Я за маской кокетства опасную прячу любовь,
Ты скрываешь желание любить за личиной веселья.
В вихре бала преступно короткая встреча – и вновь
Давит грудь поутру нерастраченной страсти похмелье.
О.М.
Париж, 4 февраля 1658 года
Февральский вечер, как всегда, пал стремительно и бесповоротно. Раскинувшийся по берегам Сены город замерцал мириадами огоньков – яркими там, где в окнах богатых особняков зажигались восковые свечи, тускло желтыми там, где в скромных квартирах рабочих и мастеровых и лачугах бедноты горели масляные лампы. С реки, все еще скованной льдом, тянуло холодным ветром, заставлявшим ежиться редких прохожих.
В Люксембургском дворце вопреки обычному запустению в этот вечер было шумно и суетливо. В роскошных апартаментах Анны-Марии Орлеанской, герцогини де Монпансье, которую французы звали попросту – Мадемуазель, собралась целая толпа камеристок, компаньонок и придворных дам герцогини. Взволнованные и взбудораженные, они наряжали старшую дочь герцога Гастона Орлеанского на бал-маскарад к маршальше Л’Опиталь, на который ее высочество сговорилась пойти с Месье, младшим братом короля, и фрейлинами королевы Анны.
Волнение женской половины Люксембургского дворца было понятно: их госпожу ждал первый после долгожданного возвращения в свет зимний бал в обществе кузенов – Месье и самого Людовика Четырнадцатого. Да, Анна Австрийская примирилась с мятежной племянницей еще год назад, простив ей и осаду Орлеана, и пушки Бастилии, стрелявшие по королевским войскам в последний год Фронды. Однако светская жизнь Мадемуазель до сих пор ограничивалась редкими визитами ко двору, приглашениями на спектакли в королевском театре и посещениями монастырей и церквей вместе с королевой Анной.
И вот, наконец, бал! Да еще и маскарад!
Мадемуазель готовилась к нему целую неделю, и не одна. Вместе с кузеном Филиппом и его закадычными приятельницами – фрейлинами королевы они задумали славную шутку, и теперь весь штат камеристок герцогини в дюжину рук воплощал их затею.
Разглядывая себя в зеркало, Мадемуазель придирчиво поправляла кружева на корсаже, расшитом жемчугом и бриллиантами.
- Не слишком ли много драгоценных камней? Я ведь пастушка, а не царица Савская, - пробурчала она, наконец, с сомнением.
- Разумеется, ваше королевское высочество, самая настоящая пастушка, - тут же защебетали камеристки. – Великолепная и величественная, как и подобает вашему высочеству.
- Ну, если только подобает, - вздохнула Мадемуазель.
Больше всего на свете она боялась выглядеть недостойной своего ранга. Особенно сегодня, когда рядом с ней будет кузен Филипп, на брак с которым в последние месяцы ей упорно намекали близкие к королеве дамы. Слыша подобные намеки, Мадемуазель всякий раз презрительно фыркала: где она, разменявшая третий десяток, и где этот семнадцатилетний хлыщ Месье? Но кузен все же был дофином Франции, первым наследником короны до тех пор, пока у Людовика не появятся сыновья, и перспектива из второй дамы королевства (что само по себе неплохо) однажды превратиться в первую не могла не соблазнять.
К тому же, Филипп, похоже, всерьез подумывал о неравном браке. Иначе чем объяснить его старания подружиться с великовозрастной кузиной? Людовик, которого Мадемуазель когда-то всерьез называла своим маленьким муженьком, все еще смотрел на нее холодно, с явным недоверием в глазах. Не простил. Зато Месье лучился дружелюбием и удовольствием всякий раз, когда его «дражайшая кузина Анн-Мари» появлялась в одной из королевских резиденций. Да и сегодняшняя проказа – разве не была она признаком искреннего расположения к ней Месье?
Мадемуазель еще раз покружилась перед драгоценным – в рост – венецианским зеркалом в серебряной раме, доставшимся ей в наследство от бабки, королевы Марии Медичи. Ее все равно терзали смутные сомнения. Увы, изменить что бы то ни было она не успела – в дверь ее опочивальни гулко постучали, и хорошо поставленный голос мажордома важно объявил: «Карета ее королевского высочества подана!»
Ее высочество отрывисто вздохнула, схватила выкрашенный алым лаком пастушеский посох и отправилась навстречу светским удовольствиям.
Во внутреннем дворе Лувра, куда карету с гербами Орлеанского дома впустили беспрекословно, уже выстроился эскорт гвардейцев, окруживших королевский экипаж в ожидании государя. Но первыми на ступенях дворца появились три изящных девичьих фигурки, укутанных в длинные плащи с огромными капюшонами. Самая высокая из них радостно замахала длинным посохом – точно таким же, как тот, что сжимала в руках Мадемуазель. Лакей герцогини, спрыгнув с запяток, призывно распахнул дверцу и спустил ступеньку для юных особ.
- Добрый вечер, дражайшая кузиночка, - медовый голос первой из впорхнувших в экипаж пастушек никак нельзя было назвать девичьим, и Мадемуазель громко расхохоталась, когда в прорезях кружевной маски задорно сверкнули темные глаза.
- Ни за что не признала бы вас, ваше высочество, если бы не голос, - призналась она сквозь неудержимый смех.
Герцогиня подвинулась, и Филипп устроился рядом, завозился, поправляя пышные юбки. Его спутницы, худощавая блондинка и пухленькая шатенка, уселись напротив и заулыбались, склоняя головы перед Мадемуазель.
- Гурдон вы наверняка узнали, Анн-Мари, - Месье бесцеремонно задрал маску на лоб блондинке и потянулся к темненькой пастушке, но та отчаянно замахала руками, отбиваясь от принца и пища что-то про прическу. – А это мадемуазель де Вильруа. Наш квартет в сборе. Пастухов ждать не будем, они присоединятся к нам в особняке Л’Опиталя.
- А что же его величество? Мы его не ждем? – Анн-Мари потянулась было стукнуть кучеру, но опустила руку.
- Не ждем. Братец поедет не с нами. Он обещал заехать за мадам де Суассон. К тому же, его романтичное величество мечтает проскользнуть на бал незамеченным.
Девушки захихикали хорошо спевшимся дуэтом. Мадемуазель лишь насмешливо вскинула брови, воздержавшись от замечаний. Людовик – и незамеченным? Это и впрямь было смешно.
- А что наша затея? Король о ней знает? – вместо этого поинтересовалась она, когда карета тронулась и покатилась к узким воротам на улицу Сен-Тома-дю-Лувр.
- Полагаю, дорогая кузиночка, вы хотели, но не решились спросить, известно ли моему венценосному братцу, что я отправляюсь на маскарад в дамском платье? – невинно улыбнулся юный принц. – Нет, но уверяю вас, он не выкажет удивления при нашей встрече.
- Вообще-то, я думала не об удивлении, – хмыкнула Мадемуазель, вызвав новый взрыв сдавленных смешков на противоположном сидении. Фрейлины королевы явно наслаждались пикантной ситуацией.
- А я, вообще-то, рассчитываю на то, что Луи меня не узнает, – беспечно отмахнулся Месье. – Вот если бы вы встретили меня на балу, кузиночка, ни за что не признали бы, правда же?
Проказник скинул на плечи капюшон и задорно тряхнул белокурыми локонами, выбивающимися из под лихо заколотой черной пастушьей шляпы с пышным плюмажем.
- Goodness, как вы есть похож на ее королевское высочество в этом парике, - всплеснула руками девица Гордон, шотландскую фамилию которой при дворе превратили в «Гурдон».
- И в самом деле, похожи, - подхватила Катрин де Вильруа, заметив, как насупился Филипп в ответ на сей сомнительный комплимент. – Тот же нос, те же брови, тот же решительный подбородок.
- Девушки хотят сказать, что вы истинный Бурбон, кузен, а вовсе не что вы так же некрасивы, как и я, - Мадемуазель с усмешкой похлопала принца по колену, на что тот лишь обиженно фыркнул и отвернулся к окну, не желая ни слушать насмешниц, ни смотреть на них.
Месье дулся до самого особняка Л’Опиталей, но когда карета герцогини остановилась, и в распахнувшуюся дверцу заглянул темноволосый красавец в такой же пастушьей шляпе, на выкрашенных алым кармином губах белокурой «пастушки» расцвела сияющая улыбка. Филипп буквально выпал на руки высокому кавалеру, в котором и под маской нетрудно было узнать графа де Гиша, с недавних пор сделавшегося предметом пылкой дружбы Месье.
- Ах, вы уже здесь, мой милый пастушок, - пропел Филипп таким нежным голоском, что, не знай Анн-Мари правду, и в самом деле приняла бы его за томную девицу, кокетничающую со своим возлюбленным.
- А вы бы предпочли, чтобы я опоздал, моя прелестная пастушечка, и вас встретил кто-нибудь другой? – не слишком любезно буркнул Гиш, унося свою добычу в распахнутые двери особняка.
Что ответил на сию тираду принц, Мадемуазель не слышала, тем более что с ее стороны дверца тоже распахнулась. В ярком свете факелов, освещающих подъезд к крыльцу, ее высочество разглядела плечистую фигуру герцога де Роклора, шагнувшего ей на встречу, и протянула ему затянутые в перчатку пальцы. Но рослого герцога опередил юркий молодой человек на голову ниже Роклора, и Анн-Мари, не успевшей отпрянуть назад, пришлось опереться на его руку. Горячие пальцы стиснули ее ладонь чуть крепче, чем допускалось этикетом.
- Осторожнее, месье де Пегилен, вы меня раздавите вашей могучей дланью, - пожурила галантного пастуха Мадемуазель, рассчитывая смутить нахального маркиза, который дерзнул обойти герцога.
Однако в светлых глазах повесы, весело блестящих в прорезях маски, не заметно было ни капли смущения.
- Помилуйте, ваше высочество, мы, гасконцы слишком честны, чтобы обращаться с первой амазонкой королевства, как с хрупкой вазой, - маркиз де Пегилен, еще не успевший унаследовать титул графа де Лозена, под которым он вошел в историю Франции, переложил руку хохочущей герцогини на свой локоть и, гордо выпрямившись во весь свой невеликий рост, повел ее в дом.
Вслед за ними в фойе с веселым смехом влетела Катрин де Вильруа под руку с младшим братом, долговязым подростком с голубыми глазами и румяными щеками, которому удивительно шел костюм пастушка. Пожалуй, из четырех «пастухов» лишь юный и невинный маркиз де Вильруа соответствовал тому пасторальному образу, который был изначально задуман Месье. И надменный Гиш, и суровый де Роклор были для этого чересчур военными, а хитроумный Пегилен – чересчур придворным.
Между двумя крыльями парадной лестницы, сбегавшими со второго этажа, жарко пылал огромный камин с резной консолью, но в фойе все равно было холодно из-за постоянно распахивающихся на улицу дверей. Мадемуазель сбросила тяжелый плащ на руки подбежавшему лакею, поправила кружева на плечах и огляделась в поисках зеркала. Оно действительно нашлось на одной из расписанных цветочными гирляндами и вазонами стен, однако при виде скромного круга, поблескивающего в свете бронзовых канделябров, Анн-Мари чуть заметно поморщилась – за таким зеркалом можно было, в лучшем случае, заниматься туалетом, но никак не любоваться собой в полный рост. Хотя, если подойти поближе…
Вблизи мутноватое зеркало послушно отразило очаровательную картинку: четыре «пастушки» в платьях из белой парчи с серебряным узором, отделанных розовым кантом, тесьмой и богатыми кружевами. Черные бархатные передники, золотистые манжеты и воротнички в обрамлении воздушного венецианского кружева, черные шляпы с пышными плюмажами из белых и розовых перьев и, наконец, великолепные корсажи, сверкающие драгоценностями. Корсаж Мадемуазель был крест-накрест расшит жемчугом с бриллиантовыми розетками, Месье и мадемуазель де Вильруа были усыпаны бриллиантами, а мадемуазель де Гурдон – изумрудами. Даже алые пастушьи посохи украшала серебряная филигрань и сияющие серебряные наконечники. Одним словом, столь роскошных пастушек французская деревня до сих пор не видывала и вряд ли когда увидит нечто подобное.
Благородные «пастухи» тоже были хороши в своих шитых золотом и серебром куртках и черных бархатных штанах. Но поскольку у всех четырех кавалеров куртки были разного цвета (малыш Вильруа, к примеру, вырядился в лазоревую с золотом, цвета фамильного герба де Нёвилей), выглядели они не столь эффектно, как их спутницы.
- Довольны? – шепнул подкравшийся сзади Месье.
- Вполне, мой дорогой кузен. Вашему вкусу следует отдать должное – мы великолепны.
Анн-Мари не кривила душой: она и в самом деле находила, что их маленький отряд смотрится не только необычно, но и изысканно.
- Вот увидите, на балу у маршальши нам не будет равных, - довольно мурлыкнул Филипп, щуря глаза в подражание парижским жеманницам.
– Луи заказывал парчу и бархат, но я готов поспорить на… - он задумчиво повертел тонкой кистью руки, разглядывая унизанные кольцами пальцы, – вот этот аметист, что в его костюме не будет ни капли воображения. Вельможа в духе Франциска Первого или турецкий паша, на большее его величества не хватит.
- Но отчего же король вдруг поехал за мадам де Суассон? – так же тихо поинтересовалась Мадемуазель. – Мне говорили, что в последние месяцы он едва заглядывал во дворец графини, а если и заглядывал, то лишь на несколько минут. Да я и сама видела в Лувре, что нынче у его величества совсем другой интерес.
- Вы о фрейлине Ламотт? Фи, кузиночка, Ламотт уже вся в прошлом. Далеком и безнадежно забытом. После того, как эта девица с неделю назад осмелилась пригласить Луи на танец в покоях нашей матушки несмотря на сделанное ей внушение, господин кардинал устроил моему братцу такую головомойку, что Луи к ней и близко не подходит.
- Не думала, что его величество столь послушен.
- Так и никто не думал. Однако ж, вот так. Не знаю, что уж там наговорил его преосвященство, но братец вышел от него весь красный и совершенно равнодушный к прелестям мадемуазель де Ламотт-Аржанкур. И слава богу, потому что эта гусыня уже успела наболтать всем матушкиным фрейлинам – и не только им – что король от нее без ума и готов клевать зернышки с ее ладони и рассыпать милости ее родне.
- И впрямь, гусыня, - качнула головой Анн-Мари. – Но все же…
Голос ее замер: на лестнице показалась хозяйка сегодняшнего бала, мадам Л’Опиталь, цветущая женщина тридцати четырех лет с милым лицом и живыми умными глазами, в упрек которой можно было бы поставить разве что чрезмерную полноту и столь же чрезмерную любовь к драгоценностям.
- Сдается мне, по случаю визита короля маршальша надела все свои жемчуга. Как это… вульгарно! - хихикнул Филипп и, подхватив кузину под руку, поспешил присоединиться к остальным участникам задуманной им пасторали.
- Не будьте столь суровы к бедной Мари Миньо, - прошипела ему на ухо Анн-Мари, пожирая глазами великолепные нити сказочно крупного жемчуга, обвивающие полную шею и обширный стан маршальши. – Для бывшей прачки из Гренобля вкус у нее прямо таки безупречный. Как и выбор мужей.
- Сначала казначей целой провинции, затем герцог… Ха, если она и дальше будет так удачлива, мы еще увидим толстушку Мари в короне и горностае*.
- Шшш, - одернула кузена Мадемуазель. – Хватит злословить, вас услышат.
Шумный пастушеский отряд, давясь от смеха и вполголоса обмениваясь шуточками, поднялся на второй этаж, где гостей поджидала хозяйка дома. Одного взгляда на рослую пастушку в первом ряду было довольно, чтобы мадам Л’Опиталь присела в низком реверансе с такой довольной улыбкой, что Анн-Мари разочарованно вздохнула: увы, ее узнали. А ведь ей казалось, что широкая полумаска вполне скрывает фамильный бурбонский нос. Должно быть, маршальша почувствовала ее огорчение, потому что тут же выпрямилась и самым вопиющим образом нарушила этикет, заговорив прежде, чем ее поприветствует принцесса крови.
Ты скрываешь желание любить за личиной веселья.
В вихре бала преступно короткая встреча – и вновь
Давит грудь поутру нерастраченной страсти похмелье.
О.М.
Париж, 4 февраля 1658 года
Февральский вечер, как всегда, пал стремительно и бесповоротно. Раскинувшийся по берегам Сены город замерцал мириадами огоньков – яркими там, где в окнах богатых особняков зажигались восковые свечи, тускло желтыми там, где в скромных квартирах рабочих и мастеровых и лачугах бедноты горели масляные лампы. С реки, все еще скованной льдом, тянуло холодным ветром, заставлявшим ежиться редких прохожих.
В Люксембургском дворце вопреки обычному запустению в этот вечер было шумно и суетливо. В роскошных апартаментах Анны-Марии Орлеанской, герцогини де Монпансье, которую французы звали попросту – Мадемуазель, собралась целая толпа камеристок, компаньонок и придворных дам герцогини. Взволнованные и взбудораженные, они наряжали старшую дочь герцога Гастона Орлеанского на бал-маскарад к маршальше Л’Опиталь, на который ее высочество сговорилась пойти с Месье, младшим братом короля, и фрейлинами королевы Анны.
Волнение женской половины Люксембургского дворца было понятно: их госпожу ждал первый после долгожданного возвращения в свет зимний бал в обществе кузенов – Месье и самого Людовика Четырнадцатого. Да, Анна Австрийская примирилась с мятежной племянницей еще год назад, простив ей и осаду Орлеана, и пушки Бастилии, стрелявшие по королевским войскам в последний год Фронды. Однако светская жизнь Мадемуазель до сих пор ограничивалась редкими визитами ко двору, приглашениями на спектакли в королевском театре и посещениями монастырей и церквей вместе с королевой Анной.
И вот, наконец, бал! Да еще и маскарад!
Мадемуазель готовилась к нему целую неделю, и не одна. Вместе с кузеном Филиппом и его закадычными приятельницами – фрейлинами королевы они задумали славную шутку, и теперь весь штат камеристок герцогини в дюжину рук воплощал их затею.
Разглядывая себя в зеркало, Мадемуазель придирчиво поправляла кружева на корсаже, расшитом жемчугом и бриллиантами.
- Не слишком ли много драгоценных камней? Я ведь пастушка, а не царица Савская, - пробурчала она, наконец, с сомнением.
- Разумеется, ваше королевское высочество, самая настоящая пастушка, - тут же защебетали камеристки. – Великолепная и величественная, как и подобает вашему высочеству.
- Ну, если только подобает, - вздохнула Мадемуазель.
Больше всего на свете она боялась выглядеть недостойной своего ранга. Особенно сегодня, когда рядом с ней будет кузен Филипп, на брак с которым в последние месяцы ей упорно намекали близкие к королеве дамы. Слыша подобные намеки, Мадемуазель всякий раз презрительно фыркала: где она, разменявшая третий десяток, и где этот семнадцатилетний хлыщ Месье? Но кузен все же был дофином Франции, первым наследником короны до тех пор, пока у Людовика не появятся сыновья, и перспектива из второй дамы королевства (что само по себе неплохо) однажды превратиться в первую не могла не соблазнять.
К тому же, Филипп, похоже, всерьез подумывал о неравном браке. Иначе чем объяснить его старания подружиться с великовозрастной кузиной? Людовик, которого Мадемуазель когда-то всерьез называла своим маленьким муженьком, все еще смотрел на нее холодно, с явным недоверием в глазах. Не простил. Зато Месье лучился дружелюбием и удовольствием всякий раз, когда его «дражайшая кузина Анн-Мари» появлялась в одной из королевских резиденций. Да и сегодняшняя проказа – разве не была она признаком искреннего расположения к ней Месье?
Мадемуазель еще раз покружилась перед драгоценным – в рост – венецианским зеркалом в серебряной раме, доставшимся ей в наследство от бабки, королевы Марии Медичи. Ее все равно терзали смутные сомнения. Увы, изменить что бы то ни было она не успела – в дверь ее опочивальни гулко постучали, и хорошо поставленный голос мажордома важно объявил: «Карета ее королевского высочества подана!»
Ее высочество отрывисто вздохнула, схватила выкрашенный алым лаком пастушеский посох и отправилась навстречу светским удовольствиям.
***
Во внутреннем дворе Лувра, куда карету с гербами Орлеанского дома впустили беспрекословно, уже выстроился эскорт гвардейцев, окруживших королевский экипаж в ожидании государя. Но первыми на ступенях дворца появились три изящных девичьих фигурки, укутанных в длинные плащи с огромными капюшонами. Самая высокая из них радостно замахала длинным посохом – точно таким же, как тот, что сжимала в руках Мадемуазель. Лакей герцогини, спрыгнув с запяток, призывно распахнул дверцу и спустил ступеньку для юных особ.
- Добрый вечер, дражайшая кузиночка, - медовый голос первой из впорхнувших в экипаж пастушек никак нельзя было назвать девичьим, и Мадемуазель громко расхохоталась, когда в прорезях кружевной маски задорно сверкнули темные глаза.
- Ни за что не признала бы вас, ваше высочество, если бы не голос, - призналась она сквозь неудержимый смех.
Герцогиня подвинулась, и Филипп устроился рядом, завозился, поправляя пышные юбки. Его спутницы, худощавая блондинка и пухленькая шатенка, уселись напротив и заулыбались, склоняя головы перед Мадемуазель.
- Гурдон вы наверняка узнали, Анн-Мари, - Месье бесцеремонно задрал маску на лоб блондинке и потянулся к темненькой пастушке, но та отчаянно замахала руками, отбиваясь от принца и пища что-то про прическу. – А это мадемуазель де Вильруа. Наш квартет в сборе. Пастухов ждать не будем, они присоединятся к нам в особняке Л’Опиталя.
- А что же его величество? Мы его не ждем? – Анн-Мари потянулась было стукнуть кучеру, но опустила руку.
- Не ждем. Братец поедет не с нами. Он обещал заехать за мадам де Суассон. К тому же, его романтичное величество мечтает проскользнуть на бал незамеченным.
Девушки захихикали хорошо спевшимся дуэтом. Мадемуазель лишь насмешливо вскинула брови, воздержавшись от замечаний. Людовик – и незамеченным? Это и впрямь было смешно.
- А что наша затея? Король о ней знает? – вместо этого поинтересовалась она, когда карета тронулась и покатилась к узким воротам на улицу Сен-Тома-дю-Лувр.
- Полагаю, дорогая кузиночка, вы хотели, но не решились спросить, известно ли моему венценосному братцу, что я отправляюсь на маскарад в дамском платье? – невинно улыбнулся юный принц. – Нет, но уверяю вас, он не выкажет удивления при нашей встрече.
- Вообще-то, я думала не об удивлении, – хмыкнула Мадемуазель, вызвав новый взрыв сдавленных смешков на противоположном сидении. Фрейлины королевы явно наслаждались пикантной ситуацией.
- А я, вообще-то, рассчитываю на то, что Луи меня не узнает, – беспечно отмахнулся Месье. – Вот если бы вы встретили меня на балу, кузиночка, ни за что не признали бы, правда же?
Проказник скинул на плечи капюшон и задорно тряхнул белокурыми локонами, выбивающимися из под лихо заколотой черной пастушьей шляпы с пышным плюмажем.
- Goodness, как вы есть похож на ее королевское высочество в этом парике, - всплеснула руками девица Гордон, шотландскую фамилию которой при дворе превратили в «Гурдон».
- И в самом деле, похожи, - подхватила Катрин де Вильруа, заметив, как насупился Филипп в ответ на сей сомнительный комплимент. – Тот же нос, те же брови, тот же решительный подбородок.
- Девушки хотят сказать, что вы истинный Бурбон, кузен, а вовсе не что вы так же некрасивы, как и я, - Мадемуазель с усмешкой похлопала принца по колену, на что тот лишь обиженно фыркнул и отвернулся к окну, не желая ни слушать насмешниц, ни смотреть на них.
Месье дулся до самого особняка Л’Опиталей, но когда карета герцогини остановилась, и в распахнувшуюся дверцу заглянул темноволосый красавец в такой же пастушьей шляпе, на выкрашенных алым кармином губах белокурой «пастушки» расцвела сияющая улыбка. Филипп буквально выпал на руки высокому кавалеру, в котором и под маской нетрудно было узнать графа де Гиша, с недавних пор сделавшегося предметом пылкой дружбы Месье.
- Ах, вы уже здесь, мой милый пастушок, - пропел Филипп таким нежным голоском, что, не знай Анн-Мари правду, и в самом деле приняла бы его за томную девицу, кокетничающую со своим возлюбленным.
- А вы бы предпочли, чтобы я опоздал, моя прелестная пастушечка, и вас встретил кто-нибудь другой? – не слишком любезно буркнул Гиш, унося свою добычу в распахнутые двери особняка.
Что ответил на сию тираду принц, Мадемуазель не слышала, тем более что с ее стороны дверца тоже распахнулась. В ярком свете факелов, освещающих подъезд к крыльцу, ее высочество разглядела плечистую фигуру герцога де Роклора, шагнувшего ей на встречу, и протянула ему затянутые в перчатку пальцы. Но рослого герцога опередил юркий молодой человек на голову ниже Роклора, и Анн-Мари, не успевшей отпрянуть назад, пришлось опереться на его руку. Горячие пальцы стиснули ее ладонь чуть крепче, чем допускалось этикетом.
- Осторожнее, месье де Пегилен, вы меня раздавите вашей могучей дланью, - пожурила галантного пастуха Мадемуазель, рассчитывая смутить нахального маркиза, который дерзнул обойти герцога.
Однако в светлых глазах повесы, весело блестящих в прорезях маски, не заметно было ни капли смущения.
- Помилуйте, ваше высочество, мы, гасконцы слишком честны, чтобы обращаться с первой амазонкой королевства, как с хрупкой вазой, - маркиз де Пегилен, еще не успевший унаследовать титул графа де Лозена, под которым он вошел в историю Франции, переложил руку хохочущей герцогини на свой локоть и, гордо выпрямившись во весь свой невеликий рост, повел ее в дом.
Вслед за ними в фойе с веселым смехом влетела Катрин де Вильруа под руку с младшим братом, долговязым подростком с голубыми глазами и румяными щеками, которому удивительно шел костюм пастушка. Пожалуй, из четырех «пастухов» лишь юный и невинный маркиз де Вильруа соответствовал тому пасторальному образу, который был изначально задуман Месье. И надменный Гиш, и суровый де Роклор были для этого чересчур военными, а хитроумный Пегилен – чересчур придворным.
Между двумя крыльями парадной лестницы, сбегавшими со второго этажа, жарко пылал огромный камин с резной консолью, но в фойе все равно было холодно из-за постоянно распахивающихся на улицу дверей. Мадемуазель сбросила тяжелый плащ на руки подбежавшему лакею, поправила кружева на плечах и огляделась в поисках зеркала. Оно действительно нашлось на одной из расписанных цветочными гирляндами и вазонами стен, однако при виде скромного круга, поблескивающего в свете бронзовых канделябров, Анн-Мари чуть заметно поморщилась – за таким зеркалом можно было, в лучшем случае, заниматься туалетом, но никак не любоваться собой в полный рост. Хотя, если подойти поближе…
Вблизи мутноватое зеркало послушно отразило очаровательную картинку: четыре «пастушки» в платьях из белой парчи с серебряным узором, отделанных розовым кантом, тесьмой и богатыми кружевами. Черные бархатные передники, золотистые манжеты и воротнички в обрамлении воздушного венецианского кружева, черные шляпы с пышными плюмажами из белых и розовых перьев и, наконец, великолепные корсажи, сверкающие драгоценностями. Корсаж Мадемуазель был крест-накрест расшит жемчугом с бриллиантовыми розетками, Месье и мадемуазель де Вильруа были усыпаны бриллиантами, а мадемуазель де Гурдон – изумрудами. Даже алые пастушьи посохи украшала серебряная филигрань и сияющие серебряные наконечники. Одним словом, столь роскошных пастушек французская деревня до сих пор не видывала и вряд ли когда увидит нечто подобное.
Благородные «пастухи» тоже были хороши в своих шитых золотом и серебром куртках и черных бархатных штанах. Но поскольку у всех четырех кавалеров куртки были разного цвета (малыш Вильруа, к примеру, вырядился в лазоревую с золотом, цвета фамильного герба де Нёвилей), выглядели они не столь эффектно, как их спутницы.
- Довольны? – шепнул подкравшийся сзади Месье.
- Вполне, мой дорогой кузен. Вашему вкусу следует отдать должное – мы великолепны.
Анн-Мари не кривила душой: она и в самом деле находила, что их маленький отряд смотрится не только необычно, но и изысканно.
- Вот увидите, на балу у маршальши нам не будет равных, - довольно мурлыкнул Филипп, щуря глаза в подражание парижским жеманницам.
– Луи заказывал парчу и бархат, но я готов поспорить на… - он задумчиво повертел тонкой кистью руки, разглядывая унизанные кольцами пальцы, – вот этот аметист, что в его костюме не будет ни капли воображения. Вельможа в духе Франциска Первого или турецкий паша, на большее его величества не хватит.
- Но отчего же король вдруг поехал за мадам де Суассон? – так же тихо поинтересовалась Мадемуазель. – Мне говорили, что в последние месяцы он едва заглядывал во дворец графини, а если и заглядывал, то лишь на несколько минут. Да я и сама видела в Лувре, что нынче у его величества совсем другой интерес.
- Вы о фрейлине Ламотт? Фи, кузиночка, Ламотт уже вся в прошлом. Далеком и безнадежно забытом. После того, как эта девица с неделю назад осмелилась пригласить Луи на танец в покоях нашей матушки несмотря на сделанное ей внушение, господин кардинал устроил моему братцу такую головомойку, что Луи к ней и близко не подходит.
- Не думала, что его величество столь послушен.
- Так и никто не думал. Однако ж, вот так. Не знаю, что уж там наговорил его преосвященство, но братец вышел от него весь красный и совершенно равнодушный к прелестям мадемуазель де Ламотт-Аржанкур. И слава богу, потому что эта гусыня уже успела наболтать всем матушкиным фрейлинам – и не только им – что король от нее без ума и готов клевать зернышки с ее ладони и рассыпать милости ее родне.
- И впрямь, гусыня, - качнула головой Анн-Мари. – Но все же…
Голос ее замер: на лестнице показалась хозяйка сегодняшнего бала, мадам Л’Опиталь, цветущая женщина тридцати четырех лет с милым лицом и живыми умными глазами, в упрек которой можно было бы поставить разве что чрезмерную полноту и столь же чрезмерную любовь к драгоценностям.
- Сдается мне, по случаю визита короля маршальша надела все свои жемчуга. Как это… вульгарно! - хихикнул Филипп и, подхватив кузину под руку, поспешил присоединиться к остальным участникам задуманной им пасторали.
- Не будьте столь суровы к бедной Мари Миньо, - прошипела ему на ухо Анн-Мари, пожирая глазами великолепные нити сказочно крупного жемчуга, обвивающие полную шею и обширный стан маршальши. – Для бывшей прачки из Гренобля вкус у нее прямо таки безупречный. Как и выбор мужей.
- Сначала казначей целой провинции, затем герцог… Ха, если она и дальше будет так удачлива, мы еще увидим толстушку Мари в короне и горностае*.
- Шшш, - одернула кузена Мадемуазель. – Хватит злословить, вас услышат.
Шумный пастушеский отряд, давясь от смеха и вполголоса обмениваясь шуточками, поднялся на второй этаж, где гостей поджидала хозяйка дома. Одного взгляда на рослую пастушку в первом ряду было довольно, чтобы мадам Л’Опиталь присела в низком реверансе с такой довольной улыбкой, что Анн-Мари разочарованно вздохнула: увы, ее узнали. А ведь ей казалось, что широкая полумаска вполне скрывает фамильный бурбонский нос. Должно быть, маршальша почувствовала ее огорчение, потому что тут же выпрямилась и самым вопиющим образом нарушила этикет, заговорив прежде, чем ее поприветствует принцесса крови.
