Часть 10. Я снова хочу утонуть.
Одинокая комната с голыми стенами, выкрашенными в холодный бледно-голубой цвет, в которой стоит лишь одна кровать у окна, закрытого толстой железной решёткой. В углу этой самой комнаты сидит худощавая девушка с длинными чёрным волосами и свисающей на глаза чёлкой. Она сидит, подобрав повыше полы больничной сорочки и запрокинув назад голову. Её ноги широко раздвинуты и слегка согнуты в коленях, одной рукой девушка упирается в пол, второй же самозабвенно ласкает себя.
Впалые глаза девушки с большими тёмными кругами под ними блаженно закрыты, а тело извивается от разносящейся волны удовольствия, которое она доставляет себе ловкими тонкими пальчиками. Наращивая темп и приближая себя к пику, девушка не выдерживает, и с её губ срывается сладкий стон. Тело тут же расслабляется, грудь высоко вздымается и опускается, а на лице застыла слегка сумасшедшая блаженная улыбка.
Раздался глухой щелчок, и массивная железная дверь палаты с лёгким скрипом открывалась. В комнату вошла миловидная медсестра — добродушная женщина с уже заметной проседью волос и немного тучного телосложения.
— Юна, милая, — бросив взгляд на сидящую в углу с пошло расставленными ногами девушку, тихо вздохнула и продолжила: — подымайся, тебя ждёт доктор.
Юна встала, прикрывая покрытые белыми шрамами от порезов тонкие ноги лёгкой тканью сорочки. Медсестра подошла к ней и, слегка приобняв за плечи, повела к выходу.
Девушку привели в более просторное помещение, но немного жутковатое на вид. Окон тут не было, но в одну из стен было смонтировано зеркальное окно, за которым явно находилась ещё одна комната, в которой можно было наблюдать за происходящим здесь. Стены выкрашены в тёмно-серый цвет, в центре комнаты стоит длинный деревянный стол, на противоположном конце которого стоит стул с высокой спинкой и подлокотниками со специальными креплениями. На столе, напротив стула, установлена камера. У другого конца стола также стоит стул, но уже без креплений. Помещение освещают довольно яркие четыре газовые лампы. Юну Икеда повели к стулу напротив камеры, но пристёгивать не стали. Девушка тут же забралась на стул с ногами, натянув сорочку на колени до самых щиколоток. Она руками обхватила свои колени и монотонно теребила повязанную на руку синюю ниточку, понуро опустив голову на колени.
В комнату вошёл статный хорошо сложенный мужчина в белоснежном халате, из-под которого виднелся накрахмаленный воротничок тёмно-синей рубашки. Доктору было не больше сорока лет, хотя он выглядел значительно моложе своих лет.
— Здравствуйте, мисс Икеда, — поприветствовал девушку приятный баритон.
Юна посмотрела на доктора отстранёнными глазами и, слегка наклонив голову вбок и улыбнувшись лишь одним уголком губ, сказала:
— Здравствуйте, доктор Чиба. Чем займёте меня сегодня?
— Сегодня, мисс Икеда, я бы хотел послушать вас. Надеюсь, вы не будете возражать, если наш разговор будет записываться на камеру?
Девушка перевела взгляд на камеру, словно только сейчас её заметила, после чего опустила ноги на пол, грациозно закинула правую ножку на левую и поудобнее прислонилась к спинке стула, положив обе руки на подлокотники.
— Я не возражаю.
Доктор Чиба нажал на запись и сел на стул напротив.
— Для начала представьтесь.
Юна в упор посмотрела на камеру, после чего начала говорить:
— Меня зовут Юна Икеда. Двадцать пять полных лет. Приехала в Токио к своему парню Рику. До того как попала сюда, работала официанткой в «Маисен».
— По каким причинам вы были помещены в наш госпиталь для психически больных людей.
— Я была околдована, — девушка перевела взгляд с камеры на доктора.
— Околдованы? — спокойным голосом переспросил мужчина.
Юна картинно закатила глаза, постукивая пальчиками по подлокотнику.
— Околдована, очарована, обманута… Мне напрочь снесло крышу от любви к… — она запнулась.
— К кому? — Всё также спокойно спросил доктор Аото Чиба.
— Вам когда-нибудь доводилось умирать от любви, доктор? — девушка вздохнула. — За свои двадцать пять лет я, оказывается, никогда не любила, так пламенно, так страстно. Она была моей первой любовью, и она разбила мне сердце.
— Это женщина?
— Да, женщина с прекрасным именем — Карин Миура. Мы встретились впервые на вечеринке наших с Риком соседок. Только на вечеринке я узнала, что мы живём в гейском районе Токио, и таких гетеросексуальных пар, как мы с Риком, на этой вечеринке не было. Эти люди, их мир — был таким пугающим для меня. Я держалась за Рика двумя руками, боясь утонуть в этом розовом водовороте. Мы успели познакомиться с несколькими людьми, как меня увели в сторону подруги наших соседок, отделив меня от Рика. Я была чужой в этом городе, но попыталась найти друзей. Сидя на диванчике в гостиной вместе с Рин, болтала, рассказывая о своей книге. В этот момент к нам подошла Она — Карин. Её манеры были изысканы. Она словно пантера: дикая и грациозная. — Юна смотрела куда-то в сторону, словно прямо сейчас видела там женщину, которую описывала, — Я не могу оторвать от неё взгляда, мне трудно дышать.
И, словно в подтверждение её слов, девушка часто задышала, и на лбу у неё даже проступило несколько капелек пота. Девушка смотрела в одну точку, будто любовалась кем-то, блуждая взглядом по каждому изгибу тела своего невидимого предмета обожания.
— Юна, — осторожно произнёс доктор, пытаясь вывести девушку из транса.
Неожиданно она расслабилась, поудобнее устроилась на стуле и скучающим взглядом посмотрела на доктора.
— Я следила за каждым её движением: взмах ресниц, шевеление губ, размерено вздымающаяся грудь. Вот она откинула прядь волос назад, улыбнулась, не сводя с меня своих пленительных глаз. Я чувствовала себя неловко, — Юна начала нервно играть с прядью своих волос. — Я стала задыхаться, мне не хватало воздуха, всё вокруг плыло и я едва не теряла сознание. Чтобы привести мысли в порядок, я пошла в туалет. Там была небольшая очередь, и я прислонилась к стене, ожидая. Карин подошла ко мне и стала напротив. Спросила меня, что я тут делаю. Я ответила, что жду, когда освободится туалет. — девушка отпустила прядь волос, которую теребила и закатила глаза. — Было так неловко, я могла лишь смущённо улыбаться. Как только туалет освободился, я тут же зашла, чтобы скрыться от её пронзительных глаз. Но спустя секунду Карин зашла следом и набросилась на меня, приобняв за талию и поцеловав. Я словно тонула и выпустила последний воздух, что оставался в моих лёгких. Мои лёгкие медленно наполнялись водой, и я ответила на поцелуй. Со всей страстью, всем желанием. — девушка замолчала, прикусив нижнюю губу.
— Продолжайте, мисс Икеда, — спокойно сказал доктор Чиба.
— С этого дня я медленно опускалась на дно. Попала в сети Карины, и она начала мою трансформацию. Мы трахались в кабинке туалета её кафешки «Маисен», на очередной вечеринке. Днём я стонала, извиваясь, от ловких пальчиков Карин, а вечером ложилась в одну кровать с Риком. — Юна встала со стула, отвернувшись от камеры и сложив руки на груди. — Рик сказал, что я стала пахнуть как-то по-другому. Ещё бы, Карин отравила меня. Отравила собой, своим образом жизни, продолжая топить меня в пучине похоти и разврата.
— Что же произошло потом?
— Она как змей околдовала меня, совратив. После ночи восхитительного секса, она сказала, что её девушка возвращается из Европы.
Девушка развернулась, заорав и опустившись на колени. Она улыбнулась, странной пугающей улыбкой и заговорила каким-то чужим голосом.
— Ты узнала, что твоя жизнь более богата, преисполнена возможностей. У тебя есть выбор, я открыла для тебя твой мир, — она опустила голову, пряча лицо в водопаде чёрных волос. — Да пошла ты к чёрту, Карин Миура!
Она стала бить кулаками пол, стирая кожу до крови, потом разорвала свою сорочку, царапая шею ногтями.
Доктор вызвал медсестру, и Юне сделали укол успокоительного. Лекарство тут же начало действовать и, прежде чем забыться во сне, девушка коснулась руки доктора и тихо прошептала.
— Найдите мне мою Карин. Я снова хочу утонуть — утонуть в Миуре.
Часть 11. Диагноз — смерть.
Ночь. Я снова сижу на кухне в темноте. Забравшись с ногами на стул, положив на колени голову, смотрю в одну точку на полу, слегка освещенную тусклым холодным светом луны. Я редко сплю теперь. Почти никогда, и еще реже мне снятся сны. Сегодня днем мне удалось поспать часа четыре. Мне снилась Аири, словно мне ее в жизни не хватает. Она стояла в этой дурацкой форме нашей школы, которая висела мешком на ее худощавом теле, и спокойно улыбалась. Говорила, что все будет хорошо, и чтобы я не боялась. Это был спокойный сон, в конце она обняла меня и мне стало легче. Может это знак? Может я наконец-то перестану мучиться и мучить близких...
На кухонном столе лежит ненавистный мне листок с опротивевшим диагнозом — диагнозом смерти. Я уже привыкла к боли, но я бесконечно устала. Нет сил ни на что: ни бороться, ни улыбаться, ни кивать, ни говорить. Даже плакать сил нет, все слёзы я выплакала давно и примерилась с исходом.
Последнее время все больше увеличились провалы в памяти. Но одно я помню хорошо: меня зовут Юна Икеда, мне 15 лет, и полгода назад мне диагностировали рак поджелудочной железы четвертой стадии. С того момента, когда медицина обнаружила у меня это заболевание и отобрала будущее, я жду смерти.
Сначала я плакала, когда было очень плохо, когда боль не позволяла дышать, думать, мечтать. Я плакала и жалела себя. Я спрашивала Бога: почему именно я? Почему не кто-то другой? Так как я еще подросток, меня часто посещали мысли о смерти – когда сталкивалась с непониманием родителей, когда предала подруга, когда я влюбилась в новенькую Аири Ямада. Но тогда для меня смерть была чем-то нереальным, призрачным, словно тень фантома. А теперь, когда я встала в очередь на смерть — я полюбила жизнь и захотела жить.
У мамы уже тоже не осталось сил, мой рак высосал меня и теперь высасывает силы и жизнь из мамы. Я молчу, потому что говорить больно, потому что со словами срываются стоны, а она обижается на меня, что я с ней уже не разговариваю. Что закрылась в себе, не ем, почти не пью. Съев ложечку пюре, меня тут же выворачивает наизнанку. С трудом добравшись до туалета, закрываюсь там на час и лежу, рыгаю. А мама стоит под дверью и слушает. Слушает, как я захлебываюсь от боли, выворачивая пустой желудок наизнанку. И я ничего не могу сделать, чтобы облегчить ее боль, не могу быть сильной, не могу бороться. Почти не хожу, все колени сбиты в кровь, потому что падаю, падаю от усталости. Но и не могу уже лежать в кровати, поэтому пробираюсь ночью на кухню.
С каждым днем я все сильнее боюсь смерти. Мама тоже боится, но не показывает этого. И Аири, я знаю. Она звонит каждый день, но я прошу маму говорить, что я не могу ответить. Я боюсь услышать ее голос, такой живой. Боюсь, что захочу поменяться с ней. В такие минуты чувствую себя чудовищем. Когда я стала такой жестокой? Когда стала завидовать здоровым и желать им моей участи?
Больно, как бы не завыть сейчас от боли, лучше перебороть, и пусть я искусаю губы в кровь, пусть... Главное, чтобы мама не услышала. Она и так натерпелась, отмучилась со мной. Я слышу, как она плачет из-за меня, из-за моей болезни! Мне так трудно. Трудно осознать, что конец близок, что смерть уже истоптала коврик под входной дверью. Хотя я говорю себе, что смерилась, но все больше и больше боюсь. Все больше ненавижу тех, кто останется жить. Это несправедливо! Я боюсь. Очень. Скорей бы смерть.
Жалеть себя уже тоже нет сил. Это мне не помогает. Ничего уже нельзя сделать. Никто не может. Я разрываюсь на куски от боли, от мыслей в моей голове. Кружится голова. Лучше закрыть глаза и облокотиться о стену, чтобы не потерять сознание. Снова. Чувствую, что конец все ближе. Немного жалко, но я не хочу больше страдать. Тяжело дышать, я больше не могу сдерживать свои слабые монотонные стоны. С придыханием.
Этот кашель царапает горло. Я чувствую какой-то металлический привкус. Кровь? Падаю со стула, руки дрожат, не могу опереться о пол.
— Мама! Мамочка! — я не слышу себя, эта боль невыносима. — Я люблю тебя! Прости меня...
Часть 12. Холод одиночества.
Тяжелая деревянная дверь открылась с глухим скрипом, впуская внутрь нового посетителя. Бар был пропитан терпким запахом табачного дыма, всюду слышались тяжелые мужские голоса, звон стаканов, чьи-то склочные крики. Ступая тихими размеренными шагами, к бару приближалась низкая фигура. Чёрная байка с натянутым на голову капюшоном, из-под которого выбилось несколько прядей крашеных волос оттенка кровавой вишни. Байка длинная и почти скрывает клетчатую юбку девушки. Школьница, хотя нельзя сказать какой школы форма. Чёрные, немного потрепанные гетры, правая сильно сползла к колену и чёрные сбитые, припыленные ботинки. Девушка держала руки в карманах и шла сквозь табачный смог к барной стойке.
Она контрастировала с остальными посетителями бара, но её тяжелый шаг и мрачный силуэт, не сильно выделяли девушку из общей массы.
Едва дойдя до барной стойки, она забралась на стул и жестом подозвала бармена.
— Минералку, пожалуйста, — тихо сказала девушка.
—Тебе не стоит сюда таскаться, Кахо, — мягко сказал бармен и поставил перед девушкой пустой стакан, потом взял бутылку минеральной воды и, открыв её, наполнил стакан девушки.
Кахо достала одну руку из кармана и, взяв стакан, сжала его. Пузырьки воздуха быстро подымались вверх и создавали тихое шипение, совсем неуловимое в шумном гуле бара.
Достав вторую руку, девушка опустила капюшон, и приспустила чёрную маску с лица. Костяжки пальцев этой руки были сбиты, хотя уже покрылись засохшей корочкой, нижняя губа девушки была разбита и опухла.
— Хари был бы зол, — начал бармен, но Кахо его перебила.
— Сана, — резко сказала она, — ни слова о нём. — Строго посмотрев на мужчину, девушка поднесла стакан ко рту и отпила.
Шипящие пузырьки воздуха неприятно лопались на тонкой корочке разбитой губы. Кахо сделала несколько больших глотков и опустила пустой стакан на барную стойку.
Хари — старший брат Кахо Кикучи. Он ушёл из дома, когда сестре было чуть больше восьми лет, оставив девочку с тираном-отцом и забитой, потакающей мужу матерью. Брат был единственным человеком, кто понимал Кахо, но он ушёл, бросив сестру тонуть в остатках их разлагающейся семьи.
