Я влюбилась в него с первого взгляда. Нет, не так. Я втрескалась, вляпалась, втюрилась, вжахнулась, врезалась в него в свои четырнадцать. Как мошка в паровоз.
Шуриковы родители были приятелями Наташкиного отца. Феликсовне в тот год очень уж захотелось отпраздновать четырнадцатилетие любимого чада, вывести, так сказать, Натали «в свет». Мадам Лукова устроила по этому поводу масштабное торжество. Знаете, когда зелёная лужайка, представление мимов, белые шатры и бестолковые пьяные официанты? И сотня гостей, из которых я знала пятерых, а именинница – шестерых?
Короче, первый бал Наташи прошёл с грандиозным – почти как у классика – успехом, а я повстречала Шурку.
Шереметев-младший только что вернулся из армии. Представляете? Этот упёртый осёл… «Упёртый осёл» – это, практически, тавтология, но он реально такой – осёл в квадрате. Так вот, этот упёртый осёл плюнул на подколки своего папаши-адвоката и причитания мамы-профессора и вместо пригретого местечка в юракадемии ушёл служить в морпехи.
Кстати сейчас, по прошествии семи лет, я считаю, что голову Шереметеву именно в морской пехоте стрясли, на мою беду. Хотя когда-то он говорил, что это я во всём виновата. И в его тараканах тоже, ага. Врал, как всегда. Эх.
Ну вот, явился он весь такой брутальный на девичий Наташкин праздник, и я пропала. Конечно, мэном двадцати лет пигалица среднешкольного возраста замечена быть не могла по определению. Хотя я старалась. Крышу-то мне тогда снесло окончательно. Теперь боюсь, что уехала она до самого конца моего бренного существования. Впрочем, ладно, не буду об этом думать, у меня в думалке на этом месте мозоль уже. А тогда чего я только не делала, чтобы привлечь его высочайшее – правда, высочайшее! ростом под два метра – внимание.
Ах, как я пошла в атаку! Первым делом добыла его фотографию – это было легко. Подумаешь, всего-то довести до истерики фотографиню, работавшую на празднике. Потом пригласила Шереметева на белый танец, отодвинув плечом подталкиваемую Феликсовной Наташку. Той, кстати, в то время Шурка не нравился, она была безответно, трагически и навечно влюблена в Энрике Иглесиаса.
После танца – представьте, как мы смотрелись: мои метр пятьдесят и его гренадерские сто восемьдесят семь – я попыталась вызнать номер Шурикова мобильного. За что логично, как я сейчас – не тогда, понимаю, получила снисходительное: «Девочка, ты не в моём вкусе. И возрасте». Обидно, но хотя бы тогда он на меня не матерился… Этакий Шурка-джентльмен.
Я страдала от неразделённого Шереметевым чувства четыре года.
Наташка всё это время легко меняла свои «вечные любови». Особенно бурной была её страсть к Джастину Биберу, Роберту Томасу Паттинсону и Лёшке Самохину из параллельного «Б» класса.
В более сознательном возрасте Натали перевела свой взгляд на реальные объекты. Целых три месяца даже Феликсовна всецело одобряла дочкин роман с вице-вице-вице-президентом дочерней компании «Вымпелкома»…
У меня же была путеводная звезда по имени Александр. Не могу сказать, что выбрала будущую профессию только из-за него… детективы я всегда любила, а программу «Человек и закон» смотрела даже с температурой под сорок градусов. Но в академию я рвалась, конечно, только из-за Шурика.
И чудо свершилось! «Чудо» – это я тогда так думала, а теперь знаю, что просто моё невезение так сработало. Однако ж три года назад я именно как дар небес восприняла Шуркино внимание.
На дебюте первокурсников мой обожаемый Александр, которого каким-то ветром занесло в актовый зал, благосклонно мне кивнул. Как я сейчас понимаю, его на наш почти детский праздник притащила одна из его многочисленных девиц, но он меня узнал, мне улыбнулся, и судьба его была в тот момент мною решена. От меня же тогда, без вариантов, отвернулись звёзды. Я поняла это позднее, но чего это понимание мне стоило… Однако ж три года назад я, окрылённая первокурсница, отработала на Шереметеве все ранее не применяемые мной за ненадобностью женские приёмы преследования желанных мужских особей. И вуаля! Я получила трофей.
Пусть я чуть не вылетела из академии в первую летнюю сессию, зато заслуженный приз держала хватко.
Честно, Шурка меня тогда спас. Он заканчивал пятый курс, работал, как проклятый, и в перерывах между горячим сексом вдалбливал в мой расплавленный от любви мозг отличия правоприменения от правопользования и ещё тысячи юридических премудростей…
Потом всё как-то устаканилось. Я заслуженно получала свои пятёрки в зачётку, целовала ненаглядного Сашеньку, перед тем как убежать на первую пару, а часто и не только целовала… Я научилась использовать язык не только для болтовни и произнесения глупостей… Я сократила время на подружек и родителей, стала мало общаться с Наташкой…
Не знаю, изменял ли мне Шурка. Вот, честно, никогда не хотела это узнать. Боялась, наверное. С моим дурацким характером и нелюбовью к громким сценам мне пришлось бы или терпеть, или просто тихо уйти. А я ж без него жить не могла и дышать тоже. А ещё мне казалось, что у нас с Шереметевым всё по-взрослому всё серьёзно. Когда всё серьёзно, он же не может? Ну, идиотка, что с меня было взять?
Идиотка… И продолжаю ею быть. Вот сейчас еду чёрт знает куда с Шереметевым, подкалываю его, вспоминаю то, что целый год забывала, а за дурацкими словечками и мыслями пытаюсь скрыть, как мне плохо только от того, что он рядом. Он рядом и он – не мой, он – Наташкин «Сашенька». Без пяти минут муж моей бывшей лучшей подруги.
Она зачастила к нам с Шереметевым полтора года назад. Первый раз пришла днём, когда Шурка был на работе, а я как ошпаренная бегала по нашей съёмной квартирке, подбирая разбросанные шмотки и застилая постель, на которой мы знатно повалялись утром. Причём настолько знатно, что я опоздала на первую пару, а он – на встречу с клиентом.
Через день она снисходительно наблюдала, как я, чертыхаясь, режу капусту разнокалиберными кусками и, обжигаясь, кидаю её в варево, которое позже вечером собираюсь разрекламировать Шурику как щи.
Каждый раз она с улыбкой слушала, как я распеваю гимны умнице и красавцу Александру Николаевичу, который: «Уже почти, ты представляешь, Наташка? Почти сдал экзамен в адвокатуру! А пока не сдал и не стал важный-важный перец, обещал стаскать меня на Ибицу!» Адвокатов на Ибицу не пускают, да…
Она смотрела, слушала, несколько раз смоталась с нами в клуб. Раз в неделю она обязательно оставалась на ужин и ковыряла ложкой моё «недорагу» или полусырую шарлотку.
Смешно, но в один из периодов самобичевания после ухода Шереметева я даже всерьёз решила, что именно моя «стряпня от слова «пня», по Шуркиному меткому выражению, стала всему виной. Поиграла Лия в Крошечку-Хаврошечку? А графья Шереметевы, оне не таковы, оне жрать борщ без свёклы не приучены… Потом я прекратила размышлять над подобной чушью и стала просто биться лбом о стенку… Но итог-то всё равно один. Я живу в тёткиной квартире, реву в учебник криминалистики, а господину Шереметеву с его Натали в итальянском ресторане подают фетучине с трюфелями.
Чёрт. Когда я вспоминаю свой последний год без Шурки, то хочется рыдать так, словно мне опять пять лет и на моих глазах проклятый Дисней убивает маму Бэмби.
Всё! Надо прекращать этот сеанс ковыряния в прошлом, Лия Борисовна!
Вспоминай, что ты самостоятельная и независимая девушка, у которой все мужики впереди, что находишься в состоянии ремиссии страданий по своему бывшему, что сидишь в настоящий момент в машине этого своего бывшего, который по твоей классификации намного хуже злобного старикашки Диснея. И что ты давно, ещё в четырнадцать лет, решила, что при Шереметеве – ни слезинки! Не дождётся. Уж лучше болтать глупости.
…Глупости так идут нам, блондинкам, не правда ли?
Глава 4. Температура земельного покрова в средней полосе России
Я заснула! Я заснула в машине сволочи Шереметева, пока он вёз меня неизвестно куда и неизвестно зачем.
Чёрт, неужели мне настолько всё равно? Или это нервное?
Неохотно разлепив глаза и осознав, где я нахожусь, чему очень помог Шуркин затылок, нахально торчащий у меня перед глазами, я решила отрабатывать свою репутацию девицы, болтающей исключительно глупости.
– Шере… – нет, не буду называть его по фамилии, мой любимый вариант его имени Шереметева раздражает сильнее: – Шурка, сволочь рогатая, куда ты меня везёшь?
– Почему «рогатая»? – о-о-очень логичный вопрос он задал, вам не кажется?
– Потому что козёл! – рявкнула я, окончательно просыпаясь.
Он засмеялся... Он засмеялся!
– Мы приехали пять минут назад, эльфёныш!
– Не называй меня… Как приехали?! – я завертела головой.
Мерседес стоял среди высоких сосен рядом с двухэтажным домом.
–Ты, маньячина позорный! Куда ты меня притащил? Извращенец! – я даже подпрыгнула на сиденье.
– «Шурка» мне нравится больше, – задумчиво пробормотал извращенец и маньяк, но получив затрещину от очень нервной жертвы, сердито добавил: – Смею напомнить, ты сама залезла в мой автомобиль. Без разрешения, смею напомнить.
Шереметев вышел из машины на редкую травку, сплошь покрытую сосновыми иглами, и распахнул дверцу для меня.
– Не выйду! Отвези меня в город!
Он ухмыльнулся.
– А ты вызови такси. Хочешь, скажу адрес? – заметив выражение моего лица, Шурка заржал, скотина. – Что? Мобильник опять утопила? Или сожгла?
– Зарезала! – ответила я на его гнусные инсинуации, чистую правду, надо сказать, ответила, после чего гордо вышагнула из авто.
Сейчас отберу у Шурки его сотовый и вызову папу. Он давно хотел набить морду этому поганцу, вот пусть и сбудет мечту. Мечты пап должны сбываться!
Но если невезуха, то невезуха! Гордо из автомобиля мне удалось выставить только одну ногу, появиться гордо целиком не получилось. То ли в результате моих обезьянних прыжков от семейки Луковых, то ли в результате неравной борьбы с напольными ковриками Шуркиного мерседеса, но каблук с моей правой итальянской – точно итальянской, я коробку видела! – туфли бесследно исчез. Исключительно поэтому я покачнулась и упала прямо в руки Шереметева.
Эта скотина самодовольно улыбнулась.
Развлекаешься?? За мой счёт? Я тебе покажу!
С силой оттолкнула от себя Шурку. Ну как оттолкнула? Попыталась. Мои почти пятьдесят против его почти девяноста… Шереметев захохотал.
К своей чести хочу сказать, что смеялся он недолго. Каблук на левой итальянской меня не подвёл, а реакция у Шурки притупилась. Раньше он бы моего выпада не пропустил. Наташка, наверное, его только в лобик целует!
В результате я узнала ещё пару нецензурных прилагательных и один глагол, но на свободу вырвалась.
И тут до меня дошло! Пока Шереметев хватался за ногу и костерил меня в изысканных выражениях, дошло!
– Ты что, г-гад, действительно подумал, что я специально к тебе в машину запрыгнула? К тебе? Ты, подумал, что я хочу опять… с тобой?! Да ты! Да я… Да я тебя!..
Он очень резво отпрыгнул, очень. А я, забыв, что одна нога у меня временно на десять сантиметров короче другой, ринулась за хромающим ублюдком.
Я целый год старательно, как я умею, вычёркивала Шереметева из своей жизни. Я переехала к тётке на другой конец города. Я не пошла на долгожданную практику к Николаю Александровичу, НикСанычу – любимому преподавателю процесса, только потому, что он был Шуркиным отцом. Я написала заявление о переводе в другой поток только бы не видеть Шуркину мать, хотя она так классно читала предпринимательское право. Я вычеркнула из воображаемого списка друзей всех наших общих с Шереметевым знакомых, хотя это было совершенно несправедливо по отношению к ним… Я стёрла из памяти всех своих девайсов общие с Шуркой фотографии… Вру, на самом деле, я стёрла все фотки, начиная с первого курса. Я, наконец, выкинула все Шереметевские футболки, успешно мною у него экспроприированные и такие любимые, такие родные. Чёрт! Я обрезала под корень свои волосы! Только потому что он любил зарываться в них лицом после того как... Чёрт! Чёрт! Чёрт! Я почти справилась. Почти! И теперь это самодовольное чмо считает, что я запрыгнула в его машину, чтобы, так сказать, оживить наши отношения?!
Мне вдруг резко расхотелось существовать на этой планете, я прекратила погоню за охромевшим Наташкиным суженым и шлёпнулась на землю. Да пошли все они лесом. Хочу домой, к мамочке и папочке. А Шереметева не хочу. Ни в каком виде.
– Вставай, простудишься, – неожиданно посерьёзневший он подошёл ко мне.
Не буду с ним разговаривать.
– Лия, вставай.
Я стянула туфли, целую и покалеченную, и задумчиво их порассматривала. Жалко.
Шереметев протянул мне руку. Игнорирую.
– Эльф, не будь ребёнком. Пойдём в дом. Земля холодная.
Ага, холодная. В конце июня, в средней полосе России. Ври кому другому.
Шереметев потоптался вокруг меня, зачем-то попинал сосновые и иголки и сел. Очень близко ко мне сел.
– Земля холодная, – как попугай повторила я.
Не хочу сидеть рядом с ним! Моя истерика – это моя истерика. И нечего примазываться, когда я реветь собираюсь.
– Умрём от переохлаждения вместе.
Покосилась на идиота. Шереметев блаженно улыбался. Как идиот, ага.
Попыталась встать. Он не дал, схватил за руку, отобрал и отшвырнул в сторону туфлю. Левую, целую!
– Земля холодная, – напомнила я.
– Плевать.
Вот взрослый же человек! Двадцать семь лет почти! А ведёт себя как мальчишка. Я попыталась настучать ему по голове правой туфлей – не жалко, всё равно каблук потерялся – он ловко перехватил мою руку и рванул со всей своей дурацкой силой на себя.
Чуть руку не оторвал, сволочь.
И я его не целовала. Он сам! Сначала.
…Ну и потом – от его волос так потрясающе пахнет цитрусами и немного табаком…
Глава 5. Взлетающий реактивный бомбардировщик
Наташка заявилась в загородный дом Шереметевых к вечеру.
Я трусливо спряталась за широкую Шереметевскую спину и, уткнувшись носом в его голую кожу, изо всех силёнок мешала жениху беседовать с невестой.
Мадемуазель Лукова с выражением лица, одновременно напоминающим мне о ведьме на помеле и о раненом олене – я уже говорила, что иногда не к месту на меня нападают Бэмби-образы? – потрясала над головой моей бескаблучной туфлей и вдохновенно орала:
– Как ты мог? За месяц до свадьбы! Член ходячий!..
Я ущипнула Сашку за задницу. Он не вздрогнул – вот сила воли! Завидую.
– И хоть бы домой девок своих не тащил!
Та-а-ак! Это как же называется? Это он не в первый раз что ли? Ущипнула его ещё раз. Лопатки Шурика дрогнули.
– Я всё тебе прощала! Но, тварь такая, убежать от нас с мамой, чтобы завалить очередную тёлку… Козёл!
Я не выдержала и укусила Шереметева за спину, чуть пониже моей любимой родинки. И вправду ведь – козёл! Бросить Натали у порога свадебного салона и помчаться за город… Козёл и есть!
Козёл от укуса дёрнулся, запустил копытце за спину, выдернул меня с моей стратегической позиции и поставил перед собой. Как щитом прикрылся, ага. Рыцарь мой, мать его… профессор юриспруденции!
Я широко улыбнулась бывшей подружке, а та захлебнулась визгом. Нет, всё-таки, это Шереметев на неё так плохо повлиял. Когда Наташка любила Бибера, она страдала почти басом. В контрапункт, так сказать, объекту страсти.
