Лабиринт
Знаешь, ты можешь поворачивать сколько угодно,
Ты можешь кричать и драться, вести себя очень свободно.
Тебе даже не нужно ругаться, ибо мне всё равно.
Я за тобой наблюдаю, как за героиней кино.
Мне было скучно в последнее время и тут я увидел тебя.
Так захотелось проверить, правду ли о тебе говорят.
Верно ты помнишь: мне не нужно даже усилий,
Чтобы напасти скопом на твои плечи свалились.
Странно, ты держишься и отчего-то не плачешь...
Думаешь, я сжалюсь и выстрою ход событий иначе?
Ну нет уж, дудки, я, собственно, не для того все затеял,
Чтобы ты на свой счет записывала удары и потери.
Нет, я во всех смыслах тебе намекаю,
Что судьбами вашими лишь я один играю.
Что как бы ты не старалась пройти запутанный лабиринт,
Я выстрою новую стенку и закручу еще один винт.
И да, я не смеюсь над тобою, но ты все-таки очень забавная.
Когда ты пытаешься всё успеть, то лицо у тебя странное.
Я всё смотрю и потихонечку подсылаю тебе нужных людей.
Ты не отталкивай их сразу, не ты им, а они тебе нужней.
Может, не справедливо, что тебе против ветра и в гору.
Может, я и лишку хватил, да некому разделить с тобою поровну.
Ты только не отчаивайся, я же ведь не дам сверх меры.
Зря что ли принимали тебя в октябрята и в пионеры?
Ты же еще помнишь великое слово «надо!»,
В нем и сила твоя, и моя для тебя засада.
Ты это, кричи и дергайся, но не сиди под панцирем,
Глядишь, и с успехом пройдешь лабиринта дистанцию.
Встреча
Она вышла на него из леса, шкура на плечо наброшена,
Взглянула с прищуром: «Кого ищешь, гость непрошеный?»
Растерялся охотник, опустил лук,
Оторвать глаз не может от её рук.
Загорелой ладонью копье сжато,
Пусть с копьём, но женщина, а это свято!
Усмехнулась лукаво, поправила черную прядь:
«Так и будешь молча как камень стоять?»
Подалась вперед, вышла на тропу, за ней увидел собаку,
Сперва одну.
Рыжую, мохнатую, точно детёныш медвежий.
«Дай дорогу, посторонись-ка, немой невежа!»
Следом вышла собака, словно туман,
Третья шаг в шаг, морок-дурман.
Шла прочь поступью легкой, будто с охоты волчица,
Собаки оглядывались всё — вдруг чего случится...
Охраняли хозяйку от незнакомца,
А он ей в след: «Давай знакомиться?!»
Только вымолвил и осекся:
У рыжей не морда — лицо недобро смеётся.
И шкура пламенеет - яркий огонь:
Только попробуй, подойди, тронь!
Нос любимой собаки
У Боняши мокрый нос, нежный и коричневый.
Он его ко мне принес — ткнулся для приличия.
То ли утро. То ли ночь. Темень зимнестрашная.
И никак не может встать сонная Наташа.
Ткнулся пёскин мокрый нос прямо в шею мамкину,
Что ж поделать, ну пошли, любимая собакина.
Гигиены никакой с этой кнопкой кожаной:
То залезет прямо в мусор свежезамороженный,
То изучит эсэмэс жёлтокобелиную,
То унюхает в сугробе булочку ванильную.
Нам микробы нипочём, мы же к ним привычные.
Поцелую сладкий нос и будет всё отлично!
Капли доброты
Я крепко сжимаю пальцы. Не стечет сквозь них моя доброта.
Моя ласковая, нежная, моя..., да уже не та.
И боясь растерять, несу я ее в кулаке.
Ей тесно там, страшно и капает капля за каплей
И окружающим больно, и странно мне,
Жить полудоброй, с поджатой ногою, цаплей.
И сердце уже не так отзывается на чужую боль.
Ему не то, что не жалко, оно просто заткнуло уши.
И вот уж совсем в камень, и тут же - на, изволь:
За доброе дело своё получи плевок в душу.
Останется только ряд, мой узкий круг,
Я с ними делюсь своей иссякающей добротою,
И если предаст меня еще один друг,
То я, наверное, выйду и на луну завою.
Мой вой подхватят собаки, и стонущим хором
Мы будем кричать в небо о своей обиде.
И сдвинутся тучи, и сбегут на север скоро,
И выйдет луна любопытная, но меня она не увидит.
Я буду стоять тенью среди узких морд,
И уши заложит от нестерпимой мысли,
На кой она, доброта, пусть идёт в народ,
А на сжатых пальцах первая капля повиснет.
Синие глаза
Ей было тогда не больше семнадцати,
И ветер, что в спину дул, теребил её крылья.
Родители млели от счастья, шептали: "Не сглазить бы!"
Учеба и теннис, подружки - везде поспевала она без усилий.
И вроде бы - вот она жизнь, распахнувшая настежь
Те двери, с которых пути начинаются к сотне возможностей.
Никто и не думал, что рядом беда идёт,
Надо же!
Никто не напомнил, она и забыла об осторожности.
В тот день утонула она в синеве его глаз,
В тот час она просто забыла, о том, что вокруг есть жизнь.
Взлетела и села за спину, а он докрутил газ,
И вот уже на поворотах его байк визжит.
Когда ангел сел на её плечо
И спутанный локон убрал со запыленного лба,
Она не понимала еще, почему спине горячо,
Пыталась и снова пыталась встать сама.
Чужие руки прижимали ее к земле.
И кто-то громко в ухо что-то кричал.
Не понимала пока, кто она, где,
А ангел сидел на плече и ногой качал.
Он и потом к ней на кровать прилетал -
Маленький, белый, крылья больше него.
Гортанные речи ей на своем языке лепетал,
Но не это в нём удивляло больше всего.
Белой ладонью он ей отирал пот,
Что выступал от боли над верхней губой.
Раздувая щеки, дул на горячий компот,
И от назойливых мух заслонял её собой.
Листья желтели, никто к ней уже не ходил:
Подружки устали, поклонники нашли других.
И у родителей не было уже сил,
Не было сил смотреть, как она угасает, никаких.
Нет, они улыбались и врали в глаза.
Книги читали вслух и пытались шутить.
"Ну, как сегодня дела, рассказывай, стрекоза!" -
Спрашивали они, а ей не хотелось жить.
Нет синих глаз, что звали тогда за собой.
Холмик на его могиле осел, и пора ставить памятник.
И поросло место аварии густой травой,
И сердце не стучит, а мотается в стороны словно маятник.
И только маленький ангел упрямо толкал в плечо,
И заставлял коляски крутить колеса.
- Оставь меня в покое, ну, у окна я, и что? И что?
И правда, смотри, золотая какая осень...
- Я хочу выехать в парк. Мам, достань шаль.
Нет, я сама, отдохните тут без меня немножко.
И покатила с ангелом на плече вдаль,
Шурша колесами по листьям, устлавшим дорожки.
И маленький ангел заснул, укачало, бывает так.
И просмотрел, как она круто вираж заложила.
Камешек под колесо - это жуткий знак.
Словно вылезла из преисподней страшная сила.
И в миг падения, в миг, когда ничего
Поделать нельзя и уповаешь только на небо,
Она вновь увидела синие глаза
И не понимала уже - в реальности или в небыли.
Мужские руки крепко схватили металл:
- Права-то есть?
Растерялась: "А что, полагаются?"
- Ну, я такой лихачке никогда бы не дал,
Это же надо, на какой скорости катаетесь!
И несколько лучиков улыбчатых, и рыжий вихор.
И целый рой веснушек на щеках, и странный галстук.
Проснулся ангел, испугался сначала, лоб потёр,
А потом рассмеялся: "Ну, слава богу! Здравствуй!"
ВОРОНОВО ПЕРО
Где-то в другом мире, где на стенах висели травы,
Она прятала рыжие волосы под платок и смотрела лукаво.
Ее ворон почти не каркал, и когда она выжимала гадюк,
Он тихонько разминал лапы, охраняя старый сундук.
К ней приходили бюргерши и, поправляя чепчики,
Стесняясь рассказывали про мужей и просили для них смерти.
И она не страшась отдавала в их руки синий стеклянный флакон.
А потом смотрела на похороны, забравшись на старой таверны балкон.
И ее боялись в деревне и даже немножко в городе.
А она куталась в свои меха, чтобы не умереть от холода.
В полнолуние черная кошка, крадучись, пробиралась во двор.
Оборачивалась карлицей, и они вели разговор.
Ей секреты раскроет карлица и кошачьим мягким шагом
Уйдет в ночь, чтоб не видели - никому того знать не надо.
И с полночи новое варево охраняет верный ворон.
А она проверит тут ли он, успокоится сразу - рядом он.
И она искала чего-то, теребила рыжую прядь.
Но спасти не знала как милого, того, что больно терять.
Сотни трав и приправ перепробовав, она вызвала страшную тень
Та пришла и, вздохнув, потребовала для зелья кровь невинных детей.
Ни на миг рука не дрогнула, разрезая детскую кожу.
Собрала кварту крови младенческой и смотреть на неё не может.
Выливала густою струйкою в черный от сажи чан.
Неспокойно ворон вcкаркивал, да уж что там - ворон кричал!
А она, стекленея взглядом, чуя дальних факелов дым,
Заклинания повторяла, повторяла одно за другим.
И когда ломали вилами обшитую железом дверь,
Она кричала ворону:"Выпей это, слышишь! Выпей и верь!"
Когда рыжие кудри остриженные разнесла башмаками толпа.
Она уже не кричала от боли. Так, постанывала слегка.
И похрустывали ветки осиновые под ее босыми ногами,
И она в толпе искала кого-то заплывшими синим глазами.
Загорелся костер, инквизиторы приговор зевакам читали.
А толпа улюлюкала истово, пытаясь попасть в неё плевками.
И кода запахло жареной человеческо-ведьминской плотью,
Она увидела его сквозь дым, увидела как той ночью,
Когда мир ее раскололся на "до" и "после",
Когда без него не жилось, не пелось, не дышалось ей вовсе.
Он стоял в той же старой рубашке холщовой, с тем же старым зашитым воротом.
И металось от ветра застрявшее в волосах перо вороново...
Знаешь, ты можешь поворачивать сколько угодно,
Ты можешь кричать и драться, вести себя очень свободно.
Тебе даже не нужно ругаться, ибо мне всё равно.
Я за тобой наблюдаю, как за героиней кино.
Мне было скучно в последнее время и тут я увидел тебя.
Так захотелось проверить, правду ли о тебе говорят.
Верно ты помнишь: мне не нужно даже усилий,
Чтобы напасти скопом на твои плечи свалились.
Странно, ты держишься и отчего-то не плачешь...
Думаешь, я сжалюсь и выстрою ход событий иначе?
Ну нет уж, дудки, я, собственно, не для того все затеял,
Чтобы ты на свой счет записывала удары и потери.
Нет, я во всех смыслах тебе намекаю,
Что судьбами вашими лишь я один играю.
Что как бы ты не старалась пройти запутанный лабиринт,
Я выстрою новую стенку и закручу еще один винт.
И да, я не смеюсь над тобою, но ты все-таки очень забавная.
Когда ты пытаешься всё успеть, то лицо у тебя странное.
Я всё смотрю и потихонечку подсылаю тебе нужных людей.
Ты не отталкивай их сразу, не ты им, а они тебе нужней.
Может, не справедливо, что тебе против ветра и в гору.
Может, я и лишку хватил, да некому разделить с тобою поровну.
Ты только не отчаивайся, я же ведь не дам сверх меры.
Зря что ли принимали тебя в октябрята и в пионеры?
Ты же еще помнишь великое слово «надо!»,
В нем и сила твоя, и моя для тебя засада.
Ты это, кричи и дергайся, но не сиди под панцирем,
Глядишь, и с успехом пройдешь лабиринта дистанцию.
***
Встреча
Она вышла на него из леса, шкура на плечо наброшена,
Взглянула с прищуром: «Кого ищешь, гость непрошеный?»
Растерялся охотник, опустил лук,
Оторвать глаз не может от её рук.
Загорелой ладонью копье сжато,
Пусть с копьём, но женщина, а это свято!
Усмехнулась лукаво, поправила черную прядь:
«Так и будешь молча как камень стоять?»
Подалась вперед, вышла на тропу, за ней увидел собаку,
Сперва одну.
Рыжую, мохнатую, точно детёныш медвежий.
«Дай дорогу, посторонись-ка, немой невежа!»
Следом вышла собака, словно туман,
Третья шаг в шаг, морок-дурман.
Шла прочь поступью легкой, будто с охоты волчица,
Собаки оглядывались всё — вдруг чего случится...
Охраняли хозяйку от незнакомца,
А он ей в след: «Давай знакомиться?!»
Только вымолвил и осекся:
У рыжей не морда — лицо недобро смеётся.
И шкура пламенеет - яркий огонь:
Только попробуй, подойди, тронь!
***
Нос любимой собаки
У Боняши мокрый нос, нежный и коричневый.
Он его ко мне принес — ткнулся для приличия.
То ли утро. То ли ночь. Темень зимнестрашная.
И никак не может встать сонная Наташа.
Ткнулся пёскин мокрый нос прямо в шею мамкину,
Что ж поделать, ну пошли, любимая собакина.
Гигиены никакой с этой кнопкой кожаной:
То залезет прямо в мусор свежезамороженный,
То изучит эсэмэс жёлтокобелиную,
То унюхает в сугробе булочку ванильную.
Нам микробы нипочём, мы же к ним привычные.
Поцелую сладкий нос и будет всё отлично!
***
Капли доброты
Я крепко сжимаю пальцы. Не стечет сквозь них моя доброта.
Моя ласковая, нежная, моя..., да уже не та.
И боясь растерять, несу я ее в кулаке.
Ей тесно там, страшно и капает капля за каплей
И окружающим больно, и странно мне,
Жить полудоброй, с поджатой ногою, цаплей.
И сердце уже не так отзывается на чужую боль.
Ему не то, что не жалко, оно просто заткнуло уши.
И вот уж совсем в камень, и тут же - на, изволь:
За доброе дело своё получи плевок в душу.
Останется только ряд, мой узкий круг,
Я с ними делюсь своей иссякающей добротою,
И если предаст меня еще один друг,
То я, наверное, выйду и на луну завою.
Мой вой подхватят собаки, и стонущим хором
Мы будем кричать в небо о своей обиде.
И сдвинутся тучи, и сбегут на север скоро,
И выйдет луна любопытная, но меня она не увидит.
Я буду стоять тенью среди узких морд,
И уши заложит от нестерпимой мысли,
На кой она, доброта, пусть идёт в народ,
А на сжатых пальцах первая капля повиснет.
***
Синие глаза
Ей было тогда не больше семнадцати,
И ветер, что в спину дул, теребил её крылья.
Родители млели от счастья, шептали: "Не сглазить бы!"
Учеба и теннис, подружки - везде поспевала она без усилий.
И вроде бы - вот она жизнь, распахнувшая настежь
Те двери, с которых пути начинаются к сотне возможностей.
Никто и не думал, что рядом беда идёт,
Надо же!
Никто не напомнил, она и забыла об осторожности.
В тот день утонула она в синеве его глаз,
В тот час она просто забыла, о том, что вокруг есть жизнь.
Взлетела и села за спину, а он докрутил газ,
И вот уже на поворотах его байк визжит.
Когда ангел сел на её плечо
И спутанный локон убрал со запыленного лба,
Она не понимала еще, почему спине горячо,
Пыталась и снова пыталась встать сама.
Чужие руки прижимали ее к земле.
И кто-то громко в ухо что-то кричал.
Не понимала пока, кто она, где,
А ангел сидел на плече и ногой качал.
Он и потом к ней на кровать прилетал -
Маленький, белый, крылья больше него.
Гортанные речи ей на своем языке лепетал,
Но не это в нём удивляло больше всего.
Белой ладонью он ей отирал пот,
Что выступал от боли над верхней губой.
Раздувая щеки, дул на горячий компот,
И от назойливых мух заслонял её собой.
Листья желтели, никто к ней уже не ходил:
Подружки устали, поклонники нашли других.
И у родителей не было уже сил,
Не было сил смотреть, как она угасает, никаких.
Нет, они улыбались и врали в глаза.
Книги читали вслух и пытались шутить.
"Ну, как сегодня дела, рассказывай, стрекоза!" -
Спрашивали они, а ей не хотелось жить.
Нет синих глаз, что звали тогда за собой.
Холмик на его могиле осел, и пора ставить памятник.
И поросло место аварии густой травой,
И сердце не стучит, а мотается в стороны словно маятник.
И только маленький ангел упрямо толкал в плечо,
И заставлял коляски крутить колеса.
- Оставь меня в покое, ну, у окна я, и что? И что?
И правда, смотри, золотая какая осень...
- Я хочу выехать в парк. Мам, достань шаль.
Нет, я сама, отдохните тут без меня немножко.
И покатила с ангелом на плече вдаль,
Шурша колесами по листьям, устлавшим дорожки.
И маленький ангел заснул, укачало, бывает так.
И просмотрел, как она круто вираж заложила.
Камешек под колесо - это жуткий знак.
Словно вылезла из преисподней страшная сила.
И в миг падения, в миг, когда ничего
Поделать нельзя и уповаешь только на небо,
Она вновь увидела синие глаза
И не понимала уже - в реальности или в небыли.
Мужские руки крепко схватили металл:
- Права-то есть?
Растерялась: "А что, полагаются?"
- Ну, я такой лихачке никогда бы не дал,
Это же надо, на какой скорости катаетесь!
И несколько лучиков улыбчатых, и рыжий вихор.
И целый рой веснушек на щеках, и странный галстук.
Проснулся ангел, испугался сначала, лоб потёр,
А потом рассмеялся: "Ну, слава богу! Здравствуй!"
***
ВОРОНОВО ПЕРО
Где-то в другом мире, где на стенах висели травы,
Она прятала рыжие волосы под платок и смотрела лукаво.
Ее ворон почти не каркал, и когда она выжимала гадюк,
Он тихонько разминал лапы, охраняя старый сундук.
К ней приходили бюргерши и, поправляя чепчики,
Стесняясь рассказывали про мужей и просили для них смерти.
И она не страшась отдавала в их руки синий стеклянный флакон.
А потом смотрела на похороны, забравшись на старой таверны балкон.
И ее боялись в деревне и даже немножко в городе.
А она куталась в свои меха, чтобы не умереть от холода.
В полнолуние черная кошка, крадучись, пробиралась во двор.
Оборачивалась карлицей, и они вели разговор.
Ей секреты раскроет карлица и кошачьим мягким шагом
Уйдет в ночь, чтоб не видели - никому того знать не надо.
И с полночи новое варево охраняет верный ворон.
А она проверит тут ли он, успокоится сразу - рядом он.
И она искала чего-то, теребила рыжую прядь.
Но спасти не знала как милого, того, что больно терять.
Сотни трав и приправ перепробовав, она вызвала страшную тень
Та пришла и, вздохнув, потребовала для зелья кровь невинных детей.
Ни на миг рука не дрогнула, разрезая детскую кожу.
Собрала кварту крови младенческой и смотреть на неё не может.
Выливала густою струйкою в черный от сажи чан.
Неспокойно ворон вcкаркивал, да уж что там - ворон кричал!
А она, стекленея взглядом, чуя дальних факелов дым,
Заклинания повторяла, повторяла одно за другим.
И когда ломали вилами обшитую железом дверь,
Она кричала ворону:"Выпей это, слышишь! Выпей и верь!"
Когда рыжие кудри остриженные разнесла башмаками толпа.
Она уже не кричала от боли. Так, постанывала слегка.
И похрустывали ветки осиновые под ее босыми ногами,
И она в толпе искала кого-то заплывшими синим глазами.
Загорелся костер, инквизиторы приговор зевакам читали.
А толпа улюлюкала истово, пытаясь попасть в неё плевками.
И кода запахло жареной человеческо-ведьминской плотью,
Она увидела его сквозь дым, увидела как той ночью,
Когда мир ее раскололся на "до" и "после",
Когда без него не жилось, не пелось, не дышалось ей вовсе.
Он стоял в той же старой рубашке холщовой, с тем же старым зашитым воротом.
И металось от ветра застрявшее в волосах перо вороново...
