Когда вы смотрите программы новостей и мельком видите на столе Президента и прочих первых лиц государства телефонные аппараты, вы вряд ли задумываетесь о том, кто и когда эти аппараты делал…
Не знаю, кто их создаёт сейчас, собирает поштучно, вручную. Человека, который вот так их собирал вплоть до марта 2018 года, больше нет.
Моего отца.
Папа ведь был не абы кто, а слесарь-инструментальщик восьмого разряда, цеховая «белая кость»! Тот, кто может собрать то, что нереально собрать и починить то, что починке априори не подлежит. Тот, кто способен без всякого микроскопа подогнать фрагменты механизма с микронной точностью. Работал он на Пермском Телефонном заводе, и начинку для аппаратов спецсвязи вытачивал вручную на особом станке. А вообще он мог сделать что угодно, начиная от замка для сейфа по индивидуальному проекту, и заканчивая уникальной прочности ножами из композитной стали, которые держат заточку несколько лет при постоянном использовании.
Ударник коммунистического труда, Шуклин Сергей Георгиевич.
Сейчас из колонок компьютера звучит песня «Начинаю сначала» в исполнении Александра Маршала:
«Не беда постучала, и не рухнула высь,
Но сегодня сначала начинаю я жизнь.
Начинаю, рискую, у судьбы на краю,
Неизвестную, злую, но до нитки свою…»
Последний телефонный разговор состоялся двадцать третьего февраля две тысячи восемнадцатого года, когда я поздравляла папу с Днём Советской армии. На следующий день мы с мужем улетим в отпуск, и я уже не увижу папу – по крайней мере, в этой земной жизни.
– Принимаю заказы на подарки! – рапортую я.
– Слона можешь привезти? – деловито спрашивает папа в манере своего неподражаемого юмора, не отступившего даже при смертельном недуге. – Ах, нет?.. В заказе только слон!
– А без слона потом в гости пустишь?
– Может, и пущу. Запиши-ка мне, дочура, песню на диск. Маршал поёт. Про новую жизнь. Да вон она играет сейчас, в телевизоре.
Я слышу фон в трубке: «В этот вечер негромкий, где закат, как экран…» У меня сжимается сердце.
– Пап, скажи пацанам, враз скачают и запишут! – это я о папиных внуках, моих племянниках–близнецах, которые, конечно же, запишут на диск что угодно…
Когда стало совсем скверно со здоровьем, отец переехал к моей старшей сестре. За пару месяцев до кончины он оставил, наконец, работу, и возился с внуками, обожавшими деда.
– Нет! – упрямится папа. – Сама привезёшь, летом. Я тогда уже поправлюсь и буду кататься в машине за городом и слушать, слушать… А может, даже сам возьму и к вам на «севера» приеду. Порыбачить с зятем и послушать, как он «Журавлей» играет на гитаре. А не приеду – привезёшь мне диск с этой песней.
Врачи обещали отцу ещё несколько лет жизни.
Но вышло так, что песню, папа, теперь слушаю только я… Зять твой недавно купил новый спиннинг и поймал на него пятикилограммовую щуку. А «Журавлей» он играет так, как не всякий на большой сцене и сможет...
«В этот вечер негромкий, где закат, как экран,
До прокушенной кромки я наполню стакан.
Будто бритвою, водка полоснёт под губой,
Непростая работка – расставанье с собой…»
Вкус водки, равно как и любого другого спиртного, отец забыл напрочь году так в восемьдесят четвёртом. Это было его волевое, истинно мужское решение. Он достойно вышел из битвы с пагубной привычкой, отказавшись от употребления алкоголя вообще, и после развода с мамой не брал в рот ни капли. Я не лезу в обсуждение взаимоотношений родителей: Бог им судья, ведь это их жизнь, их ошибки, и нет у меня ни малейшего права осуждать тех, кто подарил мне жизнь.
Они остались добрыми друзьями – до последнего дня.
Несмотря на развод, праздники – день рождения мамы или восьмое марта, – непременно сопровождались букетом цветов. А неподражаемый папин юмор…кхе. Однажды в букете цветов для мамы (прекрасный повод – сорокалетие!) оказался хомяк. После бури испуганных криков мамы, тихого прысканья в кулак бабушки, моих бурных восторгов и сдержанного возмущения моей старшей сестры хомяк (оказавшийся хомячихой) воцарился у нас дома. Мама категорически отказалась присваивать животинке своё имя, хотя даритель поначалу на этом настаивал, напирая на некое сходство рыжей масти хомячихи и именинницы.
Фокус с хомяком папа уже проделывал однажды, когда служил в армии. Тогда объевшийся казённого хлеба здоровенный полевой хомяк был отловлен дежурным по кухне (моим папой) и подброшен старшине в койку. Старшина был строгий, а папа любил шутки, за что и получил пять нарядов вне очереди. Вообще же службу в армии папа вспоминал с удовольствием. Да вон он, на фото: армейский щегол-первогодок, с упитанными такими щёчками!
Служил отец четыре года, оставшись по контракту, и его уговаривали продолжить карьеру именно в армии. Ну, разве этому голубоглазому красавцу-брюнету не идёт военная форма?.. Жаль, фото чёрно-белое, жаль…
Но у папы были матримониальные планы в отношении мамы, с которой он как раз познакомился в городе Барнауле, где и проходил свою военную службу. В армии он не остался, а увёз маму к себе, в Пермь.
Они были изумительно красивой парой, такой, что однажды, когда гуляли в парке Горького вдвоём, к ним подбежала какая-то девушка и смущённо попросила обоих расписаться карандашом в её записной книжке. За каких артистов она их приняла, так и осталось загадкой. Мама смутилась, а папа… папа важно произвёл необходимые действия, а потом пожал руку девушке. Хотя, если честно, он тоже частенько смущался по молодости. Как-то мама его отправила в аптеку за небезызвестным «резиновым изделием №2». И папа, который во время службы в армии охранял при перевозке по этапу опасных преступников, не просто застеснялся…
Вместо советского «изделия №2» он купил в аптеке пачку таблеток от кашля. Вот так на свет появилась моя старшая сестра. Больше уже папа не пасовал перед тётеньками-продавцами в аптеке, а потому я родилась спустя целых семь лет. А вот имя-то дал мне как раз папа.
История эта вошла в семейные байки. Дело в том, что на совете, состоящем сплошь из представительниц женского пола (мама, две бабушки, дедушкина сестра – моя будущая крёстная, а также моя старшая сестрица), было решено, что в случае рождения девочки её непременно назовут Настенькой. Дедушка, папин отец, в обсуждении участия не принимал, а папа был искренне уверен, что родится пацан. Он очень хотел мальчика. Видимо, как раз по этой причине моё поведение в детстве было так непохоже на то, как вела себя моя дорогая сестрёнка. Она с детства была маленькой копией нашей мамы, а я…
О, я приходила домой с ободранными в кровь локтями и коленями, с расцарапанными в кустах руками, с камнями, стёклами и гайками в карманах, с самострелами и самодельными ножичками, ловко спрятанными под одеждой. Впрочем, драки и сомнительные путешествия для прыжков с гаражей не мешали мне обзаводиться кавалерами, такими же расцарапанными и ободранными в дворовых развлечениях, как и я сама. Я дралась и в школе – класса так до седьмого. Зачем жаловаться на мальчишек, дёргающих за косу, когда можно сразу дать в бубен?!
А имя… Когда нужно было идти и оформлять моё свидетельство о рождении, папа тихонько пошёл и… попросил записать не Анастасию, а Наталью.
Какие слова он потом услышал от мамы, мне неведомо, но моя сестра горько плакала, навсегда простившись с идеей иметь в родне – хотя бы номинально, – персонажа из известной сказки «Морозко».
– Настенька! – оправдывался папа. – Ещё бы Марфушенькой-душенькой обозвали! Наташка будет, и всё! Наталья!
Так и повелось – Наталья. Близкие очень редко называют меня уменьшительными именами, а папа всегда прибавлял «Сергеевна», и утверждал, что я, наверное, пойду «или в профессора или в космонавты». Ну, с космонавтами не вышло, а до доцента-таки добралась. До профессора не дорасту, пап, прости – мне это уже давно неинтересно. Я особо не придавала своим карьерным вехам какого-то значения, потому что другой близкий человек, бабушка, с детства приучала меня к мысли, что гордиться собой не есть хорошо. Но невозможно запретить родителям гордиться своими детьми.
Длительное время, как раз до появления на свет моих племянников, у нас с папой существовал ритуал выходного дня. Это были воскресные прогулки – от музеев до кинотеатров, а летом – неизменные выезды на камские пляжи. В театр – ни в коем случае, потому что папа мог в театре… задремать. Кстати, это у них с отцом моего мужа, известным тренером-десятиборцем, было общее. Оба с удовольствием могли задрыхнуть посреди исполнения фуги Баха или арии Риголетто, нимало не смущаясь реакцией окружающих. Мой папа, к тому же, очень любил цирк, и в школьные годы мы там бывали как минимум раз в квартал. Папа с вожделением смотрел на акробатов и гимнастов – сам он вынужден был поставить крест на серьёзной физической подготовке уже после службы в армии. Неудачный прыжок в воду, бедро, распоротое о железную арматуру, укорочение бедренной кости на два сантиметра. Несмотря на ряд удачных операций, папа прихрамывал, оставив себе в качестве спортивного развлечения разве что плавание.
Плавать он любил, и очень любил воду, особенно – море. С морем меня тоже впервые познакомил он, в конце восьмидесятых годов. Тогда советская Абхазия была модным и популярным местом для отдыха, ещё до чудовищного военного конфликта. Та совместная поездка всегда вспоминалась нами обоими с особой теплотой, а мной сейчас – со светлой грустью. Сколько было тогда впечатлений! Мы остановились в частном секторе Гудауты, и уже на пятый день к нам пришли… э-э-э, сваты с соседней улицы.
– Ваша дочка, уважаемый, очень понравилась нашему сыну. Сколько ей, тринадцать? Почти взрослая…
Папа провёл переговоры, виртуозно ответив отказом так, чтобы не обидеть гостей, но после того случая не отпускал меня от себя ни на шаг: мало ли что?!
Когда я вышла замуж и уехала в Сургут, ритуал выходного дня претерпел изменения, превратившись в термин «созвон». Неизменный вечер пятницы или утро субботы с долгим разговором «по душам». Причём у папы была очередная любимая шутка – утром в субботу разбудить меня настойчивым звонком и дождаться, пока я возьму трубку:
– Папа! Семь утра!
– А, так вы спите ещё?.. У тебя сегодня нет пар, лекции не читаешь? Ой, не знал, не знал. Ну, как выспитесь, перезвонишь.
Ответный удар наносился мной в одиннадцать утра, когда папа как раз садился за второй завтрак (он всегда вставал рано, первый завтрак – в шесть, даже в выходной).
– Приятного аппетита! А, так ты завтракаешь и чай остывает?..
В полной мере утрату я осознала как раз по пустоте, создавшейся отсутствием этих вот взаимных озорных звонков.
«До свиданья, подруги, до свиданья, друзья,
Не вините в испуге, покаяньем грозя!
Если в чём и покаюсь – в том, что хлебом крошил,
В том, что жил, пригибаясь, и что много грешил…»
Друзей у папы было немного, а с годами, увы, кто-то из них уходил из жизни. На редких встречах одноклассников папа всегда был в признанных красавцах – в отличной форме, в бодром духе и с неизменным хорошим настроением.
А подруги… После смерти папы в его вещах обнаружился фотоальбом с десятком фотографий очаровательных девушек времён шестидесятых годов. Все фото были запакованы в один конвертик и в семейных хрониках никак не фигурировали, а уж тем более, мама не знала об их существовании. Да Вы были тот ещё ходок, Сергей Георгиевич!!! Но после развода папа не обзавёлся ни новой семьёй, ни хотя бы временной спутницей. Грешить?.. Что ж, смертные все грешны – кроме праведников и святых… Пригибаться же отцу не было свойственно. Порой он проявлял недюжинную выдержку: когда в начале девяностых в армии был зверски убит мой двоюродный брат, на опознание поехал именно отец, потому что ни у дяди, ни у тёти не хватило на эту страшную процедуру душевных и физических сил.
«Не ищите улики, ведь не взять под вопрос
Чёрно-белые блики на клавирах берёз.
Все торги и уступки, бабки, тряпки, гульба –
Чем дороже покупки, тем дешевле судьба…»
Папе не было свойственно стяжательство. Он хорошо зарабатывал, но всегда помогал семье. Единственной дорогой покупкой можно считать машину. Конечно, в армии папой было освоено вождение, но в советское время автомобиль был не по карману, а мечта осталась. О том, что он посещает курсы вождения, мы узнали только после того, как папа сдал экзамен (кстати, он был единственный мужчина в девчачьей группе в автошколе и… единственный же, кто сдал теорию и практику с первого раза).
А через неделю под окнами подъезда, где жил папа, появился новенький «Рено Логан». Отец сел за руль в шестьдесят пять лет и ездил очень аккуратно, особенно, когда вёз внуков, но понятия о правилах у него были порой весьма оригинальные! В период наших с мужем приездов в Пермь он пытался «брать уроки вождения у зятя», иногда – успешно, а иногда – нет. Мы подарили ему навигатор-антирадар, но гаджет так и не был освоен, папа его побаивался. А водил он свой «Рено» практически до последних дней жизни. Возня с машиной доставляла отцу огромное удовольствие. Наконец-то он мог ездить на рыбалку и за грибами без толчеи в пригородных автобусах! Мечты должны сбываться – и это здорово. В любом возрасте.
Папа любил животных, но собаку так и не завёл. Мы с сестрой подарили ему котёнка, Барсика, а потом папа приобрёл кошечку – для развлечения «мальчику», то есть, наглому и вальяжному Барсу. Кошечку назвал Майкой, и она пережила Барса на много лет. Именно уход за престарелой Майкой, которой уже было двадцать четыре года, был одним из обстоятельств, которые удерживали папу в этом мире. С кошкой он возился, как с ребёнком.
– Я с твоей матерью не прожил столько лет, сколько с этой кошкой! – шутил он, в очередной раз вызывая Майке ветеринара. – Я никогда её не усыплю, это её право – дожить своё…
Тяжёлое решение – усыпить тяжко страдающую кошку, – папа принял за пару недель до смерти, и это, несомненно, сильно его подкосило. Предчувствуя конец, он не мог допустить, что судьбу его любимицы будет решать кто-то другой, и ей придётся уходить из этого мира без хозяина рядом.
Я не буду рассказывать о нелепых и грустных вещах – о том, что медицина огромной страны неспособна осуществить даже минимальную диагностику в очевидных случаях, когда рак лёгких безграмотные врачи путают с туберкулёзом, назначая неправильное лечение, теряя драгоценное время. О том, что паллиативной помощи онкологическим больным просто НЕТ, и их либо выпихивают умирать домой, либо вытряхивают все средства, торгуя надеждой без малейшего зазрения совести. А человек, собиравший телефонные аппараты правительственной связи, был слишком самодостаточен, чтобы названивать на прямую линию другому человеку, Первому в стране, прося о помощи.
– Мужик за всё отвечает сам. – Говорил отец.
Я безмерно благодарна всем нашим пермским друзьям и тем врачам, которые делали всё возможное, пытаясь бороться за жизнь папы до последнего. Да и сам он сопротивлялся, сколько было сил: делал ремонт дома, покупал для машины новые колёса, много читал. Не сдавался, сколько мог.
Не знаю, кто их создаёт сейчас, собирает поштучно, вручную. Человека, который вот так их собирал вплоть до марта 2018 года, больше нет.
Моего отца.
Папа ведь был не абы кто, а слесарь-инструментальщик восьмого разряда, цеховая «белая кость»! Тот, кто может собрать то, что нереально собрать и починить то, что починке априори не подлежит. Тот, кто способен без всякого микроскопа подогнать фрагменты механизма с микронной точностью. Работал он на Пермском Телефонном заводе, и начинку для аппаратов спецсвязи вытачивал вручную на особом станке. А вообще он мог сделать что угодно, начиная от замка для сейфа по индивидуальному проекту, и заканчивая уникальной прочности ножами из композитной стали, которые держат заточку несколько лет при постоянном использовании.
Ударник коммунистического труда, Шуклин Сергей Георгиевич.
Сейчас из колонок компьютера звучит песня «Начинаю сначала» в исполнении Александра Маршала:
«Не беда постучала, и не рухнула высь,
Но сегодня сначала начинаю я жизнь.
Начинаю, рискую, у судьбы на краю,
Неизвестную, злую, но до нитки свою…»
Последний телефонный разговор состоялся двадцать третьего февраля две тысячи восемнадцатого года, когда я поздравляла папу с Днём Советской армии. На следующий день мы с мужем улетим в отпуск, и я уже не увижу папу – по крайней мере, в этой земной жизни.
– Принимаю заказы на подарки! – рапортую я.
– Слона можешь привезти? – деловито спрашивает папа в манере своего неподражаемого юмора, не отступившего даже при смертельном недуге. – Ах, нет?.. В заказе только слон!
– А без слона потом в гости пустишь?
– Может, и пущу. Запиши-ка мне, дочура, песню на диск. Маршал поёт. Про новую жизнь. Да вон она играет сейчас, в телевизоре.
Я слышу фон в трубке: «В этот вечер негромкий, где закат, как экран…» У меня сжимается сердце.
– Пап, скажи пацанам, враз скачают и запишут! – это я о папиных внуках, моих племянниках–близнецах, которые, конечно же, запишут на диск что угодно…
Когда стало совсем скверно со здоровьем, отец переехал к моей старшей сестре. За пару месяцев до кончины он оставил, наконец, работу, и возился с внуками, обожавшими деда.
– Нет! – упрямится папа. – Сама привезёшь, летом. Я тогда уже поправлюсь и буду кататься в машине за городом и слушать, слушать… А может, даже сам возьму и к вам на «севера» приеду. Порыбачить с зятем и послушать, как он «Журавлей» играет на гитаре. А не приеду – привезёшь мне диск с этой песней.
Врачи обещали отцу ещё несколько лет жизни.
Но вышло так, что песню, папа, теперь слушаю только я… Зять твой недавно купил новый спиннинг и поймал на него пятикилограммовую щуку. А «Журавлей» он играет так, как не всякий на большой сцене и сможет...
«В этот вечер негромкий, где закат, как экран,
До прокушенной кромки я наполню стакан.
Будто бритвою, водка полоснёт под губой,
Непростая работка – расставанье с собой…»
Вкус водки, равно как и любого другого спиртного, отец забыл напрочь году так в восемьдесят четвёртом. Это было его волевое, истинно мужское решение. Он достойно вышел из битвы с пагубной привычкой, отказавшись от употребления алкоголя вообще, и после развода с мамой не брал в рот ни капли. Я не лезу в обсуждение взаимоотношений родителей: Бог им судья, ведь это их жизнь, их ошибки, и нет у меня ни малейшего права осуждать тех, кто подарил мне жизнь.
Они остались добрыми друзьями – до последнего дня.
Несмотря на развод, праздники – день рождения мамы или восьмое марта, – непременно сопровождались букетом цветов. А неподражаемый папин юмор…кхе. Однажды в букете цветов для мамы (прекрасный повод – сорокалетие!) оказался хомяк. После бури испуганных криков мамы, тихого прысканья в кулак бабушки, моих бурных восторгов и сдержанного возмущения моей старшей сестры хомяк (оказавшийся хомячихой) воцарился у нас дома. Мама категорически отказалась присваивать животинке своё имя, хотя даритель поначалу на этом настаивал, напирая на некое сходство рыжей масти хомячихи и именинницы.
Фокус с хомяком папа уже проделывал однажды, когда служил в армии. Тогда объевшийся казённого хлеба здоровенный полевой хомяк был отловлен дежурным по кухне (моим папой) и подброшен старшине в койку. Старшина был строгий, а папа любил шутки, за что и получил пять нарядов вне очереди. Вообще же службу в армии папа вспоминал с удовольствием. Да вон он, на фото: армейский щегол-первогодок, с упитанными такими щёчками!
Служил отец четыре года, оставшись по контракту, и его уговаривали продолжить карьеру именно в армии. Ну, разве этому голубоглазому красавцу-брюнету не идёт военная форма?.. Жаль, фото чёрно-белое, жаль…
Но у папы были матримониальные планы в отношении мамы, с которой он как раз познакомился в городе Барнауле, где и проходил свою военную службу. В армии он не остался, а увёз маму к себе, в Пермь.
Они были изумительно красивой парой, такой, что однажды, когда гуляли в парке Горького вдвоём, к ним подбежала какая-то девушка и смущённо попросила обоих расписаться карандашом в её записной книжке. За каких артистов она их приняла, так и осталось загадкой. Мама смутилась, а папа… папа важно произвёл необходимые действия, а потом пожал руку девушке. Хотя, если честно, он тоже частенько смущался по молодости. Как-то мама его отправила в аптеку за небезызвестным «резиновым изделием №2». И папа, который во время службы в армии охранял при перевозке по этапу опасных преступников, не просто застеснялся…
Вместо советского «изделия №2» он купил в аптеке пачку таблеток от кашля. Вот так на свет появилась моя старшая сестра. Больше уже папа не пасовал перед тётеньками-продавцами в аптеке, а потому я родилась спустя целых семь лет. А вот имя-то дал мне как раз папа.
История эта вошла в семейные байки. Дело в том, что на совете, состоящем сплошь из представительниц женского пола (мама, две бабушки, дедушкина сестра – моя будущая крёстная, а также моя старшая сестрица), было решено, что в случае рождения девочки её непременно назовут Настенькой. Дедушка, папин отец, в обсуждении участия не принимал, а папа был искренне уверен, что родится пацан. Он очень хотел мальчика. Видимо, как раз по этой причине моё поведение в детстве было так непохоже на то, как вела себя моя дорогая сестрёнка. Она с детства была маленькой копией нашей мамы, а я…
О, я приходила домой с ободранными в кровь локтями и коленями, с расцарапанными в кустах руками, с камнями, стёклами и гайками в карманах, с самострелами и самодельными ножичками, ловко спрятанными под одеждой. Впрочем, драки и сомнительные путешествия для прыжков с гаражей не мешали мне обзаводиться кавалерами, такими же расцарапанными и ободранными в дворовых развлечениях, как и я сама. Я дралась и в школе – класса так до седьмого. Зачем жаловаться на мальчишек, дёргающих за косу, когда можно сразу дать в бубен?!
А имя… Когда нужно было идти и оформлять моё свидетельство о рождении, папа тихонько пошёл и… попросил записать не Анастасию, а Наталью.
Какие слова он потом услышал от мамы, мне неведомо, но моя сестра горько плакала, навсегда простившись с идеей иметь в родне – хотя бы номинально, – персонажа из известной сказки «Морозко».
– Настенька! – оправдывался папа. – Ещё бы Марфушенькой-душенькой обозвали! Наташка будет, и всё! Наталья!
Так и повелось – Наталья. Близкие очень редко называют меня уменьшительными именами, а папа всегда прибавлял «Сергеевна», и утверждал, что я, наверное, пойду «или в профессора или в космонавты». Ну, с космонавтами не вышло, а до доцента-таки добралась. До профессора не дорасту, пап, прости – мне это уже давно неинтересно. Я особо не придавала своим карьерным вехам какого-то значения, потому что другой близкий человек, бабушка, с детства приучала меня к мысли, что гордиться собой не есть хорошо. Но невозможно запретить родителям гордиться своими детьми.
Длительное время, как раз до появления на свет моих племянников, у нас с папой существовал ритуал выходного дня. Это были воскресные прогулки – от музеев до кинотеатров, а летом – неизменные выезды на камские пляжи. В театр – ни в коем случае, потому что папа мог в театре… задремать. Кстати, это у них с отцом моего мужа, известным тренером-десятиборцем, было общее. Оба с удовольствием могли задрыхнуть посреди исполнения фуги Баха или арии Риголетто, нимало не смущаясь реакцией окружающих. Мой папа, к тому же, очень любил цирк, и в школьные годы мы там бывали как минимум раз в квартал. Папа с вожделением смотрел на акробатов и гимнастов – сам он вынужден был поставить крест на серьёзной физической подготовке уже после службы в армии. Неудачный прыжок в воду, бедро, распоротое о железную арматуру, укорочение бедренной кости на два сантиметра. Несмотря на ряд удачных операций, папа прихрамывал, оставив себе в качестве спортивного развлечения разве что плавание.
Плавать он любил, и очень любил воду, особенно – море. С морем меня тоже впервые познакомил он, в конце восьмидесятых годов. Тогда советская Абхазия была модным и популярным местом для отдыха, ещё до чудовищного военного конфликта. Та совместная поездка всегда вспоминалась нами обоими с особой теплотой, а мной сейчас – со светлой грустью. Сколько было тогда впечатлений! Мы остановились в частном секторе Гудауты, и уже на пятый день к нам пришли… э-э-э, сваты с соседней улицы.
– Ваша дочка, уважаемый, очень понравилась нашему сыну. Сколько ей, тринадцать? Почти взрослая…
Папа провёл переговоры, виртуозно ответив отказом так, чтобы не обидеть гостей, но после того случая не отпускал меня от себя ни на шаг: мало ли что?!
Когда я вышла замуж и уехала в Сургут, ритуал выходного дня претерпел изменения, превратившись в термин «созвон». Неизменный вечер пятницы или утро субботы с долгим разговором «по душам». Причём у папы была очередная любимая шутка – утром в субботу разбудить меня настойчивым звонком и дождаться, пока я возьму трубку:
– Папа! Семь утра!
– А, так вы спите ещё?.. У тебя сегодня нет пар, лекции не читаешь? Ой, не знал, не знал. Ну, как выспитесь, перезвонишь.
Ответный удар наносился мной в одиннадцать утра, когда папа как раз садился за второй завтрак (он всегда вставал рано, первый завтрак – в шесть, даже в выходной).
– Приятного аппетита! А, так ты завтракаешь и чай остывает?..
В полной мере утрату я осознала как раз по пустоте, создавшейся отсутствием этих вот взаимных озорных звонков.
«До свиданья, подруги, до свиданья, друзья,
Не вините в испуге, покаяньем грозя!
Если в чём и покаюсь – в том, что хлебом крошил,
В том, что жил, пригибаясь, и что много грешил…»
Друзей у папы было немного, а с годами, увы, кто-то из них уходил из жизни. На редких встречах одноклассников папа всегда был в признанных красавцах – в отличной форме, в бодром духе и с неизменным хорошим настроением.
А подруги… После смерти папы в его вещах обнаружился фотоальбом с десятком фотографий очаровательных девушек времён шестидесятых годов. Все фото были запакованы в один конвертик и в семейных хрониках никак не фигурировали, а уж тем более, мама не знала об их существовании. Да Вы были тот ещё ходок, Сергей Георгиевич!!! Но после развода папа не обзавёлся ни новой семьёй, ни хотя бы временной спутницей. Грешить?.. Что ж, смертные все грешны – кроме праведников и святых… Пригибаться же отцу не было свойственно. Порой он проявлял недюжинную выдержку: когда в начале девяностых в армии был зверски убит мой двоюродный брат, на опознание поехал именно отец, потому что ни у дяди, ни у тёти не хватило на эту страшную процедуру душевных и физических сил.
«Не ищите улики, ведь не взять под вопрос
Чёрно-белые блики на клавирах берёз.
Все торги и уступки, бабки, тряпки, гульба –
Чем дороже покупки, тем дешевле судьба…»
Папе не было свойственно стяжательство. Он хорошо зарабатывал, но всегда помогал семье. Единственной дорогой покупкой можно считать машину. Конечно, в армии папой было освоено вождение, но в советское время автомобиль был не по карману, а мечта осталась. О том, что он посещает курсы вождения, мы узнали только после того, как папа сдал экзамен (кстати, он был единственный мужчина в девчачьей группе в автошколе и… единственный же, кто сдал теорию и практику с первого раза).
А через неделю под окнами подъезда, где жил папа, появился новенький «Рено Логан». Отец сел за руль в шестьдесят пять лет и ездил очень аккуратно, особенно, когда вёз внуков, но понятия о правилах у него были порой весьма оригинальные! В период наших с мужем приездов в Пермь он пытался «брать уроки вождения у зятя», иногда – успешно, а иногда – нет. Мы подарили ему навигатор-антирадар, но гаджет так и не был освоен, папа его побаивался. А водил он свой «Рено» практически до последних дней жизни. Возня с машиной доставляла отцу огромное удовольствие. Наконец-то он мог ездить на рыбалку и за грибами без толчеи в пригородных автобусах! Мечты должны сбываться – и это здорово. В любом возрасте.
Папа любил животных, но собаку так и не завёл. Мы с сестрой подарили ему котёнка, Барсика, а потом папа приобрёл кошечку – для развлечения «мальчику», то есть, наглому и вальяжному Барсу. Кошечку назвал Майкой, и она пережила Барса на много лет. Именно уход за престарелой Майкой, которой уже было двадцать четыре года, был одним из обстоятельств, которые удерживали папу в этом мире. С кошкой он возился, как с ребёнком.
– Я с твоей матерью не прожил столько лет, сколько с этой кошкой! – шутил он, в очередной раз вызывая Майке ветеринара. – Я никогда её не усыплю, это её право – дожить своё…
Тяжёлое решение – усыпить тяжко страдающую кошку, – папа принял за пару недель до смерти, и это, несомненно, сильно его подкосило. Предчувствуя конец, он не мог допустить, что судьбу его любимицы будет решать кто-то другой, и ей придётся уходить из этого мира без хозяина рядом.
Я не буду рассказывать о нелепых и грустных вещах – о том, что медицина огромной страны неспособна осуществить даже минимальную диагностику в очевидных случаях, когда рак лёгких безграмотные врачи путают с туберкулёзом, назначая неправильное лечение, теряя драгоценное время. О том, что паллиативной помощи онкологическим больным просто НЕТ, и их либо выпихивают умирать домой, либо вытряхивают все средства, торгуя надеждой без малейшего зазрения совести. А человек, собиравший телефонные аппараты правительственной связи, был слишком самодостаточен, чтобы названивать на прямую линию другому человеку, Первому в стране, прося о помощи.
– Мужик за всё отвечает сам. – Говорил отец.
Я безмерно благодарна всем нашим пермским друзьям и тем врачам, которые делали всё возможное, пытаясь бороться за жизнь папы до последнего. Да и сам он сопротивлялся, сколько было сил: делал ремонт дома, покупал для машины новые колёса, много читал. Не сдавался, сколько мог.
