Серия "Достояние Англии". Книга 4.
В июне 1747 года капитан Дэниэл Линч ввалился в лондонскую мастерскую своего друга Томаса Чиппендейла с большим свёртком в руках.
– Куда это можно поставить? – громко спросил он.
Не дожидаясь ответа, капитан аккуратно пристроил свёрток на пол у себя в ногах и схватил Томаса в объятия.
– Э-э, да ты ещё больше располнел, дружище, – сказал капитан другу, после того, как они обнялись.
– Да у меня работа такая, ты же знаешь… Сидячая, – ответил Томас, неясно улыбаясь. – Чем больше сидишь, тем больше зарабатываешь. Гулять некогда.
Какое-то время друзья смотрели в глаза друг друга, потом Томас погладил капитана по плечам и сказал любовно:
– Зато ты всё такой же… Загорелый и жилистый чертяка.
Словно сконфузившись от этого выражения своих чувств, Томас покосился на свёрток и спросил с деланным интересом:
– А что ты привёз на этот раз?
– Это, брат… – сказал капитан и многозначительно замолчал.
Потом он таинственно прищурился, снял с головы треуголку, нацепил её на гвоздь в стене, пригладил свои и без того гладкие, выгоревшие на солнце светлые волосы и добавил шёпотом:
– Это, брат, сюрприз!.. Для тебя!
Отстегнув саблю, он отдал её Томасу и стал осматриваться по сторонам. Скоро капитан уже стремительно двигался по мастерской, с интересом оглядывая стоящие и лежащие в ней предметы, трогал их и тут же переходил к другим. Томас счастливо улыбался, ему казалось, что капитан заполнил собой всю мастерскую, находясь одновременно во всех её местах, во всех потаённых уголках, где они только в ней были, и даже там, где никаких уголков никогда не было.
– Ну, как твоя работа?.. Что нового сделал? – рокотал капитан.
– Да, есть новые вещи, – ответил Томас вдруг безжизненным голосом.
Капитан остановился и настороженно хмыкнул.
– Ты обедал? – спросил он неожиданно и пристально вгляделся в друга.
– Нет, конечно, я ждал тебя, – неясно улыбнувшись, ответил ему тот.
Капитан опустил глаза, потом опять цепко взглянул на Томаса и спросил:
– Да что с тобой, дружище?.. Ты словно не рад мне?
– Ну что ты, – словно через силу сказал Томас. – Конечно, я рад тебе ужасно.
– Та-ак, – сказал капитан и, побарабанив пальцами по большому рубанку, лежащему перед ним на верстаке в горе стружек, приказал: – Рассказывай!.. Немедленно!
С этими словами он взял стул и сел на него верхом напротив Томаса, широко раздвинув колени и увесисто положив руки на спинку стула. Томас сделал шаг в сторону, как будто хотел убежать из комнаты, и тут же начал говорить, без всякого вступления, словно выплёскивая из себя наболевшее:
– Ах, Дэн, у меня такое чувство, что я бьюсь в закрытые двери. Я бьюсь в них и бьюсь, и этому нет конца и края… Конца и края – нет, и денег – тоже нет. Причём, как мастер, я становлюсь всё лучше, и мастерство моё растёт. Я создаю красивые вещи, но их никто не видит… Я кручусь, словно собака за своим хвостом – и не могу его поймать… Еле-еле продав какой-нибудь предмет, причём предмет достойный, за совсем небольшие деньги, я, окрылённый, начинаю работать над новой вещью, которая получается ещё лучше старой – и опять не могу её продать… Моя работа стоит, пылиться в мастерской, а меня самого охватывает отчаяние!
Томас на мгновенье замолчал, опустил низко голову и продолжал уже глухим голосом:
– Я всё время говорю себе… Надо ещё чуть-чуть потерпеть. Вот закончу этот стул, вот разработаю этот буфет – и у меня всё наладится, появится много работы, много заказчиков, а главное – появятся деньги на новые проекты. Но время идёт, а лучше не становится. В моей голове рождаются великолепные вещи! Но у меня нет денег, чтобы их сделать. И всё, что я зарабатываю, съедает аренда… Ты же знаешь, как она в Лондоне высока?
Томас отвернулся, подошёл к буфету и, опершись в него двумя руками, продолжил:
– Я иногда думаю, что бог помогает не тем, кто много работает, а тем, у кого есть здание в собственности. Потому, что его можно сдать в аренду. А я даже не могу дать объявление в газете – это тоже стоит денег! А мебель покупают у тех, кто на виду. И никто даже не подозревает, что за чудо стоит у меня в мастерской!.. А мне уже двадцать девять лет!
Начал говорить Томас почти спокойно и отстранённо, а закончил в каком-то холодном исступлении и даже слегка задыхаясь. Впрочем, он тут же замолчал, потом опять повернулся – лицо его было бледно и мокро от слёз. Капитан, не отрываясь, смотрел на Томаса: тот стоял, весь дрожа, потом лицо его стало подёргиваться, и он опять отвернулся.
– Я иногда думаю, что я просто бездарность, – едва слышно прошептал Томас. – Я так устал от всего этого… Жить дальше не хочется... Хочется лечь и умереть.
Всё время, пока он говорил, озноб волнами проходил у капитана по спине. Его даже в жар бросило от этого горячечного, бессвязного шёпота.
– Ты не бездарность, – резко сказал он, встал и подошёл к Томасу. – Просто ты не из тех людей, которым в жизни даётся всё само.
Капитан развернул Томаса к себе, пронзительно, испытующе посмотрел ему в глаза, полные слёз, и сказал:
– Ты замечал?.. Есть люди, которые лежат себе на диване, а к ним приходят и предлагают им деньги? Причём им даже вставать не надо – а надо просто взять эти деньги. А мы с тобой не из таковских… Мы бьёмся за каждую монету, причём бьёмся отчаянно, со всем пылом! Конечно, сил и пыла остаётся всё меньше… Тут главное, чтобы не пропала вера в себя. Понимаешь?
Капитан крепко сжал плечи Томаса своими цепкими руками, только что не тряхнув его в подтверждение своих слов и резко сказал:
– И не смей себе говорить, что ты бездарность! Просто ты живёшь в такое время, когда простым людям твоя мебель не по карману… А богачи про тебя не знают. Но подожди! Мы с тобой что-нибудь придумаем!
В горле капитана что-то болезненно сжалось. Он запнулся, откашлялся и, уже отпуская Томаса, громко и азартно воскликнул:
– Но ты посмотри, что я привёз тебе из Китая!
И он бросился к дверям за своим свёртком и, присев перед ним на корточки, стал его распаковывать из парусины. Томас медленно подошёл ближе. В свёртке оказался совсем простой стул, который капитан поставил посреди мастерской. Потом напротив стула он усадил Томаса.
– Это хорошо, что ты ещё не обедал, – сказал капитан. – Смотри вот сюда, на спинку стула, на это украшение из перламутра.
Тут капитан вынул из кармана жюстокора что-то, завёрнутое в золотой шёлк с узорной каймой, и добавил таинственно и тихо, замирающим голосом:
– Но только смотри пристально…
В золотом шёлке был завернут небольшой футляр красного дерева. Капитан бережно открыл его, достал коричневую палочку, зажёг её от свечи и положил на сдёрнутое со стола пустое блюдце, которое он пристроил точно посередине сидения стула. По комнате пополз душный приторный дым. Томас пристально, как ему было сказано, стал смотреть на мастерски сделанную пейзажную вставку на спинке стула: луна из перламутра, полуголые осенние ивы вокруг какого-то водоёма... Через несколько минут глаза у него закрылись. Он какое-то время сидел неподвижно, а потом вдруг произнёс в тишине, так и не открывая глаз:
– Она поёт о луне... И колокольчики... Так нежно звенят...
Томас открыл глаза: зрачки его зияли двумя чёрными вопросительными знаками. Капитан заговорил осторожно, тихо, словно о чём-то своём, очень личном, и безмерная тоска разлилась вдруг в его голосе:
– Она поёт о том, что её любовь сильна и прекрасна, как свет осенней луны, которая освещает замёрзший пруд… И что ей хочется бежать к любимому по льду на тот берег… Но она боится испугать любимого, ведь его любовь к ней хрупка, как этот первый лёд... Это очень старинные стихи.
– Я так и слышал, – прошептал Томас. – Что это сейчас было?
Капитан задумался и стал тереть лицо рукой.
– Это, брат? – сказал он со вздохом. – Да я и сам не знаю! Похоже, что лама, который дал мне это, тоже не знает… По крайней мере, он ничего мне так и не объяснил толком, только напустил туману.
Капитан подошёл к китайскому стулу и сказал:
– Подожди, Том, я погашу палочку. Потом послушаешь ещё без меня. Вот сюда положишь, зажжёшь и послушаешь.
Он быстро загасил дымящуюся палочку пальцами.
– А теперь давай проветрим комнату, – произнёс он уже совсем другим, обычным своим голосом. – Дым всё равно уже не действует… И пообедаем. Что-то я проголодался.
Томас сидел, потрясённо уставившись на китайский стул. Потом он встал и посмотрел на Дэниэла. Томас ничего не спрашивал у него, по опыту зная, что проси – не проси, тот всё равно ничего не скажет, пока сам не захочет.
Капитан, не поднимая глаз, произнёс вдруг:
– Я тебе расскажу потом, обязательно... Ладно? Только не сейчас. Мне ещё очень худо. Ты только напомни мне потом… Скажи: «Уцайлотяньское сокровище».
– Как, Дэн? – воскликнул Томас. – Опять сокровище?
Что-то бессильное и недоконченное быстро промелькнуло в лице капитана, и тут же пропало, словно он хотел улыбнуться, но у него ничего не получилось.
– Да, дружище... Это злой рок какой-то, – произнёс капитан и глубоко вздохнул. – Ведь живёт же кто-то на свете без всяких сокровищ. Просто живёт... А тут то «русское сокровище», то теперь вот это. «У цай лотянь» – по-китайски название пятицветного перламутра. Да вот он, на стуле. Луна, видишь?
Томас опять посмотрел на стул, потом поднял с пола узорную ткань и быстро накинул её на спинку стула.
К обеду всё было готово, надо было только подогреть. Во время еды друзья мало разговаривали, а потом, уже встав из-за стола, капитан спросил небрежно, как бы между делом:
– У тебя на антресоли за пологом постель… Ты опять ночуешь в мастерской?
И тогда Томас Чиппендейл улыбнулся одними губами и жалко произнёс:
– Ты ведь ещё не знаешь… От меня ушла Мэри. И забрала с собой дочку.
– Так, – сказал капитана севшим голосом. – Почему?.. Что она сказала?
Круглое лицо Томаса скривилось. В глазах его капитан прочитал ужас одиночества, и этот ужас призрачным туманом вдруг стал заполнять ватную тишину мастерской. Где-то на улице пронзительно и визгливо закричала женщина, наверное, обиженная торговка.
– Так что она сказала? – ещё раз, уже настойчивее, спросил капитан, стараясь побороть в себе непонятно откуда вдруг взявшуюся острую неловкость.
– Она сказала, что ей надоела моя бедность, – тихо ответил Томас, а потом почти вскричал: – Она сказала, что ей надоели мои вечные проекты!.. Она сказала, что наш брак всё равно не действителен, потому что нас, протестанта и католичку, венчал католический священник!
Он остановился: возмущение выплеснулось из него, и ярость утихла.
– Она вернётся. Вот посмотришь, она вернётся, – произнёс капитан, вставая.
И такое убеждение звучало в его голосе, что Томас вдруг подобрался и с надеждой посмотрел на друга. Потом он тут же сник, а капитан подумал, что такие перемены и раньше происходили в нём чрезвычайно откровенно, но никогда с такой быстротой.
– Нет, не вернётся, – сказал Томас и прошептал: – Она со своим новым мужем уехала в Ирландию.
Капитан опять сел. Какое-то время они молчали. За окнами звонко прозвучали подковы и раздалось дребезжание колёс, потом ещё и ещё раз. Капитан сидел за столом, нагнув голову и уперев подбородок в кисти рук, вложенные одна в другую. Потом он поднял голову и, не расцепляя рук, сказал:
– Я знаю, чем тебе надо заняться… Тебе надо начать писать книгу.
– Мне?.. Писать? – переспросил удивлённо Томас.
– Да не пугайся, – Капитан сощурился. – Тебе надо писать не роман и не памфлет, а руководство.
– Руководство? – переспросил Томас, ничего не понимая.
– Да, руководство, – подтвердил капитан, для верности качнув головой. – Или, как там это у вас, у мебельщиков, называется?
Он защёлкал пальцами, вспоминая, и, наконец, выговорил:
– Альбом эскизов мебели – вот как!
– Но таких альбомов выходит множество! – не очень убедительно стал отнекиваться Томас. – Я сам пользуюсь двумя.
– Ну, так и что же? – спросил капитан. – А твой будет самый полный, самый хорошо иллюстрированный… И у тебя ведь самого есть собственные разработки?
– Да, есть, я спроектировал несколько новых мебельных предметов, – подтвердил Томас.
– Ну, вот видишь? – воскликнул капитан. – Неужели тебе нечего будет сказать своим читателям?
– Да, конечно!.. Материалов масса! – вскричал Томас, уже воодушевляясь. – Ты даже себе не представляешь, как их много!..
Он вдруг забегал по мастерской, стискивая руки и бормоча себе под нос:
– Тут и рокайльные мотивы, и готические… Прелесть!.. Чудо!.. А ещё французское направление и испанское. А китайская тема?.. Боже мой!
Томас остановился, уставился на стоящий посреди мастерской китайский стул и, подлетев к нему, сорвал с него узорчатый покров.
– Я начну рисовать иллюстрации с этого стула! – провозгласил он очень уверенно.
– Начни, – поспешил согласиться с Томасом капитан. – Сними с него лекала, сделай кальку с перламутровой вставки…
Тут он замолчал и уставился невидящими глазами куда-то в пространство. Потом несколько раз задумчиво переступил с пяток на носки и добавил:
– А потом отдай всё мне… Ты понимаешь?.. И никому про этот стул не рассказывай, а уж, тем более, не пиши. Про всё пиши, а про этот стул – нет.
– Понимаю, – сказал Томас. – Сегодня же и начну… Прямо вот сейчас и начну.
– Начинай, работы с книгой будет много… Не на один год, – подтвердил капитан и спросил: – Ты же днём будешь мебель резать, а писать только по ночам?
– Да, конечно, – ответил Томас и грустно улыбнулся. – Надо же и на жизнь что-нибудь зарабатывать…
– Тогда не буду тебе больше мешать, – ответил капитан.
Он быстро собрался и ушёл к себе в гостиницу, обещав Томасу в скорости опять наведаться, как только закончит свои дела – у него были какие-то дела в Грейвзенде*.
Вот там-то, недалеко от Грейвзенда, через пару дней капитан и увидел на улице Дэниз, Дэниз с Тортуги.
Она стала совсем взрослой женщиной, взрослой и очень красивой, и капитан ни за что бы не узнал её, если бы не её взгляд – отчаянный взгляд, которым незнакомые женщины никогда не смотрят на незнакомых мужчин. Он обомлел, потом ни слова не говоря подошёл к ней, снял треуголку и поцеловал ей руку. Она сказала, что только что проводила мужа-капитана, который ушёл в рейс, и сейчас идёт к себе в гостиницу. Капитан, любуясь ею и ещё сам не зная зачем, договорился с Дэниз, что зайдёт за ней завтра, и они поедут куда-нибудь, может быть, к морю. Ещё раз поцеловав руку Дэниз, он проводил её взглядом и пошёл дальше, но даже со стороны, по походке капитана было заметно, что он не в себе: воспоминания разгорались в нём всё сильнее.
Скоро капитан поймал себя на мысли, что думает только о том жалком комочке платка, который Дэниз, в наивности и простодушии, а может быть, от отчаяния, протягивала ему в той таверне Бастера, и как он от неё тогда сбежал. Стыд горячей волной прошёл по его спине, в горле что-то болезненно сжалось, он остановился посреди улицы и посмотрел невидящими глазами перед собой, и скоро невыносимое желание спасти, защитить Дэниз затопило его.
Ночь он почти не спал. Он рвался к Дэниз, как едва оперившийся мальчик, который мечтает о первом свидании, образ новой Дэниз не выходил у него из головы, преследуя до одури, до умопомрачения. Он едва-едва дождался утра.
Глава 1. Дэниз с Тортуги
В июне 1747 года капитан Дэниэл Линч ввалился в лондонскую мастерскую своего друга Томаса Чиппендейла с большим свёртком в руках.
– Куда это можно поставить? – громко спросил он.
Не дожидаясь ответа, капитан аккуратно пристроил свёрток на пол у себя в ногах и схватил Томаса в объятия.
– Э-э, да ты ещё больше располнел, дружище, – сказал капитан другу, после того, как они обнялись.
– Да у меня работа такая, ты же знаешь… Сидячая, – ответил Томас, неясно улыбаясь. – Чем больше сидишь, тем больше зарабатываешь. Гулять некогда.
Какое-то время друзья смотрели в глаза друг друга, потом Томас погладил капитана по плечам и сказал любовно:
– Зато ты всё такой же… Загорелый и жилистый чертяка.
Словно сконфузившись от этого выражения своих чувств, Томас покосился на свёрток и спросил с деланным интересом:
– А что ты привёз на этот раз?
– Это, брат… – сказал капитан и многозначительно замолчал.
Потом он таинственно прищурился, снял с головы треуголку, нацепил её на гвоздь в стене, пригладил свои и без того гладкие, выгоревшие на солнце светлые волосы и добавил шёпотом:
– Это, брат, сюрприз!.. Для тебя!
Отстегнув саблю, он отдал её Томасу и стал осматриваться по сторонам. Скоро капитан уже стремительно двигался по мастерской, с интересом оглядывая стоящие и лежащие в ней предметы, трогал их и тут же переходил к другим. Томас счастливо улыбался, ему казалось, что капитан заполнил собой всю мастерскую, находясь одновременно во всех её местах, во всех потаённых уголках, где они только в ней были, и даже там, где никаких уголков никогда не было.
– Ну, как твоя работа?.. Что нового сделал? – рокотал капитан.
– Да, есть новые вещи, – ответил Томас вдруг безжизненным голосом.
Капитан остановился и настороженно хмыкнул.
– Ты обедал? – спросил он неожиданно и пристально вгляделся в друга.
– Нет, конечно, я ждал тебя, – неясно улыбнувшись, ответил ему тот.
Капитан опустил глаза, потом опять цепко взглянул на Томаса и спросил:
– Да что с тобой, дружище?.. Ты словно не рад мне?
– Ну что ты, – словно через силу сказал Томас. – Конечно, я рад тебе ужасно.
– Та-ак, – сказал капитан и, побарабанив пальцами по большому рубанку, лежащему перед ним на верстаке в горе стружек, приказал: – Рассказывай!.. Немедленно!
С этими словами он взял стул и сел на него верхом напротив Томаса, широко раздвинув колени и увесисто положив руки на спинку стула. Томас сделал шаг в сторону, как будто хотел убежать из комнаты, и тут же начал говорить, без всякого вступления, словно выплёскивая из себя наболевшее:
– Ах, Дэн, у меня такое чувство, что я бьюсь в закрытые двери. Я бьюсь в них и бьюсь, и этому нет конца и края… Конца и края – нет, и денег – тоже нет. Причём, как мастер, я становлюсь всё лучше, и мастерство моё растёт. Я создаю красивые вещи, но их никто не видит… Я кручусь, словно собака за своим хвостом – и не могу его поймать… Еле-еле продав какой-нибудь предмет, причём предмет достойный, за совсем небольшие деньги, я, окрылённый, начинаю работать над новой вещью, которая получается ещё лучше старой – и опять не могу её продать… Моя работа стоит, пылиться в мастерской, а меня самого охватывает отчаяние!
Томас на мгновенье замолчал, опустил низко голову и продолжал уже глухим голосом:
– Я всё время говорю себе… Надо ещё чуть-чуть потерпеть. Вот закончу этот стул, вот разработаю этот буфет – и у меня всё наладится, появится много работы, много заказчиков, а главное – появятся деньги на новые проекты. Но время идёт, а лучше не становится. В моей голове рождаются великолепные вещи! Но у меня нет денег, чтобы их сделать. И всё, что я зарабатываю, съедает аренда… Ты же знаешь, как она в Лондоне высока?
Томас отвернулся, подошёл к буфету и, опершись в него двумя руками, продолжил:
– Я иногда думаю, что бог помогает не тем, кто много работает, а тем, у кого есть здание в собственности. Потому, что его можно сдать в аренду. А я даже не могу дать объявление в газете – это тоже стоит денег! А мебель покупают у тех, кто на виду. И никто даже не подозревает, что за чудо стоит у меня в мастерской!.. А мне уже двадцать девять лет!
Начал говорить Томас почти спокойно и отстранённо, а закончил в каком-то холодном исступлении и даже слегка задыхаясь. Впрочем, он тут же замолчал, потом опять повернулся – лицо его было бледно и мокро от слёз. Капитан, не отрываясь, смотрел на Томаса: тот стоял, весь дрожа, потом лицо его стало подёргиваться, и он опять отвернулся.
– Я иногда думаю, что я просто бездарность, – едва слышно прошептал Томас. – Я так устал от всего этого… Жить дальше не хочется... Хочется лечь и умереть.
Всё время, пока он говорил, озноб волнами проходил у капитана по спине. Его даже в жар бросило от этого горячечного, бессвязного шёпота.
– Ты не бездарность, – резко сказал он, встал и подошёл к Томасу. – Просто ты не из тех людей, которым в жизни даётся всё само.
Капитан развернул Томаса к себе, пронзительно, испытующе посмотрел ему в глаза, полные слёз, и сказал:
– Ты замечал?.. Есть люди, которые лежат себе на диване, а к ним приходят и предлагают им деньги? Причём им даже вставать не надо – а надо просто взять эти деньги. А мы с тобой не из таковских… Мы бьёмся за каждую монету, причём бьёмся отчаянно, со всем пылом! Конечно, сил и пыла остаётся всё меньше… Тут главное, чтобы не пропала вера в себя. Понимаешь?
Капитан крепко сжал плечи Томаса своими цепкими руками, только что не тряхнув его в подтверждение своих слов и резко сказал:
– И не смей себе говорить, что ты бездарность! Просто ты живёшь в такое время, когда простым людям твоя мебель не по карману… А богачи про тебя не знают. Но подожди! Мы с тобой что-нибудь придумаем!
В горле капитана что-то болезненно сжалось. Он запнулся, откашлялся и, уже отпуская Томаса, громко и азартно воскликнул:
– Но ты посмотри, что я привёз тебе из Китая!
И он бросился к дверям за своим свёртком и, присев перед ним на корточки, стал его распаковывать из парусины. Томас медленно подошёл ближе. В свёртке оказался совсем простой стул, который капитан поставил посреди мастерской. Потом напротив стула он усадил Томаса.
– Это хорошо, что ты ещё не обедал, – сказал капитан. – Смотри вот сюда, на спинку стула, на это украшение из перламутра.
Тут капитан вынул из кармана жюстокора что-то, завёрнутое в золотой шёлк с узорной каймой, и добавил таинственно и тихо, замирающим голосом:
– Но только смотри пристально…
В золотом шёлке был завернут небольшой футляр красного дерева. Капитан бережно открыл его, достал коричневую палочку, зажёг её от свечи и положил на сдёрнутое со стола пустое блюдце, которое он пристроил точно посередине сидения стула. По комнате пополз душный приторный дым. Томас пристально, как ему было сказано, стал смотреть на мастерски сделанную пейзажную вставку на спинке стула: луна из перламутра, полуголые осенние ивы вокруг какого-то водоёма... Через несколько минут глаза у него закрылись. Он какое-то время сидел неподвижно, а потом вдруг произнёс в тишине, так и не открывая глаз:
– Она поёт о луне... И колокольчики... Так нежно звенят...
Томас открыл глаза: зрачки его зияли двумя чёрными вопросительными знаками. Капитан заговорил осторожно, тихо, словно о чём-то своём, очень личном, и безмерная тоска разлилась вдруг в его голосе:
– Она поёт о том, что её любовь сильна и прекрасна, как свет осенней луны, которая освещает замёрзший пруд… И что ей хочется бежать к любимому по льду на тот берег… Но она боится испугать любимого, ведь его любовь к ней хрупка, как этот первый лёд... Это очень старинные стихи.
– Я так и слышал, – прошептал Томас. – Что это сейчас было?
Капитан задумался и стал тереть лицо рукой.
– Это, брат? – сказал он со вздохом. – Да я и сам не знаю! Похоже, что лама, который дал мне это, тоже не знает… По крайней мере, он ничего мне так и не объяснил толком, только напустил туману.
Капитан подошёл к китайскому стулу и сказал:
– Подожди, Том, я погашу палочку. Потом послушаешь ещё без меня. Вот сюда положишь, зажжёшь и послушаешь.
Он быстро загасил дымящуюся палочку пальцами.
– А теперь давай проветрим комнату, – произнёс он уже совсем другим, обычным своим голосом. – Дым всё равно уже не действует… И пообедаем. Что-то я проголодался.
Томас сидел, потрясённо уставившись на китайский стул. Потом он встал и посмотрел на Дэниэла. Томас ничего не спрашивал у него, по опыту зная, что проси – не проси, тот всё равно ничего не скажет, пока сам не захочет.
Капитан, не поднимая глаз, произнёс вдруг:
– Я тебе расскажу потом, обязательно... Ладно? Только не сейчас. Мне ещё очень худо. Ты только напомни мне потом… Скажи: «Уцайлотяньское сокровище».
– Как, Дэн? – воскликнул Томас. – Опять сокровище?
Что-то бессильное и недоконченное быстро промелькнуло в лице капитана, и тут же пропало, словно он хотел улыбнуться, но у него ничего не получилось.
– Да, дружище... Это злой рок какой-то, – произнёс капитан и глубоко вздохнул. – Ведь живёт же кто-то на свете без всяких сокровищ. Просто живёт... А тут то «русское сокровище», то теперь вот это. «У цай лотянь» – по-китайски название пятицветного перламутра. Да вот он, на стуле. Луна, видишь?
Томас опять посмотрел на стул, потом поднял с пола узорную ткань и быстро накинул её на спинку стула.
К обеду всё было готово, надо было только подогреть. Во время еды друзья мало разговаривали, а потом, уже встав из-за стола, капитан спросил небрежно, как бы между делом:
– У тебя на антресоли за пологом постель… Ты опять ночуешь в мастерской?
И тогда Томас Чиппендейл улыбнулся одними губами и жалко произнёс:
– Ты ведь ещё не знаешь… От меня ушла Мэри. И забрала с собой дочку.
– Так, – сказал капитана севшим голосом. – Почему?.. Что она сказала?
Круглое лицо Томаса скривилось. В глазах его капитан прочитал ужас одиночества, и этот ужас призрачным туманом вдруг стал заполнять ватную тишину мастерской. Где-то на улице пронзительно и визгливо закричала женщина, наверное, обиженная торговка.
– Так что она сказала? – ещё раз, уже настойчивее, спросил капитан, стараясь побороть в себе непонятно откуда вдруг взявшуюся острую неловкость.
– Она сказала, что ей надоела моя бедность, – тихо ответил Томас, а потом почти вскричал: – Она сказала, что ей надоели мои вечные проекты!.. Она сказала, что наш брак всё равно не действителен, потому что нас, протестанта и католичку, венчал католический священник!
Он остановился: возмущение выплеснулось из него, и ярость утихла.
– Она вернётся. Вот посмотришь, она вернётся, – произнёс капитан, вставая.
И такое убеждение звучало в его голосе, что Томас вдруг подобрался и с надеждой посмотрел на друга. Потом он тут же сник, а капитан подумал, что такие перемены и раньше происходили в нём чрезвычайно откровенно, но никогда с такой быстротой.
– Нет, не вернётся, – сказал Томас и прошептал: – Она со своим новым мужем уехала в Ирландию.
Капитан опять сел. Какое-то время они молчали. За окнами звонко прозвучали подковы и раздалось дребезжание колёс, потом ещё и ещё раз. Капитан сидел за столом, нагнув голову и уперев подбородок в кисти рук, вложенные одна в другую. Потом он поднял голову и, не расцепляя рук, сказал:
– Я знаю, чем тебе надо заняться… Тебе надо начать писать книгу.
– Мне?.. Писать? – переспросил удивлённо Томас.
– Да не пугайся, – Капитан сощурился. – Тебе надо писать не роман и не памфлет, а руководство.
– Руководство? – переспросил Томас, ничего не понимая.
– Да, руководство, – подтвердил капитан, для верности качнув головой. – Или, как там это у вас, у мебельщиков, называется?
Он защёлкал пальцами, вспоминая, и, наконец, выговорил:
– Альбом эскизов мебели – вот как!
– Но таких альбомов выходит множество! – не очень убедительно стал отнекиваться Томас. – Я сам пользуюсь двумя.
– Ну, так и что же? – спросил капитан. – А твой будет самый полный, самый хорошо иллюстрированный… И у тебя ведь самого есть собственные разработки?
– Да, есть, я спроектировал несколько новых мебельных предметов, – подтвердил Томас.
– Ну, вот видишь? – воскликнул капитан. – Неужели тебе нечего будет сказать своим читателям?
– Да, конечно!.. Материалов масса! – вскричал Томас, уже воодушевляясь. – Ты даже себе не представляешь, как их много!..
Он вдруг забегал по мастерской, стискивая руки и бормоча себе под нос:
– Тут и рокайльные мотивы, и готические… Прелесть!.. Чудо!.. А ещё французское направление и испанское. А китайская тема?.. Боже мой!
Томас остановился, уставился на стоящий посреди мастерской китайский стул и, подлетев к нему, сорвал с него узорчатый покров.
– Я начну рисовать иллюстрации с этого стула! – провозгласил он очень уверенно.
– Начни, – поспешил согласиться с Томасом капитан. – Сними с него лекала, сделай кальку с перламутровой вставки…
Тут он замолчал и уставился невидящими глазами куда-то в пространство. Потом несколько раз задумчиво переступил с пяток на носки и добавил:
– А потом отдай всё мне… Ты понимаешь?.. И никому про этот стул не рассказывай, а уж, тем более, не пиши. Про всё пиши, а про этот стул – нет.
– Понимаю, – сказал Томас. – Сегодня же и начну… Прямо вот сейчас и начну.
– Начинай, работы с книгой будет много… Не на один год, – подтвердил капитан и спросил: – Ты же днём будешь мебель резать, а писать только по ночам?
– Да, конечно, – ответил Томас и грустно улыбнулся. – Надо же и на жизнь что-нибудь зарабатывать…
– Тогда не буду тебе больше мешать, – ответил капитан.
Он быстро собрался и ушёл к себе в гостиницу, обещав Томасу в скорости опять наведаться, как только закончит свои дела – у него были какие-то дела в Грейвзенде*.
****
Вот там-то, недалеко от Грейвзенда, через пару дней капитан и увидел на улице Дэниз, Дэниз с Тортуги.
Она стала совсем взрослой женщиной, взрослой и очень красивой, и капитан ни за что бы не узнал её, если бы не её взгляд – отчаянный взгляд, которым незнакомые женщины никогда не смотрят на незнакомых мужчин. Он обомлел, потом ни слова не говоря подошёл к ней, снял треуголку и поцеловал ей руку. Она сказала, что только что проводила мужа-капитана, который ушёл в рейс, и сейчас идёт к себе в гостиницу. Капитан, любуясь ею и ещё сам не зная зачем, договорился с Дэниз, что зайдёт за ней завтра, и они поедут куда-нибудь, может быть, к морю. Ещё раз поцеловав руку Дэниз, он проводил её взглядом и пошёл дальше, но даже со стороны, по походке капитана было заметно, что он не в себе: воспоминания разгорались в нём всё сильнее.
Скоро капитан поймал себя на мысли, что думает только о том жалком комочке платка, который Дэниз, в наивности и простодушии, а может быть, от отчаяния, протягивала ему в той таверне Бастера, и как он от неё тогда сбежал. Стыд горячей волной прошёл по его спине, в горле что-то болезненно сжалось, он остановился посреди улицы и посмотрел невидящими глазами перед собой, и скоро невыносимое желание спасти, защитить Дэниз затопило его.
Ночь он почти не спал. Он рвался к Дэниз, как едва оперившийся мальчик, который мечтает о первом свидании, образ новой Дэниз не выходил у него из головы, преследуя до одури, до умопомрачения. Он едва-едва дождался утра.
