«Я могу отказаться?» — с надеждой спросил певец. Получив отрицательный ответ, он сразу же позвонил сыну.
— Послушай, нам надо обсудить кое-какие финансовые дела, связанные с моей музыкальной деятельностью и наследством в целом.
— Пап, что случилось?
Дрожащий голос и то, как нервно отец затягивался сигаретой, говорили сами за себя.
— Я... получил предложение, от которого нельзя отказаться. Ты, как мой менеджер, можешь сопровождать меня. Если захочешь, конечно. Советую отказаться, ибо неизвестно, вернусь ли я вообще. Но я буду благодарен, если проводишь меня хотя бы до портала. Ребята уже в курсе. Решают, ехать или нет. У них, в отличие от меня, есть выбор. В случае их отказа мне найдут музыкантов, которые сыграют вместо них.
Сын молчал, не зная как реагировать. Капли ледяного пота стекали с его лба. С одной стороны, он считал, что у отца давно уже поехала его старая героиновая крыша, а с другой… на его телефон тотчас же пришла информация с неизвестного номера. Точка с координатами и договор, по которому уже прошла сто процентная предоплата.
— Портал находится в метро? — уточнил сын, с ужасом осознавая, что ему не удастся сбежать незамеченным.
— Да.
Гигантские часы на центральной площади вызывали неприятное, гнетущее чувство полной безнадежности. Впрочем, на это и было рассчитано, ведь в отличие от привычных часов, они показывали не только время...
Люди, лишенные легкости и каких-либо положительных эмоций, напуганные вдруг открывшейся им реальностью, добровольно склоняли головы и старались как можно быстрее пройти мимо. Они спешили по старой привычке, прекрасно понимая, что больше спешить некуда.
Почти все новопреставленные рано или поздно переставали смотреть не только на часы, но и наверх, в небо. Всё равно там мало что можно было разглядеть, кроме многослойных красно-бордовых облаков, сквозь которые периодически просвечивались вспышки молний. Грязно-кровавое небо находилось в постоянном движении. Будто некий незримый художник ежесекундно выливал краску и водил кистью по холсту.
Поначалу кто-нибудь да пытался получить удовольствие от наблюдения за небосводом, но очень скоро земля с ее красно-коричневыми лавовыми потоками, темными скалами и ядовитыми испарениями заставляла всех без исключения опускать глаза и больно падать с небес на землю. В прямом и переносном смысле слова. Убежденные в собственных прегрешениях, с угнетенным сознанием и порванной духовной связью, души сжигали сами себя, бесконечно долго перемалывая остатки человечности в горниле раскаяния.
Кьяре не нравилось сюда приходить. В этом мире всё было чересчур пасмурно и мрачно, и гораздо темнее, чем даже в промежуточных мирах. Хотя кое-какая радость всё же позволялась здешним жителям. В этой реальности массовые мероприятия проводились без привязки к какому-либо событию и всегда с четко обозначенной целью. Все знали о ней, но никому не хотелось обсуждать перспективы.
Праздники же остались в прежней жизни. Они маячили на задворках сознания едва уловимым воспоминанием о сказочно-волнительном сновидении, тяготили и без того переполненную отчаяньем душу. В какой-то момент задумываться о чем-либо, кроме насущных дел и естественных потребностей организма, становилось физически больно, ведь от осознания приходило отчаяние, следом за ним — безмолвие. Людей как будто накрывало невидимым полотном, а затем сковывало льдом. Не имея возможности защищаться, им оставалось только одно: добровольно отдать себя на пожирание коварному и безжалостному врагу. Выражение «потерять душу» здесь приобретало прямое значение.
Разочарование и безразличие читались на лицах жертв, им больше ничего не оставалось, кроме как продолжать играть свои заученные в прежней жизни роли. Да и кого винить, кроме самих себя?
«Что может быть хуже, чем потерять душу? — ужаснулась Кьяра, окинув взглядом тех, кто стоял ближе к ней. — Какая ирония: лед снаружи, вулкан внутри. Того и гляди взорвутся. И чтобы сохранить баланс, требуется самая малость: отпустить любые привязанности, страхи, мысли, чувства… Неужели оно того стоит? Страшный выбор»
Повсюду наблюдалось одно и то же: напряженные, направленные внутрь себя взгляды, полные понимания того, что с ними произошло. Души истошно кричали, но слышать это могли лишь избранные. Для всех остальных поддерживалась иллюзия безропотного спокойствия.
«Скоро начало», — отметила Кьяра, пройдя через турникеты. Она встала позади всех, на самом краю круглой площади, и осмотрелась. Подобно огромной чаше, центральная площадь приготовилась собирать энергию со зрителей. Министадион, такой же вогнутый как и для спортивных игр, был отлично продуман и сконструирован как раз для этих целей. Болельщики болели душой и источали боль, продолжая кормить тех, о которых они теперь знали наверняка, но уже ничего не могли с этим поделать. Добровольная прижизненная передача своих душ в плен многочисленным подключкам — энергетическим паразитам, автоматически акцептировала и договор «посмертного» существования.
Вскоре на площади стало довольно многолюдно. Кто-то в нетерпении перешептывался, кто-то бездумно наблюдал за пробой звука и света на главной сцене, кто-то принимал формально запрещенные препараты, чтобы провести редкий выходной с пользой и расслабиться на полную катушку. Разработка планеты и обслуживание подземных механизмов ни на день не прекращались, текучка кадров росла в геометрической прогрессии, многие не выдерживали и срывались, отчего работники были лишены как еженедельных выходных, так и ежегодных отпусков. Их тут и в помине не было. За исключением редких массовых мероприятий отдыхать было негде и некогда.
— Привет, — послышалось сзади. — Я знала, что ты не пропустишь этот концерт и обязательно придешь. Ведь это твой любимый певец.
Кьяра обернулась. Перед ней стояла ее мать. Не старая и не молодая, женщина среднего возраста смотрела напряженно, как будто не знала, какой реакции ожидать. В темноте, при свете лавовых потоков и редких фонарей, ее лицо выглядело суровым и лишенным той добродушной привлекательности, которая так подкупала при жизни. Ни косметики на лице, ни прически. Просто обрезанные короткие волосы, еще даже не седые, но внешний вид демонстрировал внутреннее состояние лучше любого сканера.
Посмертный образ отражал исключительно то время жизни, когда человек наиболее полноценно осознавал себя. Именно поэтому тут редко встречались те, которые принимали вид молодых людей или детей. Никаких «мне хочется быть двадцатилетней» или «я запомнила своё отражение в зеркале в тридцать пять» тут не прокатывало, равно как и убеждения, мол, по ту сторону жизни все сразу становятся красивыми. Многие установки оказались ложными.
— Привет, — ровно поздоровалась с ней Кьяра. — Как ты поживаешь? Ты разве тут? Я думала…
— Нет, я переехала сюда по собственному желанию, на временную работу.
— Почему?
— Ну… на рудниках, конечно, выгоднее, да и благодаря профильному образованию у меня была неплохая должность, даже можно было найти в работе что-то более-менее интересное. Но там невозможно жить, да и коллектив ужасный. Ты же знаешь, я компанейский человек, мне важно, чтобы была приятная атмосфера. А здесь поспокойней, несмотря на постоянный грохот этих гигантских машин, которые мы обслуживаем двадцать четыре на семь. Хотя тут и время течет иначе, не говоря уже обо всем остальном, — пояснила мать, опустив взгляд. В этот момент ее душа безумно закричала, буквально забившись в клетке-тюрьме, и весь ужас ситуации ненадолго отразился в глазах. Но в отличие от прежней жизни, сойти с ума или покончить жизнь самоубийством здесь было невозможно.
С минуту они обе хранили молчание. Кьяра прекрасно понимала, почему мать приехала сюда, но посчитала, что не столько бестактно, сколько бессмысленно язвить, мол, я же говорила тебе, а ты думала, что это всё мои выдумки, фантазии, ненормальность.
— Ты думаешь, я смогу помочь? — напрямую спросила Кьяра, решив сразу расставить все точки над i.
— Н-нет-нет, — поспешно запротестовала мать, а потом призналась: — Да. Прости, что вынуждена попросить тебя о помощи. Мне очень неудобно и стыдно. Как только я услышала о предстоящем концерте, то понадеялась, что ты придешь. Теперь я знаю, кто ты, знаю о твоих способностях и положении в Ордене. Хотя я всегда это знала, но не могла принять и поверить. Ты же понимаешь, все эти социальные роли и религиозные догмы… В общем, я подумала, что ты не пропустишь это мероприятие. Хотела встретиться с тобой, увидеться.
Кьяра понимающе кивнула, не посмев даже мысленно укорить мать.
— Зайдешь в гости? — понуро предложила мать. — У меня есть своя жилплощадь, что уже хорошо. Почти двенадцать квадратов, одно окно, все удобства в единственной комнате. Такой метраж здесь считается настоящим шиком. Это лучше, чем койка-место в общежитии.
— Ого! Поздравляю, — удивилась Кьяра, так как знала трудности всех сюда поступающих. Получить отдельную квартиру в привилегированных редких многоэтажках-ульях, а не лежак в бараке — такое можно было либо заслужить упорным и непосильным физическим трудом, послушанием и безоговорочным согласием, либо… — Тебе за прижизненные заслуги выделили отдельное жилье?
— Вероятно, кое-что засчитали, — поджала губы мать, чтобы не расплакаться. — Но этого оказалось недостаточно, чтобы не попасть сюда.
— Не плачь, пожалуйста, тут слезами уже не помочь, — остановила ее Кьяра, не решившись произнести слово «мама».
Отныне это уже не ее мать, а просто старая знакомая, которая отлично отыграла роль матери в одной из многочисленных жизней. Она даже удивилась собственной реакции, ведь буквально четыре месяца назад уход матери вызвал настоящую депрессию. Кьяра убивалась на похоронах и рыдала три дня подряд, не представляя, как теперь жить самостоятельной, взрослой жизнью без постоянного маминого надзора, советов и участия, когда на самом деле ни в чем из этого она никогда не нуждалась и не пользовалась. Пришла внушенная кем-то очень удобная мысль, будто Кьяра не прошла вовремя сепарацию, однако только позднее она смогла понять истинную причину слёз. Игра в жизнь порой затягивала даже самых осведомленных агентов Ордена, и среднестатистические маски прирастали чересчур сильно, оторвать их можно было лишь так: с кровью и болью. Душе же было уже наплевать из-за чего конкретно горевать и по кому убиваться. Главное — отыграть этот сценарий, прожить определенную боль, заплатить душевный «налог» за тех, кто был не в состоянии вносить свою лепту в общий котел.
А теперь… а теперь она просто стоит и смотрит на эту женщину, словно на давнюю знакомую. С грустью, долей разочарования и без особой жалости, без того горя потери, которое еще недавно сжигало душу.
«Системы управления сознанием внушают чувства ложной привязанности и заставляют нас всех горевать, всех без исключения!» — с яростью напомнила себе Кьяра.
— Я так давно не плакала, — смахнув слёзы, призналась мать. — Когда поняла, где очутилась, как-то сковало всё внутри и не осталось времени и сил, чтобы жалеть себя. Знаешь, вроде и хотелось поплакать, но… — развела она руками и указала направление. — Вон мой дом. Окна сюда, на площадь выходят. Оттуда будет удобно смотреть концерт. В любом случае это лучше, чем полночи простоять среди толпы.
— Спасибо, — Кьяра, испытав чувство искренней благодарности, коснулась плеча матери. — Я же понимаю, что ты выбирала квартиру с расчетом как раз на этот концерт и моё появление здесь. Вид из окна подобран специально для меня.
— Я не с расчетом! — вскинулась мать и слёзы вновь задрожали в ее глазах. — Поверь, я…
— Знаю, знаю! — обняла ее Кьяра и тут же отступила на шаг назад. В этом мире никто не проявлял теплых чувств, наблюдателям это могло бы показаться неестественным и опасным поведением. — Я благодарна. Ты всего лишь хотела сделать приятное. Ты даже тут, несмотря на собственное положение, позаботилась обо мне. Это приятно и так трогательно.
— Ты снова пытаешься увидеть во мне свет, когда на самом деле я думала только о себе.
Измученная раскаянием женщина закрыла лицо руками.
«Как я любила эти руки! — вспомнила Кьяра. — Когда-то мне казалось, что только у моей мамы самая красивая форма пальцев и ногтей. Я не могла налюбоваться, когда она делала маникюр и украшала себя кольцами. Как это странно теперь вспоминать...»
— Я знаю, что ты хороший человек. А то, что ты хотела совместить приятное с полезным, это не преступление. О концерте задолго объявили. У тебя было время, чтобы всё подготовить.
— Ты оправдываешь меня, Кьяра.
— Нет, я вижу. Вижу тебя насквозь.
— В тебе говорит бывшая привязанность ко мне, дочерняя любовь.
— Ее тут нет, ты же знаешь, и чувствуешь то же самое ко мне. Наверняка, в тебе нет сейчас ни капли материнской любви. Только печаль, грустное воспоминание об утерянном чувстве, которое было навязанным, а не истинным. Здесь нет ни матери, ни ребенка. Родительство — не более чем фикция. Тебе, как и многим, хотелось, чтобы всё было настоящим, а не искусственным и притворным. Жалость и умиление, что испытывают к маленькому, беззащитному и нежному ребенку, по идее, не должны быть ни самовнушением, ни базироваться на голом инстинкте, но так ли это в большинстве случаев? К сожалению, таковы условия пребывания в «жизни». Неподдельные чувства по отношению к тем, с кем живешь под одной крышей, — большая редкость и особая привилегия. Обычно это под запретом. Поэтому не вини себя. Не ты такое придумала.
— Это так ужасно, так ужасно… — качала головой мать и смотрела невидящим взглядом куда-то сквозь толпу. — Когда я, попав сюда, впервые осознала и себя, и всё то, что я считала жизнью и правдой, мне захотелось умереть. Забавно, но в привычном понимании, я уже была мертва. Здесь же я всего лишь продолжала разлагаться духовно. Что можно считать жизнью после такого опыта? Теперь прошлое мне кажется сном, прекрасным сном! Кьяра… я и не думала, что ад выглядит именно так. Нижний мир я представляла себе совершенно иначе.
— Как?
— Я не думала, что он настолько чудовищен. Сначала мне казалось, что я попала в какой-то сумасшедший дом. Всё пыталась выяснить, как отсюда выйти, кому надо дать взятку и прочее. Никак не могла свыкнуться и смириться. А потом поняла, что я тоже пациентка этой грандиозной психушки. И уже на постоянной основе. Труднее всего было свыкнуться с мыслью, что тут нет денег. Привычные формы расчетов остались в сказочном сне о жизни.
— Да, — не могла не согласиться Кьяра. — Всё что было в твоей предыдущей жизни, всё, что принималось за правду, — на самом деле иллюзия, ложные представления. При всей внешней, обманчивой красоте, в них никогда не было места истинному свету.
Мать подняла взгляд и очень внимательно посмотрела на бывшую дочь.
— Ты сказала «нет места свету...»? Тебе стало известно что-то секретное? Настолько секретное, что даже ты, с твоим статусом в Ордене, говоришь об этом так печально. Что может быть хуже, чем эта вечная каторга и всепланетный обман заключенных здесь душ?
Кьяра осмотрелась по сторонам. Людей стало намного больше. Площадь почти вся уже заполнилась зрителями.
— Послушай, нам надо обсудить кое-какие финансовые дела, связанные с моей музыкальной деятельностью и наследством в целом.
— Пап, что случилось?
Дрожащий голос и то, как нервно отец затягивался сигаретой, говорили сами за себя.
— Я... получил предложение, от которого нельзя отказаться. Ты, как мой менеджер, можешь сопровождать меня. Если захочешь, конечно. Советую отказаться, ибо неизвестно, вернусь ли я вообще. Но я буду благодарен, если проводишь меня хотя бы до портала. Ребята уже в курсе. Решают, ехать или нет. У них, в отличие от меня, есть выбор. В случае их отказа мне найдут музыкантов, которые сыграют вместо них.
Сын молчал, не зная как реагировать. Капли ледяного пота стекали с его лба. С одной стороны, он считал, что у отца давно уже поехала его старая героиновая крыша, а с другой… на его телефон тотчас же пришла информация с неизвестного номера. Точка с координатами и договор, по которому уже прошла сто процентная предоплата.
— Портал находится в метро? — уточнил сын, с ужасом осознавая, что ему не удастся сбежать незамеченным.
— Да.
***
Гигантские часы на центральной площади вызывали неприятное, гнетущее чувство полной безнадежности. Впрочем, на это и было рассчитано, ведь в отличие от привычных часов, они показывали не только время...
Люди, лишенные легкости и каких-либо положительных эмоций, напуганные вдруг открывшейся им реальностью, добровольно склоняли головы и старались как можно быстрее пройти мимо. Они спешили по старой привычке, прекрасно понимая, что больше спешить некуда.
Почти все новопреставленные рано или поздно переставали смотреть не только на часы, но и наверх, в небо. Всё равно там мало что можно было разглядеть, кроме многослойных красно-бордовых облаков, сквозь которые периодически просвечивались вспышки молний. Грязно-кровавое небо находилось в постоянном движении. Будто некий незримый художник ежесекундно выливал краску и водил кистью по холсту.
Поначалу кто-нибудь да пытался получить удовольствие от наблюдения за небосводом, но очень скоро земля с ее красно-коричневыми лавовыми потоками, темными скалами и ядовитыми испарениями заставляла всех без исключения опускать глаза и больно падать с небес на землю. В прямом и переносном смысле слова. Убежденные в собственных прегрешениях, с угнетенным сознанием и порванной духовной связью, души сжигали сами себя, бесконечно долго перемалывая остатки человечности в горниле раскаяния.
Кьяре не нравилось сюда приходить. В этом мире всё было чересчур пасмурно и мрачно, и гораздо темнее, чем даже в промежуточных мирах. Хотя кое-какая радость всё же позволялась здешним жителям. В этой реальности массовые мероприятия проводились без привязки к какому-либо событию и всегда с четко обозначенной целью. Все знали о ней, но никому не хотелось обсуждать перспективы.
Праздники же остались в прежней жизни. Они маячили на задворках сознания едва уловимым воспоминанием о сказочно-волнительном сновидении, тяготили и без того переполненную отчаяньем душу. В какой-то момент задумываться о чем-либо, кроме насущных дел и естественных потребностей организма, становилось физически больно, ведь от осознания приходило отчаяние, следом за ним — безмолвие. Людей как будто накрывало невидимым полотном, а затем сковывало льдом. Не имея возможности защищаться, им оставалось только одно: добровольно отдать себя на пожирание коварному и безжалостному врагу. Выражение «потерять душу» здесь приобретало прямое значение.
Разочарование и безразличие читались на лицах жертв, им больше ничего не оставалось, кроме как продолжать играть свои заученные в прежней жизни роли. Да и кого винить, кроме самих себя?
«Что может быть хуже, чем потерять душу? — ужаснулась Кьяра, окинув взглядом тех, кто стоял ближе к ней. — Какая ирония: лед снаружи, вулкан внутри. Того и гляди взорвутся. И чтобы сохранить баланс, требуется самая малость: отпустить любые привязанности, страхи, мысли, чувства… Неужели оно того стоит? Страшный выбор»
Повсюду наблюдалось одно и то же: напряженные, направленные внутрь себя взгляды, полные понимания того, что с ними произошло. Души истошно кричали, но слышать это могли лишь избранные. Для всех остальных поддерживалась иллюзия безропотного спокойствия.
«Скоро начало», — отметила Кьяра, пройдя через турникеты. Она встала позади всех, на самом краю круглой площади, и осмотрелась. Подобно огромной чаше, центральная площадь приготовилась собирать энергию со зрителей. Министадион, такой же вогнутый как и для спортивных игр, был отлично продуман и сконструирован как раз для этих целей. Болельщики болели душой и источали боль, продолжая кормить тех, о которых они теперь знали наверняка, но уже ничего не могли с этим поделать. Добровольная прижизненная передача своих душ в плен многочисленным подключкам — энергетическим паразитам, автоматически акцептировала и договор «посмертного» существования.
Вскоре на площади стало довольно многолюдно. Кто-то в нетерпении перешептывался, кто-то бездумно наблюдал за пробой звука и света на главной сцене, кто-то принимал формально запрещенные препараты, чтобы провести редкий выходной с пользой и расслабиться на полную катушку. Разработка планеты и обслуживание подземных механизмов ни на день не прекращались, текучка кадров росла в геометрической прогрессии, многие не выдерживали и срывались, отчего работники были лишены как еженедельных выходных, так и ежегодных отпусков. Их тут и в помине не было. За исключением редких массовых мероприятий отдыхать было негде и некогда.
— Привет, — послышалось сзади. — Я знала, что ты не пропустишь этот концерт и обязательно придешь. Ведь это твой любимый певец.
Кьяра обернулась. Перед ней стояла ее мать. Не старая и не молодая, женщина среднего возраста смотрела напряженно, как будто не знала, какой реакции ожидать. В темноте, при свете лавовых потоков и редких фонарей, ее лицо выглядело суровым и лишенным той добродушной привлекательности, которая так подкупала при жизни. Ни косметики на лице, ни прически. Просто обрезанные короткие волосы, еще даже не седые, но внешний вид демонстрировал внутреннее состояние лучше любого сканера.
Посмертный образ отражал исключительно то время жизни, когда человек наиболее полноценно осознавал себя. Именно поэтому тут редко встречались те, которые принимали вид молодых людей или детей. Никаких «мне хочется быть двадцатилетней» или «я запомнила своё отражение в зеркале в тридцать пять» тут не прокатывало, равно как и убеждения, мол, по ту сторону жизни все сразу становятся красивыми. Многие установки оказались ложными.
— Привет, — ровно поздоровалась с ней Кьяра. — Как ты поживаешь? Ты разве тут? Я думала…
— Нет, я переехала сюда по собственному желанию, на временную работу.
— Почему?
— Ну… на рудниках, конечно, выгоднее, да и благодаря профильному образованию у меня была неплохая должность, даже можно было найти в работе что-то более-менее интересное. Но там невозможно жить, да и коллектив ужасный. Ты же знаешь, я компанейский человек, мне важно, чтобы была приятная атмосфера. А здесь поспокойней, несмотря на постоянный грохот этих гигантских машин, которые мы обслуживаем двадцать четыре на семь. Хотя тут и время течет иначе, не говоря уже обо всем остальном, — пояснила мать, опустив взгляд. В этот момент ее душа безумно закричала, буквально забившись в клетке-тюрьме, и весь ужас ситуации ненадолго отразился в глазах. Но в отличие от прежней жизни, сойти с ума или покончить жизнь самоубийством здесь было невозможно.
С минуту они обе хранили молчание. Кьяра прекрасно понимала, почему мать приехала сюда, но посчитала, что не столько бестактно, сколько бессмысленно язвить, мол, я же говорила тебе, а ты думала, что это всё мои выдумки, фантазии, ненормальность.
— Ты думаешь, я смогу помочь? — напрямую спросила Кьяра, решив сразу расставить все точки над i.
— Н-нет-нет, — поспешно запротестовала мать, а потом призналась: — Да. Прости, что вынуждена попросить тебя о помощи. Мне очень неудобно и стыдно. Как только я услышала о предстоящем концерте, то понадеялась, что ты придешь. Теперь я знаю, кто ты, знаю о твоих способностях и положении в Ордене. Хотя я всегда это знала, но не могла принять и поверить. Ты же понимаешь, все эти социальные роли и религиозные догмы… В общем, я подумала, что ты не пропустишь это мероприятие. Хотела встретиться с тобой, увидеться.
Кьяра понимающе кивнула, не посмев даже мысленно укорить мать.
— Зайдешь в гости? — понуро предложила мать. — У меня есть своя жилплощадь, что уже хорошо. Почти двенадцать квадратов, одно окно, все удобства в единственной комнате. Такой метраж здесь считается настоящим шиком. Это лучше, чем койка-место в общежитии.
— Ого! Поздравляю, — удивилась Кьяра, так как знала трудности всех сюда поступающих. Получить отдельную квартиру в привилегированных редких многоэтажках-ульях, а не лежак в бараке — такое можно было либо заслужить упорным и непосильным физическим трудом, послушанием и безоговорочным согласием, либо… — Тебе за прижизненные заслуги выделили отдельное жилье?
— Вероятно, кое-что засчитали, — поджала губы мать, чтобы не расплакаться. — Но этого оказалось недостаточно, чтобы не попасть сюда.
— Не плачь, пожалуйста, тут слезами уже не помочь, — остановила ее Кьяра, не решившись произнести слово «мама».
Отныне это уже не ее мать, а просто старая знакомая, которая отлично отыграла роль матери в одной из многочисленных жизней. Она даже удивилась собственной реакции, ведь буквально четыре месяца назад уход матери вызвал настоящую депрессию. Кьяра убивалась на похоронах и рыдала три дня подряд, не представляя, как теперь жить самостоятельной, взрослой жизнью без постоянного маминого надзора, советов и участия, когда на самом деле ни в чем из этого она никогда не нуждалась и не пользовалась. Пришла внушенная кем-то очень удобная мысль, будто Кьяра не прошла вовремя сепарацию, однако только позднее она смогла понять истинную причину слёз. Игра в жизнь порой затягивала даже самых осведомленных агентов Ордена, и среднестатистические маски прирастали чересчур сильно, оторвать их можно было лишь так: с кровью и болью. Душе же было уже наплевать из-за чего конкретно горевать и по кому убиваться. Главное — отыграть этот сценарий, прожить определенную боль, заплатить душевный «налог» за тех, кто был не в состоянии вносить свою лепту в общий котел.
А теперь… а теперь она просто стоит и смотрит на эту женщину, словно на давнюю знакомую. С грустью, долей разочарования и без особой жалости, без того горя потери, которое еще недавно сжигало душу.
«Системы управления сознанием внушают чувства ложной привязанности и заставляют нас всех горевать, всех без исключения!» — с яростью напомнила себе Кьяра.
— Я так давно не плакала, — смахнув слёзы, призналась мать. — Когда поняла, где очутилась, как-то сковало всё внутри и не осталось времени и сил, чтобы жалеть себя. Знаешь, вроде и хотелось поплакать, но… — развела она руками и указала направление. — Вон мой дом. Окна сюда, на площадь выходят. Оттуда будет удобно смотреть концерт. В любом случае это лучше, чем полночи простоять среди толпы.
— Спасибо, — Кьяра, испытав чувство искренней благодарности, коснулась плеча матери. — Я же понимаю, что ты выбирала квартиру с расчетом как раз на этот концерт и моё появление здесь. Вид из окна подобран специально для меня.
— Я не с расчетом! — вскинулась мать и слёзы вновь задрожали в ее глазах. — Поверь, я…
— Знаю, знаю! — обняла ее Кьяра и тут же отступила на шаг назад. В этом мире никто не проявлял теплых чувств, наблюдателям это могло бы показаться неестественным и опасным поведением. — Я благодарна. Ты всего лишь хотела сделать приятное. Ты даже тут, несмотря на собственное положение, позаботилась обо мне. Это приятно и так трогательно.
— Ты снова пытаешься увидеть во мне свет, когда на самом деле я думала только о себе.
Измученная раскаянием женщина закрыла лицо руками.
«Как я любила эти руки! — вспомнила Кьяра. — Когда-то мне казалось, что только у моей мамы самая красивая форма пальцев и ногтей. Я не могла налюбоваться, когда она делала маникюр и украшала себя кольцами. Как это странно теперь вспоминать...»
— Я знаю, что ты хороший человек. А то, что ты хотела совместить приятное с полезным, это не преступление. О концерте задолго объявили. У тебя было время, чтобы всё подготовить.
— Ты оправдываешь меня, Кьяра.
— Нет, я вижу. Вижу тебя насквозь.
— В тебе говорит бывшая привязанность ко мне, дочерняя любовь.
— Ее тут нет, ты же знаешь, и чувствуешь то же самое ко мне. Наверняка, в тебе нет сейчас ни капли материнской любви. Только печаль, грустное воспоминание об утерянном чувстве, которое было навязанным, а не истинным. Здесь нет ни матери, ни ребенка. Родительство — не более чем фикция. Тебе, как и многим, хотелось, чтобы всё было настоящим, а не искусственным и притворным. Жалость и умиление, что испытывают к маленькому, беззащитному и нежному ребенку, по идее, не должны быть ни самовнушением, ни базироваться на голом инстинкте, но так ли это в большинстве случаев? К сожалению, таковы условия пребывания в «жизни». Неподдельные чувства по отношению к тем, с кем живешь под одной крышей, — большая редкость и особая привилегия. Обычно это под запретом. Поэтому не вини себя. Не ты такое придумала.
— Это так ужасно, так ужасно… — качала головой мать и смотрела невидящим взглядом куда-то сквозь толпу. — Когда я, попав сюда, впервые осознала и себя, и всё то, что я считала жизнью и правдой, мне захотелось умереть. Забавно, но в привычном понимании, я уже была мертва. Здесь же я всего лишь продолжала разлагаться духовно. Что можно считать жизнью после такого опыта? Теперь прошлое мне кажется сном, прекрасным сном! Кьяра… я и не думала, что ад выглядит именно так. Нижний мир я представляла себе совершенно иначе.
— Как?
— Я не думала, что он настолько чудовищен. Сначала мне казалось, что я попала в какой-то сумасшедший дом. Всё пыталась выяснить, как отсюда выйти, кому надо дать взятку и прочее. Никак не могла свыкнуться и смириться. А потом поняла, что я тоже пациентка этой грандиозной психушки. И уже на постоянной основе. Труднее всего было свыкнуться с мыслью, что тут нет денег. Привычные формы расчетов остались в сказочном сне о жизни.
— Да, — не могла не согласиться Кьяра. — Всё что было в твоей предыдущей жизни, всё, что принималось за правду, — на самом деле иллюзия, ложные представления. При всей внешней, обманчивой красоте, в них никогда не было места истинному свету.
Мать подняла взгляд и очень внимательно посмотрела на бывшую дочь.
— Ты сказала «нет места свету...»? Тебе стало известно что-то секретное? Настолько секретное, что даже ты, с твоим статусом в Ордене, говоришь об этом так печально. Что может быть хуже, чем эта вечная каторга и всепланетный обман заключенных здесь душ?
Кьяра осмотрелась по сторонам. Людей стало намного больше. Площадь почти вся уже заполнилась зрителями.
