ПРОЛОГ
Гувернантка, еще робеющая в огромном господском доме, никак не могла начать говорить и, оглядывая стоящих по струнке лакеев, искала хоть в ком-нибудь поддержки. Она всего неделю служит у князей Тумановских, но уже достаточно наслушалась местных устрашающих легенд и теперь боялась хозяйки еще больше, чем в день приезда.
Сама же Варвара Александровна Тумановская, завтракающая в малой гостиной в полнейшем одиночестве, вот уже с четверть часа смотрела в одну точку и словно окаменела. У ее ног лежала старая собака, вероятно, когда-то бывшая белоснежной и статной, а сейчас пугающая гувернантку розовыми проплешинами и желтой тусклой шерстью. Этому беззубому кобелю место не в гостиных, а на скотном дворе. Впрочем, пёс на людей не кидался, ходил хвостом лишь за хозяйкой, та же не гнушалась обществом этого кабысдоха и даже частенько трепала его за ухом.
По представлениям гувернантки, в княжеском поместье должны были обитать собаки иных статей – левретки или охотничьи, но нет, все носятся кругом облезлого Зевса. Поговаривали, что дела у князя идут не так хорошо, и именно поэтому он перестал заниматься и охотой, и разведением борзых, коих имеющихся распродал и раздарил. Отсутствие собак Ксения Михайловна Азарова, дочь обедневших дворян, приступившая к образованию семилетней Анны Петровны Тумановской, только приветствовала – ни в каком виде она не любила живность в доме.
Анечка Тумановская ничуть не слушалась гувернантки, выкидывала такие коленца, кои и людям куда более низкого положения непозволительны! Всякий раз она являлась в классную комнату с запачканными руками или даже лицом, растрепой, в помятой, а порой и порванной одежде. Остальные дети Тумановских были целиком поручены заботам нянек и кормилиц: пятилетний Сашенька был спокоен и очарователен в своей серьезности, а двухлетняя Лиза пока еще пребывала в той благословенной поре детства, когда самая страшная шалость – оконфузиться на руках у какого-нибудь гостя.
Но с Анной, с этакой-то непоседой, никто не мог сладить, за исключением трех человек: матери, старухи-кухарки и горничной Марфы. Эти три женщины вообще держали в ежовых рукавицах всю усадьбу, никоим, впрочем, образом не переча князю и управляющему Тихонову. Три гарпии, как прозвала их Ксения, дергали за ниточки хитро и незаметно, но своего добивались без криков, при том наводя ужас на непокорных одним своим видом.
Княгине Тумановской сейчас было, по подсчетам гувернантки, что-то около 26-27 лет. Должно быть в молодости она была невероятно хороша собой, ведь сейчас, в зрелые годы, всё ещё красива спокойной, полной достоинства красотой. Ей достаточно было улыбнуться, и гости таяли, впрочем, как и слуги, и крестьяне, и все, кто не имел сил противиться этакому колдовскому очарованию. В том, что нанимательница ее настоящая ведьма, госпожа Азарова и не сомневалась: один взгляд русалочьих глаз чего стоил, а уж как заговорит, так и вовсе ум человеку отшибает!
Сам дом Тумановских – огромный и гулкий, тоже не внушал покоя, он словно скрывал множество тайн. А Агафья, безраздельно царящая на кухне, несомненно, знала их все наперечет и надежно хранила, как свои припасы. Старая карга умела так приложить словцом неповоротливого поваренка или зазевавшуюся горничную, что все старались угодить кухарке, чего Ксения совсем не понимала. К чему стелиться перед простой служанкой, пусть и в годах?
Или взять, к примеру, камеристку княгини – эту заносчивую Марфу! Вот уж гордячка, каких и не сыскать. А ведь младше гувернантки ровно на два года – 19 лет всего, но туда же – указывает, что делать, грубит, ворчит! И имя слишком простовато, хотя сам Тумановский зовет девушку на немецкий манер – Марта, но это совершенно не идёт кривошеей наглой девице. Ксения так надеялась найти себе в имении ровесницу-подружку, с которой можно было бы попить чаю и поболтать, но надеждам сбыться не суждено.
Студеная была вторым местом, в котором служила Азарова. Прежние наниматели жили в городском доме, люди были спокойные, невзыскательные, и их дочку требовалось лишь подготовить в русском языке и рисовании, чтобы она в первый свой сезон не выглядела уж совсем необразованной. Строй гувернантке было отказано от места в виду чахотки, коей бедняжка заболела, но и без того работала она из рук вон плохо – воспитанница ее не знала большей части того, что должны была знать приличная девушка. Ксения вздохнула.
Управляющий, мужчина в годах, но весьма привлекательный и живой, встретил Ксению радушно, рассказав и про жалованье, и про порядки в доме, и про то, что накажет любого, кто посмеет обидеть. Лицо его при этом было совершенно бесстрастно, только глубокая морщина пересекала лоб, словно он думает о чем-то постоянно и мучительно. Попытавшись обратиться к нему за помощью, Ксения услышала, что воспитание Анны Петровны – это не мужское занятие, и раз уж назвалась гувернанткой, то и покажи на что способна. Обидеться на него не получалось, чего взять с неженатого до сих пор мужчины?
Сам же князь старшую дочь баловал, что явно портило девочке характер. Он вообще был завсегдатаем детских, выделяя особенно Сашеньку, которого часто брал с сбой по разным надобностям, даже в уезд или на объезд угодий. Добиться от Петра Кирилловича строгости в отношении Анечки можно и не пытаться – улыбнется, замашет руками и направит к жене.
— Что вы хотели, Ксения Михайловна?
Вопрос прозвучал так неожиданно, что гувернантка чуть не подскочила.
— Надобно решить насчет Анечки, Варвара Александровна. Вчера вечером она… испортила всю акварельную краску, что я привезла с собой. Хочу заметить, нынче краски весьма дороги, а я…
— Хорошо, передайте Тихонову, чтобы он привез вам новую коробку.
— Анне Петровне стоило бы сделать выговор за…
— Так сделайте! — княгиня встала из-за стола и направилась к выходу, обдав Ксению нежным ароматом редких духов. — Вы же ее гувернантка!
Возразить было нечего, Ксения вспыхнула, поймав насмешливые взгляды слуг, принявшихся убирать со стола. Резко повернувшись, она вылетела в двери и чуть не сшибла с ног юношу лет пятнадцати, одетого как небогатый мещанин, ясноглазого и темноволосого. Он улыбнулся и отступил назад, пропуская девушку.
ЧАСТЬ I Долг
ГЛАВА 1
Николай фон Бедкен безразлично смотрел на вешнее небо Флоренции и с огромным удивлением ловил себя на желании бросить все и рвануть домой. Мать прислала очередное письмо, и в каждой его строчке сквозила тоска по сыну, а ведь она уже в преклонных летах, да и Иван Степанович Толстосумов сильно сдал в последнее время.
Заскрипела кровать – спящая Лиа раскинулась на постели, занимая освободившееся пространство и являя взору любовника все прелести идеального смуглого тела. Дорогая натурщица, она была не по карману фон Бедкену, однако неожиданно сама проявила благосклонность и даже каждый раз приносила с собой еду, зная, что Николай давно растратил все деньги. Жить по средствам он не умел.
Тумановский, разумеется, по просьбе Вари оплатил обучение кузена жены художественному ремеслу, проживание в Риме и Флоренции, и никогда не требовал отчета, хотя по письмам из дома фон Бедкен знал, что дела у князя совсем расстроились, и Пётр продал часть своего имущества, чтобы не разориться окончательно. Оглянувшись на любовницу, раскинувшуюся на кровати, молодой человек вздохнул и растер занывшую грудь. Хватит! Пора возвращаться!
— Адьямо, аморе! — прохрипела едва проснувшаяся Лиа, и Николай подчинился зову.
Напиться досыта итальянской страстью и солнцем, чтобы стылыми вечерами под ворчание матушки согреваться жаркими пьянящими воспоминаниями. Однако уже через час он уже спешил в художественную лавку, чтобы узнать о возможных заказах – нужно было рассчитаться с долгами перед отъездом. А еще через пятнадцать минут спешил на улицу, у дворца Барджелло, чтобы встретиться с заказчиком.
Карету, в которой его ждали, он угадал сразу. Во-первых, других не было, а во-вторых, выглядела она достаточно солидно, чтобы предположить у ее хозяина достаточное количество средств. Постучав в дверцу, Николай вежливо произнес:
— Бонджорно синьоре! Соно л'артиста Никола фон Бедкен. Ми анно трасмессо ла востра рикьерста…
— Ви о аспеттато! Сперо ке аббьяте темпо? – ответил молодой мужчина, по виду и голосу явно ровесник Николая.
— Си! — ответил художник.
— Доббьямо арриваре алла вилла.
Значит, люди точно богатые, раз везут его на загородную виллу. Лишь бы заказ был не на роспись потолков, а какой-нибудь небольшой портрет милой дочки хозяина, у которой из отличительного лишь огромные удивленные глазки да кудряшки, подхваченные шелковыми ленточками.
Маясь от неизвестности и молчания незнакомца, Николай смотрел в окно на проплывающие мимо не очень жизнерадостные пейзажи – неделю до того шел дождь, что было редкостью для этого края. На очередной хляби карету тряхануло, и фон Бедкен вполголоса чертыхнулся.
— Разве вы не австриец? — удивленно обратился к нему заказчик, который, к слову, так и не представился.
И Николай округлил глаза:
— Нет! А вы, стало быть, сносно говорите на русском?
— Сносно? Мои родители бы сильно расстроились бы от такого определения, синьор фон Бедкен. Я русский.
— Юзгай, книги бери только те, что я на столе оставил в кабинете, — Арсений Платонов стоял перед окном, в который колотился весенний дождь. — И перчатки рыжей замши тоже сунь в щель какую-нибудь.
Ответа он не услышал, да и что с того? Они с Юзгаем давно понимали друг друга без слов. Арсений еще раз перечитал написанное, вздохнул и продолжил: «… и прошу Вас не торопиться с ответом и уж тем более не корить себя, ежели сядете за него спустя долгое время. Я буду знать, что Вы прочли мои сумбурные строки, и с меня того довольно. Перемен, о коих вы спрашиваете меня, драгоценная Варвара Александровна, не случилось, да и не случится уже, я думаю. Служба Государю и Отечеству – вот моя стезя и мой сознательный добровольный выбор. Поверьте, в этом я черпаю силы. Не всем Господь дает крепкой любви и тихого семейного счастия. Могу ли просить Вас молиться за меня? Ваши молитвы кажутся мне куда сильнее собственных. Боюсь, что за делами и вовсе забуду про священный долг каждого христианина. Остаюсь бесконечно…»
Тут Платонов вдруг остановился, рука его, державшая деревянную ручку с бронзовым пером, застыла в воздухе. О, если бы он мог написать все, что думает, все, о чем, истекая кровью, кричит его сердце! Но никак нельзя. И Арсений закончил письмо в приличествующих своему положению выражениях.
Туркестан ждал. Жаркая далекая страна и серьезное поручение, которое ему одному доверено могло быть. Варя, как и прежде, будет являться ему во снах, чтобы он смог пережить очередное испытание.
***
Привалившись к стене спиной, Степан Макарович зажмурился от удовольствия, пережевывая нежнейшее тесто маковых витушек.
— Стёпочка! – подбежала к нему кареглазая девочка в забрызганном грязными потеками салопчике. — Дружочек мой! Давно ли ты приехал? — она схватила со стола горячую витушку и рванула острыми зубами приличный кусок, тут же заполнивший ее детский рот до отказа.
— Вы бы, Анна Петровна, прежде бы руки отерли! — Степка покачал головой – в большой кухне волей случая сейчас они с хозяйской дочкой были одни, и никто не мог оспорить право юноши на наставительный тон. — Негоже так себя вести, вы ж как-никак княжеская дочка!
— Я есть хочу! — буркнула Анечка, едва ворочая языком.
Она протянула руку к глиняной крынке, в которой по обыкновению Агафья держала топленое молоко, и начал пить жадно, без всякого изящества, словно нарочно демонстрируя старшему товарищу отсутствие приличного воспитания.
— Погоди, барыня увидит, несдобровать тебе, стрекоза!
— Папенька меня в обиду не даст!
— Ой ли?
Анечка показала другу язык, и снова откусила от витушки.
— Небось опять к лошадям лезла?
— Угу! — кивнула озорница.
— Давно ли тебя в угол сажали? Ой, Анюта, допрыгаешься, отправят тебя в пансион!
— Кого это тут в пансион записывают? — в кухню входил Тихонов, зацепивший большие пальцы за кармашки жилетки, тем самым становясь похожим на загулявшего купца. — Уж не Агафьюшку ли сослать мечтаете? Не бывать тому!
Тут управляющий выразительно осмотрел одежду девочки.
— Сдается мне, Анна Петровна, крепко вам нынче на орехи достанется от матушки! Где, позвольте спросить, вы бросили свою несчастную гувернантку?
— А чего она так медленно ходит? — ответила вопросом на вопрос девочка, спрыгнула со стула и побежала по лестнице вверх.
— Вот ведь наказанье господне! — вздохнул Алексей Ильич и, ухватив с блюда румяную витушку, принялся с аппетитом есть.
***
Любимая беседка княгини Варвары Александровны в этом году обещала зарасти диким виноградом, который зимой не вымерз. Робкие побеги уже осторожно тянулись вверх, и останется чуть-чуть подождать, пока они не пустят листки. Марфа стояла, чуть касаясь кончиками пальцев стены. Она подслушивала и ничуть не стыдилась этого. В последний свой приезд тётушка фон Бедкен дала строгий наказ быть всегда настороже и не давать хозяйку в обиду. И поручение это было вовсе не противно камеристке. С детства привитое недоверие к людям придало характеру девушки особый склад.
Вдобавок ко всему шрам, оставшийся от старой раны, который считала сама Марфа уродливым, влиял на отношения дочери разбойника с мужеским полом. Статная, хоть и худоватая, девушка притягивала взгляды парней везде, где бы не появилась, даже ее манера держать чуть склоненной голову, не портила облика, напротив, придавала загадочности. Но попытки даже самого легкого флирта княжеская служанка беспощадно пресекала.
Горничная Тумановской была подозрительна, практична и в чем-то даже цинична, однако госпоже своей она была безмерно верна и любила ее искренне, чуть ли ни как родного человека.
Теперь Марфа слушала, кусая губы в нетерпении вступить в перепалку на стороне княгини. Жаль, что нет ей на такую помощь разрешения.
— Не понимаю твоей холодности, Варенька. Хандра тебя одолела? Так мы ее развеем сейчас, сию минуту… — ворковал князь и, судя по всему, пытался добиться взаимности от жены.
— Оставь, Петя, зайдет кто-нибудь!
— Никто не зайдет, твоя верная Марта, поди, кордоны выставила неодолимые! Как ты сумела окружить тебя столь верными оруженосцами душа моя?
— Нет… Постой же!.. Дети… могут… Пётр!
— Варя, Варенька, я желаю тебя невыносимо, не гони… Ужели не любишь меня совсем?
Марфе вовсе не нужно было объяснять, что происходит в беседке, она повидала всякого, и тайн в отношениях между мужчиной и женщиной для нее не существовало. Но в то же время девушка знала, что между супругами Тумановскими как будто снова образовался разлад. Верно Варвара Александровна опять среди счетных книг обнаружила расходы на воспитание княжеского бастарда. Это красивое слово Марфа вычитала в какой-то книжке и стала употреблять его в речи. Обычно, когда что-то напоминало княгине о неверности супруга, она гасла, как огонек, задуваемый ветром, и долго приходилось ждать, пока снова разгоралось пламя.
Услышав, что крепость пала, и князь торжествует, Марфа со вздохом отошла в сторону и уселась на резную скамеечку, выставленную под липой.
Через несколько минут из беседки вышел Петр Кириллович Тумановский, а чуть погодя и сама хозяйка, раскрасневшаяся и не слишком, судя по виду, довольная произошедшим.
