Часть I.
Весна для сумарийца-северянина – долгожданное время пробуждения природы, которому радуется всякое живое существо, будь то поднимающий головку из зернистой снежной массы лиловый цветок сон-травы, торопливо вьющая гнездо лесная птаха или покидающий зимнюю берлогу медведь. Все они знают – сонное оцепенение зимних лесов отступило, нужно продолжать жить и радоваться жизни, несмотря на возможные зазимки, грозящие возвращением лютых холодов.
Но лютые холода обычно не возвращаются. А если природа что-то такое задумает выкинуть, найдутся те, кто справится и с её капризами, и со скверной погодой, а живность и растительность будут защищены. Конечно, все они – и хлопотливая шустрая белка, к которой с интересом присматривается хищная птица, и первые проклюнувшиеся подснежники, и гигантские сумарийские кедры, – не могут знать, кто же проявляет заботу и каким способом…
Способ тут особый – магия живописи, сфумато. А те, кто её творят – это рыцари Трёх Храмов, применительно к защите и благоденствию живности – рыцари Первого Храма, в народе прозванные «зверопасами». Прикосновением кисти к холсту они могут свести на нет последствия мора среди зверья, регулировать численность хищников или напротив, травоядных, не дадут саранче опустошать поля, и многое другое. Правда, есть у рыцарей Первого Храма тайный грешок – им ведь запрещено манипулировать животинками в своих целях, используя их для поручений, слежки или нападения на человека, но соблазн так велик, что порой является непреодолимым.
Что ж, весна в Сумаре вступает в свои права… Но есть в мире места, где это время года не знает таяния снега, потому что вечная весна там просто приходит на смену столь же вечному лету. Одно из таких мест – южное побережье Галанта, сполна чувствующее на себе тёплое благодатное дыхание океана. Солёный нежный бриз в первые месяцы вечно юной весны привычен для местных жителей, не обращающих на него никакого внимания, а для гостей Галанта, впервые увидевших океан и оценивших буйство красок южной природы, всё это в новинку и в удивление.
Как, например, белокожему и светловолосому молодому мужчине, уже битый час наблюдающему неторопливую пляску волн в лучах утреннего солнца. Цепким и восторженным взглядом художника он старается не упустить ничего, и каждый маслянисто-золотой блик на поверхности разбегающихся морщинками складок прозрачно-синей воды кажется ему чем-то мимолётным и пленительным, достойным запечатления на холсте навечно… Со стороны кажется, что чужеземец влюбился и не может оторвать взор от объекта своего обожания! В какой-то мере это так и есть, зарождающаяся любовь проявилась по отношению к морю, но пора бы молодому человеку прекратить созерцание и заняться текущими делами, нечего бездельничать!
Кто же он, этот гость Галанта, чья кожа ещё не успела поймать отпечаток золотистого загара? Представьте себе, «зверопас» из Первого Храма Сумары, да не из рядовых, а член Совета, куда попал фактически случайно, по родственному праву – после трагической и страшной гибели старшего брата. Рановато вошёл неподготовленный двадцатитрехлетний рыцарь в Совет, погорячился, мог наворотить дел, да ещё и Устав нарушил, причём не единожды.
Имя мессира рыцаря – Консалво Де Лаго, а пребывание в Галанте для него вовсе не является развлекательным или познавательным путешествием, хотя местный кесарь принял гостя с присущим высокопоставленным южанам барственным снисхождением…
Не увеселительное путешествие. После нарушений Устава это всё-таки какая-никакая, но ссылка.
***
Странная история с семьёй Ди Йэло завершилась. Её отголоски и последствия стали источником глухих сплетен, которые прикрыло и сгладило многостороннее силенцио дорадо, гарантирующее сделку молчания всех участников. Но затухающее эхо не позволило остаться в стороне никому из тех, кто вольно или невольно оказался в эту историю втянут.
Отец семейства, мессир Витторе Де Лаго, не зря в своё время отказался от членства в Совете Храмов. Как потомок древнего рода, оказавшегося в первых рядах борьбы с королём-чернокнижником, он имел полное право войти в Совет без каких-либо условий, но, как и некоторые другие рыцари в аналогичной ситуации, предпочёл выйти из состава сразу после рождения первого сына. Мессир Де Лаго лелеял честолюбивую мечту стать Командором, а член Совета не может участвовать в выборах лидера любого из Храмов. Вот почему дарованное родовой честью место занял старший сын, Томазо. Витторе тихо вёл свою игру и стал-таки Командором – за несколько месяцев до смерти горячо любимого первенца. И сразу угодил в самую гущу тайных намерений мессира Бентозо, Командора Третьего Храма – намерений, по важности сопоставимых с той давней борьбой, которую рыцари Совета столетия назад вели с чернокнижием в магии живописи.
Тем тяжелее, но почётнее становилось служение Храму и искусству. И тем болезненней ударила выходка младшего сына, решившего разобраться со смертью Томазо в одиночку – и не самыми чистыми методами.
Когда вслед за вскрывшимися подробностями применения сфумато неро в семье Ди Йэло и ещё ряда знатных фамилий потянулись внутренние расследования деятельности рыцарей Храмов, Консалво угодил в каземат Магистрата во Фьоридо на неделю – как раз на тот период, когда выносились окончательные решения по приговорам или дисциплинарным взысканиям для всех нарушивших Устав. Для кого-то приговор стал фатальным – для тех, кто тайно, годами творил чёрное сфумато, добиваясь скрытых целей и калеча души и тела людей. Их было немного. Для всех прочих нашлись куда более щадящие формы наказаний…
– Что ты о себе возомнил?! – повысил голос родитель, когда Совет завершил то самое памятное заседание, а отец с сыном вернулись через постоянный портал в свой Озёрный Замок. – И убери свою истеричную птицу!
«Истеричная птица», она же болотная сова Юла, редко позволяла посторонним и даже членам семьи приблизиться к хозяину, подозревая в худших намерениях всех окружающих. В Озёрном Замке мало кто избежал участи попасть ей «под горячий клюв». Вот и сейчас Юла сочла недопустимо резким тон мессира Командора, отчитывающего Консалво, а потому распушила перья и приготовилась атаковать.
У совы был скверный характер, мало изменившийся к лучшему с тех пор, как Консалво выкупил её из жутких условий содержания у хозяина зверинца на одном из постоялых дворов на зимнем тракте в предгорьях Сумары. Хозяин думал, что совершил удачную сделку, продав богато одетому проезжему господину никчёмную ощипанную сову, но ошибся. Господин, вообще-то, приехал полюбоваться на экзотических кошек из дальних земель, но раскошелился только на птицу… Кто ж знал, что молодой щёголь, со скучающе-праздным видом прохаживающийся возле клеток, окажется рыцарем из «зверопасов», которые торговлю редким зверьём на дух не переносят!..
Что будет в таком случае? Хищников, а также всех других зверей и птиц вернут в дикие земли на границе с Шилсой – туда, где они были безжалостно отловлены, хозяин зверинца заплатит разорительный штраф и вряд ли когда-то снова захочет вернуться к заказам живого товара у браконьеров. Болотные совы же распространены по всему материку, а значит, подлеченная Консалво (терапия не мешала птичке вести себя возмутительно и дерзко), откормленная и вполне себе оперившаяся сова будет выпущена на волю где угодно, но…
Сова жить самостоятельно не пожелала.
Птица улетала не единожды – но снова и снова стремилась к Озёрному Замку. Охотилась она успешно, возвращаясь из ночных отлучек вполне довольной жизнью, и обязательно – с каким-то призом для своего благодетеля. Наверное, в глубине своей маленькой ожесточённой птичьей души Юла недоумевала, почему двуногий чудик отказывается отведать вкусных полёвок и прочие убиенные дары, но с капризами хозяина считалась, поедая добычу самостоятельно.
Постепенно эта форма благодарности к Консалво была заменена Юлой на функции маленького, но очень свирепого и ревностного охранника. Она следовала за ним повсюду, днём и ночью, при всяком удобном случае занимая привычное место на плече. И когда её человек пожелал применить магию-сфумато, написав портрет птицы с определённой целью, то Юла не стала оказывать никакого ментального сопротивления. Она с радостью предоставила хозяину возможность наблюдать за другими людьми сквозь свои глаза и не ощутила никакого дискомфорта даже тогда, когда её лёгкое, покрытое перьями, тельце, было заключено в магическую броню, позволившую без помех выбить стекло и оставаться неуязвимой…
Юла слилась с предложенной ей формой магии без труда и какого-либо ущерба для своего птичьего здоровья, но эти действия Де Лаго-младшего носили противозаконный характер, равно как и попытка сотворить недопустимое – стихийный портал! – не имея на то ни права, ни достаточного опыта. Сам Консалво в этой ситуации понёс урон куда больший, чем его птица, а именно – здоровенную шишку на темени и кровоточащую ссадину, оставленную метким ударом табурета.
Всё это случилось в недалёком прошлом. А теперь мессир Де Лаго-младший слушал финальные родительские слова, утяжелённые правом Командора от души выговаривать своим рыцарям за проступки разной степени.
– Тебя могли лишить рыцарского стяга, сын. Какое было бы позорище для семьи… Или – что ещё хуже! – на полотно стяга могли бы добавить геральдический символ в виде какого-нибудь табурета поражающего. Как напоминание о бесславном деянии!
– Отец… – Консалво уже успокоил сову лёгким движением руки, позволяя усесться у себя на плече и поглаживая мягкое крыло, – у меня складывается ощущение, что ты сокрушаешься не о моих бесславных деяниях, а о том, что я не довёл их до конца…
Командор Первого Храма не вспылил в ответ на непочтительную реплику отпрыска. Он промолчал. Да, поначалу так и было. Недавно подписанное силенцио дорадо запрещало обсуждать прошедшие события всем участникам – даже в приватных разговорах. Сокрушаться теперь не имело смысла, потому что подлинный виновник смерти Томазо был мёртв, а тот, кто нынче (и, скорее всего, до конца своей жизни) носил посмертную маску тела Лодовико Ди Йэло, полностью и вполне честно оправдан.
Жизнь продолжается. Но за проступки нужно отвечать.
Консалво Де Лаго, в конце концов, не на галантские галеры отправляется! На ближайшие полгода он лишён всех рыцарских привилегий и права появляться в Совете. Почтительное обращение «мессир» временно осталось в прошлом, сменившись на вежливое «мастер», но главное не это. Нарушителю нельзя использовать магию кисти и холста в любых собственных целях! Каково познать на себе последнее для живописца-сфумато, привыкшего с юности даже мысли выражать в виде коротких набросков в специальной книжице – ещё посмотреть…
– Я предпочёл бы галеры, – небрежно пожал плечами наказанный Советом рыцарь и тут же прочёл в отцовских глазах непреодолимое желание выдать отпрыску подзатыльник, основательно подзабытый со времён детских шалостей.
Шалости теперь покрывать точно некому. Старший брат из любви к младшему в детстве это делал довольно часто.
– Не надо бравировать своей глупостью! – тяжело бросил слова мессир Витторио. – Подумай о матери! Что будет с ней, если ты не вернёшься?
Пристыженный Консалво подумал и прикусил язык. Худенькая смешливая женщина, которая, как казалось, куда больше интересовалась домашним хозяйством и своим огромным садом при замке, нежели сыновьями, теперь стала не просто худенькой, а какой-то прозрачной. Со дня смерти Томазо никто больше не слышал смеха мэйс Марии, оставившей в своём гардеробе только самые простые платья чёрного цвета. Из сада она и вовсе теперь не выходила целыми днями.
– Ты должен жениться, сын. Чем скорее, тем лучше. Пусть окончательно уляжется вся эта свистопляска с отловом чернокнижников. Надеюсь, к моменту твоего возвращения мы закончим разгребать грязное дело окончательно, и вот тогда…
Консалво досадливо поморщился. Вольная и легкомысленная личная жизнь с визитами к куртизанкам без каких-либо взаимных обязательств привлекала его куда больше, чем роль отца семейства. С другой стороны, никаких договорных союзов в семье не имелось, а значит, лазейка ускользнуть есть?
– Отец! Ты не давил на Томазо и не торопил его с женитьбой!
– Да! – мессир Витторио вздохнул и вперил в отпрыска взгляд, исключающий какие-либо возражения. – Я не давил на Томазо, предоставив время на раздумья, но зря – теперь ничего не вернёшь. Ты единственный наследник. Думай о будущем рода – это и твоя обязанность тоже. Вопрос фактически решён.
В глубине души Консалво понимал, что Де Лаго-старший прав. Ну, хоть отсрочка есть. В Галант надлежало отправляться немедленно, воспользовавшись порталом, взяв в спутники разве что слугу-подмастерье, других не полагалось. Зачем?.. Хороший вопрос.
– Совет с осени получает от кесаря извещения о крайней надобности в мастере сфумато из Первого Храма. Было не до того, сам знаешь. Теперь Совет решил просьбу удовлетворить, и кроме того – право быть в Совете теперь нужно подтвердить каким-то достойным деянием. Для тебя это прекрасная возможность. Ты отменно говоришь по-галантски, вполне талантлив как мастер сфумато и достаточно молод, чтобы… одним словом, это ещё одна просьба кесаря... не обременён семьёй, дабы не отвлекаться от дела и молод, чтобы иметь гибкий разум, не перегруженный штампами в искусстве живописи и... пробовал манипулировать поведением животных. Уверен, что из нашего Храма это пробовали многие мастера, но так глупо попался ты один со своей истеричной птицей! Речь идёт о каком-то невиданном звере, насколько я понял, с которым нужно справиться. Будь ты в прежнем статусе, можно было бы обставить как почётную миссию, но…
Командор не договорил. И так всё ясно. С одной стороны, Совет жёстко ставил на место нарушителя Устава, отправляя разбираться с прихотями кесаря (который, кстати, имеет репутацию экстравагантного чудака, и зачем ему живописец-сфумато для изображения невиданного зверя – пойди, разберись!). С другой стороны – Храмы давали понять правителю Галанта, что просьбу-то сумарийцы выполнят, но не зазнавайтесь там шибко, вам достался всего лишь рыцарь во временной опале, а не официальное лицо. Кого-то серьёзнее ещё надо заслужить! Какая-то непонятная Консалво тень эмоций промелькнула на лице отца, словно он хотел добавить к своим словам что-то ещё, но передумал. Хм, любопытно…
Молчание Витторио Де Лаго не затянулось надолго.
– Помни о семейной чести, сын! – добавил он. – Никаких более фокусов с произвольным магическим подчинением животных в личных интересах, ты понял?!
Консалво слегка склонил свою красивую белокурую голову в знак согласия.
– И ещё… Южане – люди особые. То, что говорит император Шилсы – нужно делить надвое, а уж потом принимать на веру. А то, что ты услышишь от галантского кесаря… нужно разделить натрое, вычесть оттуда корысть и помножить на южное бахвальство. И я не уверен, что даже после такого результат будет истинным. Касательно экстравагантности Ван Креззе – я предупредил. Подробнее сейчас не скажу, но с этим ты тоже столкнёшься.
Разговор завершился. Консалво удалился с почтительным поклоном, предназначенным не отцу, но Командору Первого Храма в его лице.
