ГЛАВА 1

       
       25 лет назад
       
       - Доктор запретил тебе пить много вина. - Сказано это было без укоризны, но сидящий напротив человек все равно поморщился, отчего его красное лицо стало напоминать лопнувший перезрелый помидор.
       - Да-да, а еще есть мясо и беспокоиться о будущем своих детей и своего театра, одним словом, он запретил мне жить! - Тучный мужчина сердито хлопнул ладонью по столу, задребезжала посуда. – Послушай, дуэнья, я и без его ученой спеси знаю, что не доживу до шестидесяти, как мой отец, его отец и отец его отца! И моих сыновей ждет та же участь, так уж повелось в нашем семействе. Впрочем, тебе все это давно известно!
       - Верно, но не оттого ли, что вы ни в чем не знаете умеренности? Ни в еде, ни в питье, ни… в любви…
       - Ты опять о Синтии? Я уже твердо решил, что завещаю театр ей, и тебе меня не отговорить!
       - Мы одна семья, Теодор, и я люблю Синтию, как будто она – моя дочь! Но это не мешает мне видеть, насколько она не подходит на роль директора театра. И вовсе не потому, что она родилась женщиной!
       - Она – самая талантливая из моих детей, с этим же ты не станешь спорить? Так кому, как не ей, я должен передать театр? - Теодор болезненно скривился, словно что-то кольнуло его, и продолжил: - К тому же, я надеюсь, Синтия, в отличие от братьев, не унаследовала сердечной болезни, обрекающей мужчин Гормли на короткий век.
       - Синтия могла бы стать великой актрисой, это скажет каждый, кто хоть четверть часа поглядит на нее на сцене, но она не связывает свое будущее с «Пантеоном», открой же ты наконец глаза, слепец! - Собеседники вели старый спор, но так до сих пор и не смогли убедить друг друга. – Твоя плоть еще не сгниет в могиле, как она продаст все, что только можно продать, и сбежит в Париж или еще куда-нибудь, оставив нас всех подыхать с голоду! Из всей труппы только ты один как будто не знаешь, что твоя дочь мечтает выйти замуж за графа или барона, на худой конец, сгодится и какой-нибудь фабрикант или банкир, лишь бы с деньгами. Ей хочется блистать не на подмостках, а в светских гостиных, где она может покорять сердца поклонников своим чарующим голосом и томным взглядом! Позволь ей стремиться к своей мечте, к каким бы горестям это ни привело, и оставь «Пантеон» мальчикам. Они не хватают звезд с неба, но твердо стоят на ногах и смогут сохранить театр. К тому же, они гордятся своими предками и не мечтают поскорее сменить фамилию «Гормли» на более аристократическую!
       - Я устал с тобой спорить всякий раз, как мы подсчитываем кассу перед тем, как покинуть очередной захудалый городок! - Теодор Гормли поспешно допил свое вино и поднялся на ноги с живостью, не сочетающейся с его полнотой. – Пора положить этому конец! Надеюсь, в этом Кромберри есть нотариус, который сможет составить мое завещание. «Пантеон» достанется Синтии, и она прославит его, как уже пятьдесят лет не удавалось никому из Гормли! А тебе, если ты меня переживешь, останется только похваляться тем, что в детстве она сидела у тебя на коленях и слушала твои россказни!
       - Что ж, видно, мне суждено увидеть закат «Пантеона» и остается только радоваться, что ты не увидишь, как твоя дочь разрушит все, что создавали твои предки!
       Упрямый Гормли хотел было ответить что-то резкое, но только глубоко вздохнул, снова поморщился , прислушиваясь к себе, и выбрался из-за стола.
       - Оставь при себе свои прорицания, ты будто старая ярмарочная гадалка, - пробурчал он, уже направляясь к двери. – А я иду спать.
       

       ГЛАВА 2

       - Парижская фиалка, подумать только! Ну как может Париж пахнуть фиалками? - Глория презрительно фыркнула и отставила маленький пузырек из голубоватого стекла. – О, нет, Париж пахнет розами и деньгами!
       - Ты была в Париже? - Кэтрин наклонила лист толстого картона с пришпиленным к нему бумажным и взглянула поверх него на Глорию.
       - Ах, боже мой, конечно, нет! Нашему захудалому театру никогда не добраться даже до Брайтона, не говоря уж о Париже! - Девушка фыркнула, но горечь ее слов смягчалась легкомысленной улыбкой. – В Париже была моя тетушка Синтия. Отец говорил, что она прослужила там целых полгода, но она плохо знала французский, ей тяжело было учить пьесы, а другие актрисы, завидовавшие ее красоте и таланту, строили ей всяческие козни. И ей пришлось вернуться в Англию…
       Глория на мгновение нахмурила брови, и Кэтрин молча кивнула – про тетушку Синтию она уже была наслышана.
       - Но я не оставляю мечты вырваться из наших пыльных декораций, - снова заговорила Глория, неспособная молчать дольше, чем нужно было ее мыслям, чтобы оформиться в какую-то новую затею, - При каждом удобном случае я беру уроки французского! В маленьких городках, где мы бываем, всегда найдется какая-нибудь старая гувернантка, готовая заработать несколько монет, пытаясь наполнить мою пустую голову этими бесконечными стихами!
       И Глория тряхнула головой, как будто надеялась, что из нее посыплются французские стихи. Длинные и густые темно-рыжие волосы, перехваченные на затылке лишь одной синей лентой, от резкого движения всплеснулись тягучей патокой и снова опустились на плечи девушки.
       Кэтрин завистливо вздохнула. Глория Гормли была ее ровесницей, но как уверенно она держалась! Живая, бойкая, хорошенькая, притом весьма невежественная и ничуть этого не стесняющаяся, Глория могла очаровать кого угодно, стояла она на сцене или с улыбкой шла по городской улице, жадно разглядывая все вокруг.
       - Если ты будешь так вертеться, я никогда не смогу нарисовать твой портрет, - сказала Кэтрин, чтобы избежать в своих мыслях дальнейшего сравнения с Глорией. Сравнения, которое заведомо сложится не в пользу мисс Кэтрин Хаддон. – К тому же, мне давно пора вернуться на свое место за конторкой.
       Едва только Глория узнала, что мисс Хаддон необычайно талантлива к живописи, как немедленно заказала Кэтрин свой портрет, над которым обе девушки мучались уже второе утро. Художница тщетно пыталась уговорить модель хоть немного посидеть спокойно, а Глория искренне не могла понять, почему Кэтрин не может уловить ее черты и перенести их на бумагу, ведь она сидит, как приклеенная! Ну, разве что чуть-чуть поворачивает голову и строит рожицы зеркалу, так ведь она же не статуя, от долгого сидения неподвижно у нее затекает шея! Старинное зеркало в Будуаре леди Джейн, который занимала Глория, настолько понравилось мисс Гормли, что она захотела непременно позировать перед ним. Кэтрин не без оснований подозревала, что здесь, не особенно и скрываясь, проявилась хитрость Глории – Кэтрин придется нарисовать не только очаровательное личико мисс Гормли, отражающееся в зеркале, но и отдать должное богатству и красоте ее волос. По сути, это были два портрета в одном, и пару раз Кэти уже досадовала на это, порываясь изобразить Глорию в привычном для себя стиле.
       Мисс Хаддон любила рисовать карикатуры на своих знакомых, представляя их в образе животных, наиболее, по ее мнению, подходящих к тем чертам характера, которые ей больше всего не нравились. Спесивые гуси, близорукие чванливые совы… Впрочем, Глорию она бы изобразила пламенеющей лисой. Или нет… скорее, юркой белкой, утаскивающей в свое уютное дупло все, до чего только может дотянуться ее лапка, будь то новая шляпка или поклонник, еще недавно восхищавшийся кем-то другим…
       - Пустяки, - отмахнулась от слов Кэтрин мисс Гормли. – В холле репетируют Рози и Ник, ты умрешь со скуки, слушая их безжизненные признания. Если там понадобишься ты, тебя кто-нибудь позовет.
       - Я уйду, если ты не прекратишь болтать и крутиться, клянусь, я уйду! - пригрозила Кэтрин, снова поднимая свой картон так, чтобы ей было удобно делать набросок и одновременно видеть Глорию. Она испортила уже четыре листа дорогой бумаги и очень сожалела об этом, но не могла признаться самоуверенной мисс Гормли, что жалеет потраченных денег. Все платья Глории казались сильнее поношенными, нежели туалеты самой мисс Хаддон, но и в них юная актриса выглядела более привлекательно, чем Кэтрин в своем самом новом наряде – подарке отца к рождеству.
       Глория картинно поднесла ладонь ко лбу, должно быть, припомнив жест из какой-нибудь пьесы, и снова принялась перебирать стоявшие перед зеркалом пузырьки.
       - Вот же она, роза! Торговец в Челвертоне утверждал, что эти духи привезены из самого Парижа! Хотя я ему ни на грош не верю! - Девушка открыла пузатый флакон, и на Кэтрин устремилось удушающее облако. – Как бы там ни было, этот аромат мне нравится! Жаль только, он скоро закончится…
       - А мне больше всего понравилась фиалка, - тихо пробормотала Кэти, склоняясь над своей работой, но Глория ее услышала.
       - Вот и прекрасно, я тебе ее дарю! - воскликнула она.
       - О, я вовсе не собиралась… - Кэтрин смутилась – она ведь не выпрашивала подарок!
       - Знаю, что не собиралась, только не пойму, ты и в самом деле такая скромница или притворяешься? - рассмеялась Глория. – И все же, я подарю тебе эту фиалку. Мне она не нравится, а у тебя будет память обо мне, когда мы уедем из вашего Кромберри в какой-нибудь другой дрянной городишко! Не зря же ты перепортила столько бумаги, пытаясь нарисовать меня красивее, чем я есть на самом деле!
       От необходимости отвечать на это заявление Кэтрин избавила матушка Глории, явившаяся в комнату дочери с каким-то узлом в руках.
       - Ты опять донимаешь мисс Хаддон! - Казалось, голос миссис Ребекки Гормли появился в комнате раньше, чем она сама, с ее многочисленными кружевами и лентами. – Перестань кривляться перед зеркалом и зашей мое сливовое платье. Вечером я надену его, когда буду играть Леонору.
       - Почему миссис Бартон не может зашить? - с досадой ответила ей дочь. – Ты же знаешь, как я ненавижу шить, исколю все пальцы, и Лори Блантвилл опять будет надо мной смеяться!
       - Ну так шей аккуратнее! - отрезала миссис Гормли. – Миссис Бартон занята костюмом Гордона, он опять поправился на пару фунтов и боится, что его камзол разойдется по швам прямо на сцене! К тому же, я терпеть не могу просить эту старую ведьму! О, прости, Кэтрин, мы не привыкли скрывать наши чувства в жизни, достаточно и того, что мы должны изображать на сцене!
       - Я не буду вам мешать, мне и в самом деле пора идти на свое место за конторкой. - Смущенная Кэтрин поторопилась ускользнуть прежде, чем мать и дочь начнут бурно ссориться – вся гостиница уже могла наблюдать такие ссоры, возникающие из-за пустяка, вспыхивающие бурным пламенем и так же внезапно угасающие, оставляя после себя неприятный осадок у тех, кто вынужден был их наблюдать.
       Как Кэтрин ни спешила ретироваться, Глория успела сунуть ей в руку флакончик духов с запахом парижских фиалок. "Неужели она заметила, что мне жаль напрасно потраченных листов?", - думала Кэти, спускаясь по лестнице в холл. Ей стало неловко, настроение испортилось.
       Как и говорила Глория, в холле репетировали сцену любовного признания кузина Глории, Розамунд Гормли, и Николас Пиркс, высокий и худой молодой человек с чрезмерно черными волосами и выпуклым лбом. Даже стоя на одном колене перед сидящей на диване хрупкой белокурой Розамунд, Николас нависал над девушкой подобно колодезному журавлю.
       - О похитительница сердец, верни мне мое! - заунывно требовал юноша, и Кэтрин наклонила голову, чтобы скрыть невеселую улыбку. Глория была права, Николас не производил впечатления пылкого влюбленного, а хорошенькая Розамунд казалась безучастной к его мольбам. Поверить в искренность их чувств мог разве что неискушенный провинциальный зритель.
       Кэтрин несколько раз побывала с родителями в театре в Брайтоне и могла заметить, что "Пантеон" переживает не лучшие времена. Поношенные платья и потертые декорации, отсутствие в репертуаре модных пьес, не блещущие талантом актеры... Труппа могла рассчитывать на успех только в городках вроде Кромберри, да и то лишь у неизбалованных зрелищами горожан. У владельцев окружающих подобные городки поместий, имеющих возможность посещать лондонские театры, постановки «Пантеона» могли вызвать разве что снисходительную улыбку или презрительное недоумение.
       Тетушка Мэриан, посещавшая спектакли "Пантеона" еще юной девушкой и знакомая с нынешним директором театра, мистером Гордоном Гормли, не уставала восхищаться увиденными ею пьесами, а дядюшка Томас осторожно надеялся, что сборов хватит на оплату номеров, предоставленных им мистеру Гормли и его труппе.
       Других постояльцев в «Охотниках и свинье» сейчас не было, и мистеру Лофтли ничего не оставалось, как радоваться шумным, бесцеремонным и все же чем-то притягательным гостям.
       

       ГЛАВА 3

       Розамунд и Николас, наконец, закончили свою сцену, явно измотавшую обоих, и разошлись каждый по своим делам, будто были едва знакомы.
       Николас накинул лежавший тут же на диване теплый плащ, коротковатый для его роста, и покинул гостиницу, должно быть, пошел прогуляться.
       Розамунд направилась к лестнице, одарив Кэтрин мимолетной улыбкой, доброжелательной, но равнодушной. В отличие от своей кузины, Рози не пыталась завести дружбу с каждым, кто встречался на ее пути.
       Проводив девушку взглядом, Кэтрин в очередной раз подумала, как непохожи две мисс Гормли, а ведь их отцы были братьями, мало того, близнецами! Должно быть, каждая из них пошла в мать, во всяком случае, рыжими волосами и непоседливым нравом Глория очень походила на свою матушку. Отец Глории, Кристофер Гормли, умер три года назад от болезни сердца, которая считалась наследственной у них в роду. С тех пор его вдова заняла место советника Гордона Гормли. Прежде все решения относительно театра братья принимали вместе, проявляя часто свойственное близнецам единомыслие, теперь же между Гордоном и Ребеккой Гормли то и дело разгорались споры, из которых победительницей чаще выходила миссис Гормли. Уж не поэтому ли дела «Пантеона» шли не столь хорошо?
       Однако, как бы там ни обстояли дела со сборами, труппа вольготно расположилась в «Охотниках и свинье», заняв едва ли не всю гостиницу. Лишь два молодых актера, принятых в театр совсем недавно, вместе поселились в самом дешевом номере, Комнате с овцами. Все остальные занимали отдельные номера, включая старого актера, а ныне суфлера и ближайшего помощника Гордона Гормли, мистера Робертса, и не менее старую костюмершу, в прошлом тоже актрису, наводящую страх своим ведьминским обликом миссис Бартон.
       Мистер Робертс еще и писал для «Пантеона» новые пьесы, главным образом, запутанные любовные истории, в которых незадачливых влюбленных преследовали всяческие горести на пути к заслуженному счастью. Подобные спектакли всегда хорошо принимались сентиментальными горожанами, а сюжеты для них мистер Робертс частенько подхватывал у тех же горожан, посиживая в пабе с новыми знакомыми.
       Вот и сейчас он собирался превратить в очередной шедевр прошлогоднюю трагедию братьев Уорренби, лишь сократив количество погибших девушек и увенчав историю счастливым концом. Кэтрин сама слышала, как старик говорил об этом с мистером Лофтли, пытаясь выяснить подробности, которые ему не смогли сообщить в пабе.
       Кэти была возмущена и расстроена, ей было горько думать, что гибель ее бедной подруги, мисс Морвейн, станет поводом для разыгрывания на сцене бездарной истории, то ли комедии, то ли трагедии. Но кто спрашивал ее мнения? В отместку Кэтрин изобразила мистера Робертса в своем альбоме в виде закутанного в рваный плащ скелета с пером и листком бумаги, останавливавшего на улице прохожих, чтобы записать их истории для своего театра, где играли такие же скелеты, как и он сам.