• Все имена и названия изменены
Судя по отзывам, рассказы о моей работе в полиции читателям понравились. Историю, о которой я сейчас расскажу, я вынашивал долго. Знаете, тяжело писать о трудных и сложных событиях в жизни. Не получается сделать их такими вот "художественными", с красивым слогом. Кажется, что они тебя накрывают как бетонная плита, а ты пишешь, попутно выбираясь из под нее, чтобы взглотнуть свежего воздуха. Вот следующая история для меня стал как будто я выбирался из такой плиты.
Ей было пятнадцать. Пятнадцать, когда она убила своего ребенка. Убила сразу после рождения швейными ножницами.
Я был психологом в центре для содержания такой вот публики, хотя, справедливости ради, замечу, что долгое время, кроме воришек всяких мы никого не видели. А тут то насильники, то убийца…
Когда она приехала, было сложно узнать в ней человека, который убил собственного ребенка. Все говорили, дескать она скрывала, что беременна, она всегда была немного полной, поэтому живот был незаметен.
Я слышал о случаях, когда беременность происходила незаметно, но когда девушка живет в женской семье, где мама и бабушка и они ничего не заметили…
Меня не отпускала мысль, что в этом всем замешан кто-то из взрослых… Но, может я просто пересмотрел криминальных драм?
Просто все как-то так странно совпадало, мать в маленьком городке занималась ногтями, ее клиентки были следовательницы и дознавательницы, может кто-тот намекнул, что по закону ее дочери ничего не будет. Нет, то что девушка виновата, это точно, но она подготовилась, взяла в туалет ножницы, потом нашла пакет, выбросила маленькое тельце и все так незаметно ни для кого…
Я не знал как себя вести. Вернее знал, но мне трудно было с собой совладать. Черт бы побрал эту должность, эти погоны. Закон у нас суров, но не для тех, кто виновен по-настоящему. Видите ли, ответственность за убийство младенца наступает только с шестнадцати лет, а тут всего лишь пятнадцать. Как будто этот год что-то решил бы…
Поэтому барышню определили к нам, какой-то месяц в ЦВСНП и домой.
Я все отодвигал момент беседы с ней, диагностики, надо было собраться с мыслями. Здесь, знаете ли, оставаться бесстрастным трудно. Но девушка попросилась ко мне сама. Она рыдала, говорила что не привыкла к тому, что ее запирают.
- А что ты плачешь? – я старался говорить спокойно, не выдавать своей злости, - тебе дважды в жизни не заслужено повезло.
Я читал материалы дела, и знал, что роды у нее прошли легко, она родила в туалете, буквально сидя на унитазе.
- Первый раз повезло, когда ты родила так вот легко, многие женщины о таких родах только мечтают. Второй раз повезло, когда тебя определили к нам, а не в тюрьму. Знаешь, что делают сокамерницы с женщинами, которые сидят за убийство своих детей?
Девушка перестала рыдать, но глаза оставались мокрыми от слез. Только было не похоже все это на раскаянье.
- Знаю, - она говорила тихо, - мне Ирина Юрьевна говорила.
Ирина Юрьевна была строгим воспитателем у нас, в прошлом начальницей ПДН в одном из отделов. Несмотря на ее откровенную строгость, новоиспеченная сиделица прониклась к ней симпатией и какой-то щенячьей преданностью.
Ирина ей рассказала, что таких вот в тюрьме просто убивают, с особой жестокостью.
Не гуманно, скажите вы, нельзя так работать психологу. Да вы знаете, психологи у нас в стране, в большей степени занимаются инфоциганством, а в органах, они просто сотрудники, никакой психологической помощи, в реалиях, они не оказывают.
Да и гуманным я был, тем не менее. Все мы понимали, что нам не нужно ЧП, что в какой-то момент она вдруг все это может осознать. Кто знает, вот так сидя в комнате, под замком, она вдруг, в тишине, вспомнит все что произошло. Я бы на ее месте, наверное, сам бы вздернулся. Как можно жить с этим… Меня бы преследовало это тельце, завернутое в пакет и выброшенное на мусорку.
А девушка…
А девушка, словно и не понимала, что произошло.
- Ну, я пошла в туалет…, - она так говорила, словно своровала телефон у кого-то, - живот заболел сильно, я сползла с унитаза и оно выпало…
Оно выпало…
За все время этого жуткого рассказа она ни разу не сказала ОН или ОНА. А только ОНО. Видимо, она даже не понимала, что это был живой человек.
ОНО…
- Оно вскрикнуло, и я ножницами проткнула…
Швейными ножницами. Как нужно было бояться мать или какие еще могли быть причины, чтобы сделать такое…
Потом она попросила прокладку у матери, но, когда на кровати осталась кровь после нее, мать забила тревогу. Скорая отвезла девушку в больницу, а когда врач осмотрел ее, то задался вопросом – где ребенок?
Тогда-то все и выяснилось.
За месяц ничего не изменишь, да и желания копаться в этой истории не было, хотя меня не оставлял вопрос – а не замешана ли в этом ее мамаша. Семья у нее была странной, об этом говорил и ее бывший парень. Самое смешное, что и он угодил к нам. ПДН ему припаяла «совращение несовершеннолетнего», но как это могло произойти, когда они ровесники. Не знаю почему, но парень решил продолжать с ней отношения, после того как их поместили к нам, хотя ничего хорошего из этого не получится, на мой взгляд.
- Что вы мне посоветуете? – как-то спросила она.
- Уехать. Все в городе о тебе знают, все будут помнить эту историю. Единственный шанс – уехать.
Помогать ей совсем не хотелось. А она словно была маленьким ребенком. Много рисовала и с детским увлечением рассказывала о своих рисунках. Мне иногда казалось, что она и правда была инфантилом.
С ужасом пониманию, что с годами, эта история превратилась, в просто одно из воспоминаний о бывшей работе.
Хотя вот, начал писать и снова нахлынули те воспоминания. Эта такая палитра мрачных цветов в душе: злость, бессилие и шок.
Даже, если ни мать, ни бабушка не причастны на прямую, она виноваты косвенно. Виноваты своим давлением на дочь, а может своим безучастием в ее жизни. Ее парень как-то сказал, что, если бы он знал, они бы с мамой забрали малыша.
Если бы он знал тогда…
Судя по отзывам, рассказы о моей работе в полиции читателям понравились. Историю, о которой я сейчас расскажу, я вынашивал долго. Знаете, тяжело писать о трудных и сложных событиях в жизни. Не получается сделать их такими вот "художественными", с красивым слогом. Кажется, что они тебя накрывают как бетонная плита, а ты пишешь, попутно выбираясь из под нее, чтобы взглотнуть свежего воздуха. Вот следующая история для меня стал как будто я выбирался из такой плиты.
Ей было пятнадцать. Пятнадцать, когда она убила своего ребенка. Убила сразу после рождения швейными ножницами.
Я был психологом в центре для содержания такой вот публики, хотя, справедливости ради, замечу, что долгое время, кроме воришек всяких мы никого не видели. А тут то насильники, то убийца…
Когда она приехала, было сложно узнать в ней человека, который убил собственного ребенка. Все говорили, дескать она скрывала, что беременна, она всегда была немного полной, поэтому живот был незаметен.
Я слышал о случаях, когда беременность происходила незаметно, но когда девушка живет в женской семье, где мама и бабушка и они ничего не заметили…
Меня не отпускала мысль, что в этом всем замешан кто-то из взрослых… Но, может я просто пересмотрел криминальных драм?
Просто все как-то так странно совпадало, мать в маленьком городке занималась ногтями, ее клиентки были следовательницы и дознавательницы, может кто-тот намекнул, что по закону ее дочери ничего не будет. Нет, то что девушка виновата, это точно, но она подготовилась, взяла в туалет ножницы, потом нашла пакет, выбросила маленькое тельце и все так незаметно ни для кого…
Я не знал как себя вести. Вернее знал, но мне трудно было с собой совладать. Черт бы побрал эту должность, эти погоны. Закон у нас суров, но не для тех, кто виновен по-настоящему. Видите ли, ответственность за убийство младенца наступает только с шестнадцати лет, а тут всего лишь пятнадцать. Как будто этот год что-то решил бы…
Поэтому барышню определили к нам, какой-то месяц в ЦВСНП и домой.
Я все отодвигал момент беседы с ней, диагностики, надо было собраться с мыслями. Здесь, знаете ли, оставаться бесстрастным трудно. Но девушка попросилась ко мне сама. Она рыдала, говорила что не привыкла к тому, что ее запирают.
- А что ты плачешь? – я старался говорить спокойно, не выдавать своей злости, - тебе дважды в жизни не заслужено повезло.
Я читал материалы дела, и знал, что роды у нее прошли легко, она родила в туалете, буквально сидя на унитазе.
- Первый раз повезло, когда ты родила так вот легко, многие женщины о таких родах только мечтают. Второй раз повезло, когда тебя определили к нам, а не в тюрьму. Знаешь, что делают сокамерницы с женщинами, которые сидят за убийство своих детей?
Девушка перестала рыдать, но глаза оставались мокрыми от слез. Только было не похоже все это на раскаянье.
- Знаю, - она говорила тихо, - мне Ирина Юрьевна говорила.
Ирина Юрьевна была строгим воспитателем у нас, в прошлом начальницей ПДН в одном из отделов. Несмотря на ее откровенную строгость, новоиспеченная сиделица прониклась к ней симпатией и какой-то щенячьей преданностью.
Ирина ей рассказала, что таких вот в тюрьме просто убивают, с особой жестокостью.
Не гуманно, скажите вы, нельзя так работать психологу. Да вы знаете, психологи у нас в стране, в большей степени занимаются инфоциганством, а в органах, они просто сотрудники, никакой психологической помощи, в реалиях, они не оказывают.
Да и гуманным я был, тем не менее. Все мы понимали, что нам не нужно ЧП, что в какой-то момент она вдруг все это может осознать. Кто знает, вот так сидя в комнате, под замком, она вдруг, в тишине, вспомнит все что произошло. Я бы на ее месте, наверное, сам бы вздернулся. Как можно жить с этим… Меня бы преследовало это тельце, завернутое в пакет и выброшенное на мусорку.
А девушка…
А девушка, словно и не понимала, что произошло.
- Ну, я пошла в туалет…, - она так говорила, словно своровала телефон у кого-то, - живот заболел сильно, я сползла с унитаза и оно выпало…
Оно выпало…
За все время этого жуткого рассказа она ни разу не сказала ОН или ОНА. А только ОНО. Видимо, она даже не понимала, что это был живой человек.
ОНО…
- Оно вскрикнуло, и я ножницами проткнула…
Швейными ножницами. Как нужно было бояться мать или какие еще могли быть причины, чтобы сделать такое…
Потом она попросила прокладку у матери, но, когда на кровати осталась кровь после нее, мать забила тревогу. Скорая отвезла девушку в больницу, а когда врач осмотрел ее, то задался вопросом – где ребенок?
Тогда-то все и выяснилось.
За месяц ничего не изменишь, да и желания копаться в этой истории не было, хотя меня не оставлял вопрос – а не замешана ли в этом ее мамаша. Семья у нее была странной, об этом говорил и ее бывший парень. Самое смешное, что и он угодил к нам. ПДН ему припаяла «совращение несовершеннолетнего», но как это могло произойти, когда они ровесники. Не знаю почему, но парень решил продолжать с ней отношения, после того как их поместили к нам, хотя ничего хорошего из этого не получится, на мой взгляд.
- Что вы мне посоветуете? – как-то спросила она.
- Уехать. Все в городе о тебе знают, все будут помнить эту историю. Единственный шанс – уехать.
Помогать ей совсем не хотелось. А она словно была маленьким ребенком. Много рисовала и с детским увлечением рассказывала о своих рисунках. Мне иногда казалось, что она и правда была инфантилом.
С ужасом пониманию, что с годами, эта история превратилась, в просто одно из воспоминаний о бывшей работе.
Хотя вот, начал писать и снова нахлынули те воспоминания. Эта такая палитра мрачных цветов в душе: злость, бессилие и шок.
Даже, если ни мать, ни бабушка не причастны на прямую, она виноваты косвенно. Виноваты своим давлением на дочь, а может своим безучастием в ее жизни. Ее парень как-то сказал, что, если бы он знал, они бы с мамой забрали малыша.
Если бы он знал тогда…
