Сцена восстания

ГЛАВА 9. Там творится что-то ужасное!

В камеру влетел доктор Легг.
– Что вы так долго, доктор? – спросил Платон, не поднимая головы.
   Доктор затоптался от растерянности на месте и заозирался в пороховом дыму, заполнявшем темницу.
– Кто стрелял? – сдавленно выкрикнул он и переложил свою сумку в другую руку.
– Я, – ответил Платон и добавил: – Доктор, капитана надо перевязать… Он ранен в бедро и без сознания. Пуля прошла навылет, и, я надеюсь, что бедренная кость не задета. Быстрее!   
   Платон встал, вытирая окровавленные руки о свою одежду. Потрясённый доктор Легг, застонав, опустился перед капитаном на колени.
   Через какое-то время доктор проворчал:
– Не так уж много крови. Просто везение, что артерия не затронута!
– Это не везение, доктор, а точно выверенный расчёт, – сказал Платон и спросил: – Ну что?.. Его уже можно переносить?
– Можно, – ответил доктор Легг недовольно, он встал и посторонился, чтобы дать возможность Платону подойти к неподвижному капитану, потом спросил с вызовом: – Неужели так было необходимо стрелять в него?
– Вы же его знаете, доктор, – скороговоркой выговорил Платон, присаживаясь перед капитаном и примериваясь, как бы его поднять половчее. – Он бы меня убил, но не ушёл отсюда.
   Доктор Легг удручённо закряхтел. Платон выдохнул, с силой взял капитана на руки и натужно прохрипел:
– Факел, доктор!
   Доктор Легг поспешно выдернул факел из держателя и быстро пошёл из темницы впереди Платона, освещая ему дорогу.
– Не успел сказать! – вдруг воскликнул доктор, оборачиваясь к Платону. – Там творится что-то ужасное!

****

   Чем ближе Платон подходил к выходу из галереи, тем отчётливее он понимал по доносящемуся гулу, что доктор говорит правду, и когда сквайр распахнул перед ними обе створки двери, и Платон с бесчувственным капитаном на руках просунулся наружу, его оглушил бешеный рёв толпы, и вместе с этим рёвом на него выбежали какие-то страшные полуголые люди с чёрными перекошенными лицами и горящими факелами в чёрных руках.
– Доктор, с дороги! – закричал Платон и отпрянул с капитаном к стене.
   Доктор Легг прижался к стене рядом со сквайром, выставив, скорее от растерянности, факел перед собой, словно бы им загораживаясь.
   Чёрные люди пронеслись мимо них в двери и скрылись в глубине галереи. И тут над всем двором, над общим рокочущим гулом выплеснулся чей-то высокий звериный вой – вой взлетел вверх, в светящееся всполохами пожара небо, как поднятая порывом ветра нить невесомой паутины, взлетел и тут же оборвался.
– Все за мной! – закричал Платон и тяжело, с натугой пошёл через двор к воротам с капитаном на руках.
   Во дворе форта, в самом деле, творилось что-то страшное – Платон в один миг охватил взглядом всю картину. Одна из башен форта горела, всё больше разгораясь и освещая происходящее, и было отчётливо видно, что часть рабов, вооружённых кто чём – дрекольем, каким-то хозяйственным инструментом, ножами и даже саблями, – хаотически металась по двору, спотыкаясь о лежащие неподвижно тела и тела, ещё шевелящиеся. Изредка среди рабов мелькали пригнутые к земле фигуры солдат гарнизона, но рабов было несоизмеримо больше.
   Потом Платон увидел, как кто-то чёрный и косматый, сумевший привстать от земли на колени, резнул по ногам саблей бежавшего мимо стражника, и тот упал с раззявленным беззвучным криком ртом, и какая-то негритянка, глядя на это, истерически захохотала, заламывая руки и задыхаясь от смеха – на её чёрном лице ясно читались только белые зубы. Вокруг неё взвизгивали и выли другие чернокожие женщины: они, показывая друг другу, тянули руки к тёмной гуще тел, мечущихся перед входом на кухню, в кладовые и в винные погреба – там рабы, оскальзываясь на пролитом жире, тащили кадки с чем-то съестным, рвали из рук друг у друга окорока, опрокидывали в себя оплетённые бутыли с водкой и фляги с ромом, там слышался дикий хмельной хохот, злая ругань и звон пустых, разбиваемых о стены бутылок. Кто-то в пароксизме безумия лил себе на голову оливковое масло из вспоротого бурдюка, обрызгивая соседей и выкрикивая непотребные ругательства, кто-то уже выбрался из этой колышущейся, гудящей ульем гущи тел и лёг на землю, обнимая связку копчёной трески и натужно харкая в сторону кровью, кто-то, упрямо толкая перед собой бочонок, полз на карачках под ногами опьянённых алкоголем и свободой рабов, перелезая через неподвижные тела и оскальзываясь руками в густом месиве из солений, осколков стекла, битой штукатурки и крови.
    И тут Платону в уши, в грудь и во всё тело ткнулся тупой удар воздуха, и его лицо осыпало песком и мелкими осколками камня: это где-то наверху, на парапете, выстрелила гарнизонная пушка, ещё больше усиливая всеобщий хаос.
   Потом в густом дыму и облаках, поднявшихся от рухнувшего угла горящего сарая, Платон увидел боцмана Ганна, едва узнав его перекошенное лицо с вытаращенными, белёсыми от потрясения глазами. Боцман с двумя матросами неловко и как-то нерешительно отбивался от теснящих его освобождённых рабов. С разных сторон к ним бежали другие матросы.
   Платон быстро положил, почти уронил капитана к себе под ноги, шагнул вперёд, выхватывая пистолет, и выстрелил в спину ближайшему рабу, потом разряженным пистолетом ударил в висок второго. Остальные рабы бросились врассыпную.
– Бен! – закричал Платон боцману. – Мы уходим! Спасай капитана! У меня рука совсем...
   Но Бен Ганн, бросив саблю в ножны, уже сам подбегал к капитану. Матросы кинулись к боцману на подмогу. Втроём они понесли капитана к воротам. Сквайр двинулся за ними.
– Доктор, скорее! – крикнул Платон замешкавшемуся доктору.
   Доктор Легг, стоящий неподвижно всё с тем же почти прогоревшим факелом в одной руке и саквояжем в другой, растерянно глянул на Платона, а потом бросился за матросами. Платон быстро огляделся, выискивая глазами своих.
   Вдруг он услышал голос маллама Ламина и поднял голову: проводник, стоя на краю парапета, кричал что-то на своём языке вниз, в мятущуюся сумятицу беснующихся людей.
– Мастер Ламин! – крикнул ему Платон.
   Проводник посмотрел на Платона и закричал ему по-английски, в ужасе прижимая стиснутые руки к груди:
– Во имя Аллаха, господин!.. Что они делают?.. Что это они делают?
– Мастер, мы уходим! – закричал Платон и настороженно глянул через плечо, окидывая взглядом двор.
– Но что же они такое делают? – опять вскричал проводник, в исступлённом изумлении простирая свои тонкие чёрные руки к мечущимся внизу рабам.
– Они заражены ненавистью! – что есть силы крикнул ему Платон. – Их не остановить!.. Нам надо уходить отсюда!
   Маллам Ламин уже ничего не слышал – он сел на корточки, спрятав лицо в ладонях. Потом он вскочил и принялся опять кричать рабам, увещевая их, что-то объясняя им рыдающим голосом и показывая своими длинными тонкими руками на распахнутые ворота крепости, и Платон быстро, лихорадочно огляделся в поисках лестницы, ведущей к проводнику на парапет. Двор всё так же освещался огнём пожарищ, звучащих в ушах Платона мощным ровным гулом, но ступеней наверх нигде не было видно. Платон огляделся ещё раз.
   И вдруг со страшным глухим стуком, заставившим Платона испуганно отпрянуть, к его ногам свалился маллам Ламин – из спины несчастного старика торчал тонкий, круто изогнутый серп, в изумлённо раскрытых глазах плясали всполохи огня, а вокруг подломленной, странно вывернутой головы, вокруг венчающей её чалмы, уже стала неумолимо растекаться округлая чёрная лужа.   
   И тут сверху, с крепостного парапета, раздался злобный отрывистый смех.

****