Разрушительница наслаждений и Разлучительница собраний прокралась в город, Абу Салям чувствовал её как олень ощущает взгляд льва. Вот она шествует, касается мостовой легким краем белых одежд, заглядывает в окна пустыми глазами, хрупким мелом чертит знаки на дверных косяках, терпеливо садится рядом с постелью и караулит добычу. Её все равно – юноша или муж, красавица или старуха, умник или простец – однажды она заберет всех. Но не сейчас. За долгую жизнь Ариф не раз встречался со смертью – сражался с ней, спорил, убегал, уползал, ощущал на щеках ледяное дыхание – и давно уже не боялся.
Народу возле лачуги Мехмеда-гадальщика собралось меньше, чем ожидал Абу Салям, но больше, чем могло поместиться в жалкой комнатушке. Старик едва дышал, черты лица, покрытого уродливой сыпью, заострились, глаза скрылись за распухшими веками. Мальчик боролся – лучше ему не стало, но и не должно было стать - рано. Раз за разом повторяя одно и то же, Ариф рассказывал и показывал добровольным санитарам симптомы оспы, разъяснял их обязанности – стучать в дома, спрашивать о больных, разносить хлеб и воду. Если в доме кто-то поражен болезнью, его надлежит отнести в покои архонта. Если нет уверенности – посетить на следующий день, вариола не сможет прятаться долго. Семья и прислуга больного должна оставаться в доме сорок дней. Если за это время никто не заболеет – они здоровы, если появится новый случай – начинать отсчет заново. Семьи, желающие покинуть город, могут закрыться дома на сорок дней, а потом ехать на все четыре стороны. Трупы выносят за городские стены в балку и сжигают. Если кто-то ограбит больного, возьмет его вещи, оставит без помощи или иным образом причинит вред – он будет наказан. Обо всех случаях оспы докладывать мне.
Черный флаг над архонтовой башней угнетал, но иначе нельзя – и закон и совесть обязывали предупредить о моровом поветрии всех, кто хочет навестить Кафу! Такие же траурные ленты развевались над доковой башней и городскими воротами. Покои архонта сделались неузнаваемы – жители натащили тюфяков и подушек, не пожалели ни кувшинов, ни чаш, ни холстов, ни светильников. На кухне хозяйничала старая банщица, подгоняя помощниц – заготавливали отвары и настои, делали мази. Палаты – мужская, женская и темная – пока что пустовали. Затишье перед боем, как сказал бы Ибн Сина. Внимательно осматриваясь, проверяя чистоту полов и постелей, Абу Салям прошелся по всем помещениям, потоптался у лестницы и не выдержал – отправился назад в город. Не так и много домов в Кафе, чтобы не заглянуть в каждый.
Источник заразы, как и следовало ожидать, отыскался в порту. Фелука из Фанагории, собственность некоего Касима, торговца шерстью. Декаду назад корабль пришвартовался в гавани, три дня купец бегал по городу, торговался и заводил знакомства, потом пропал и никто не обратил внимания. Теперь же оставалось лишь сжечь фелуку со всем содержимым.
Оспенных выявили пять человек из них армянский мальчишка оказался болен краснухой и поехал домой, гордо сидя в тележке для пряностей. Остальных разместили в больнице и окружили уходом. Действенных лекарств от вариолы не существовало – лишь снижать жар и боль, смазывать и подсушивать язвы, поддерживать сердце, надеясь, что организм преодолеет заразу.
На исходе дня гадальщик Мехмед отправился к гуриям, пить вино в садах Аллаха. Волдыри на теле несчастного, увы, не успели вскрыться. Скольких ещё предстоит похоронить? Усталому Абу Саляму не хотелось об этом думать. Вечером он опять заглянул в больницу осмотреть недужных и дать указания служителям. Ненадолго навестил дом, поел, не чувствуя вкуса пищи, обнял молчаливую Сатеник и отправился назад в город, в утлую лачугу. Абу Салям чувствовал – ночью решится судьба безвестного мальчика, внука гадальщика. Он не помнил дитя по имени, не знал даже – в самом ли деле кучерявый шебутной и веселый парнишка приходился старику родственником, или гадальщик приютил сироту, или купил раба в помощь и освободил его. Внук Мехмеда редко сидел без дела – таскал воду и хворост, покупал для старика лепешки, чистил его халат и выбивал палкой коврик, а в свободное время возился с глиной, лепил слонов и коней, свирепых львов и смешных лисичек. Он заслуживал жизни.
Абу Салям отпустил вдову и остался бодрствовать у ложа больного. Как тридцать лет назад в Исфахане... Мальчик стонал и метался, жар становился сильнее. Взрослому стоило бы пустить кровь, но у ребенка и так мало сил. Намочив простыню в отваре цветков календулы, Абу Салям завернул в неё больного, закутал поверх шерстяным одеялом, кое-как напоил мать-и-мачехой с медом и соком маковых головок – мать-мачеха помогает вскрываться гнойникам и нарывам, а мак избавляет от страданий. Оставалось выжидать, наблюдать, как меняется пульс и дыхание, как сны и тени проходят по искаженному болезнью лицу ребенка. Он мог бы стать скульптором и украшать дворцы, или добрым горшечником, чья посуда радует хозяек годами, или гадальщиком как дед – определять судьбу по полету птиц и разбросанным углям, разлитому воску и расплавленному свинцу. Скакать верхом по Армутлукской долине, падать спиной в цветущие маки, собирать вишни в садах, подсматривать, как девчонка спускается к роднику за водой, переступает по стертым плитам маленькими босыми ногами, позвякивает браслетами… Время!
Невозможно остановить Разрушительницу собраний, когда болезнь безнадежна, когда источник соков иссох и силы иссякли. Лучший лекарь на свете не в состоянии дать пациенту новое сердце или новую печень, перелить кровь взамен вытекшей, удалить рак или пресечь гангрену. Но порой свойства жизни и смерти вступают в схватку, участь больного зависит от чаши с целебным питьём или мягчительной мази, доброго слова матери или молитвы отца, случайного сквозняка или безразличной сиделки. Или от толики теплоты, поддерживающей пульс, ускоряющей токи крови, изгоняющей через кожу или мочу зловредные излишки телесной материи.
Глубокий вдох, медленный выдох, через нос, через рот. Спокойное сердце, быстрая кровь, чуткие руки, полное сосредоточение. Мир пустыня, тихая и беззвучная, есть лишь два огонька душ, угасающий и яркий. И Разрушительница собраний, белая птица со снежными крыльями, что стремится погасить пламя. Воззвав к Аллаху, Абу Салям взял мальчика за запястья, почувствовал его всего, от коротких мизинцев до волдыря на макушке – бьётся храброе сердце, трудятся почки, изнемогает кровь, мозг охвачен зловещим жаром, черная желчь разливается, кожа плачет. Так-так-так-так, так-так, таак-таак. Дыхание в дыхание, пульс в пульс, теплоту к теплоте. И осторожно замедлить, сгладить бешеное биение, подбавить сил лёгким, унять скверные сны.
Лица Абу Саляма коснулся холод – словно большая птица, улетая, мазнула его крылом. Говорят, каждый раз, когда лекарь склоняет чашу весов в сторону чужой жизни, он теряет год из своей. Ибн Сина ничего не говорил об этом… или молчал. Поставив светильник у изголовья, Абу Салям осторожно раздел мальчика и осмотрел его. Жар спадал, волдыри потемнели и вскрылись, опасность миновала. Спасение одного – жизнь многих. Острой ложечкой Абу Салям выскребал пустулы, собирая гной в колбу из драгоценного стекла. Ранки следовало засыпать порошком из куркумы, подорожника и толокна, ребенка – завернуть в чистую простыню, когда очнется – накормить суточным хлебом, размоченным в сладком молоке.
У Абу Саляма дрожали руки, подкашивались колени, кружилась голова словно после кровопускания – волнение изнурило его. Но слабость не останавливала лекаря. Он растер заразительную субстанцию, воспроизводя в памяти порядок процедуры – надрез на плече, толика яда, повязка, покой, легкая пища. Порошок должен высохнуть, а ему, лекарю Кафы, остается убедить горожан в пользе вариоляции. Когда сиделка пришла, лекарь велел ей чаще поить и переодевать мальчика, связать ему руки, чтобы тот не расчесал язвы, и рассказывать сказки, чтобы поддержать дух.
В покоях архонта дела шли на удивление хорошо. Все четверо вчерашних больных страдали от жара, болей и рвоты, у всех расцвела сыпь, но ни одно сердце не сбилось с такта, ни один сосуд с мочой не явил красной крови или черной желчи. Аллах велик, остается надеяться на его милость.
В семье торговца Барджиля открылась оспа, но хозяин наотрез отказался покидать дом и отдавать своих страждущих в чужие руки. Что поделаешь? Можно лишь отправить мазей, бинтов, хлеба, кувшин с целебным питьем и молиться за их тела и души.
Городской голова Колпакчи решал дела Кафы прямо в мастерской – занимая рот разговорами, он кроил овечьи шкурки, подшивал шелковую подкладку и выправлял тульи. Подходя к приземистому, крытому красной черепицей домику, Абу Салям увидел, как дюжий кузнец выволакивает из ворот вопящего санитара.
- Грабил лавки. Двадцать пять палок. Велено огласить - следующего вора повесят.
Абу Салям кивнул – иначе порядок в городе не удержать.
Поджарый и бойкий как юноша Биньямин Колпакчи казалось постарел лет на десять за прошедшие сутки. Однако голос его оставался ровным и мысли светлыми. О передаче малой толики оспенного яда для защиты от эпидемии Колпакчи слышал от стариков – так поступали в Каире их прадеды, чтобы уберечь детей и красивых девушек. Примет ли город, согласятся ли жители – знает лишь Всевышний. Убедить караимскую общину он, как гахам, сумеет, а за остальных не поручится. Когда, говорите, будет готово ваше лекарство? Ступайте к пастырям, достопочтенный Абу Салям, завтра к полудню ударим в набат и соберем город.
С муллой Омаром не возникло вопросов. «В хадисе говорится: "Лечение содержится в трех вещах: питье мёда, ноже кровопускания и в прижигании огнём"». Значит дозволено для мусульман и харама здесь нет.
В церкви же пришлось сперва ждать окончания молебна, а потом долго спорить с отцом Евлампием. Молодой и решительный батюшка сомневался, есть ли божья воля в предупреждении болезни и попытке уйти от небесной кары вместо того, чтобы смиренно и с достоинством принять уготованное. А Абу Салям плохо знал христианское учение и не имел сил для долгой беседы. Наконец он разозлился, вспомнил притчу про раввина и лодку, а потом поинтересовался у священника, уверен ли тот, что его христианский господь не послал иноверца Абу Саляма спасти город? Отец Евлампий не нашел возражений.
На рыночной площади Абу Саляма нашла девочка из больницы – нужна помощь. Привезли ещё четверых больных, двое плохи, и одному стало хуже. Лекарь как мог заторопился вслед за посланницей, задыхаясь и опираясь на стены – подъем на горку показался ему круче обычного. Грузному мяснику из позавчерашних больных понадобилось кровопускание, чтобы сбить жар и сместить движение жидкостей. Девица из заведения Афифе-хатун приняла яд, узнав, что больна оспой – ей не помочь. А младенец, покрытый страшными волдырями, слаб, но надежда ещё не потеряна. Абу Салям внимательно посмотрел в черные от ужаса глаза матери.
- Не спускай его с рук, милая. Молись, зови по имени, корми молоком и поливай молоком язвы. Верь, что выздоровеет, изо всех сил верь!
На кухне царил порядок и чистота, повитуха помешивала в котле аппетитное варево. Абу Салям поблагодарил её лично, сказал спасибо санитарам и прачкам, проследил за… не успел. Сел на пол в темном углу, чудом не разбив о камни драгоценную колбу, выжидая, когда сможет снова подняться на ноги. Устал, просто устал.
До дому Абу Саляма подвезла скрипучая телега водоноса. Сатеник ждала на пороге, бледная и встревоженная. Он предоставил женщине право раздеть своего господина, обтереть водой с уксусом и напоить хашем, горячим и густым хашем. А потом уснул, уткнув лицо в волосы, пахнущие розовым маслом.
Ночь освежила лекаря, он поднялся с рассветом. Ослепительно яркое солнце стучало в ставни, играло на мокрых молодых листьях и каплях росы, на невозможно зеленой траве, на белых стенах и черных абрикосовых ветках. Весна вступила в свои права, закружилась невестой на свадьбе. Абу Салям не смог сдержать улыбки – долгие годы он жил сгорбившись, будто испуганная и злая крыса, а теперь, наконец, распрямил плечи. Он защитил всё, что ему дорого, и спасет всех, кого можно спасти. Легкий камушек стукнул о дерево рядом.
- Салям алейкум, учитель! Не правда ли, утро сегодня доброе?
Довольный Игнасий гарцевал на ладном хазарском жеребце, прекрасно держась в седле.
- Не беспокойтесь, книги в Солхате, в башне монастыря. Настоятель поцеловал крест, что сохранит их. И моя Корина в Солхате – у Деметриосов там родня. А я вернулся.
Разбуженная Сатеник выглянула в окно спальни и издевательски рассмеялась.
…Как известно, во всем хорошем есть свои сложности. Объяснить ученику, что такое невидимые глазу частицы, как они переносят болезнь и как малая толика яда в состоянии защитить от большой беды оказалось непросто. Тем паче, что и сам Абу Салям знал немногое – идею о заразительности высказал Абу Захр, а трактат с его поучениями сгорел в Исфахане. Исчерпав аргументы, Абу Салям развел руками – доверься мне. И это сработало. Игнасий подставил плечо и лишь поморщился, когда ланцет взрезал кожу.
Звуки колокола снова собрали Кафу, словно пальцы собирают в кулак. Те же жители – виноделы, овцеводы, каменщики и плотники, караванщики и рыбаки. Испуганные, встревоженные, решительные, готовые на все. Скажи им «бей» - пойдут и сомнут в порошок. Скажи «строй» - и возведут храм от рассвета до заката за одни сутки.
- Говорю – мы спасемся.
Маленький, щуплый шапочник Колпакчи преобразился, словно был истинным правителем города.
- Наши лекари знают средство защитить жителей от моровой язвы. Нужно сделать надрез на коже и привить оспу здоровому человеку, чтобы болезнь не перекинулась на него. Мы, караимы, делали это в Египте и сделаем здесь, в Кафе!
Пробормотав молитву, Биньямин Колпакчи снял кафтан и обнажил руку:
- Лечите!
Невозмутимый Игнасий сделал разрез, Абу Салям чистым перышком перенес в рану частицу струпа. Наложить повязку секундное дело. Готово. Кто следующий?
- Я.
Отец Евлампий. Мулла. Булочница. Кузнец. Едва живая, но непреклонная Бибишь-ханум со всем семейством. Веселый Янос «как хорошо лекарь, что я выудил тебя из воды».
Отказались немногие. Что ж, пусть играют с судьбой в молчанку. Абу Салям услышал, как зашуршали холодные белые крылья, словно хищная птица высматривала новые жертвы, и показал небу кулак.
В больнице, как и следовало ожидать, прибавилось пациентов. Вот только у дочери овчара была не оспа, а перемежающаяся лихорадка, которую следовало лечить кровопусканиями и корой ивы. И старик из предместья страдал нарывами из-за сырости в доме. А крикливая нищенка вообще ничем не страдала – похоже просто захотела поспать в тепле и покушать на дармовщинку. У остальных оспа протекала своим чередом. Первые четверо завтра ухудшатся и, дай Аллах, пройдут через кризис, младенец через кризис уже прошел – не веря своим глазам, Ариф потрогал покрытую гнойной коростой ручку и ощутил сильные ровные удары сердца.
Безымянный мальчишка, внук Махмуда-гадальщика тоже шел на поправку. Заглянув в лачугу Абу Салям с Игнасием увидели – ребенок открыл глаза и начал улыбаться. Откуда-то взялась вышитая рубашка и детское одеяльце с бейтом из Корана, кувшинчик с каймаком и свежий хлеб, сок шелковицы и плоды граната. Абу Салям заметил, как Фирузе поправляет мальчишке волосы, и понял, что у сироты появится новая мать.
Народу возле лачуги Мехмеда-гадальщика собралось меньше, чем ожидал Абу Салям, но больше, чем могло поместиться в жалкой комнатушке. Старик едва дышал, черты лица, покрытого уродливой сыпью, заострились, глаза скрылись за распухшими веками. Мальчик боролся – лучше ему не стало, но и не должно было стать - рано. Раз за разом повторяя одно и то же, Ариф рассказывал и показывал добровольным санитарам симптомы оспы, разъяснял их обязанности – стучать в дома, спрашивать о больных, разносить хлеб и воду. Если в доме кто-то поражен болезнью, его надлежит отнести в покои архонта. Если нет уверенности – посетить на следующий день, вариола не сможет прятаться долго. Семья и прислуга больного должна оставаться в доме сорок дней. Если за это время никто не заболеет – они здоровы, если появится новый случай – начинать отсчет заново. Семьи, желающие покинуть город, могут закрыться дома на сорок дней, а потом ехать на все четыре стороны. Трупы выносят за городские стены в балку и сжигают. Если кто-то ограбит больного, возьмет его вещи, оставит без помощи или иным образом причинит вред – он будет наказан. Обо всех случаях оспы докладывать мне.
Черный флаг над архонтовой башней угнетал, но иначе нельзя – и закон и совесть обязывали предупредить о моровом поветрии всех, кто хочет навестить Кафу! Такие же траурные ленты развевались над доковой башней и городскими воротами. Покои архонта сделались неузнаваемы – жители натащили тюфяков и подушек, не пожалели ни кувшинов, ни чаш, ни холстов, ни светильников. На кухне хозяйничала старая банщица, подгоняя помощниц – заготавливали отвары и настои, делали мази. Палаты – мужская, женская и темная – пока что пустовали. Затишье перед боем, как сказал бы Ибн Сина. Внимательно осматриваясь, проверяя чистоту полов и постелей, Абу Салям прошелся по всем помещениям, потоптался у лестницы и не выдержал – отправился назад в город. Не так и много домов в Кафе, чтобы не заглянуть в каждый.
Источник заразы, как и следовало ожидать, отыскался в порту. Фелука из Фанагории, собственность некоего Касима, торговца шерстью. Декаду назад корабль пришвартовался в гавани, три дня купец бегал по городу, торговался и заводил знакомства, потом пропал и никто не обратил внимания. Теперь же оставалось лишь сжечь фелуку со всем содержимым.
Оспенных выявили пять человек из них армянский мальчишка оказался болен краснухой и поехал домой, гордо сидя в тележке для пряностей. Остальных разместили в больнице и окружили уходом. Действенных лекарств от вариолы не существовало – лишь снижать жар и боль, смазывать и подсушивать язвы, поддерживать сердце, надеясь, что организм преодолеет заразу.
На исходе дня гадальщик Мехмед отправился к гуриям, пить вино в садах Аллаха. Волдыри на теле несчастного, увы, не успели вскрыться. Скольких ещё предстоит похоронить? Усталому Абу Саляму не хотелось об этом думать. Вечером он опять заглянул в больницу осмотреть недужных и дать указания служителям. Ненадолго навестил дом, поел, не чувствуя вкуса пищи, обнял молчаливую Сатеник и отправился назад в город, в утлую лачугу. Абу Салям чувствовал – ночью решится судьба безвестного мальчика, внука гадальщика. Он не помнил дитя по имени, не знал даже – в самом ли деле кучерявый шебутной и веселый парнишка приходился старику родственником, или гадальщик приютил сироту, или купил раба в помощь и освободил его. Внук Мехмеда редко сидел без дела – таскал воду и хворост, покупал для старика лепешки, чистил его халат и выбивал палкой коврик, а в свободное время возился с глиной, лепил слонов и коней, свирепых львов и смешных лисичек. Он заслуживал жизни.
Абу Салям отпустил вдову и остался бодрствовать у ложа больного. Как тридцать лет назад в Исфахане... Мальчик стонал и метался, жар становился сильнее. Взрослому стоило бы пустить кровь, но у ребенка и так мало сил. Намочив простыню в отваре цветков календулы, Абу Салям завернул в неё больного, закутал поверх шерстяным одеялом, кое-как напоил мать-и-мачехой с медом и соком маковых головок – мать-мачеха помогает вскрываться гнойникам и нарывам, а мак избавляет от страданий. Оставалось выжидать, наблюдать, как меняется пульс и дыхание, как сны и тени проходят по искаженному болезнью лицу ребенка. Он мог бы стать скульптором и украшать дворцы, или добрым горшечником, чья посуда радует хозяек годами, или гадальщиком как дед – определять судьбу по полету птиц и разбросанным углям, разлитому воску и расплавленному свинцу. Скакать верхом по Армутлукской долине, падать спиной в цветущие маки, собирать вишни в садах, подсматривать, как девчонка спускается к роднику за водой, переступает по стертым плитам маленькими босыми ногами, позвякивает браслетами… Время!
Невозможно остановить Разрушительницу собраний, когда болезнь безнадежна, когда источник соков иссох и силы иссякли. Лучший лекарь на свете не в состоянии дать пациенту новое сердце или новую печень, перелить кровь взамен вытекшей, удалить рак или пресечь гангрену. Но порой свойства жизни и смерти вступают в схватку, участь больного зависит от чаши с целебным питьём или мягчительной мази, доброго слова матери или молитвы отца, случайного сквозняка или безразличной сиделки. Или от толики теплоты, поддерживающей пульс, ускоряющей токи крови, изгоняющей через кожу или мочу зловредные излишки телесной материи.
Глубокий вдох, медленный выдох, через нос, через рот. Спокойное сердце, быстрая кровь, чуткие руки, полное сосредоточение. Мир пустыня, тихая и беззвучная, есть лишь два огонька душ, угасающий и яркий. И Разрушительница собраний, белая птица со снежными крыльями, что стремится погасить пламя. Воззвав к Аллаху, Абу Салям взял мальчика за запястья, почувствовал его всего, от коротких мизинцев до волдыря на макушке – бьётся храброе сердце, трудятся почки, изнемогает кровь, мозг охвачен зловещим жаром, черная желчь разливается, кожа плачет. Так-так-так-так, так-так, таак-таак. Дыхание в дыхание, пульс в пульс, теплоту к теплоте. И осторожно замедлить, сгладить бешеное биение, подбавить сил лёгким, унять скверные сны.
Лица Абу Саляма коснулся холод – словно большая птица, улетая, мазнула его крылом. Говорят, каждый раз, когда лекарь склоняет чашу весов в сторону чужой жизни, он теряет год из своей. Ибн Сина ничего не говорил об этом… или молчал. Поставив светильник у изголовья, Абу Салям осторожно раздел мальчика и осмотрел его. Жар спадал, волдыри потемнели и вскрылись, опасность миновала. Спасение одного – жизнь многих. Острой ложечкой Абу Салям выскребал пустулы, собирая гной в колбу из драгоценного стекла. Ранки следовало засыпать порошком из куркумы, подорожника и толокна, ребенка – завернуть в чистую простыню, когда очнется – накормить суточным хлебом, размоченным в сладком молоке.
У Абу Саляма дрожали руки, подкашивались колени, кружилась голова словно после кровопускания – волнение изнурило его. Но слабость не останавливала лекаря. Он растер заразительную субстанцию, воспроизводя в памяти порядок процедуры – надрез на плече, толика яда, повязка, покой, легкая пища. Порошок должен высохнуть, а ему, лекарю Кафы, остается убедить горожан в пользе вариоляции. Когда сиделка пришла, лекарь велел ей чаще поить и переодевать мальчика, связать ему руки, чтобы тот не расчесал язвы, и рассказывать сказки, чтобы поддержать дух.
В покоях архонта дела шли на удивление хорошо. Все четверо вчерашних больных страдали от жара, болей и рвоты, у всех расцвела сыпь, но ни одно сердце не сбилось с такта, ни один сосуд с мочой не явил красной крови или черной желчи. Аллах велик, остается надеяться на его милость.
В семье торговца Барджиля открылась оспа, но хозяин наотрез отказался покидать дом и отдавать своих страждущих в чужие руки. Что поделаешь? Можно лишь отправить мазей, бинтов, хлеба, кувшин с целебным питьем и молиться за их тела и души.
Городской голова Колпакчи решал дела Кафы прямо в мастерской – занимая рот разговорами, он кроил овечьи шкурки, подшивал шелковую подкладку и выправлял тульи. Подходя к приземистому, крытому красной черепицей домику, Абу Салям увидел, как дюжий кузнец выволакивает из ворот вопящего санитара.
- Грабил лавки. Двадцать пять палок. Велено огласить - следующего вора повесят.
Абу Салям кивнул – иначе порядок в городе не удержать.
Поджарый и бойкий как юноша Биньямин Колпакчи казалось постарел лет на десять за прошедшие сутки. Однако голос его оставался ровным и мысли светлыми. О передаче малой толики оспенного яда для защиты от эпидемии Колпакчи слышал от стариков – так поступали в Каире их прадеды, чтобы уберечь детей и красивых девушек. Примет ли город, согласятся ли жители – знает лишь Всевышний. Убедить караимскую общину он, как гахам, сумеет, а за остальных не поручится. Когда, говорите, будет готово ваше лекарство? Ступайте к пастырям, достопочтенный Абу Салям, завтра к полудню ударим в набат и соберем город.
С муллой Омаром не возникло вопросов. «В хадисе говорится: "Лечение содержится в трех вещах: питье мёда, ноже кровопускания и в прижигании огнём"». Значит дозволено для мусульман и харама здесь нет.
В церкви же пришлось сперва ждать окончания молебна, а потом долго спорить с отцом Евлампием. Молодой и решительный батюшка сомневался, есть ли божья воля в предупреждении болезни и попытке уйти от небесной кары вместо того, чтобы смиренно и с достоинством принять уготованное. А Абу Салям плохо знал христианское учение и не имел сил для долгой беседы. Наконец он разозлился, вспомнил притчу про раввина и лодку, а потом поинтересовался у священника, уверен ли тот, что его христианский господь не послал иноверца Абу Саляма спасти город? Отец Евлампий не нашел возражений.
На рыночной площади Абу Саляма нашла девочка из больницы – нужна помощь. Привезли ещё четверых больных, двое плохи, и одному стало хуже. Лекарь как мог заторопился вслед за посланницей, задыхаясь и опираясь на стены – подъем на горку показался ему круче обычного. Грузному мяснику из позавчерашних больных понадобилось кровопускание, чтобы сбить жар и сместить движение жидкостей. Девица из заведения Афифе-хатун приняла яд, узнав, что больна оспой – ей не помочь. А младенец, покрытый страшными волдырями, слаб, но надежда ещё не потеряна. Абу Салям внимательно посмотрел в черные от ужаса глаза матери.
- Не спускай его с рук, милая. Молись, зови по имени, корми молоком и поливай молоком язвы. Верь, что выздоровеет, изо всех сил верь!
На кухне царил порядок и чистота, повитуха помешивала в котле аппетитное варево. Абу Салям поблагодарил её лично, сказал спасибо санитарам и прачкам, проследил за… не успел. Сел на пол в темном углу, чудом не разбив о камни драгоценную колбу, выжидая, когда сможет снова подняться на ноги. Устал, просто устал.
До дому Абу Саляма подвезла скрипучая телега водоноса. Сатеник ждала на пороге, бледная и встревоженная. Он предоставил женщине право раздеть своего господина, обтереть водой с уксусом и напоить хашем, горячим и густым хашем. А потом уснул, уткнув лицо в волосы, пахнущие розовым маслом.
Ночь освежила лекаря, он поднялся с рассветом. Ослепительно яркое солнце стучало в ставни, играло на мокрых молодых листьях и каплях росы, на невозможно зеленой траве, на белых стенах и черных абрикосовых ветках. Весна вступила в свои права, закружилась невестой на свадьбе. Абу Салям не смог сдержать улыбки – долгие годы он жил сгорбившись, будто испуганная и злая крыса, а теперь, наконец, распрямил плечи. Он защитил всё, что ему дорого, и спасет всех, кого можно спасти. Легкий камушек стукнул о дерево рядом.
- Салям алейкум, учитель! Не правда ли, утро сегодня доброе?
Довольный Игнасий гарцевал на ладном хазарском жеребце, прекрасно держась в седле.
- Не беспокойтесь, книги в Солхате, в башне монастыря. Настоятель поцеловал крест, что сохранит их. И моя Корина в Солхате – у Деметриосов там родня. А я вернулся.
Разбуженная Сатеник выглянула в окно спальни и издевательски рассмеялась.
…Как известно, во всем хорошем есть свои сложности. Объяснить ученику, что такое невидимые глазу частицы, как они переносят болезнь и как малая толика яда в состоянии защитить от большой беды оказалось непросто. Тем паче, что и сам Абу Салям знал немногое – идею о заразительности высказал Абу Захр, а трактат с его поучениями сгорел в Исфахане. Исчерпав аргументы, Абу Салям развел руками – доверься мне. И это сработало. Игнасий подставил плечо и лишь поморщился, когда ланцет взрезал кожу.
Звуки колокола снова собрали Кафу, словно пальцы собирают в кулак. Те же жители – виноделы, овцеводы, каменщики и плотники, караванщики и рыбаки. Испуганные, встревоженные, решительные, готовые на все. Скажи им «бей» - пойдут и сомнут в порошок. Скажи «строй» - и возведут храм от рассвета до заката за одни сутки.
- Говорю – мы спасемся.
Маленький, щуплый шапочник Колпакчи преобразился, словно был истинным правителем города.
- Наши лекари знают средство защитить жителей от моровой язвы. Нужно сделать надрез на коже и привить оспу здоровому человеку, чтобы болезнь не перекинулась на него. Мы, караимы, делали это в Египте и сделаем здесь, в Кафе!
Пробормотав молитву, Биньямин Колпакчи снял кафтан и обнажил руку:
- Лечите!
Невозмутимый Игнасий сделал разрез, Абу Салям чистым перышком перенес в рану частицу струпа. Наложить повязку секундное дело. Готово. Кто следующий?
- Я.
Отец Евлампий. Мулла. Булочница. Кузнец. Едва живая, но непреклонная Бибишь-ханум со всем семейством. Веселый Янос «как хорошо лекарь, что я выудил тебя из воды».
Отказались немногие. Что ж, пусть играют с судьбой в молчанку. Абу Салям услышал, как зашуршали холодные белые крылья, словно хищная птица высматривала новые жертвы, и показал небу кулак.
В больнице, как и следовало ожидать, прибавилось пациентов. Вот только у дочери овчара была не оспа, а перемежающаяся лихорадка, которую следовало лечить кровопусканиями и корой ивы. И старик из предместья страдал нарывами из-за сырости в доме. А крикливая нищенка вообще ничем не страдала – похоже просто захотела поспать в тепле и покушать на дармовщинку. У остальных оспа протекала своим чередом. Первые четверо завтра ухудшатся и, дай Аллах, пройдут через кризис, младенец через кризис уже прошел – не веря своим глазам, Ариф потрогал покрытую гнойной коростой ручку и ощутил сильные ровные удары сердца.
Безымянный мальчишка, внук Махмуда-гадальщика тоже шел на поправку. Заглянув в лачугу Абу Салям с Игнасием увидели – ребенок открыл глаза и начал улыбаться. Откуда-то взялась вышитая рубашка и детское одеяльце с бейтом из Корана, кувшинчик с каймаком и свежий хлеб, сок шелковицы и плоды граната. Абу Салям заметил, как Фирузе поправляет мальчишке волосы, и понял, что у сироты появится новая мать.
