь, я разлучила их, - гордо заявила она. – Теперь дело за малым: отыскать его величество и постараться сделать так, чтобы он не отходил от нас ни на шаг. Король не откажет мне ради нашей многолетней дружбы.
- Спасибо, - выдохнула Мария еле слышно. – Но я бы предпочла, чтобы он стремился к нашему обществу по иной причине.
- Мой бедный друг, ты разбиваешь себе сердце понапрасну. Король еще слишком молод, чтобы любить всерьез. Поверь мне, твоя влюбленность не принесет тебе ничего, кроме горя, и для тебя же лучше, если ты сумеешь от нее избавиться, пока не поздно.
- Как ты можешь говорить такое? – покрасневшие от сдерживаемых слез глаза Марии блеснули гневом. – Разве ты не знаешь, как это – любить? Разве ты способна разлюбить того, кто украл твое сердце?
- Я замужем, Мари, - отрезала Лаура. – Я должна любить лишь своего супруга.
- Должна! Но ведь любовь не знает слова «долг», не так ли?
- Молчи, прошу тебя. Довольно и того, что это слово знает разум.
- И все же, разум не мешает тебе люби…
- Молчи же! Это неправда, клянусь тебе.
- Мадонной?
- Боже, - Лаура закрыла лицо руками. – Ты бываешь так жестока. Но если надо, я поклянусь мадонной.
- Брак с герцогом королевской крови сделал тебя ужасной лицемеркой, сестра, - фыркнула Мария. – Так что, мы идем искать Луи?
- Да-да, идем, только улажу кое-что.
Лаура поманила пальцем одного из шныряющих в толпе пажей и что-то зашептала на ухо мальчишке. Тот важно закивал и вновь исчез в гуще прогуливающихся по залу придворных, а две сестры направились туда, где уже образовался новый кружок из дам и девиц, в центре которого мелькала мужская голова, обвязанная на крестьянский манер красным платком.
Озираясь по сторонам, Франсуа-Анри дю Плесси-Бельер мрачно думал о том, что отвечать за безопасность государя, который о собственной безопасности не думает вовсе, задача не просто неблагодарная, а прямо таки невозможная. Буквально несколько минут тому назад Людовик честно исполнял королевские обязанности, стоя рядом с Анной Австрийской и Мазарини, а потом исчез – и Франсуа-Анри решительно не представлял, где искать молодого вертопраха. Чутье подсказывало, что пылкий юноша в этот момент нашептывает любезности какой-нибудь податливой красотке, но где именно?
Он уже обошел все залы и даже пробежался по саду, но ни в одной из попавшихся ему многочисленных парочек не обнаружил его величество.
Глава 1 О признаниях и секретах
5 сентября 1656 года, Париж
Пятого сентября в Лувре давали бал-маскарад – обещанный подарок кардинала Мазарини ко дню рождения его венценосного крестника. Маскарад, задуманный и спланированный племянницами кардинала, должен был превзойти великолепием и весельем празднование дня Святого Людовика – ежегодный бал по случаю именин молодого короля, состоявшийся всего десять дней назад, 25 августа, в Сен-Жермене. Задача была непростой, но богатое итальянское воображение трех сестер Манчини (Марии тоже разрешили участвовать в грандиозном проекте, выписав по этому случаю из монастыря, где она находилась в качестве пансионерки) справилось с ней блестяще.
Старый дворец буквально за один день преобразился в цветущий сад. Колонны и дверные порталы увили плети темно-зеленого плюща и начинающего краснеть винограда, мраморные вазы на лестницах распустились роскошными букетами цветов, гирлянды из цветов, плюща и зеленых веток украсили стены и потолки. Статуи в нишах щеголяли венками и корзинами со спелыми фруктами, между резными скамьями выросли рощицы померанцевых деревьев и лавров в кадках, и даже огромные люстры зазеленели резной листвой. Королевские лакеи надели на головы соломенные шляпы, а гостям были заранее разосланы приглашения с намеками на то, что предстоящий маскарад устраивается «в сельском духе».
Разумеется, не всем герцогам, графам и маркизам пришлась по вкусу идея рядиться простыми поселянами, поэтому на сотню пастухов и пастушек в самых невероятных нарядах пришлось в два раза больше античных богов и богинь, восточных варваров и просто фантастических масок. Костюмы приглашенных блистали золотом и самоцветами, маски поражали буйством фантазии, и в заполнившей залы дворца красочной толпе то и дело слышались взрывы смеха и восхищенные возгласы. О, эти неожиданные сюрпризы и, главное, эти очаровательные незнакомки и галантные незнакомцы!
Музыка и вина лились щедрым потоком, выставленные на буфетах угощения отнюдь не ограничивались фруктами, и в Лувре в этот вечер царило веселье. Центром его вновь был юный король в богато украшенном кастильском наряде, но если на праздновании именин Людовик был величественен и серьезен, то сегодня все отмечали, что его величество необычайно оживлен и особенно внимателен к придворным красавицам.
Не удивительно, что вокруг Людовика быстро образовался целый кружок мило щебечущих дам и девиц. Тон задавала неисправимая кокетка мадам де Шатийон, так и не оставившая попыток завоевать сердце молодого монарха. Пожалуй, сегодня у нее были все основания надеяться на успех – Людовик смеялся ее шуткам и даже подарил герцогине один танец. Но на этом удача оставила прекрасную Изабо: короля увлекли более юные и свежие прелестницы.
Выслушивая комплименты дам в свой адрес, Людовик шутил в ответ, целовал тонкие пальчики и сиял от удовольствия, и это было так непохоже на его обычную сдержанность, что пристально наблюдающие за ним придворные не могли удержаться от комментариев.
Перешептываясь, они с тихим смехом поглядывали на госпожу де Бове, одну из камеристок королевы-матери, возраст которой, по слухам, не отпугнул молодого короля. Знающие люди уверяли, что именно этой опытной даме Людовик был обязан внезапной уверенностью в себе и этой новой чисто мужской отвагой, которую ранее сдерживала юношеская робость, устоявшая перед уловками такой искушенной соблазнительницы, как Изабо де Шатийон. Само собой, разуверять придворных сплетников никто не собирался, но если бы сам король услышал эту версию, немало посмеялся бы над досужими домыслами.
Все три мазаринетки – Лаура, Олимпия и Мария Манчини, строго следуя своей задумке, нарядились римскими крестьянками. Их расшитые золотом черные корсажи, камизы из тонкого льна, украшенные тончайшей вышивкой, пышные алые юбки, кокетливо подвернутые, чтобы показать спрятанную под ними белоснежную пену кружев, и товальи, необычные головные уборы из сложенных квадратом и украшенных алыми бантами кружевных платков, были абсолютно одинаковыми. Черные бархатные маски, в прорезях которых блестели, будто спелые маслины, лукавые глаза, делали сестер похожими, как близнецы, и только кружевные фартучки мнимых селянок различались узором.
Взявшись за руки, хорошенькие римлянки чинно прогуливались по заполненным гостями залам Лувра, то и дело останавливаясь, чтобы полюбоваться плодами своих многодневных трудов. Им было чем гордиться: позабыв о дворянской спеси, придворные азартно играли в простонародные игры, аплодировали специально приглашенным, отмытым, накормленным и наряженным уличным артистам, которые показывали свои незатейливые сценки в разных залах, и охотно отплясывали французские, бретонские, итальянские и испанские крестьянские танцы вместе с танцовщицами парижских театров.
Поаплодировав танцорам, утирающим лица после зажигательной жиги, сестры развернулись, чтобы возвратиться в зал, где веселились члены королевской семьи, когда Олимпию вдруг потянули за пышный рукав камизы. Обернувшись, она встретилась взглядом с юношей в широкой маске, закрывающей почти все лицо, и черном бархатном плаще с капюшоном и выпустила руку Лауры. В ту же минуту ее ухватили за талию, увлекая в гущу толпы. Девушка с улыбкой последовала за таинственным похитителем, оставив сестер продолжать свой променад вдвоем.
- Душа моя, - шепнул ей Черный плащ, когда они смогли найти уголок, не занятый ни одной целующейся парочкой. – Если бы вы знали, как тяжело дались мне эти десять дней. Клянусь вам, не было ни единого часа, когда бы я не думал о вас, не вспоминал ваши…
- Шшш, - тонкий пальчик коснулся губ юноши, призывая к молчанию, и тут же был зацелован с таким пылом, что смуглые щеки Олимпии залил густой румянец. – Вы же не хотите, чтобы я начала сожалеть о том, что доверилась вам, amore mio?
- Но вы ведь не станете жалеть, сердце мое? – голос юноши тревожно дрогнул.
- Нет, - твердо ответила мадемуазель Манчини, поднимая голову, чтобы взглянуть в его глаза. – Нет, никогда! Разве можно жалеть о счастье?
- Вы счастливы, сердце мое? Тогда я счастлив тоже, - успев поймать нежный взгляд, прежде чем его спрятали скромно опущенные ресницы, Черный плащ вздохнул. – Но был бы в тысячу раз счастливее, если бы мог говорить с вами о том, что меня сжигает. Но здесь… здесь это невозможно, вы же понимаете. Положим, сейчас меня вряд ли кто узнает, но мне все равно кажется, что все взгляды устремлены в нашу сторону и все присутствующие ловят каждое наше слово.
- Но, сир, мы…
- Умоляю, никаких величеств! Здесь, с вами, я не король, я всего лишь ваш друг, самый преданный, самый пылкий. Да, пылкий – ведь рядом с вами я горю. Моя рука не обжигает вашу?
- Не сильнее, чем ваши слова.
- О, если бы вы могли положить вашу руку мне на грудь… сюда, чтобы почувствовать, как бьется мое сердце…
- Тише, сир, умоляю!
- Опять?
- Луи… молчите, умоляю вас.
- Молчать… могу ли я молчать, когда ты рядом? Ты знаешь, я не шутил, говоря, что мне было тяжело. Не видеть тебя и думать о тебе… о нас все время! Считать дни до новой встречи… А ты велишь молчать. Это жестоко, сердце мое. Но если мне говорить нельзя, скажи ты.
- Что вам сказать, Луи? – прошептала Олимпия чуть слышно.
- Что все еще любишь меня.
- Все еще?
Она тихо ахнула, стиснув его руку, и на мгновение прильнула к его груди, так, что Людовик успел почувствовать, как отчаянно стучит девичье сердце. Но Олимпия тут же отшатнулась, словно напуганная собственным порывом.
- Скажи, скажи же, что любишь, - зашептал он, наклоняясь так близко, что от аромата фиалок закружилась голова. – Что так же, как я, мечтаешь снова…
- Вы обижаете меня, Луи, - вишневые губы сердито дрогнули. – Сомневаться во мне после всего, что… Звезды, на нас смотрят! Уйдемте отсюда, умоляю!
- Да, ты права, уйдем. Я отыщу для нас место, где нам не помешают ничьи уши, ничьи глаза.
Черный плащ решительно увлек все еще обиженную на него девушку к высоким окнам, выходящим на террасу парадной лестницы. Там, в нишах по обе стороны окон дежурили лакеи с охапками плащей для тех, кому вздумается подышать свежим воздухом, не отравленным запахом горелого воска от тысячи свечей и безумной смесью ароматов, которыми благоухали придворные. Выбрав легкий шелковый плащ, кавалер Олимпии, в котором лишь очень пристальный взгляд мог бы признать сейчас молодого короля, заботливо укутал плечи девушки.
- Мы пойдем в сад? – Олимпия с сомнением глянула на стеклянные двери. – Но caro, там сейчас, должно быть, прогуливается добрая половина двора.
- Вот потому мы туда и не идем, - глухо прозвучал голос Людовика из-под низко надвинутого капюшона. – Просто не хочу, чтобы твой прелестный наряд бросался всем в глаза.
- О, - она понимающе кивнула и тоже накинула на голову капюшон. – Ну как, теперь меня можно узнать?
- Не спрашивай меня, - улыбнулся гений маскировки. – Тебя я узнаю, даже если ты закутаешься с ног до головы в тысячу таких плащей, как в кокон.
- Ба, я непременно это проверю… как-нибудь. И куда теперь?
- Доверься мне, - шепнул Людовик, беря возлюбленную под руку.
Римская крестьянка в платке-товалье (художник - Юг Мерль, 1822-1881)
Пробираться не узнанными сквозь толпу было так волнительно, особенно когда влюбленная парочка проскользнула мимо Лауры и Марии Манчини. Но как разочарованы были бы король и его подруга, если бы, обернувшись, заметили, какими взглядами обменялись друг с другом сестры.
- Ты видела, - всхлипнула Мария. – Он снова с ней! А я… меня он даже не заметил.
- Ты ошибаешься, дорогая, это вовсе не он, - Лаура ласково обняла младшую сестру за плечи и вздохнула, почувствовав, как та дрожит.
- Мое сердце не может ошибиться. Это он – и с ним Олимпия, не я!
- Но это ничего не значит, поверь мне.
- Ах, если бы! Да, я уверена, что Олимпия его не любит. Но она тщеславна и мечтает стать королевой Франции.
- А разве ты мечтаешь не о том же? Мария, милая, послушай…
- Ты думаешь, я хочу быть королевой? Нет, пусть корона достается кому угодно, мне же нужен только он сам. Мой Луи. Пускай другие в нем любят короля, но я… о, я люблю в нем моего героя.
Лаура покачала головой. «Бедная романтичная дурочка» явственно читалось в ее взгляде, устремленном на младшую сестру. Но Мария не видела ничего, кроме двух удаляющихся фигур, укутанных в черные плащи. Да и их она различала с трудом сквозь туман набегающих слез.
- Ну что ж, - старшая из мазаринеток решительно вздернула подбородок. – Положись на меня, и я верну его тебе, не будь я герцогиней де Меркер.
Оставив тихо шмыгающую носом в платок сестру, Лаура отправилась на поиски влюбленных голубков, которые успели затеряться в пестрой толпе придворных. В конце концов, они обнаружились в одной из оконных ниш, почти скрытые тяжелыми гардинами. Поглощенные друг другом, король и его возлюбленная даже не заметили Лауру, которая остановилась буквально в двух шагах. Выражение, с которым они смотрели друг на друга, совсем не понравилось герцогине де Меркер, а несколько слов, которые ей удалось услышать, заставили ее нахмуриться. С очевидностью, беседа между ее сестрой и государем зашла слишком далеко.
- Здесь кто-то есть! – ахнула вдруг Олимпия, отпрянув от Людовика и испуганно оглянувшись. – А, это ты, сестрица…
Румянец, заливший лицо захваченной врасплох девушки, просочился из под маски.
- Я потеряла в этой толпе Марию и решила отыскать тебя, но не узнала. Где ты взяла этот плащ? – как можно спокойнее осведомилась Лаура, сделав вид, что наткнулась на сестру случайно.
Черный плащ нехотя отпустил руку Олимпии и, поклонившись сестрам, молча отошел. Выскользнув на улицу, в августовскую ночь, он немного постоял в тени на террасе, прежде чем снять плащ и маску вернуться в бальный зал. На губах Людовика сияла довольная улыбка – он был пьян от счастья и предвкушения, что, впрочем, не мешало юноше расточать комплименты и любезности красавицам, немедля окружившим молодого короля, стоило тому открыть лицо.
Лаура и Олимпия направились к Марии Манчини, которая в одиночестве сидела на одной из банкеток у стены. Но, не дойдя до убежища сестры, Лаура вдруг сменила направление и остановилась рядом с молодым человеком, в котором, несмотря на узкую полумаску, нетрудно было узнать савойского принца, вот уже несколько месяцев пытающегося ухаживать за Олимпией Манчини. Герцогиня де Меркер улыбнулась савойцу и незаметно ткнула локтем погруженную в свои мечты сестру. Та удивленно заморгала, вынырнув из мира романтичных грез, узнала принца и ответила рассеянной улыбкой на цветистый комплимент.
Без зазрения совести спихнув сестрицу на руки упорному поклоннику, тут же увлекшему Олимпию к буфету с вином и фруктами, Лаура вернулась к сестре, которая поднялась ей навстречу.
- Ну вот, как видишь, я разлучила их, - гордо заявила она. – Теперь дело за малым: отыскать его величество и постараться сделать так, чтобы он не отходил от нас ни на шаг. Король не откажет мне ради нашей многолетней дружбы.
- Спасибо, - выдохнула Мария еле слышно. – Но я бы предпочла, чтобы он стремился к нашему обществу по иной причине.
- Мой бедный друг, ты разбиваешь себе сердце понапрасну. Король еще слишком молод, чтобы любить всерьез. Поверь мне, твоя влюбленность не принесет тебе ничего, кроме горя, и для тебя же лучше, если ты сумеешь от нее избавиться, пока не поздно.
- Как ты можешь говорить такое? – покрасневшие от сдерживаемых слез глаза Марии блеснули гневом. – Разве ты не знаешь, как это – любить? Разве ты способна разлюбить того, кто украл твое сердце?
- Я замужем, Мари, - отрезала Лаура. – Я должна любить лишь своего супруга.
- Должна! Но ведь любовь не знает слова «долг», не так ли?
- Молчи, прошу тебя. Довольно и того, что это слово знает разум.
- И все же, разум не мешает тебе люби…
- Молчи же! Это неправда, клянусь тебе.
- Мадонной?
- Боже, - Лаура закрыла лицо руками. – Ты бываешь так жестока. Но если надо, я поклянусь мадонной.
- Брак с герцогом королевской крови сделал тебя ужасной лицемеркой, сестра, - фыркнула Мария. – Так что, мы идем искать Луи?
- Да-да, идем, только улажу кое-что.
Лаура поманила пальцем одного из шныряющих в толпе пажей и что-то зашептала на ухо мальчишке. Тот важно закивал и вновь исчез в гуще прогуливающихся по залу придворных, а две сестры направились туда, где уже образовался новый кружок из дам и девиц, в центре которого мелькала мужская голова, обвязанная на крестьянский манер красным платком.
Озираясь по сторонам, Франсуа-Анри дю Плесси-Бельер мрачно думал о том, что отвечать за безопасность государя, который о собственной безопасности не думает вовсе, задача не просто неблагодарная, а прямо таки невозможная. Буквально несколько минут тому назад Людовик честно исполнял королевские обязанности, стоя рядом с Анной Австрийской и Мазарини, а потом исчез – и Франсуа-Анри решительно не представлял, где искать молодого вертопраха. Чутье подсказывало, что пылкий юноша в этот момент нашептывает любезности какой-нибудь податливой красотке, но где именно?
Он уже обошел все залы и даже пробежался по саду, но ни в одной из попавшихся ему многочисленных парочек не обнаружил его величество.
