ПРОЛОГ
Невыносимо сиял на солнце снег. Под пронзительно-синим небом, исчерченным серебристыми штрихами тонких облаков, зеркалом лежала равнина, на которой редкими вкраплениями темнели участки хвойного леса, тихого и безмолвного в это суровое время года. Мороз усиливался. Мириады спрессованных кристаллов снега и льда образовывали гигантское парчовое покрывало, укутавшее на зиму спящий зелёный мир. Крохотные искорки серебристых, розовых, синих и даже апельсиново-жёлтых оттенков играли прихотливым преломлением света, радуя взор и одновременно – выжимая слёзы из глаз, не только от яркого сияния, но и от холода тоже.
Гигантские сумарийские кедры, столь редкие в предгорьях, служили домом или временным приютом сотням живых существ: от крохотных букашек, спрятавшихся под корой до весны, до медведей, залёгших в спячку в глубоких берлогах под корнями. В этот солнечный и люто-морозный день не каждый бодрствующий зверь захотел бы покинуть своё укрытие – но только не орланы! Для них наступило время гнездования, так что на вершинах гигантских кедров было шумно и суетливо. Величавые птицы обновляли гнёзда, восстанавливали пары, искали новых спутников жизни. Некоторые просто сидели на мощных ветвях, острым взором осматривая местность в поисках возможной добычи.
Для своего пропитания они не высмотрели ничего, но могли видеть, как за возможной добычей гонится кто-то другой… Человек. Не менее величавый, чем орланы – цвета его семейного стяга, чёрные с золотом, были хорошо известны и невольно вызывали почтение. Не менее опасный – многие старались поскорее убраться с его дороги. Не менее… Стоп! Куда более жестокий, чем орланы – ибо бессловесным тварям не свойственна та осознанная свирепость, которая входит в перечень недостатков людей, а особенно – мессира Ледяных Пустошей, Лодовико Ди Йэло Третьего. Прим. авт.: фамилия образована от «de hielo», Ледяной, исп.
По спрессованному снегу раздаётся топот копыт, такой гулкий на морозе. Именно здесь накатан лучший санный и конный путь предгорий Сумары. Летит вперёд по сияющей белизне хищный клин преследователей, одетых в чёрное с золотом. Десяток всадников, впереди которых на могучем вороном жеребце мчится тот, от которого орланы шарахнулись бы, если бы знали перечень приписываемых ему деяний.
Ему чуть меньше тридцати лет, но выглядит он старше; он статен и строен, широк в плечах и не обижен внешностью, с первого взгляда привлекающей внимание своей грубоватой мужской красотой, которая более желанна для прекрасного пола, нежели смазливая юная утончённость. Синеглазый брюнет с орлиным профилем и таким же взором, от которого не ускользнёт ничто и никто – ни выгода, ни власть, ни враг, ни хорошенькая женщина. Несмотря на холод, он скачет с непокрытой головой, его смоляные кудри и короткая чёрная борода припорошены инеем. Мороз ему не страшен – мессир Ледяных Пустошей зимой распоряжается магией холода по собственному усмотрению и в рамках Устава рыцарей Третьего Храма, сейчас это его стихия, не способная причинить ни малейшего вреда. Спутники Лодовико не являются магами, это его личная охрана, не менее преданная, чем верные псы. Они одеты куда теплее своего сюзерена, но в лихости, удальстве и творимом беспределе стараются не отставать.
Сейчас этот хищный клин преследователей распадается, пытаясь окружить и взять в кольцо предполагаемую добычу – тёплый зимний возок, запряжённый шестёркой лучших лошадей, летящих быстрее ветра. Тяжёлые мощные скакуны воинов легконогим бегунам не соперники, и возница это знает, но от души подзадоривает коней ударами хлыста и криками:
– Й-а-а-а! Й-а-а-а!
Но что такое?! Будто по волшебству, далеко впереди поднимается на дыбы не земля, нет – спрессованный белый покров… Со скрипом и треском встаёт пылающая на солнце стена из парящих в воздухе белых глыб и кусков поменьше; стена, окутанная клубами мелкой снежной пыли. Есть простор для манёвра, есть время, но поворачивать нужно немедленно, иначе будет беда… Впрочем, она будет в любом случае, ибо поворот означает встречу с людьми, одетыми в чёрное с золотом.
На то и расчёт.
Возница зажмурился от летящей в лицо ледяной крошки. Шестёрка лошадей встала, кони храпели и топтались на месте, а вокруг, будто крылья коршунов, замелькали чёрные плащи, подбитые волчьим мехом. Нарядный зимний возок оказался в плотном кольце, всадники быстро спешивались со смехом и отменно пошлыми шутками, способными вогнать в краску кого угодно.
На пожилого возницу в упор смотрели синие, как небо, глаза.
– Мессир… пощадите… у меня внуки… пожалуйста…
Пожилой мужчина повалился с облучка прямо в снег, на колени, стягивая с головы потёртую лисью шапку, ожидая удара хлыстом или, хуже того, превращения в ледяную глыбу на месте.
– Пшёл вон. – Сквозь зубы произнёс обладатель синих глаз и смоляных кудрей, сейчас падающих на лоб слипшимися от инея чёрными стрелами.
Приоткрыв глаза и с благодарностью отползая в сторонку, возница видел, как металлические накладки на латной перчатке рыцаря Третьего Храма стремительно обрастают ледяной бронёй, а потом левый кулак с утроенной силой врезается в дверцу возка, выламывая ту с хрустом. Мессир Лодовико Третий не стал утруждать себя поиском кожаной петли, за которую нужно просто потянуть, чтобы дверца открылась.
Наружу вырвался тёплый воздух – в глубине нарядного возка было уютно, там работало заклинание Зимнего очага, обеспечивающее комфорт в пределах разумного. Внутри находилась та, ради которой погоня и затеивалась: хрупкая белокурая девушка с косами, обвитыми вокруг головы, одетая в громоздкое зимнее платье из плотной шерстяной ткани тёмно-синего цвета, подчёркивающей белизну её кожи. При треске и грохоте выломанной с мясом дверцы она отпрянула к стенке возка, обитой разноцветным войлоком, но летящие щепки, кусочки стекла и фрагменты ледяной брони с латной перчатки её даже не задели. Сейчас она видела перед собой разгорячённое скачкой мужское лицо и чувствовала, что против воли её собственные щёки заливает бледность, а к горлу подступает комок слёз, порождённых отчаянием.
– Далеко собрались, мэйс Бьянка? – спросил преследователь резким, низким и довольно-таки злым голосом, от которого отчаяния у белокурой девушки как-то не поубавилось.
Ответить было нечего. Говорить о том, что потеряла голову, пытаясь сбежать от того, кого считала мертвее мёртвого, бессмысленно. Хотела пересечь границу Сумары, пренебрегая семейной честью, брачным договором, наследством – чем угодно, только подальше отсюда! Рассчитывала стать нищей и свободной от всего… Не получилось.
Мессир Ледяных Пустошей подал своей законной добыче руку, приглашая выйти. Девушка едва притронулась к ледяной перчатке, морщась при покалывании в пальцах, перерастающем в боль от соприкосновения с лютым холодом магии. Тут же неслышно подступил кто-то из свиты рыцаря Храма, набрасывая девушке на плечи роскошную, в пол, накидку из золотистого меха редких сумарийских соболей. На голову опустился капюшон, невесомо-лёгкий, но способный оградить драгоценную добычу от любой стужи. Губы синеглазого мужчины тронула усмешка:
– Не очень подходит к цвету платья. Моя промашка, мэйс Бьянка. И такие простенькие платьица отныне вы носить не будете. Это тряпьё для жены мещанина, оскорбляющее мой вкус.
Девушка вскинула свою белокурую головку, избавляясь от мехового капюшона. Она полностью овладела собой, её учили этому давно и тщательно. Её готовили к будущему замужеству с чудовищем, вышколив как породистую лошадь. Никто не увидит ни отчаяния, ни слёз.
– Я предпочла бы продолжить путь в своём простом платьице. Без вас.
Ответом стал пренебрежительный смех. Ни слова не говоря Лодовико подхватил беглянку на руки, усаживая в седло своего скакуна и легко вспрыгивая сам.
И никто из участников сцены так и не заметил, насколько растеряны и напуганы они оба. Она – потому что не ожидала увидеть живым того, чей облик заведомо преследовал её в страшных девичьих снах. Он… А он был напуган не меньше, ибо тщательно и умело, но так неохотно выдавал себя за того, другого, лежавшего сейчас обезображенным в холодной могиле.
И если бы наш синеглазый подменыш, в общем и целом неплохо справившийся с ролью, имел бы хоть какой-то опыт в организации нападений и похищений хорошеньких девиц, кроме театральных постановок, он бы заметил странную вещь, когда выбивал дверцу. Та была закрыта не изнутри, а снаружи. Девушка не только пряталась в возке.
Её ещё и заперли.
Усиливался мороз. Клонилось к закату кроваво-алое солнце. Удалялись от финальной точки погони всадники в подбитых волчьим мехом плащах. Всё только начиналось – и для белокурой девушки, тихонько плачущей под прикрытием мехового капюшона, и для подменыша, который скрипнул зубами и в который раз мысленно проклял себя за то, что ввязался в эту историю.
ГЛАВА 1.
Лучшая труппа королевства
Сумара!.. Кто бы не мечтал стать её подданным?! Властная, самодостаточная, такая огромная – не в пример соседним королевствам. И южный Галант, насквозь пропахший морем, вином, чесноком и рыбацким потом, и восточная змеисто-лецимерная Шилса, торгующая девами для утех, благовониями и ядами, и многие другие королевства, княжества, республики и республички – они так малы и зависимы при всей своей кажущейся свободе! Ибо достаточно нескольких взмахов кисти по холсту или пера по бумаге – и вот уже прибрежные воды Галанта взбунтовались, пожирая побережье подобно неуправляемым монстрам, Шилса задушена жарой и истерзана кровососущими насекомыми, а в какой-нибудь крохотной республике одним дождём обошлись для смены власти. Осталось понять, кто машет кистью…
Известно кто! Кто-то из рыцарей Храмов, после заседания Совета, расписывающего все перспективы управления погодой и силами природы – от живых до неодушевлённых. Нет в королевстве Сумара короля, уж два века как нет, а правит её необъятными землями Совет Трёх Храмов, поклоняющихся разным божествам. Первый Храм почитает Пана, чья длань простёрта над каждым существом, от едва заметной глазу букашки до левиафана океанских глубин. Второй Храм служит богине Терре, во власти которой воды, почва, камни и раскалённая начинка земной тверди. Третий же Храм поклоняется непостоянному Эолу, покровителю погоды и климата в целом. Таким образом, всё живое и неживое повинуется действиям рыцарей-магов, да так, что не бывает в Сумаре страшных недородов урожая, частого нападений вредителей на посевы, а хищников – на стада, каждая тварь под небом и под водой знает своё место, а природные катастрофы обойдут гигантские просторы королевства сторонкой. Вот так. И возьмут рыцари-маги за это благоденствие звонкой монетой, только плати вовремя.
Народ же сумарийский, как известно, вовсе не задним умом крепок, а на язык меток, он-то и дал он рыцарям-храмовникам соответствующие прозвища!
Первый Храм – «зверопасы». Второй – вроде как «землегрызы» неплохо прижилось. Третий – «дождеплюи», а что, тоже словцо звонкое! Всё любя, всё любя! Только вот в присутствии рыцарей поблизости кидаться словечками нежелательно, за такое и язык отрезать могут. Рыцари шуток-то не разумеют: зря, что ли, оступились они от остальных божеств, распоряжающихся чувствами самыми разными, от любви до ненависти, – да и чувством юмора заодно. Нет, господа храмовники сами от чувств не отказались, это им не по силам, они такие же смертные и слабые люди, как и все прочие. Но в брак вступают и обзаводятся потомством далеко не все из них, а многие стараются себя сдерживать и ограничивать, ибо сильные эмоции и душевные порывы мешают совершенствовать чистое искусство, идущее рука об руку с магией.
Живопись – вот то самое искусство.
Да не какой-нибудь лубок с ярмарки, и не портреты на стенах богатых замков, и даже не роспись сводов Главной Сумарийской Капеллы, поражающей гостей королевства настолько, что среди них известны случаи потери сознания от непостижимого восторга! Нет. Тот, кто творит высшую магию, обязан владеть особой техникой живописи под названием «сфумато», стирающей границы между реальностью и грёзами, обволакивающей дымкой контуры предметов так, что их можно вынести за пределы холста – или поместить туда. Да что там холста! Простой набросок, сделанный на обрывке пергамента обломком грифельного мелка, может стать проводником к чуду, если к нему приложил руку высокородный рыцарь-маг или тот, кто прошёл полный цикл обучения мастерству при одном из Храмов. А что? Земля Сумары на таланты богата, и в школах, открытых храмовниками для пополнения рядов подмастерьев и мастеров, можно видеть детей незнатных горожан, ремесленников, торговцев и пахарей, а то и вовсе подкидышей из сиротских приютов.
Постижение мастерства не обходится без соблюдения важнейших правил. Первое – на обучение никогда не возьмут иностранца, ибо секрет магии живописи должен остаться государственной тайной и монополией Сумары. Это же статья дохода! Второе – на ведущей руке каждого, кто овладеет искусством сфумато, ставится невидимая глазу магическая метка одного из Храмов – как подпись под контрактом. Печать Леонардо, так её называют. Связь Печати и каждой работы мастера нерушима: по ней всегда можно найти автора, и если тот наделает бед (например, употребит магию для колдовства во вред ближнему или отправится самовольно управлять погодой куда-нибудь в солнечный Галант), не сносить ему головы. Впрочем, голову-то не тронут, но лишат незадачливого живописца самого ценного – глаз и рук, и будет он просить милостыню до конца дней своих, оставшись никчёмным калекой. Третье – если ученик не прошёл всех ступеней посвящения, а среди них есть и тайные, особые для каждого из Храмов, – то нет у него права ни на Печать, ни на деятельность в качестве мага, тут не на что рассчитывать. Пусть идёт в обычные художники, чьим уделом, в зависимости от таланта, могут быть и грошовые лубки, и портреты за сотни гольдано, и роспись сводов Капеллы вкупе с реставрацией, ибо ведётся и то, и другое уже две сотни лет. И маляры нужны, кстати, тоже.
Плоды применения сфумато можно узреть в самых разных сферах бытия, и порой – там, где особо никто не ждёт, а если дождётся да увидит, то будет знать следующее: тот, кто может позволить себе сфумато – зажиточен и успешен, ибо стоит эта магия дорого. А ещё у него фантазия хоть куда, ибо порой область применения сфумато никакого отношения к деятельности Храмов не имеет…
Так думают и жители города Фьоридо, традиционно становившегося столицей Сумары на осенне-зимний период, валом валя на очередное представление странствующего театра, запоздало завершающего осенний сезон гастролей в самом начале первого зимнего месяца – по просьбам главы Магистрата, не желающего оставить город без полюбившегося развлечения. Ой-ёй, да кто же не захочет увидеть спектакль, где все декорации оживают по мере развития сюжета пьесы, над залом пролетает чуть ли не всамделишный дракон, сцена вдруг обрастает настоящим лесом или заменяется стеной воды, каким-то чудом не обрушивающейся на зрителей?! А прочие чудеса, вроде порхающих по залу живых бабочек или ярких тропических птиц? А сменяющие друг друга картины местности, если надобно показать бешеную скачку?!
