*** Начата выкладка расширенной версии!
В формате романа произведение называется "X X L: Истинное проклятие", бесплатно выкладывается не на Продамане, а на известном лиловом портале
Единственное, что у меня оставалось свободным, — сердце. Руки повисли под тяжестью баулов, голова была забита тревогами, а судьба... Судьба ныне напоминала перевернувшийся на краю обрыва воз: все рухнуло в Бездну, оставив за собой след из разбитых планов и вывалянных в грязи панталон и рубашек. Самое печальное: про грязное белье не было, что называется, для красного словца, так как и со злоязыкими врагами имелся перебор. Один из них как раз готовился пнуть меня под зад, я это спиной чувствовала, потому и ускорилась, хотя тяжелая поклажа неумолимо тянула сесть и передохнуть.
— Шевелись, толстоз… попая! — недовольно рыкнули сзади. Не дотянувшись коленом, братец решил ударить словом. Знает, как я переживаю из-за собственного несуразного телосложения. Если бы не была уверена в ненависти Ройна, могла бы подумать, что он извращенец, так часто сводный брат оказывался позади и не упускал случая тем или иным способом уязвить меня в… больное место. Да и толстопопой сейчас обозвал лишь потому, что кругом свидетели. Обычно не нежничал.
О своей горькой доле мне оставалось только вздыхать. И еще — тащить тяжести под напутствие мачехи:
— Олли, не ленись! Тебе полезно больше двигаться — глядишь, и похудеешь, — сказала она со скепсисом. Ясное дело, сама не верила в собственные слова, что не мешало ей под этим предлогом загружать меня работой по дому с зари до позднего вечера. Да и прямо сейчас мне приходилось нести самые тяжелые вещи.
— Поберегись! — запоздало гаркнул какой-то темный, одетый в форму Дневной стражи. Он появился передо мной внезапно, словно возник из-под земли, и толкнул. Я чудом устояла и обронила всего лишь один узел с вещами Нироли, моей сводной сестры.
— Олли, Бездна тебя пожри! — сестрица заметила мою неловкость. — Совсем безрукая!
Стражник также не остался в стороне и обозвал парой нехороших слов, хотя это мне стоило выругаться. Именно Дневная стража перекрыла улицу, а вместе с ней и подъезд к новому дому. Грозного вида мужчины то и дело останавливали наше недружное семейство. Суеты много — ясности ноль. Что случилось в оцепленном квартале, нам было неизвестно, но дожидаться в дорожной карете мачеха не пожелала. Велела взять вещи и топать в сторону дома. Сама она отяготила себя лишь самым необходимым — шляпкой и веером. Нироли ухватила корзинку с ланчем, купленным утром еще до въезда в Ардам. «Тут наверняка дешевле», — сказала мачеха, когда мы выезжали из придорожной гостиницы, одной из тех, что, будто ласточкины гнезда к скале, лепились к северному императорскому тракту, стрелой тянувшемуся через всю территорию Темной империи. Обшарпанный, потемневший от времени и непогоды фасад, минимум удобств и плохая еда за небольшие деньги. Обычный набор. На пути к столице Приграничья мы посетили более двух дюжин таких ночлежек, предназначенных для бедноты. Тем смешнее, что мачеха и сестра всю дорогу изображали из себя леди и ежеминутно морщились: то прикоснувшись к жирной посуде, то увидав серые простыни. Ройн на их ужимки невежливо хмыкал, но донимать предпочитал меня. Мог бы и не стараться, мне и без того доставалось от его матушки и сестрицы.
Единственный, кто ни разу не заметил тягот пути, — отец. После смерти мамы он как уткнулся в книги и собственные записи, так и пропал. По крайней мере, для меня. Тем неожиданней становились его внезапные решения. Например, жениться на вдове с двумя взрослыми детьми. Когда он с ней сумел познакомиться? Или вот — переехать в Приграничье.
До этого мы жили на востоке, в Штаррене. Совсем крохотный городок — родной для матери и меня. Откуда явился отец — не знаю. В детстве меня это не интересовало, а позже расспросить не было возможности, он совсем ушел «в науку». Мачеха же благоразумно молчала и, пользуясь его безразличием к обыденной жизни, проматывала то небольшое состояние, что осталось после смерти моей мамы. Должно быть, тратить чужие деньги у нее получалось лучше всего — сколько я не надрывалась, но порядка в доме не прибавлялось, еда на столе становилась все хуже, зато к новому месту жительства мы везли два десятка сундуков, набитых новыми платьями. Конечно же, не моими. Все вещи, которыми я ныне владела, уместились в один узел.
Понятное дело, отец ничего этого не заметил. Как и того, что мачеха, не снимая, носит завещанный мне матушкой золотой гарнитур с топазами. Опять-таки: для моего же блага.
Жаловаться не имело смысла. Все, что интересовало Иегронима Бласта, — его книги, исписанные тетради и немногочисленная алхимическая посуда, ныне тщательно упакованная и сложенная в отдельный сундук с мягкой внутренней обивкой. Вот над ним-то отец и трясся всю дорогу, доводя мачеху и сестру до тихого бешенства всякий раз, как заставлял Ройна и гостиничных слуг на ночь снимать свое сокровище с кареты и затаскивать наверх — в съемную комнату, а поутру — обратно. И все это, разумеется, за отдельную плату, под кое-чей зубовный скрежет.
Тем удивительней, что стоило груженой с верхом дорожной карете въехать в Ардам, отец оторвался от чтения очередного фолианта и постучал в стенку, призывая возницу остановиться. Оторопела не только я, у мачехи не нашлось ни слова, ни звука, когда зачинщик переезда чмокнул ее в щеку и со словами: «Ну, дальше вы не заблудитесь», скоренько смылся, оставив нас самих.
В незнакомом городе.
Без какого-либо плана дальнейших действий.
— Дохлый рвар! — выругался Ройн и скинул на пол оставленную отцом книгу.
Я промолчала, неприятно пораженная сценой такой, пусть и небрежной, ласки. На моей памяти отец впервые целовал мачеху. До сего дня они мне казались кем-то вроде вынужденных соседей, а сейчас… Обида на отца, впервые запылавшая семь лет назад, когда он отстранился во время болезни мамы, закипела с новой силой. Я даже на мачеху со всем ее подлым, злобным выводком так не гневалась. Во всяком случае, не до этого момента. Теперь же я от души едва слышно пожелала мегере каждый день вот так вот в растерянности глазками лупать.
Может, погорячилась?
Мое пожелание сбылось не прошло и часа. Карета, то и дело останавливаясь и притормаживая, медленно катила по запруженным улицам, с родным Штарреном не сравнить. Когда раздалось очередное: «Тпру-у!» мы не забеспокоились — привыкли. Но тут экипаж качнуло, и в приоткрытом по летней поре окне появилась рожа кучера:
— Все, хозяйка, дальше ножками!
— Что-о-о? — На лицо нынешней госпожи Бласт любо-дорого было посмотреть. Все как я хотела: глаза выпучены и полны непонимания, рот открыт, волосы вот-вот дыбом встанут.
— Дорога перекрыта — к дому не проехать, — ухмыльнулся кучер и сплюнул наземь. — Стражники чевойт ловют. Оцеплено все. Коли нет охоты на жаре в карете сидеть — ступайте налегке, а вещи я позже подвезу, как проезд откроют.
Вот так мы и пошли. Налегке. Мачеха со шляпкой и веером, сестрица с маленькой корзинкой, братец со злобой и портпледом, в котором хранилась шкатулка с документами, и я… с узлами, большой корзиной да баулами, в которые упаковали то, что не влезло в неподъемные дорожные сундуки: сменную одежду для мачехи и сестрицы, столовое серебро, посуду, утюг и прочие нелегкие «мелочи». Так что руки у меня обрывались.
Странно, что когда меня толкнули, я уронила всего лишь узел с одеждой. С моим счастьем — могла разгрохать сервиз.
Стражник обжог меня неприязненным взглядом. Ничего удивительного, ему под ноги подвернулась на редкость растрепанная, упревшая девица в платье, напоминающем шатер. На свой счет я не обольщалась. И если что меня еще радовало в жизни, так это то, что сестрица Нироли в красоте недалеко от меня ушла, что бы по этому поводу не думали они с мачехой. Так что от стражника и им досталось:
— Куда прете? Не видите — идет операция!
— А у нас — дом! — мачеха горделиво задрала нос. Это единственное оправдание, которое помогло ей смириться с переездом. Дом в столице! Пусть не самой империи, а всего лишь Приграничья, но о том она подругам не уточняла, все равно обмениваться письмами не собиралась. Не с ее характером сохранять сношения с провинциалками из Штаррена.
— Ну-ну! Не стану… задерживать, — стражник ухмыльнулся.
Темный, что с него возьмешь. В наших краях, на востоке, все больше люди, редко когда увидишь полукровку. А этот — чистокровный м-м-м… оборотень. Точно! Уж очень много в нем животного начала, и глаза желтые — волчьи.
Мачеха заводиться не стала, пихнула под бок Нироли, та — Ройна, а уж он — меня. Пришлось склониться и поднять с земли узел с вещами.
— Ореховая, тринадцать, не подскажете, как пройти? — процедила мачеха.
Стражник в злорадной ухмылке сверкнул крупными белыми зубами:
— За тем домом направо, — махнул рукой в сторону двухэтажного строения из серого камня. И хмыкнул, когда наша троица прошла мимо него.
Стоило бы насторожиться, но лично мне было не до того. Проклятый утюг сместился в накинутом на плечо тюке, и теперь при каждом шаге больно бил меня в бок.
Вдруг раздался какой-то гул и что-то оглушительно бахнуло. От испуга я присела, а мачеха повалилась на руки Ройна.
Мимо нас пронеслись стражники. Судя по черной с серебром форме, в операции участвовала не только Дневная стража. Где-то заголосили.
— За мной! — мачеха решительно отстранилась от братца и направилась в сторону криков. Ну, как раз туда, куда нам указал тот оборотень.
Необремененные тяжелыми пожитками родственнички опередили меня, но не на много. Я успела полюбоваться на еще одну милую в своей глупости гримасу на лице мачехи. Определенно: глаза навыкате и раззявленный для ловли мух рот ей очень идут. Вот только так я думала недолго. Пока сама не открыла рот в ужасе — через дорогу, прямо перед нами красовались дымящиеся руины!
Ленивый летний ветерок растягивал черный, дурно пахнущий дым, словно хотел прикрыть им ужасную картину, на которой золотистым пятном блестела латунная табличка: «Ореховая, 13».
У гари не было ни шанса — дым пожара разметало страшным воем, исторгнутым глоткой мачехи. В корзине задребезжал фарфор. Лично у меня подогнулись колени.
Завывание ничем не походило на человеческое. Скорее уж так выла какая-нибудь страшная-престрашная нежить. В родном Штаррене мы с ней не сталкивались, но здесь в Приграничье ее, как и нечисти, вроде бы, в изобилии. Мгновенно появившиеся рядом стражники подтвердили мою догадку. Сейчас нам не только дом испепелят, но и все семейство ликвидируют. Хотя я бы предпочла все же остаться в живых. В конце концов, родство с мачехой и ее детьми у меня незначительное, уж не кровное точно. Не надо меня вместе с ними сжигать!
— Вяленые кровососы! — пробормотал знакомый стражник, имевший сомнительную честь первым сбить меня с ног в Ардаме. — Ничего подобного не слышал даже в лесу на границе. Думал, тварь прямиком из Бездны пожаловала…
— Не-е, всего лишь из Штаррена. — Я придвинулась к темному в поисках защиты, авось не станут убивать, если увидят, что я с ним. Он же в форме Дневной стражи, значит, свой.
Завывающую и явно невменяемую мачеху окружили.
— Ночная стража, — мой гарант кивнул на бравых мужчин в черной форме, — раз сразу не завалили, будут вас долго пытать. У них теперь начальство — ууу! — На лице Дневного стража появилась многозначительная кривая гримаса. — Лютует лорд Дракшем. Отчетов требует. Допросов. Выявления связей…
— Вон наша связь, — я ткнула пальцем в развалины, — догорает уже.
— Для лорда-командующего Ночной стражи это не довод.
Злорадное предсказание Дневного стража сбылось только наполовину, а то и на четверть. Применив магию и убедившись в человеческой природе мачехи, хотя по этому вопросу я бы поспорила, а так же узнав причину ее завываний, офицеры Ночной стражи без всякого колдовства и продолжительных допросов растворились в полуденном свету, словно ночные тати в беззвездной тьме Бездны. Сообразили, что вот-вот с них самих станут спрашивать о материальном — то бишь об убытках в размере дома.
Стоило виновникам разрушений исчезнуть, как уже затихший вой сменился разъяренным рычанием.
— Банши в роду не было? — хладнокровно спросила дама, возникшая у меня за спиной. — Или кого-то более хищного?
Я обернулась — похоже, светопреставление семьи Бласт привлекло внимание соседей. Худощавая дама средних лет в очках и с длинным, через всю щеку, шрамом на лице, должно быть, появилась из дома, возле которого я остановилась, пристроив тюки с вещами на высоких каменных вазонах с давно зачахшими цветами, года два-три назад, судя по их окаменелости.
— У меня? — спросила, уставившись на шрам.
Женщина покачала головой:
— У нее, — указала на беснующуюся мачеху.
— Все может быть, — мстительно сказала я. Лично мне вторая жена отца нисколечко не нравилась. Если ее загребут охотники на нежить, буду только рада.
Соседка прищурилась, решительно сжала челюсти и… хищной походкой направилась прямо в пасть злобствующей госпоже Бласт. Мне осталось только подивиться такому бесстрашию, которое вскоре прояснилось. Вначале сольное рычание мачехи перешло в хоровую склоку — к переругиванию с соседкой подключились Нироли и Ройн, затем, когда голосение достигло невыносимой мощи и высоты, его сменил испуганный вскрик… и тишина.
Мне пришлось привстать с края гостеприимного вазона, чтобы разглядеть две застывшие фигуры, украсившие руины дома номер тринадцать.
Нироли попятилась от скованных неподвижностью матери и братца, и как можно дальше от дамы со шрамом. Сводная сестрица беззвучно разевала рот и щурилась, отвернув лицо в сторону.
«Василиск! Вот оно что», — озарило меня. Какая чудесная у нас соседка!
Эх, и почему я чистокровный человек? Мне бы пригодилось умение окаменять взглядом.
Увы, но дама со шрамом оказалась куда более жалостливой, чем я. Оцепенение спало с родственничков часа через два, когда мне кое-как удалось устроиться в кухне. Лучший сервиз Бластов превосходно смотрелся на фоне частично разрушенной стены. При ближайшем осмотре дом пострадал не так катастрофично, как это выглядело поначалу. Две дальние комнаты почти не пострадали, разве что стекла в окнах не уцелели.
Вообще, взрыв, какова бы ни была его причина, произошел под домом, отчего развороченной оказалась только та часть, что выходила фасадом на улицу, да лужайка превратилась в неглубокий котлован. Так что совсем без крыши над головой мы не остались.
Испуганная Нироли безучастно отдала мне корзинку с едой и забилась в угол одной из уцелевших комнат. Я же более-менее навела порядок на кухне: выбросила камни, смела мусор и штукатурку, освободила от обломков шкафчика плиту, нашла чайник, разобралась, как использовать огненный артефакт. Так что ожившие родственнички пришли на все готовое — чайник вскипел, и я как раз доставала из корзинки бутерброды с заветренной ветчиной.
— Убью! — злобно пробубнела мачеха, появившись в разломе стены. Я попятилась, прижав к груди промасленную обертку. Рядом с мачехой показался бледный от гнева Ройн. — Засужу! По миру пущу!
Я облегченно выдохнула. Кажется, угрожали не мне.
Впервые за четыре года совместной жизни я увидела мачеху настолько прекрасной. Гнев ей несказанно шел, превратив давно разменявшую четвертый десяток тощую брюнетку в незабываемую красавицу.
