ГЛАВА 1.
Ранняя осень вступала в свои права. Понемногу увядала зелень природы, отдавая предпочтение в украшениях золоту и багрянцу. Эти широты страны славились жаркими днями и ранним наступлением вечерних холодов.
Пассажирский поезд подходил ночью к маленькой станции под названием «Лесная», стоянка на которой была всего две минуты. За много лет работы проводник плацкартного вагона видел всего несколько человек, заходивших в этом глухом малонаселенном пункте, и все они были из мест, «не столь отдаленных». Мужчина, предъявивший ему билет, тоже был оттуда же, и это не вызывало сомнений: темная куртка с капюшоном, черные брюки, ботинки на толстой подошве и небольшой вещмешок старого образца за плечом. Высокий, худощавый, лет сорока или чуть меньше, он поздоровался и прошел на свое боковое место в другом от проводника конце вагона. Все пассажиры уже спали. Он не стал раскладывать свою полку, просто сел по ходу поезда и устремил взгляд в темноту за окном.
Мужчина не двигался в течение долгого времени. Редкие огни полустанков заставляли его вздрагивать, словно напоминая, что теперь это другая жизнь: та, которая ушла вперед, пока он отбывал наказание.
Проводник проследовал туда-обратно несколько раз, проверил двери в тамбуре и вернулся к молчаливому пассажиру.
– Может, чаю налить?
– Спасибо, не надо, – тихо ответил тот.
– Если что-то будет нужно, я в другом конце вагона. Обращайтесь. Спокойной ночи.
Пассажир лишь кивнул ему в ответ и снова отвернулся к темному окну. Проводник, уже сидя в своем служебном купе, изучал данные, указанные на сайте напротив места, занятого только что:
– Сычев Вадим Анатольевич, тридцать шесть лет, до *** без пересадок. Чуть меньше суток в пути. Он не собирается спать совсем? Что же за его плечами, раз не идет к нему сон? Не зря говорят: чужая – душа потёмки.
С этими словами он улегся спать, пока была возможность перехватить несколько часов до того, как проснувшиеся пассажиры начнут требовать к себе внимания. А мужчина в конце вагона продолжал сидеть, привалившись к стене вагона, то закрывая глаза, то вновь распахивая их и озираясь, словно не веря, что он на свободе, и скоро увидит самого дорого в его жизни человека, ради которого прошел все круги ада.
В памяти всплывали события далекого прошлого, и сколько бы Сычев ни пытался не вспоминать то, за что получил срок, ничего не получалось. Уж, казалось бы, тысячи раз все взвешено, оценено, и вынесен приговор самому себе, а покоя душе не было. Преступление свершилось, когда ему было двадцать два, осенью, первого сентября. С той поры не любил ни это время года, ни день начала учебного процесса. Не представлял, что когда-нибудь сможет изменить свое восприятие «осенней поры, очей очарованья».
Тогда его и еще двух парней на «небольшую шутку» подбила сокурсница, которая имела конкретные цели и планы, разработанные для их достижения. Сыч – а тогда его звали только так, словно и не было у него нормального имени – не вникал в суть затеянного Евой дела. У него с ней начинались отношения, и ему хотелось добиться благосклонности строптивой девушки. Но когда это случилось слишком быстро, какие-то сомнения закрались в его сознание, однако разложить все по полочкам не хватило времени – игра уже началась. Все свелось к издевательствам над девушкой, которой сам Сыч тогда нравился и начал «пускать пыль в глаза», чтобы она доверилась ему. Так и получилось, в результате чего ее похитили, предварительно опоив снотворным. Беззащитную девушку, находившуюся без сознания, раздели и принимали рядом с ней откровенные позы, имитируя интимную связь со всеми участниками. Весь процесс был запечатлен на видео лично Евой. Жертву никто и пальцем не тронул, но со стороны все выглядело непристойно и полностью уничтожало ее репутацию. Никто из участников того действа не мог предположить, во что выльется их «шутка».
Смонтированное видео отправили отцу девушки, чтобы шантажом заставить его подписать документы о передаче или нулевой продаже его спортивного комплекса, о котором мечтала организатор преступления. Ранее она пыталась через дочь воздействовать на владельца, но девушка жестко отказала ей, чем и навлекла на свою голову беду. Однако Ева не учла того, что у мужчины было слабое больное сердце: он умер, даже не успев открыть то сообщение, лишь поняв, что с его единственной дочерью случилось нечто непоправимое. Грандиозные планы рухнули. Шантаж самой жертвы тоже ни к чему не привел; она вообще уехала из города сразу после похорон отца. Но вернулась, спустя долгие восемь лет, чтобы воздать должное виновным в поломанной собственной судьбе. И ей это удалось: все соучастники преступления попались в сплетенную ею паутину и получили разные сроки.
Незадолго до задержания Вадим снова имел связь с той самой своей бывшей сокурсницей, что организовала преступление и воплотила его в жизнь, хотя все восемь лет старался избегать встреч с ней. Но Ева обратилась к нему за помощью, и он опять не отказал ей. В результате их единственного за долгое время «контакта» она забеременела. К моменту, когда точно стало понятно, что их свидание оказалось «плодотворным», все участники преступления находились под следствием. Ева, узнав о своем интересном положении, отказывалась сообщать кому бы то ни было, кто является отцом ребенка. Даже в такой ситуации умудрялась манипулировать своим отцом, добиваясь низменных целей. Сычев, еще находясь в следственном изоляторе, отказывался давать показания, надеясь вылезти из затягивавшейся вокруг него петли. Однако, взвесив все свои грехи, и после разговора с начальником отделения полиции, решил пойти на сделку со следствием, не называя имени жертвы, а также и организатора преступления. Почему молчал? Да потому что считал себя виноватым перед Юлей, над которой они так жестоко «подшутили» – во-первых; а во-вторых, не мог представить, как будут склонять имена девушек, сыгравших в его жизни очень важную роль, перевернувших ее с ног на голову.
Дав показания один раз, потом он только молчал; отказывался от свиданий с родителями, не говорил ни слова при встрече с адвокатом, нанятым ими для его освобождения. Не шел на контакт ни с кем; поставил крест на своей жизни в тридцать лет. Эта «игра в благородную молчанку» длилась до того момента, когда ему организовали разговор с отцом Евы, что очень удивило Сыча, но отказаться от встречи он не мог. Яков Семенович и сообщил, что его дочь беременна, а имя отца будущего ребенка скрывает. Молчавший и на этом свидании Сычев сначала никак не отреагировал на новость, но потом…
«Ведь тогда сразу понял, что она от меня беременна. Просто не мог поверить в такое счастье для себя – не заслужил я того, чтобы после меня остался след на земле. Но стало страшно: а вдруг она не захочет рожать ребенка? Вдруг самые гадкие мысли придут в ее дурную голову. А она могла бы что угодно сделать с малышом, который представлял в то время всего лишь сгусток клеток. Нельзя было этого допустить. Спасибо Якову, что не испугался тогда моей реакции, больше похожей на панику или истерику. Поверил мне. Сыном назвал. Как я не умер в тот момент от боли, разрывавшей сердце! Сын… Он назвал меня сыном, а я был уверен, что тоже буду отцом сына. И ради него я должен все вынести: оказать содействие следствию, принять наказание, а главное – достойно его выдержать. Даже Яков просил о помощи при расследовании того, старого дела, а Ева уж успела еще натворить безобразий. Он не стал жалеть единственная дочь, зная лучше других ее настоящую суть, считал, что виновная в преступлении должна получить по заслугам. А его супруга в то время перенесла сложную операцию и боролась с онкологическим заболеванием… Я обещал ему. Я сделал. Не смог лишь назвать имя жертвы. Почему не смог? Только ли, потому что виноват перед Юлей? Нет. Себя обманывать уже нет смысла. Все давно ушло. А тогда… тогда я был отравлен ее беззащитностью, чистотой, невинностью – всем тем, над чем мы посмеялись, так и не сумев понять, что убили себя. Я уж точно был уничтожен. Когда она вернулась через восемь лет, сильная до безрассудства, больше похожая на смертоносную машину, овладевшую всеми видами боевых единоборств, и заставила меня жрать землю, чтобы очистить от скверны; когда разбила нос и врезала по самому дорогому, что есть у мужиков, вот тогда я понял, в кого мы ее превратили своей «шуткой». Все правильно она сделала, только мягко с нами, уродами, обошлась. И следователь тоже точно сказал тогда: «Вы все заслуживаете «вышки». Жаль, что ее отменили». Я с ним согласился. Что спасло нас той осенью от безжалостной мести нашей жертвы? Наверное, то, что она полюбила: будущий муж смог остановить огонь возмездия, съедавший ее… В любом случае, каждый человек, встреченный в то время, оставил свой след во мне. Кто-то научил бороться, кто-то ненавидеть, кто-то верить, кто-то уважать. И каждому я благодарен, потому что продолжаю жить, стараюсь стать лучше, чтобы сын не стеснялся меня. Сын. Володька. Уж пять лет ему. Яков говорил, что он знает меня по фотографиям. Но это внешние признаки, а как он отнесется при встрече к отцу-преступнику, пусть и бывшему?»
Вадим снова и снова думал о том, что все люди, появлявшиеся в его жизни, оставили свой отпечаток, хороший или плохой. Даже Ева, переломившая его судьбу, как щепку, подарила сына, от которого отказалась сразу же, еще в родильном доме, когда следствие подходило к концу.
«Как к ней относиться? И не хочу помнить, а должен поблагодарить за Володю. Хотя понятно, что беременность была нужна ей лишь для манипуляции родителями и более мягкого отношения со стороны правоохранительных органов. Для меня это уже не имеет значения. Ее след остался лишь в свидетельстве о рождении, а в жизни сына она отсутствует. А я есть. И сына моего зовут Сычев Владимир Вадимович».
Глаза защипало, горло сдавило. Он подумал о том, как хорошо, что все спят и не видят слез на его лице; горячих слез хмурого мужчины с поседевшими висками и настороженным взглядом серых глаз. Вадим четко осознавал, что производит гнетущее впечатление на людей, но его это мало трогало.
Он так и просидел всю ночь на своем боковом сидении рядом с тамбуром. Небольшой вещмешок лежал под ногами. Еще не пришло время открывать его, чтобы достать дешевенькую бритву, помазок и попробовать хоть немного сбрить щетину, местами уже седую. Пару раз Сычев выходил в тамбур покурить; затягивался так, словно последний день живет. А все, потому что решил отказаться от этой вредной привычки, не хотел подавать сыну дурной пример.
Пассажиры потихоньку просыпались, занимались своими делами, ворчали, завтракали, поглядывали искоса на одинокого человека, смотревшего все время в окно. К нему снова подошел проводник.
– Доброе утро. Чай будете с сахаром или без? – настойчиво спросил он.
Вадим повернулся к нему и чуть улыбнулся.
– С сахаром. Давно не пробовал таких вкусных вещей. Житейская роскошь.
– Может, печенья еще?
– Нет, это уже слишком, через край. Надо понемногу, по капле учиться радоваться жизни.
Проводник задумался над его словами, потом согласно кивнул и ушел за чаем.
Запахи всяческой еды наполняли вагон: вареные яйца, колбаса, жареная курица, кофе из термоса, даже леденцы. Все это казалось сказкой, фильмом, который сейчас показывали Сычеву, как было «там», в редкие моменты отдыха. И так бы он и думал, что все это – кино, если бы не те самые запахи. Они помогали верить в реальность происходящего вокруг.
Перед ним на столике возник чай в граненом стакане и металлическом подстаканнике, на котором был выдавлен герб города, откуда уехал Вадим, и который навсегда остался позади. Туда больше никогда не вернется, в это он свято верил.
– Угощайтесь, – сказал проводник и сразу ушел, чтобы не мешать нелюдимому пассажиру в наслаждении крепким сладким напитком.
– Спасибо, – ответил Сычев вслед доброму, все понимающему человеку.
Напротив него никто не садился: сосед, спавший на верхней полке, пересел за общий стол к своим друзьям. Вадим и на это не обратил внимания. Одиночество не тяготило его. Там, где он был последние пять лет, редко удавалось остаться в тишине даже ночью. А потому сладкий чай и мысли о прошлом и настоящем дарили ему странное сочетание покоя и тоски.
Утро медленно перебиралось в день, поезд продолжал поглощать километры, приближая такую долгожданную встречу с сыном.
«Как я найду его? Кто придет встречать? Да и придет ли? Вдруг изменились обстоятельства? Яков обещал. И Алёна Витальевна пять с лишним лет назад говорила, что придет. Справилась ли с болезнью? Ничего не знаю о ней. И Яков молчит о жене. Мои-то родители вряд ли будут: далеко им ехать, да и возраст уже берет свое. Все же надеюсь, что кто-то захочет встретить меня».
Мысли, мечты, надежды…
Словно ступеньку за ступенькой преодолевал сложный путь возвращения из прошлого, оставляя на каждой из них частицу души и сил, подпитываясь верой, что еще нужен кому-то, надеждой на лучшую долю, если сможет быть достойным ее.
За час до прибытия в родной город Вадим выкинул начатую пачку сигарет, побрился, насколько это было возможно сделать дрожащими руками, и сел ждать, когда покажется на горизонте вокзал. Сердце билось все быстрее, заставляя закипать кровь; виски сдавило; ладони похолодели и стали влажными.
«Черт! Как девица нервная перед первым балом. Да может, и нет никого на перроне, а я тут…»
– Ваша станция, – совершенно неожиданно сказал подошедший к нему проводник. – Счастливого пути вам по жизни.
– И вам, – произнес сдавленным горлом Сычев.
Стоя в тамбуре, он никак не решался сделать шаг на перрон. Ему казалось, что вот именно сейчас совершит что-то самое важное не только для себя. Время уходило, проводник стоял за спиной, терпеливо ожидая, когда же измученный думами человек шагнет вперед, навстречу новой жизни.
Он вышел последним из плацкартного вагона, оттягивая до последнего мига реальность, которая ждала его здесь, в родном городе. Оглянулся вокруг: обычная бегущая суета. Кто-то встречал, обнимал, целовал близких; кто-то тащил сумки, задавая вопросы на ходу; кто-то еще ждал, поставив багаж под ноги. Сычев из-под нахмуренных бровей бросал косые взгляды по сторонам, не зная, то ли уходить с перрона, то ли высматривать кого-то, но кого? И вдруг…
– Папа! Папа! – взлетел над толпой детский голосок. – Папочка, я здесь!
Людская масса расступалась, расплывалась в разные стороны, открывая путь летевшему, как маленький метеор, мальчику в синей курточке. Он первым нашел в толпе отца, которого видел только на фотографиях, но узнал его сразу. Даже дед, который пришел с ним на вокзал, не успел еще найти глазами своего нареченного сына.
Двумя минутами ранее внук нетерпеливо дергал Якова за руку.
– Деда, скоро? – спрашивал мальчик, внимательно вглядываясь серыми глазами в людей, выходивших из вагонов.
– Скоро, скоро, папа, наверное, помогает кому-нибудь с вещами. Сейчас мы его уви…
– Вот он! – закричал малыш, показывая пальчиком вперед и одновременно вырываясь из рук деда. – Там, смотри!
Яков увидел похудевшего и повзрослевшего Сыча, который тяжелым взглядом выискивал родных на перроне. Услышав такое незнакомое слуху слово, Вадим прищурился, высматривая, кто и кого зовет так душераздирающе. А когда в него врезался мальчишка и обнял за ноги, осознал, что это его сын назвал папой…
