Узкая лестница вела наверх. Я такую не помнил, хотя знал план корабля наизусть. Наверху я очутился там, где совершенно не ожидал. Еще один жилой модуль. Тот самый из воспоминаний Кайла.
Криокапсулу Кайла я нашел без проблем. Она была открыта. Внутри давно высохла проводящая жидкость. Полимерное покрытие ванны превратилось в камень. Сколько прошло лет? Тысяча? Пять тысяч?
Я вдруг вспомнил. Когда Кайл укладывался в криокапсулу, то случайно оцарапал поверхность ванный металлическим штифтом от крепления крышки. Помниться техник сказал: «не переживай, заживет». Кайл тогда сделал вид, что он, конечно, не волнуется. Внутри же у него все сжималось от страха. Он гадал, проснется ли вновь? А вдруг с кораблем что—нибудь случиться?
Он так не хотел умирать…
«Тебе будут сниться здоровские сны», — ободрил техник.
Я отыскал ту самую царапину на обшивке. Значит, Кайл – это не выдуманная личность. По крайней мере, какая—то ее часть.
Мой взгляд следовал за лучом фонаря. Все криокапсулы открыты, многие разломаны, повсюду мусор. Будто орудовали расхитители гробниц.
Что здесь случилось? И что это за секретный ангар под главным жилым блоком? Почему им не рассказали о нем?
Я обследовал все три сотни криокапсул. Наделся найду следы людей. Ничего. Только мусор и пыль.
Технический отсек встретил меня духотой, шумом и высокой влажностью. Бронированные двери в склады и отсеки с системами регенерации воздуха и пищи закрыты.
По крайне мере я живой, значит, системы корабля работают нормально.
Все еще не единого следа людей…
Из технического я попал в длинный коридор. Увидел в конце свет. Потеряв голову, я побежал к нему. На полпути понял, что вижу силуэт человека. Живого!
Разглядев его вблизи, я резко затормозил. У меня сорвалось дыхание.
— Пап?!
Какой же он мне папа? Он отец Кайла!
Генрих Штерн стоял неподвижно, убрав руки за спину. Его лицо выглядело умиротворенным и доброжелательным. И еще он… Светился.
— Здравствуй, сын.
— Я не ваш сын, — ответил с чувством острой обиды.
Генрих ничуть не смутился.
— Ты, верно, полон вопросов?
Я покивал. Потом добавил:
— Какой сейчас год?
— С нашего отправления прошло десять тысяч четыреста сорок два года.
— И вы живой?
— Должно быть, ты имеешь ввиду Генриха Штерна. Он умер много лет назад.
— Тогда ты кто такой?
— Всего лишь информационный помощник. Но у меня есть доступ к памяти Генриха Штерна. Если хочешь задать вопрос, я поищу ответ.
Я подошел к нему, протянул руку. Она прошла сквозь Генриха. Всего лишь голограмма. Тут я заметил на полу брошенный топор со сколотым лезвием.
— Что случилось внизу? Почему разбиты все криокапсулы?
— Лунатики бывают агрессивны.
— Кто?!
Он осмотрел меня с ног до головы, не то с интересом, не то с опаской.
— Те, кто просыпается. Такие как ты.
— Куда пропал экипаж? Где настоящий Кайл, Офелия, где их семьи, друзья?!
Я так зол, что, если бы напротив стоял живой человек, полез в драку.
— Они прожили длинную и счастливую жизнь. И давно почили.
Я совершенно ничего не понимал.
— Они должны были находиться в криосне весь полет! А потом сойти на поверхность Гамма Земли!
— К сожалению, Генрих Штерн не сумел создать работающую технологию криоконсервации.
Я старался держать себя в руках, прислушиваясь к новым для себя ощущениям злобы и ненависти.
Голограмма с невозмутимым видом рассказывала, почему план Штерна провалился. Клетки человека не приспособлены, разрушается ДНК, невозможно сохранить целостность больше пары сотен лет…
— … корабль был уже готов, оставаться дольше на Земле было нельзя.
— Он всех обманул, — выпалил я из себя.
Истошная ненависть придавала мне сил.
— Это вынужденная мера. Генрих надеялся, будущая цивилизация будет ему благодарна. Ради спасения их он жертвовал не только первым экипажем, но и своей семьей.
Я хорошо помнил, как экипаж собрался в жилом блоке, готовясь ко сну. Триста человек за месяц знакомства ставших одной семьей. Каждого привела сюда своя дорога, но они верили, что дальше пойдут вместе. Они делились планами, смеялись, кто—то грустил, что покидает дом, оставляет родных и друзей, другие радовались новым возможностям. Горе и счастье было у них общее.
Как и цель — Гамма Земля.
— Когда они уснули, вы перенесли их в этот проклятый ангар и заперли в гробы. А потом вышвырнули тела в космос. Разве это им обещали? За что будущая цивилизация должна его благодарить? За детей, разлученных с родителями? Разбитые семьи? Жизни, которые он украл, заменив чужими фантазиями?
На лице голограммы Штерна отразилась печаль.
— Это было самое трудное для него решение. Генрих Штерн тяжело переживал его. Но у него не было выбора. Он слишком хорошо знал людей. Понимал насколько они ненадежны. За пять тысяч лет войн, геноцида, восхваления героев и убийц, цивилизация людей уничтожила собственную планету. Он не мог позволить повториться этому на корабле. Только взяв жизнь под полный контроль, можно гарантировать ее сохранение на протяжении всего полета. Генрих Штерн не был мечтателем, он был реалистом. Он выбрал трудное, лучшее из возможных, решение.
— Решение!!! — заорал я. — Выращивать людей, как цветы в саду… Забрать у них свободу, характер… Возможность жить своей жизнью, выбирать кого любить, за кем идти… Он забрал у нас самое дорогое — нас самих.
Я чувствовал себя ослабевшим. Груз полученной информации придавливал меня к полу. Я больше не мог это слушать.
— Взамен он дал каждому прожить идеальную жизнь.
Я рассмеялся и долго не мог остановиться. Потом вспомнил Офелию, Криса, Лану, радужные озера…
— Чужую жизнь! Мы имеем право на собственную!
— Вопрос интерпретации. Генрих Штерн доказал, все, что человек видит, слышит, чувствует — не что иное, как обработанные мозгом сигналы от органов чувств. Если источник сигналов подменить, мозг не заметит разницы. Вы поды — промежуточное звено. Ваша задача — сохранять жизнь популяции за заданном уровне, чтобы потом передать ее последнему звену — первым поселенцам. Генрих Штерн мог бы оставить вас во тьме, вместо этого он спроектировал идеальный сюжет, подходящий всем типам личности, взяв за основу жизнь своего сына и его возлюбленной. Роботы следят за здоровьем подов, делают операции, принимают роды. Поды проживают беззаботную насыщенную жизнь в достатке. Такой завидовал бы каждый, оставшийся на Земле.
— Но это фальшь, — едва выговорил я.
— Ты замечал фальшь? Эмоции, чувства, воспоминания Кайла и Офелии — абсолютно реальны. Альтернатива — жизнь на корабле без возможности нормально питаться, расти детей. Бесконтрольное размножение, неминуемая анархия, война за выживание, и, в конце концов, провал миссии.
— Он не имел права решать за нас…
— Как бы поступил ты?
— Я не знаю…
Голограмма Генриха Штерна дернулась, будто кто—то переставил пленку.
— Этот разговор записан заранее. Он знал, что мы будем просыпаться.
— Технология несовершенна. Примерно раз в сто лет появляется лунатик. На этот случай камеры гибернации запрограммированы на открытие, чтобы лунатик не задохнулся в проводящей жидкости.
— Поэтому нужны эти саркофаги, двери, ты… Чтобы от нас защититься.
Я посвятил фонарем ему за спину. Дверь, ведущая на капитанский мостик, была открыта.
— Что стало с остальными лунатиками? — спросил я.
— Они вернулись в сон.
— Так можно?
— Камера гибернации вернет тебя в привычную жизнь, если сам этого захочешь. Задумайся. Там тебя ждет Офелия, дети. Много насыщенных лет жизни. Ты никогда не вспомнишь о том, что случилось здесь.
Голограмма улыбнулась.
— У меня уже есть семья. Настоящая. Здесь. И я их вытащу.
— Ты не сможешь вскрыть камеры гибернации. Даже если бы это было возможно при попытке пробуждения они умрут.
— Не умрут. Если проникну в главный компьютер, я отключу здесь все.
— Тогда ты обречешь всех на голодную смерть в темноте и холоде. Последнее, что осталось от человеческой цивилизации погибнет.
— Я освобожу их. Человек имеет права сам решить, как распорядится своей жизнью. Я не вернусь туда. Удивлен, что я принимаю решение сам? Мое решение! Не Кайла, не Генриха, не твое. Мое!
Я сделал широкий прощальный жест и прошел сквозь голограмму. Она тут же исчезла. Путь был свободен.
На капитанском мостике было темно и холодно, как и везде на этом проклятом корабле. Панорамные окна занесены пылью и грязью.
Я сел в кресло, придвинулся к компьютеру. Очистил экран от грязи.
“Система заблокирована. Работает Автопилот”, — сообщили мне.
Я носился от терминала к терминалу. Система не реагировала на мои действия. Я врезал кулаком по одному из экранов. Тот разбился.
По руке потекла кровь.
Генрих Штерн заблокировал главный компьютер до прибытия корабля на Гамма Землю. Я ничего не смогу запустить, даже еды и воды раздобыть мне не под силу.
Нет, я не сдамся. Штерн защищался от Кайла, а я не Кайл.
Я вернулся в ангар, попутно захватив с собой топор. В женском блоке, я начал крушить все, что попадалось под руки. Разбил шкафы, столы. Роботы не пытались мне помешать. Их я тоже избивал. Затем принялся колотить по камере гибернации Анны. В итоге я совершенно выдохся. Мои мышцы не были готовы к такой нагрузке. Камера Анны осталась неповрежденной.
Я чувствовал полное отчаяние. Живот скручивало от голода. За глоток воды я готов был умолять.
Я вернулся к собственной камере. Она словно звала меня. Внутри свет, еда, вода, семья и счастливая жизнь. Но не моя. Я не верил, что все пережитое мной за эти часы забудется.
Теперь я понял, почему проснулся. Мое нутро, моя сущность отвергала клетку, навязанную извне. Я не чувствовал ее, потому что был ослеплен. Теперь же я освободился. И я не могу снова лишиться свободы, даже в обмен на кусок хлеба. Другие лунатики пробивались к истине с помощью топора, но в конце повернули назад. Все потому что в них жил Кайл. Во мне есть только я. А от себя я отказаться не могу.
Я вернулся на капитанский мостик. Очистил панорамные стекла от грязи. Сел напротив. Я видел перед собой космос. Чистый, такой же одинокий, как я. Корабль плыл по нему, будто совсем чужой в этом мире. Только я был свой. Звезды мне подмигивали, говорили со мной.
Я не знаю сколько сидел там. День, неделю… Боль от голода и жажды, которую я чувствовал впервые в жизни, была мне дороже, любой фантазии. Я изучал себя снаружи и изнутри, как новую книгу. Вел беседы, рассуждал, спорил. Пытался охватить все, что упустил. Я больше не чувствовал себя одиноким.
У меня не осталось иллюзий. Я знал, что умру. Но о возвращении не могло быть и речи.
Последние мои воспоминания отрывочны. Я с трудом передвигался по капитанскому мостику, мне почему—то хотелось ходить. Я забрел куда—то, сам не понимая куда. Там я упал и уже не мог встать. Включил фонарь. Я лежал рядом с грудой костей, собранных в аккуратные скелеты. Какие—то сохранились хорошо, от других остались только черепа. На всех были надеты такие же телесные шорты. У некоторых они давно сгнили и испарились. Возле каждого лежал фонарь, такой же, как у меня.
Это последнее, что я запомнил.
Криокапсулу Кайла я нашел без проблем. Она была открыта. Внутри давно высохла проводящая жидкость. Полимерное покрытие ванны превратилось в камень. Сколько прошло лет? Тысяча? Пять тысяч?
Я вдруг вспомнил. Когда Кайл укладывался в криокапсулу, то случайно оцарапал поверхность ванный металлическим штифтом от крепления крышки. Помниться техник сказал: «не переживай, заживет». Кайл тогда сделал вид, что он, конечно, не волнуется. Внутри же у него все сжималось от страха. Он гадал, проснется ли вновь? А вдруг с кораблем что—нибудь случиться?
Он так не хотел умирать…
«Тебе будут сниться здоровские сны», — ободрил техник.
Я отыскал ту самую царапину на обшивке. Значит, Кайл – это не выдуманная личность. По крайней мере, какая—то ее часть.
Мой взгляд следовал за лучом фонаря. Все криокапсулы открыты, многие разломаны, повсюду мусор. Будто орудовали расхитители гробниц.
Что здесь случилось? И что это за секретный ангар под главным жилым блоком? Почему им не рассказали о нем?
Я обследовал все три сотни криокапсул. Наделся найду следы людей. Ничего. Только мусор и пыль.
Технический отсек встретил меня духотой, шумом и высокой влажностью. Бронированные двери в склады и отсеки с системами регенерации воздуха и пищи закрыты.
По крайне мере я живой, значит, системы корабля работают нормально.
Все еще не единого следа людей…
Из технического я попал в длинный коридор. Увидел в конце свет. Потеряв голову, я побежал к нему. На полпути понял, что вижу силуэт человека. Живого!
Разглядев его вблизи, я резко затормозил. У меня сорвалось дыхание.
— Пап?!
Какой же он мне папа? Он отец Кайла!
Генрих Штерн стоял неподвижно, убрав руки за спину. Его лицо выглядело умиротворенным и доброжелательным. И еще он… Светился.
— Здравствуй, сын.
— Я не ваш сын, — ответил с чувством острой обиды.
Генрих ничуть не смутился.
— Ты, верно, полон вопросов?
Я покивал. Потом добавил:
— Какой сейчас год?
— С нашего отправления прошло десять тысяч четыреста сорок два года.
— И вы живой?
— Должно быть, ты имеешь ввиду Генриха Штерна. Он умер много лет назад.
— Тогда ты кто такой?
— Всего лишь информационный помощник. Но у меня есть доступ к памяти Генриха Штерна. Если хочешь задать вопрос, я поищу ответ.
Я подошел к нему, протянул руку. Она прошла сквозь Генриха. Всего лишь голограмма. Тут я заметил на полу брошенный топор со сколотым лезвием.
— Что случилось внизу? Почему разбиты все криокапсулы?
— Лунатики бывают агрессивны.
— Кто?!
Он осмотрел меня с ног до головы, не то с интересом, не то с опаской.
— Те, кто просыпается. Такие как ты.
— Куда пропал экипаж? Где настоящий Кайл, Офелия, где их семьи, друзья?!
Я так зол, что, если бы напротив стоял живой человек, полез в драку.
— Они прожили длинную и счастливую жизнь. И давно почили.
Я совершенно ничего не понимал.
— Они должны были находиться в криосне весь полет! А потом сойти на поверхность Гамма Земли!
— К сожалению, Генрих Штерн не сумел создать работающую технологию криоконсервации.
Я старался держать себя в руках, прислушиваясь к новым для себя ощущениям злобы и ненависти.
Голограмма с невозмутимым видом рассказывала, почему план Штерна провалился. Клетки человека не приспособлены, разрушается ДНК, невозможно сохранить целостность больше пары сотен лет…
— … корабль был уже готов, оставаться дольше на Земле было нельзя.
— Он всех обманул, — выпалил я из себя.
Истошная ненависть придавала мне сил.
— Это вынужденная мера. Генрих надеялся, будущая цивилизация будет ему благодарна. Ради спасения их он жертвовал не только первым экипажем, но и своей семьей.
Я хорошо помнил, как экипаж собрался в жилом блоке, готовясь ко сну. Триста человек за месяц знакомства ставших одной семьей. Каждого привела сюда своя дорога, но они верили, что дальше пойдут вместе. Они делились планами, смеялись, кто—то грустил, что покидает дом, оставляет родных и друзей, другие радовались новым возможностям. Горе и счастье было у них общее.
Как и цель — Гамма Земля.
— Когда они уснули, вы перенесли их в этот проклятый ангар и заперли в гробы. А потом вышвырнули тела в космос. Разве это им обещали? За что будущая цивилизация должна его благодарить? За детей, разлученных с родителями? Разбитые семьи? Жизни, которые он украл, заменив чужими фантазиями?
На лице голограммы Штерна отразилась печаль.
— Это было самое трудное для него решение. Генрих Штерн тяжело переживал его. Но у него не было выбора. Он слишком хорошо знал людей. Понимал насколько они ненадежны. За пять тысяч лет войн, геноцида, восхваления героев и убийц, цивилизация людей уничтожила собственную планету. Он не мог позволить повториться этому на корабле. Только взяв жизнь под полный контроль, можно гарантировать ее сохранение на протяжении всего полета. Генрих Штерн не был мечтателем, он был реалистом. Он выбрал трудное, лучшее из возможных, решение.
— Решение!!! — заорал я. — Выращивать людей, как цветы в саду… Забрать у них свободу, характер… Возможность жить своей жизнью, выбирать кого любить, за кем идти… Он забрал у нас самое дорогое — нас самих.
Я чувствовал себя ослабевшим. Груз полученной информации придавливал меня к полу. Я больше не мог это слушать.
— Взамен он дал каждому прожить идеальную жизнь.
Я рассмеялся и долго не мог остановиться. Потом вспомнил Офелию, Криса, Лану, радужные озера…
— Чужую жизнь! Мы имеем право на собственную!
— Вопрос интерпретации. Генрих Штерн доказал, все, что человек видит, слышит, чувствует — не что иное, как обработанные мозгом сигналы от органов чувств. Если источник сигналов подменить, мозг не заметит разницы. Вы поды — промежуточное звено. Ваша задача — сохранять жизнь популяции за заданном уровне, чтобы потом передать ее последнему звену — первым поселенцам. Генрих Штерн мог бы оставить вас во тьме, вместо этого он спроектировал идеальный сюжет, подходящий всем типам личности, взяв за основу жизнь своего сына и его возлюбленной. Роботы следят за здоровьем подов, делают операции, принимают роды. Поды проживают беззаботную насыщенную жизнь в достатке. Такой завидовал бы каждый, оставшийся на Земле.
— Но это фальшь, — едва выговорил я.
— Ты замечал фальшь? Эмоции, чувства, воспоминания Кайла и Офелии — абсолютно реальны. Альтернатива — жизнь на корабле без возможности нормально питаться, расти детей. Бесконтрольное размножение, неминуемая анархия, война за выживание, и, в конце концов, провал миссии.
— Он не имел права решать за нас…
— Как бы поступил ты?
— Я не знаю…
Голограмма Генриха Штерна дернулась, будто кто—то переставил пленку.
— Этот разговор записан заранее. Он знал, что мы будем просыпаться.
— Технология несовершенна. Примерно раз в сто лет появляется лунатик. На этот случай камеры гибернации запрограммированы на открытие, чтобы лунатик не задохнулся в проводящей жидкости.
— Поэтому нужны эти саркофаги, двери, ты… Чтобы от нас защититься.
Я посвятил фонарем ему за спину. Дверь, ведущая на капитанский мостик, была открыта.
— Что стало с остальными лунатиками? — спросил я.
— Они вернулись в сон.
— Так можно?
— Камера гибернации вернет тебя в привычную жизнь, если сам этого захочешь. Задумайся. Там тебя ждет Офелия, дети. Много насыщенных лет жизни. Ты никогда не вспомнишь о том, что случилось здесь.
Голограмма улыбнулась.
— У меня уже есть семья. Настоящая. Здесь. И я их вытащу.
— Ты не сможешь вскрыть камеры гибернации. Даже если бы это было возможно при попытке пробуждения они умрут.
— Не умрут. Если проникну в главный компьютер, я отключу здесь все.
— Тогда ты обречешь всех на голодную смерть в темноте и холоде. Последнее, что осталось от человеческой цивилизации погибнет.
— Я освобожу их. Человек имеет права сам решить, как распорядится своей жизнью. Я не вернусь туда. Удивлен, что я принимаю решение сам? Мое решение! Не Кайла, не Генриха, не твое. Мое!
Я сделал широкий прощальный жест и прошел сквозь голограмму. Она тут же исчезла. Путь был свободен.
На капитанском мостике было темно и холодно, как и везде на этом проклятом корабле. Панорамные окна занесены пылью и грязью.
Я сел в кресло, придвинулся к компьютеру. Очистил экран от грязи.
“Система заблокирована. Работает Автопилот”, — сообщили мне.
Я носился от терминала к терминалу. Система не реагировала на мои действия. Я врезал кулаком по одному из экранов. Тот разбился.
По руке потекла кровь.
Генрих Штерн заблокировал главный компьютер до прибытия корабля на Гамма Землю. Я ничего не смогу запустить, даже еды и воды раздобыть мне не под силу.
Нет, я не сдамся. Штерн защищался от Кайла, а я не Кайл.
Я вернулся в ангар, попутно захватив с собой топор. В женском блоке, я начал крушить все, что попадалось под руки. Разбил шкафы, столы. Роботы не пытались мне помешать. Их я тоже избивал. Затем принялся колотить по камере гибернации Анны. В итоге я совершенно выдохся. Мои мышцы не были готовы к такой нагрузке. Камера Анны осталась неповрежденной.
Я чувствовал полное отчаяние. Живот скручивало от голода. За глоток воды я готов был умолять.
Я вернулся к собственной камере. Она словно звала меня. Внутри свет, еда, вода, семья и счастливая жизнь. Но не моя. Я не верил, что все пережитое мной за эти часы забудется.
Теперь я понял, почему проснулся. Мое нутро, моя сущность отвергала клетку, навязанную извне. Я не чувствовал ее, потому что был ослеплен. Теперь же я освободился. И я не могу снова лишиться свободы, даже в обмен на кусок хлеба. Другие лунатики пробивались к истине с помощью топора, но в конце повернули назад. Все потому что в них жил Кайл. Во мне есть только я. А от себя я отказаться не могу.
Я вернулся на капитанский мостик. Очистил панорамные стекла от грязи. Сел напротив. Я видел перед собой космос. Чистый, такой же одинокий, как я. Корабль плыл по нему, будто совсем чужой в этом мире. Только я был свой. Звезды мне подмигивали, говорили со мной.
Я не знаю сколько сидел там. День, неделю… Боль от голода и жажды, которую я чувствовал впервые в жизни, была мне дороже, любой фантазии. Я изучал себя снаружи и изнутри, как новую книгу. Вел беседы, рассуждал, спорил. Пытался охватить все, что упустил. Я больше не чувствовал себя одиноким.
У меня не осталось иллюзий. Я знал, что умру. Но о возвращении не могло быть и речи.
Последние мои воспоминания отрывочны. Я с трудом передвигался по капитанскому мостику, мне почему—то хотелось ходить. Я забрел куда—то, сам не понимая куда. Там я упал и уже не мог встать. Включил фонарь. Я лежал рядом с грудой костей, собранных в аккуратные скелеты. Какие—то сохранились хорошо, от других остались только черепа. На всех были надеты такие же телесные шорты. У некоторых они давно сгнили и испарились. Возле каждого лежал фонарь, такой же, как у меня.
Это последнее, что я запомнил.
