Пятый дар Варвары. Сезон 2 » Пролог

- Так что же, Стёпка, теперь я вовсе тебя видеть не смогу? – Варвара Александровна Тумановская внимательно наблюдала за тем, как работники завершают укладку ступеней к беседке-оранжерее.
       Пётр настоял на том, чтобы работы были закончены, а Варя принялась за обустройство этого уголка сада. Княгиня не стала возражать: пережитые тяжёлые события научили её ценить каждую минуту жизни и идти на уступки мужу.
       Приглаживая темные слегка вьющиеся волосы, Степан Макарович ковырял носком нового, собственноручно сплетённого лапотка землю у раскидистой липы, на которую опирался плечом.
       - Негоже баб одних в дому оставлять. Чай я мужик, не девка какая. Подклеть поправить надобно, совсем развалилась, в поле мамке пособить. Вдовица она нынче, помогают люди, да не так, чтобы много.
       Варе сделалось грустно. Этот не по годам повзрослевший ребёнок был её хорошим товарищем во всякого рода занятиях, с ним было весело болтать и приятно учить грамоте, которую схватывал Стёпка почти что на лету.
       - Приказать не могу, но уж будь любезен, милый друг мой, приезжай с оказией, без тебя вовсе соскучусь, стану есть все булочки да пироги, что печёт Агафья. Раздобрею и ни в одно платье более не влезу. – княгиня пригладила торчащий вихор, росший против всех волос над Стёпкиным лбом.
       Мальчик сглотнул набежавшую слюну, вспомнив, как дородная кухарка умела завертеть ватрушки с творогом да изюмом – сушённой винной ягодой, что впервые отведал сын Прасковьи в усадьбе.
       - Вы бы, барыня, лучше вона Зевку бы пирогами кормили, совсем отощал. Разве ж это сторож теперь? Еле ноги волочит, того и гляди подохнет.
       Кольнуло сердце: белоснежный пёс несколько недель кряду не сходил со двора, не ел толком и в господский дом более не заглядывал. В том видела Варя себе упрёк от божьей твари и, сильно мучимая совестью, старалась обходить Зевса стороной.
       - Он, Стёпушка, с рук и не берёт, а неволить не хочу. Петра Кирилловича только и признаёт за хозяина наш Зевка...
       Молодая женщина и мальчик надолго замолчали. Да и что тут говорить, коли князь вовсе домой носа не показывает. За неполных два месяца и недели в усадьбе не побыл. То в столице, то в уезде, то у губернатора. Варя не позволяла себе и намекнуть даже, как тягостно ей одиночество, как тоскует она по мужу, с виду казалась она всем довольной и весёлой. Но Стёпку было не обмануть: такими же глазами как у барыни смотрела на него вдовая мамка. И от той тоски, что плескалась во взглядах обеих женщин, хотелось мальчику побиться на кулаках хоть с кем, даже и с самим князем.
       - Пора мне, барыня. Токмо до полудня отпросился.
       - Ступай! – улыбнулась Варя и всплеснула руками: – Совсем запамятовала, что по моему для тебя заказу привезли, привезли, что просила. Идём в дом, Степан Макарович!
       Агафья, вышедшая во двор раздышаться от кухонного жара, покачала головой:
       - Всё с чужими возится, а своих видать – не видать, гадать – не нагадать. О-хо-хо, грехи наши тяжкие!
       Кухарка терпеливо дождалась, когда Стёпка выбежал из барского дома на улицу, крепко зажимая под мышкою аспидную доску, на которой по указанию княгини будет выводить буквы да цифири, и громко позвала:
       - Степан Макарыч! Поди-ка что дам!
       Домой мальчуган бежал вприпрыжку, стараясь не растерять по дороге те самые ватрушки с изюмом да творогом, о коих грезил до того не переставая. Вот прибежит домой и сестренке половину сладких сморщенных ягодок из теста наковыряет и непременно отдаст. Пусть малая ест!
       Довольного Стёпку встретила в калитке Глаша, ходившая за щавелем для пирогов. Она хмуро кивнула, не прижала к себе ласково, как бывало. Мальчик пару раз оглянулся на барынину горничную: видано ли – шастает по лесу с корзинкой одна! Не ровен час на зверя нарвётся.
       Страшная и тёмная во многих своих деталях история, приключившаяся по весне, занозой сидела в детском уму, но природа его была такова, что пережитый ужас постепенно отступал, оставляя после себя лишь тягучее тошнотворное чувство боязни, брезгливости и, тем не менее, некой тоски по необъяснимо волнующим захватывающим приключениям. До Студёной Степан Макарович добрался только спустя час, ибо боролся с искушением съесть все без остатка Агафьины ватрушки. Но мужественно пережидал приступ жадности, а потом с силой пинал придорожные лопухи, вымещая на них раздражение, и шёл дальше...
       Глаша тоже думала про Стёпку. Славный мальчонка растет. Ладный, надёжный, да вот только каким мужиком станет, никому не ведомо. Сможет ли по-доброму к беззащитным относиться?
       Как и её мучающаяся от одиночества госпожа Глафира никому не позволяла заподозрить в себе тяжёлую, давящую на грудь тоску и не проходящую боль. Горничная даже и не догадывалась, что негласная договоренность существовала между слугами: все они старательно делали вид, что ничего с Глашей не произошло, и что всегда она была такой молчаливой и нелюдимой. Вот только помочь не знали как, качали головами, крестили удаляющуюся ссутулившуюся спину, вздыхали. Пусть поначалу новую служанку встретили в усадьбе настороженно и немного враждебно, но при должном рассмотрении её поведения и приключившихся с нею несчастий, решили обитатели усадьбы Тумановских девушку ни в чем не винить и всячески поддерживать.
       Однако известно, что ежели в одном месте человек выказывает благородство, то в другом зачастую потворствует низменным своим привычкам. В лакейской и девичьей вовсю обсуждали отношение Тихонова к невесте, ведь Агафья, не предвидевшая никакого горя, в своё время разболтала и о колечке, и о согласии Глафиры на свадьбу. Каждую, даже случайную встречу управляющего и горничной обгладывали до самой кости, не отказывая себе в удовольствии делать предположения о дальнейшем развитии событий. Вот только никто и близко не мог знать, что творится в душах Алексея и Глаши, а ежели бы заглянул в их нутро, то отпрянул бы, устрашившись того, что увидел.
       Тихонов совсем спал с лица и в чем-то стал схож с Зевсом. Любые попытки сближения Глаша холодно пресекала, и Алексей уже не верил, что эта пылкая, страстная девушка два месяца назад стонала в его объятиях и сама дарила жаркие ласки. Теперь же взгляды её обдавали леденящим холодом.
       Не слышала Агафья от своего Ляксея Ильича шуток и весёлых присказок, не шлепала по руке наглеца, тянущей со стола кусочек вкусненького уперёд обеда. Работал управляющий вдвое против прежнего: хозяйство вёл крепко, спуску никому не давал, да и с себя строго спрашивал. Во время отлучек князя Тихонов превращал усадьбу в неприступную крепость, жёстко запрещая Варваре Александровне выходить за пределы поместья без дела и в одиночестве. К удивлению челяди, княгиня вовсе не сопротивлялась подобному порядку, да и вообще была тиха и покойна. Часто читала, занималась со Стёпкой, которого за хороший нрав стали любить многие из прислуги, следила за работами в беседке.
       Жизнь в усадьбе Тумановских стала сродни глади лесного озера, где даже всплески рыбьего хвоста не могли нарушить спокойствия воды. А что там под нею, какие черти тину баламутят, к чему думать об том?
       Пяльцы соскользнули на пол – Варя задремала в кресле и снился ей ненаглядный Петруша, что шептал в самое ушко: «Совсем барыней сделалась. Ещё бы кого поставила мух отгонять и пятки чесать, да самовару с пирогами не достает. Совсем барыня». Княгиня Тумановская улыбнулась, представив себя вправду дородной помещицей, и потянулась совершено по-ребячески, нечаянно ткнув рукой в кого-то, кто оказался поблизости.
       - Какая же ты, однако, красавица… – князь Тумановский собственной персоной обнаружился рядом с большим креслом и любовался женой.
       - Петя! Голубчик! Приехал! – вскочившая Варя чуть не снесла с ног мужа, которого обняла за шею да так на ней и повисла, поддерживаемая за талию сильными руками. – Господь ведает, как скучала по тебе, милый! Что же так долго ты не ехал?
       Вместо ответа Пётр погладил жену по волосам, провел большим пальцем по губам, что так любил, и поцеловал с отчаянной страстностью, закружив Варе голову и лишив дыхания. Не говоря ничего, он повёл её в спальню, где немилостиво терзал и изматывал лаской, пока совершенные взмокшие и задыхающиеся не упали они оба в ворох сбитых одеял и простыней.
       
       Агафья невозмутимо отвесила подзатылок поварёнку:
       - Чего уши-то развесил? Заботы мало, так я тебе ещё накажу.
       Слуги прятали улыбки, не смея вслух обсуждать бурную встречу супругов. Дело молодое, живое, отчего бы барыне и не покричать вдоволь от таких-то утех. Харитон, суетливо командовавший лакеями, разбирающими багаж, то и дело крестился на радостях. Дом должен быть при хозяине, а без мужского догляду и бабы киснут, и дело не спорится.
       - У себя? – Тихонов не стал уточнять, кого имеет в виду, мажордом и без того все понял.
       - С Варварой Александровной изволили уединиться. – старик блеснул глазами, в которых без труда прочел Алексей радость. – Полагаю, с часок еще пробудут-с.
       - С часок. – задумчиво повторил управляющий. – А что у нас нынче на обед подают?
       - Так ведь печеная стерлядь. И тянет из кухни, так и тянет духом рыбным. – Харитон сглотнул, вызвав этим редкую улыбку у Алексея. – Обещалась челяди стерляжьей ухи из голов да хвостов. Славная у неё ушичка-то выходит.
       Не дослушав подробности описания кулинарных талантов Агафьи, Тихонов свернул к кухне и, уловив невыносимо вкусный запах, последовал за ним, словно гончий пёс по кровяному следу.
       - Угостите ль доброго человека? – вежливо и шутливо-ласково, как прежде, спросил он кухарку.
       - Доброму завсегда стол накрыт. – Агафья вытерла руки передником. – Садись, Ляксей Ильич, коли голоден. Накормлю ужо!
       Притомлённая в печи уха была чудо как хороша. Желтоватые кружочки стерляжьего жирку разбегались к краям тарелки. Алексей зажмурился со второй ложки и покачал головой.
       - Искусница ты, Агафьюшка-матушка, куда там французским поварам! Едал я их супы да соусы – чего мало, так мелко крошат, а чего много, того избытком кладут. А у тебя всё по уму да по вкусу. Знатная ушичка!
       Сглотнув невесть откуда взявшийся комок в горле, княжеская кухарка незаметно перекрестилась: неужели её Алёша оживать начал?
       - На здоровье да на пользу! Ешь да нахваливай! Глядишь, ещё чем попотчую!
       - И чем это ты мне грозишь?
       - А вот Петр Кирилыч приехали, стало быть, и курника испеку, и пирожков с потрошками.
       - С перцем?
       - С перцем.
       - Убила! Как есть сгубила добра молодца! – управляющий прихлебывал уху, закусывая ржаным хлебом. – Это как же мне теперича до вчера утерпеть?
       - Дотерпишь! – улыбнулась довольная стряпуха. – Куды денешься?
       
       Обводя подушечками пальцев тёмные брови мужа, Варя улыбалась. Счастье переполняло и готово было выплеснуться наружу. Пётр во всем своём великолепии раскинулся на кровати, и даже не верилось, что этот большой сильный мужчина любит её, Варю, и только ей принадлежит. Ладошка прошлась по скулам, шее, задержалась на груди, двинулась ниже.
       - Не шали. – хрипло выдохнул Тумановский.
       Но Варвара, завороженная тем, как вздрогнул мускулистый живот от её одного поглаживания, не остановилась.
       - Варя, оставь играть с огнём.
       - Отчего ты так долго не ехал? Я скучала по беседам нашим и прогулкам, по тебе рядом, по твоему голосу.
       - А ещё по чему? – Пётр устремил наливающийся тяжестью взгляд на свою молодую жену, предвидя дальнейшее. – По этому? - испытав удовольствие от того, как открылся зацелованный рот в тихом стоне, князь продолжил свой допрос. – Или по этому? – ему нравилось находить на теле красавицы тайные местечки, прикосновения к которым пьянили её и лишали всяческого терпения. – А вот это помнила ли ты?
       - Петя…
       - Ты, Варвара Александровна, смела до безрассудства. – накрывая собой трепещущее тело, Пётр замер на мгновение. – И этим сводишь меня с ума!
       - Ну вот. – вслушивающийся в доносящиеся из спальни хозяев звуки, Харитон широко зевнул и тут же перекрестил рот. – Теперь и стерлядь простынет, и уха.
       В своей комнате, затыкая уши ладонями, качалась из стороны в сторону Глаша. Ей казалось, что барышню мучает тот, другой, мёртвый уже человек. Страшный душегуб, испоганивший своими грязными руками всё, что до него было чисто. Да и место это проклятое само зло в людские души затягивает. Вот и Варвара Александровна в одночасье ведьмою стала. Того и глади чертей из Студёной в гости звать начнёт. А ведь если бы не барышня, что на стишки Цвингеровские польстилась, ничего не случилось бы с Глашей. От очередного Вариного вскрика горничная вздрогнула сильнее, проползла до угла, втиснулась в него, поджав до самого подбородка колени.
       - Господи, помилуй… господи помилуй… господи помилуй… – шептали её бледнеющие губы. – Помилуй рабу божью Варвару, ибо не ведает, что творит…
       
       - Так что же, Алексей Ильич, закончили вы беседку? – на лице князя явственно читалась пережитое физическое, почти ощутимое довольство, и Тихонов едва сдержал улыбку.
       - Да. Осталось только камин отладить, чадит немного. Ждём печника.
       - Что, Варвара Александровна довольна ли?
       - Не спрашивал, вот до ума доведём, так и пусть испытает.
       - Как жили без меня?
       - Всё по-прежнему, Петр Кириллович. Все расходы записаны, всё учтено, в поле работы остались, ну да скоро закончим, даст бог.
       - Никаких случаев непредвиденных или неприятностей не было в мое отсутствие?
       - Не было.
       - Ты вот что, любезный Алексей Ильич, распорядись, чтобы потихоньку Варвару Александровну в дорогу собирали. Карету перебрать там, сундуки да баулы проверить вели. Поедем надолго и нескоро вернемся.
       - Куда же, если спросить позволите? – неприятно засосало под ложечкой, и Алексей поморщился: Глаша ведь поедет с хозяйкой.
       - Тут, друг мой, расклад непростой. – Пётр сложил руки на груди и откинулся назад. – Завезу княгиню тетке в N-ск, а сам на строительство, государь лично приедет проверять, как рельсы укладывают, велел присутствовать. Ну, а как отпустит, так и я тётушку Анастасию Григорьевну навещу. Умысел у меня есть.
       - Это какой же?
       - Хочу доктора нашего обратно зазвать. Негоже в уезде без хорошего врача.
       - Так ведь вроде бы прибыл новый-то, господин Курятин.
       - Мне от новых докторов дурно делается. – лицо князя потемнело. – Не знаешь, чего и жать от них. – Тумановский встал и отошёл к окну. – Что Глаша? – немного заискивающе спросил он управляющего. – Отошла ли?
       Тихонов напрягся от вопроса. Ему больно было говорить об том, что интересовало хозяина.
       - Нет. Дичится, молчит. Словно подменили. Неживая будто.
       - Это бывает такое. Ждать надобно. И царапина не сразу подживает, а здесь… – Пётр не решился продолжить.
       - Да разве ж я тороплю её! – горечь, прозвучавшая в голосе Тихонова, вызвала в Тумановском живой отклик. Князь пересек комнату и схватил Алексея за плечи, намереваясь хорошенько встряхнуть.
       - Не таков ты, Алёша, чтобы слово своё не держать. И в том нет у меня ни единого сомнения, да и у других, думаю, не найдется. Но подумай: какая теперь из поруганной девушки жена? Она и на меня зверем смотрит, что поверишь ли, из спальни сбежал, пока Варвара одевалась. Сдается мне, в послушницы уйдёт Глаша твоя, в монастырь. Тяжко ей. А твои годы пролетят без семьи и детей. Подумай, Алексей Ильич. Крепко подумай.
       
       Поздно вечером Тумановские прогуливались по липовой аллее, взявшись за руки. Пётр, до того веселивший жену рассказами, заговорил серьезно: