Дед Кондрат, бывший солдат
роман
А как в леты не наши, оные – то ли старые, то ли новые, то ли вовсе зело дремучие, в календарных листах не отмеченные, – жили-были Три царства славные.
Царства сказочные, аль всамделишные – поди знай, летописцы попутали, да ещё от себя прибавили, как у них по манере заведено!
А как первое – Царство Медное, а второе-то Царство Сребряное, ну а третье Царство – Златое, что над первыми двумя главное.
Царства Три стоят, не шатаются, на земле Буяна да острова, что известен, как твердь могучая, посреди океана древнего.
Рядом есть соседушки разные: перво-наперво Царство Кощеево, то, что строит козни да пакости, ну и плешь проело правителям!
Королевств да царств тут мало ли? Забугорное есть… Поднебесное… Есть Ледяное, есть Песчаное… Не беднее и плоше Трёх славных Царств!
Ну, а есть одно – да не дальнее. Не богатое, не просторное, хоть в родстве со Златым, что главное… Да и имя царству не видное, да по скромной стати не громкое, и в былинный слог не вставляется.
Назовём сие царство – Некоторое, и рассказ поведём оттудова. Ну, а кто читать заколдобился – просто врать не мешай сказителю!
…на златом крыльце сидели:
Царь, царевич, король, королевич,
Сапожник, портной, кто ты будешь такой?
Выбирай поскорей,
Не задерживай добрых и честных людей!
Детская считалка
Сладок ли сон в палатах царских?.. Кругом – тишь да гладь, да молочный летний свет сквозь полуприкрытые ставни, да ночные шорохи, да дремотные мороки. Стража бдит у расписных дверей, знай поглядывает – больше друг на друга, чем на воображаемого ворога, которому, знамо, не пробраться в терем. По статусу полагается – значит, стоим, служба такая! Страже скучно, но то дело поправимое – не напоказ у дверей, проверять ночью некому, так что не возбраняется случайных сонных мух считать, в носу ковырять, а потом тем самым носом и клевать, прикимаривая на посту.
Пост зело важный, спальные покои государя Златого царства, что чаще и привычнее зовётся Златым Крыльцом по всему Буяну-острову, да и на картах так обозначено. Коли верить одной дюже злостной скоморошьей болталке-говорилке, за которую могут запросто язык усечь и в Ледяное царство упечь, когда-то полировали Крыльцо самые разные седалища, но… осталось на троне, то бишь Крыльце, одно царское, бывшее царевичево. Ну, или царская, ежели седалище менее достойным словом обозначить. Только цыц, об этом молчок, болтунам урок, а любопытным зарок… Может, и не хотел царь Иван Меньшой на Златом Крыльце восседать, но у государей далеко не всегда вопрошают, желают ли они трон полировать филейной частью тела. Служба, равно как и у стражи в терему, только рангом повыше, да в носу ковырять реже позволительно: времени лишнего нет. А уж если до воцарения довелось носить цепко приклеенное нелестное прозвище – Дурак, – то и подавно, усидеть на Крыльце труднее.
Однако, не воинского это ума дело. Стой себе у расписных дверей в ночном дозоре, мух считай… Но – чу! – один из стражей, с лица видных и статью удалых, парней, вскинул кудрявую голову, насторожившись.
Шаги, шаги по гладким изразцам пола шуршат-шепотят, подбираясь ближе, ближе… Кого попало у царской опочивальни не поставят, пусть даже с тайной склонностью к ковырянию в носу. Страж имя носит подходящее, мамкой не зря данное, меткое. Кудряшом зовут, да и Слухачом бы не промазали, годится! Уши на отменно кудрявой, буйной головушке могли распознать верные приметы любой поступи, влекущей за собой хоть маломальскую угрозу: начиная с татя, охочего до содержимого чужих сундуков, и далее, всяческой шушвали. А уж как действовать – шушваль сразу в щепы рубить или просто тащить и не пущать, – решится мигом, только взгляд бросить на того, кто тут топочет в ночи по царским палатам, не прячась…
Не, нынче рубить не придётся, да и тащить – ни-ни, тьфу-тьфу домовому в бороду, баннику в ухо! Шаги-то не абы чьи. Показался шагающий издали. Не хоронится, не скрывается, с полным правом идёт – не качается. Резвые и неутомимые ноги, обутые в мягкие сапожки, носят того, кто в расписные двери опочивальни вхож в любое время, да и в Тронную залу ступить не постесняется. Сапожки шуршат на тихом ходу, без щегольских подкованных каблуков, оттого-то поступи их хозяина и не слыхать порой там, где говорят слишком громко заместо того, чтоб смолчать. Хозяин тихих сапожек сам скромен, даром что одет добротно, в дорогое, да по чину неброское: мужичок то ли млад, то ли стар, то ли сед, то ли отроду волосом бел, с лица ни страшен, ни мил, а в поясе тощ, что палка-костыль. Только костыль тот на излом взять труднее, чем бревно в два обхвата, на то имеется сила за спиной немереная, доверие царское за услуги немалые. Бревно в щепы разлетится, а тощий костыль обратно крепости наберётся, потому как заговоренный.
Не ошибся молодой да удалый страж, придётся попридержать служивым свой раж! Таков из себя Синица, царёв наслушник, который всё про всех ведает. Новости в Златом царстве он узнаёт первым, дабы обсказать государю, а то и совет дать, в каком виде-прикиде царь-батюшка новость народу преподнесёт. Или не преподнесёт, ибо незачем народ волновать лишний раз.
При всей своей незримой силе и царском благоволении Синица – мужик тона верного, со служивыми нраву не скверного. Порядки знает, слово заветное для ночного дозора всегда молвит своим неприметным, как и сам, голосом. Сегодня слово назначено из мудрёных, забугорных, с разумения молодого кудрявого стража, из тамошних бабьих имён.
Юстиция.
Кудряш после строгого отбора в охранную дружину год как при царском тереме, а дивиться до сих пор не перестал. Заветных слов, что «паролями» кличут для стражи, много заготовлено. Говорят, прежний воевода, сподвижник незабвенного Ивана Старшого, родителя нынешнего царя Ивана Меньшого, силён был в речах иноземных. Забугорный язык неплохо ведал, без толмачей разбирал, хоть и с оговорками. Кто таков был сей воевода, лишний раз не сказывается. Нету сейчас такого чину в дружине, только сотник и десятские… А старшаки дружинные, кто остался при Иване Меньшом после восхода на Златое Крыльцо, о бывшем воеводе уважительно бают, да без великой охоты, разве что имя вполголоса помянут:
– Был Кондрат-солдат, да весь вышел. Богатырь, не глядя на лета, мы ему не чета. А ты, молодой, сперва обрасти бородой, право вопрошать заслужи, а дотоль не жужжи!
Кудряш и не жужжал. Нельзя так нельзя, без дозволенья старшаков болтать – всё едино, что бздежом громким воздух на людях сотрясать, стыдоба лютая. Молодой Кудряш скор на смекалку, ранжир воинский освоил шустро, оттого и напарник под его рукой ходит, уму-разуму учится. Напарник у дверей царской опочивальни совсем зелен по сроку службы, даром что в плечах шире, статью ловчее, а по рождению крестьянского сына Кудряша выше. Акинфей, быстро и бесцеремонно урезанный старшаками по прозванию до короткого Киня, был из боярских. Ну, да в дружине все равны, без надобности знать, кто твой батька и к какому делу приставлен – пером по бумаге из Поднебесного царства водит, глину для горшков месит или полы парчового кафтана на лавке в Думной зале протирает. Опять же, сказывают, порядок, прежним воеводой заведённый. Тьфу домовому в бороду! Да что ж опять на ум воевода лезет сегодня!
Киня тоже шаги весомой в тереме и всей округе поступи издали заслышал, оттого они вместе с Кудряшом резво во фрунт вытянулись и бердыши красиво перекинули из руки в руку, скрестив и стараясь не стукануть древками в изразцовый пол. Молвит сейчас наслушник Синица слово заветное, негромкое, тогда и бердыши разведут, и двери резные в спальные покои царя-батюшки распахнут без скрипу, с почтением и уважительным поклоном…
Но негромкое слово обычно степенного, неприметного, старающегося быть бесшумным, аки тень, Синицы, превратилось в резкий вопль:
– Юстиция, разметель вашу оглоблю! Юсти-и-и-ц-и-я-я-я! С дороги!
И откуда в хозяине тихих сапожек прыть да сила взялась, он же ночным стражам, Кудряшу да Кине, в плечо в прыжке дышать будет со своего росту… Парни и моргнуть не успели, а Синица то ли просочился сквозь бердыши, то ли поднырнул под них, что твой селезень под мостки на пруду, двери расписные чуть с петель не сорвал и в опочивальню царскую что есть духу впендюрился, не забыв створки захлопнуть за собой.
– Чего это он, а?! – полушёпотом спросил Киня у того, кто старшей рукой над ним приставлен, но Кудряш ответить ничего не мог, ибо и сам не знал.
Крестьянский ли сын, боярский, а суть одна – молодо, оно не только зелено, но ещё и зело пытливо на всякие секреты тех, кто бородой, вишь ли, оброс, а тайнами делиться не желает! Не сговариваясь, парни переглянулись и попытались кто ухом чутким, кто глазом зорким, припасть-приникнуть к резным дверям, да замочным скважинам-щелям. Покуда толкались, место занимая, упустили много чего, кроме хвоста одной-единственной странной фразы, Синицей принесённой:
– …уквакалась государыня-матушка. Беда!
Царство на отшибе и Дед с причудами
Ох, и не зря же первый месяц лета, изок, на просторах Срединного Буяна часто иначе кличут, звучнее – жабень! Прим. авт.: уважаемые читатели, автор любит лингвистические игры, поэтому среди реально существующих слов древнерусского языка (например, название месяца – «изок», предположительно от «кузнечик» и т.д.) будут встречаться и неологизмы в соответствующей стилистике, топонимике и ономастике. Не забывайте – это сказка, а не классическое славянское фэнтези. Ибо все лягушачье-жабьего прозвания тварюшки, кто ещё не успел слюбиться весной, стремятся завершить важное для продолжения рода дело, а кто из особо прытких – и вдругорядь замутить болото. А какая ж любовь без песен? Вот и заливаются пупырчатые-перепончатые на разные голоса, норовя перебить друг друга: кто квакает, кто посвистывает, а кто и похрюкивает, да как ладно-складно выводят, что заслушаешься! Ну, а кому труды-заботы до проливного пота, тому даже не до баб, а не то что до жаб. Это кто ж такие будут, кому в летнюю сладкую ночь спать-почивать или гулять невмочь? Есть тут… один… сам себе да семи дворам господин… Прозванья вроде громкого, роду-племени знатного, а проку с того куда меньше, чем с лягушачьей икры в пруду. Рубаха-то красного шёлку, златой нитью продёрнутая, портки не сношены, живот с голоду не подводит, крепкий резной терем в три поверха – ежели и не полная чаша, так и не пустая, а думы-то, думы невесёлые в головушку так и лезут!
Головушка, почитай, царская, хоть и младая, как и сам тот, кто жабьи перепевы слушать не желает, склонившись над испещрившим свитки да грамотки деловым, для торговых дел потребным, письмом…
Сидит в горнице терема у раскрытого в лунную ночь окошка парень – уж и не отрок, аще не муж. Хороша у него головушка, девки-то заглядываются – волос гладок да тёмен, лицо бело-румяно, очи синие, черты ладные, под стать высокому, гибкому, что твой тростник, телу. Такого парня хоть в красную шёлковую рубаху обряди, хоть в домотканую небелёную, всё одно – пригож. Имечко молодцу – Чеслав, честью славный, и владеет он семью дворами Некоторого царства-государства по праву наследному. Обойти-то царство за полсуток можно неспешным ходом, повидать и дол, и лес, и морскую воду... Невелико Некоторое царство, все друг друга знают наперечёт, начиная с Чеслава, который помимо царского чину справляет и другие труды-должности: счетовод да казначей себе сам, писарь тоже. Книги приходно-расходные у него в полном порядке, ну, а казна… Что «казна»?
– Не сходится, – грустно вздыхает Чеслав и опять знаки-буковки переписывает-пересчитывает, изводя дорогие забугорные чернила.
В такую ночь пригожему горячему парню, силой и задором не обиженному, надлежало бы в росных душистых травах с ладой-забавой миловаться, а он, вишь ты, персты в чернилах марает! А как иначе? С некоторых пор доходы в ту самую казну – так себе, шиш в кармане. Некоторое царство на Буяне – особое, на отшибе от всех прочих земель, да и то… отшиб этот на картах отмечен мелким птичьим штришком, и в разных царствах-королевствах его изображают по-своему. Сложи стопкой все карты, проткни насквозь, разложи обратно и убедись – не попал в Некоторое царство, сколь не тыкал, не зацепил ни остриём, ни пупкой. Блуждает Некоторое, бродит туда-сюда. Вроде вход-выход известен, а просто так, с набегу или наскоку не пройдёт туда ни пеший, ни конный, особых примет дорожки не знающий или клубочка-проводника не имеющий. Раньше-то именовалось оно иначе! Пойди-туда-не-знаю-куда, о, как!
Опосля того, как бывший царский сын, а ныне государь Златого Крыльца, Иван Меньшой, Дураком званый, наведался сюда за Смертью Кощеевой, добыл её и победил ворога, сгинули чары недобрые. Было место чёрное, гиблое – стало светлое, щедрое. Почва на урожай жирная, море рыбой богатое, лес зверем-птицей полон, даром что мал! Живи – радуйся, но… Подвох имеется. Краешком одним место это особое всегда накоротке с Царством Кощеевым соприкасается, как не крути карту-перевёртыш. Чудно? Чудно… Нет более Кощея. Царство евонное без хозяина стоит, целёхонькое. Иван Меньшой невесту свою, Василисушку, бывшую Лягушку, вывел оттуда – а грань порубежная возьми, да и захлопнись за ними намертво! Что там, за ней, деется, неведомо. Чернеется что-то, пузырится, грозится, молнии пускает, дым в небо гоняет, себя не кажет, других не трогает, но присмотр-то должон быть! Кто им займётся?
Сговорились тогда правители Златого, Сребряного и Медного царств, кинули клич, да и нашли безземельный древний род из тех, что не чужие Златому Крыльцу, дабы владеть пограничным блуждающим царством, ставшим Некоторым. Такое название получше будет, чем Пойди-туда-не-знаю-куда, а то ведь жить там не всяк захочет. Уговорил Иван Старшой сесть на трон при семи дворах своего дальнего родича – с тем, чтобы другие правители земель Буяна-острова казну Некоторого царства на себя взяли, пополняя исправно. От Кощея-то урон все несли, хоть ближние соседи, хоть дальние, так что решение справедливое, а расход невелик. Опять же, блуждающее Некоторое тропки-пути между царствами-королевствами сокращает, коли нужным боком повернётся. Подспорье это торговому люду, выгоду в казну приносящее – где копейка, где гривна, а где и золотник.
Три года дело гладко катилось, а потом что-то стряслось – был Большой Собор государей на Златом Крыльце, не в новинку и не впервой, как исстари заведено на Буяне-острове, но начали-то за здравие, а завершили за… в общем, завершили неладно. Что там было да как, неведомо, сеча ли после свары, мор ли опосля пиру? Тайна надёжно схоронена. Ни один государь с Собору не вышел живым, так и зовётся в летописях Буяна Собор – Последний. Осиротели отпрыски царские да королевские, коим пришлось заместо отцов править своими уделами. И Иван Меньшой, и Бова-королевич, и Берендей, и Зимогор, и Чеслав, да разве только они?!
И ладно бы, начали править… Но случился-то Последний Собор при Златом Крыльце, не в чистом поле! Через это и к Ивану Меньшому пошло недоверие великое, эхом аукалось по всем рубежам. Скоморошью говорилку, наспех сочинённую и молвой подхваченную, живо приравняли к речам крамольным, особливо – в Златом, Сребряном и Медном царствах.
роман
ПРОЛОГ
А как в леты не наши, оные – то ли старые, то ли новые, то ли вовсе зело дремучие, в календарных листах не отмеченные, – жили-были Три царства славные.
Царства сказочные, аль всамделишные – поди знай, летописцы попутали, да ещё от себя прибавили, как у них по манере заведено!
А как первое – Царство Медное, а второе-то Царство Сребряное, ну а третье Царство – Златое, что над первыми двумя главное.
Царства Три стоят, не шатаются, на земле Буяна да острова, что известен, как твердь могучая, посреди океана древнего.
Рядом есть соседушки разные: перво-наперво Царство Кощеево, то, что строит козни да пакости, ну и плешь проело правителям!
Королевств да царств тут мало ли? Забугорное есть… Поднебесное… Есть Ледяное, есть Песчаное… Не беднее и плоше Трёх славных Царств!
Ну, а есть одно – да не дальнее. Не богатое, не просторное, хоть в родстве со Златым, что главное… Да и имя царству не видное, да по скромной стати не громкое, и в былинный слог не вставляется.
Назовём сие царство – Некоторое, и рассказ поведём оттудова. Ну, а кто читать заколдобился – просто врать не мешай сказителю!
***
…на златом крыльце сидели:
Царь, царевич, король, королевич,
Сапожник, портной, кто ты будешь такой?
Выбирай поскорей,
Не задерживай добрых и честных людей!
Детская считалка
Сладок ли сон в палатах царских?.. Кругом – тишь да гладь, да молочный летний свет сквозь полуприкрытые ставни, да ночные шорохи, да дремотные мороки. Стража бдит у расписных дверей, знай поглядывает – больше друг на друга, чем на воображаемого ворога, которому, знамо, не пробраться в терем. По статусу полагается – значит, стоим, служба такая! Страже скучно, но то дело поправимое – не напоказ у дверей, проверять ночью некому, так что не возбраняется случайных сонных мух считать, в носу ковырять, а потом тем самым носом и клевать, прикимаривая на посту.
Пост зело важный, спальные покои государя Златого царства, что чаще и привычнее зовётся Златым Крыльцом по всему Буяну-острову, да и на картах так обозначено. Коли верить одной дюже злостной скоморошьей болталке-говорилке, за которую могут запросто язык усечь и в Ледяное царство упечь, когда-то полировали Крыльцо самые разные седалища, но… осталось на троне, то бишь Крыльце, одно царское, бывшее царевичево. Ну, или царская, ежели седалище менее достойным словом обозначить. Только цыц, об этом молчок, болтунам урок, а любопытным зарок… Может, и не хотел царь Иван Меньшой на Златом Крыльце восседать, но у государей далеко не всегда вопрошают, желают ли они трон полировать филейной частью тела. Служба, равно как и у стражи в терему, только рангом повыше, да в носу ковырять реже позволительно: времени лишнего нет. А уж если до воцарения довелось носить цепко приклеенное нелестное прозвище – Дурак, – то и подавно, усидеть на Крыльце труднее.
Однако, не воинского это ума дело. Стой себе у расписных дверей в ночном дозоре, мух считай… Но – чу! – один из стражей, с лица видных и статью удалых, парней, вскинул кудрявую голову, насторожившись.
Шаги, шаги по гладким изразцам пола шуршат-шепотят, подбираясь ближе, ближе… Кого попало у царской опочивальни не поставят, пусть даже с тайной склонностью к ковырянию в носу. Страж имя носит подходящее, мамкой не зря данное, меткое. Кудряшом зовут, да и Слухачом бы не промазали, годится! Уши на отменно кудрявой, буйной головушке могли распознать верные приметы любой поступи, влекущей за собой хоть маломальскую угрозу: начиная с татя, охочего до содержимого чужих сундуков, и далее, всяческой шушвали. А уж как действовать – шушваль сразу в щепы рубить или просто тащить и не пущать, – решится мигом, только взгляд бросить на того, кто тут топочет в ночи по царским палатам, не прячась…
Не, нынче рубить не придётся, да и тащить – ни-ни, тьфу-тьфу домовому в бороду, баннику в ухо! Шаги-то не абы чьи. Показался шагающий издали. Не хоронится, не скрывается, с полным правом идёт – не качается. Резвые и неутомимые ноги, обутые в мягкие сапожки, носят того, кто в расписные двери опочивальни вхож в любое время, да и в Тронную залу ступить не постесняется. Сапожки шуршат на тихом ходу, без щегольских подкованных каблуков, оттого-то поступи их хозяина и не слыхать порой там, где говорят слишком громко заместо того, чтоб смолчать. Хозяин тихих сапожек сам скромен, даром что одет добротно, в дорогое, да по чину неброское: мужичок то ли млад, то ли стар, то ли сед, то ли отроду волосом бел, с лица ни страшен, ни мил, а в поясе тощ, что палка-костыль. Только костыль тот на излом взять труднее, чем бревно в два обхвата, на то имеется сила за спиной немереная, доверие царское за услуги немалые. Бревно в щепы разлетится, а тощий костыль обратно крепости наберётся, потому как заговоренный.
Не ошибся молодой да удалый страж, придётся попридержать служивым свой раж! Таков из себя Синица, царёв наслушник, который всё про всех ведает. Новости в Златом царстве он узнаёт первым, дабы обсказать государю, а то и совет дать, в каком виде-прикиде царь-батюшка новость народу преподнесёт. Или не преподнесёт, ибо незачем народ волновать лишний раз.
При всей своей незримой силе и царском благоволении Синица – мужик тона верного, со служивыми нраву не скверного. Порядки знает, слово заветное для ночного дозора всегда молвит своим неприметным, как и сам, голосом. Сегодня слово назначено из мудрёных, забугорных, с разумения молодого кудрявого стража, из тамошних бабьих имён.
Юстиция.
Кудряш после строгого отбора в охранную дружину год как при царском тереме, а дивиться до сих пор не перестал. Заветных слов, что «паролями» кличут для стражи, много заготовлено. Говорят, прежний воевода, сподвижник незабвенного Ивана Старшого, родителя нынешнего царя Ивана Меньшого, силён был в речах иноземных. Забугорный язык неплохо ведал, без толмачей разбирал, хоть и с оговорками. Кто таков был сей воевода, лишний раз не сказывается. Нету сейчас такого чину в дружине, только сотник и десятские… А старшаки дружинные, кто остался при Иване Меньшом после восхода на Златое Крыльцо, о бывшем воеводе уважительно бают, да без великой охоты, разве что имя вполголоса помянут:
– Был Кондрат-солдат, да весь вышел. Богатырь, не глядя на лета, мы ему не чета. А ты, молодой, сперва обрасти бородой, право вопрошать заслужи, а дотоль не жужжи!
Кудряш и не жужжал. Нельзя так нельзя, без дозволенья старшаков болтать – всё едино, что бздежом громким воздух на людях сотрясать, стыдоба лютая. Молодой Кудряш скор на смекалку, ранжир воинский освоил шустро, оттого и напарник под его рукой ходит, уму-разуму учится. Напарник у дверей царской опочивальни совсем зелен по сроку службы, даром что в плечах шире, статью ловчее, а по рождению крестьянского сына Кудряша выше. Акинфей, быстро и бесцеремонно урезанный старшаками по прозванию до короткого Киня, был из боярских. Ну, да в дружине все равны, без надобности знать, кто твой батька и к какому делу приставлен – пером по бумаге из Поднебесного царства водит, глину для горшков месит или полы парчового кафтана на лавке в Думной зале протирает. Опять же, сказывают, порядок, прежним воеводой заведённый. Тьфу домовому в бороду! Да что ж опять на ум воевода лезет сегодня!
Киня тоже шаги весомой в тереме и всей округе поступи издали заслышал, оттого они вместе с Кудряшом резво во фрунт вытянулись и бердыши красиво перекинули из руки в руку, скрестив и стараясь не стукануть древками в изразцовый пол. Молвит сейчас наслушник Синица слово заветное, негромкое, тогда и бердыши разведут, и двери резные в спальные покои царя-батюшки распахнут без скрипу, с почтением и уважительным поклоном…
Но негромкое слово обычно степенного, неприметного, старающегося быть бесшумным, аки тень, Синицы, превратилось в резкий вопль:
– Юстиция, разметель вашу оглоблю! Юсти-и-и-ц-и-я-я-я! С дороги!
И откуда в хозяине тихих сапожек прыть да сила взялась, он же ночным стражам, Кудряшу да Кине, в плечо в прыжке дышать будет со своего росту… Парни и моргнуть не успели, а Синица то ли просочился сквозь бердыши, то ли поднырнул под них, что твой селезень под мостки на пруду, двери расписные чуть с петель не сорвал и в опочивальню царскую что есть духу впендюрился, не забыв створки захлопнуть за собой.
– Чего это он, а?! – полушёпотом спросил Киня у того, кто старшей рукой над ним приставлен, но Кудряш ответить ничего не мог, ибо и сам не знал.
Крестьянский ли сын, боярский, а суть одна – молодо, оно не только зелено, но ещё и зело пытливо на всякие секреты тех, кто бородой, вишь ли, оброс, а тайнами делиться не желает! Не сговариваясь, парни переглянулись и попытались кто ухом чутким, кто глазом зорким, припасть-приникнуть к резным дверям, да замочным скважинам-щелям. Покуда толкались, место занимая, упустили много чего, кроме хвоста одной-единственной странной фразы, Синицей принесённой:
– …уквакалась государыня-матушка. Беда!
ГЛАВА 1.
Царство на отшибе и Дед с причудами
Ох, и не зря же первый месяц лета, изок, на просторах Срединного Буяна часто иначе кличут, звучнее – жабень! Прим. авт.: уважаемые читатели, автор любит лингвистические игры, поэтому среди реально существующих слов древнерусского языка (например, название месяца – «изок», предположительно от «кузнечик» и т.д.) будут встречаться и неологизмы в соответствующей стилистике, топонимике и ономастике. Не забывайте – это сказка, а не классическое славянское фэнтези. Ибо все лягушачье-жабьего прозвания тварюшки, кто ещё не успел слюбиться весной, стремятся завершить важное для продолжения рода дело, а кто из особо прытких – и вдругорядь замутить болото. А какая ж любовь без песен? Вот и заливаются пупырчатые-перепончатые на разные голоса, норовя перебить друг друга: кто квакает, кто посвистывает, а кто и похрюкивает, да как ладно-складно выводят, что заслушаешься! Ну, а кому труды-заботы до проливного пота, тому даже не до баб, а не то что до жаб. Это кто ж такие будут, кому в летнюю сладкую ночь спать-почивать или гулять невмочь? Есть тут… один… сам себе да семи дворам господин… Прозванья вроде громкого, роду-племени знатного, а проку с того куда меньше, чем с лягушачьей икры в пруду. Рубаха-то красного шёлку, златой нитью продёрнутая, портки не сношены, живот с голоду не подводит, крепкий резной терем в три поверха – ежели и не полная чаша, так и не пустая, а думы-то, думы невесёлые в головушку так и лезут!
Головушка, почитай, царская, хоть и младая, как и сам тот, кто жабьи перепевы слушать не желает, склонившись над испещрившим свитки да грамотки деловым, для торговых дел потребным, письмом…
Сидит в горнице терема у раскрытого в лунную ночь окошка парень – уж и не отрок, аще не муж. Хороша у него головушка, девки-то заглядываются – волос гладок да тёмен, лицо бело-румяно, очи синие, черты ладные, под стать высокому, гибкому, что твой тростник, телу. Такого парня хоть в красную шёлковую рубаху обряди, хоть в домотканую небелёную, всё одно – пригож. Имечко молодцу – Чеслав, честью славный, и владеет он семью дворами Некоторого царства-государства по праву наследному. Обойти-то царство за полсуток можно неспешным ходом, повидать и дол, и лес, и морскую воду... Невелико Некоторое царство, все друг друга знают наперечёт, начиная с Чеслава, который помимо царского чину справляет и другие труды-должности: счетовод да казначей себе сам, писарь тоже. Книги приходно-расходные у него в полном порядке, ну, а казна… Что «казна»?
– Не сходится, – грустно вздыхает Чеслав и опять знаки-буковки переписывает-пересчитывает, изводя дорогие забугорные чернила.
В такую ночь пригожему горячему парню, силой и задором не обиженному, надлежало бы в росных душистых травах с ладой-забавой миловаться, а он, вишь ты, персты в чернилах марает! А как иначе? С некоторых пор доходы в ту самую казну – так себе, шиш в кармане. Некоторое царство на Буяне – особое, на отшибе от всех прочих земель, да и то… отшиб этот на картах отмечен мелким птичьим штришком, и в разных царствах-королевствах его изображают по-своему. Сложи стопкой все карты, проткни насквозь, разложи обратно и убедись – не попал в Некоторое царство, сколь не тыкал, не зацепил ни остриём, ни пупкой. Блуждает Некоторое, бродит туда-сюда. Вроде вход-выход известен, а просто так, с набегу или наскоку не пройдёт туда ни пеший, ни конный, особых примет дорожки не знающий или клубочка-проводника не имеющий. Раньше-то именовалось оно иначе! Пойди-туда-не-знаю-куда, о, как!
Опосля того, как бывший царский сын, а ныне государь Златого Крыльца, Иван Меньшой, Дураком званый, наведался сюда за Смертью Кощеевой, добыл её и победил ворога, сгинули чары недобрые. Было место чёрное, гиблое – стало светлое, щедрое. Почва на урожай жирная, море рыбой богатое, лес зверем-птицей полон, даром что мал! Живи – радуйся, но… Подвох имеется. Краешком одним место это особое всегда накоротке с Царством Кощеевым соприкасается, как не крути карту-перевёртыш. Чудно? Чудно… Нет более Кощея. Царство евонное без хозяина стоит, целёхонькое. Иван Меньшой невесту свою, Василисушку, бывшую Лягушку, вывел оттуда – а грань порубежная возьми, да и захлопнись за ними намертво! Что там, за ней, деется, неведомо. Чернеется что-то, пузырится, грозится, молнии пускает, дым в небо гоняет, себя не кажет, других не трогает, но присмотр-то должон быть! Кто им займётся?
Сговорились тогда правители Златого, Сребряного и Медного царств, кинули клич, да и нашли безземельный древний род из тех, что не чужие Златому Крыльцу, дабы владеть пограничным блуждающим царством, ставшим Некоторым. Такое название получше будет, чем Пойди-туда-не-знаю-куда, а то ведь жить там не всяк захочет. Уговорил Иван Старшой сесть на трон при семи дворах своего дальнего родича – с тем, чтобы другие правители земель Буяна-острова казну Некоторого царства на себя взяли, пополняя исправно. От Кощея-то урон все несли, хоть ближние соседи, хоть дальние, так что решение справедливое, а расход невелик. Опять же, блуждающее Некоторое тропки-пути между царствами-королевствами сокращает, коли нужным боком повернётся. Подспорье это торговому люду, выгоду в казну приносящее – где копейка, где гривна, а где и золотник.
Три года дело гладко катилось, а потом что-то стряслось – был Большой Собор государей на Златом Крыльце, не в новинку и не впервой, как исстари заведено на Буяне-острове, но начали-то за здравие, а завершили за… в общем, завершили неладно. Что там было да как, неведомо, сеча ли после свары, мор ли опосля пиру? Тайна надёжно схоронена. Ни один государь с Собору не вышел живым, так и зовётся в летописях Буяна Собор – Последний. Осиротели отпрыски царские да королевские, коим пришлось заместо отцов править своими уделами. И Иван Меньшой, и Бова-королевич, и Берендей, и Зимогор, и Чеслав, да разве только они?!
И ладно бы, начали править… Но случился-то Последний Собор при Златом Крыльце, не в чистом поле! Через это и к Ивану Меньшому пошло недоверие великое, эхом аукалось по всем рубежам. Скоморошью говорилку, наспех сочинённую и молвой подхваченную, живо приравняли к речам крамольным, особливо – в Златом, Сребряном и Медном царствах.
