***
С детства Пашка любил давить. То колонну муравьёв потопчет так, что мать с трудом подошвы сандалий отмывала. То ужа на велосипеде переедет. А потом, вернувшись, второй раз. Или для верности, или чтоб не мучился.
Однажды ему особенно повезло – закатал шинами в мелкий дорожный гравий жирную лягушку. После всё лето соседским ребятам хвастался. Громко, перекрикивая звонкий лай дворовых собак, чтобы вся улица его слышала.
- Чем же тут кичиться? – скрипучий голос ударил в спину Пашке вечером на исходе августа, - Живых тварин гробишь!
От этого голоса ему всегда хотелось чесаться, будто на голое тело надели колючий свитер. Старуха Варвара жила от них через дом, и красой уж точно не была. Впрочем, длинной косой тоже не обладала.
Заместо неё на голове у старухи белел скудный пушок, из которого торчал седой мышиный хвостик. Платок она накидывала, ежели только на базар собиралась или в церковь. А у дома сидела на завалинке под резными ставнями и без устали стучала спицами всегда с непокрытой головой.
Пашке казалось, что Варвара всегда была старая. Всю свою жизнь с этим перекосившим позвоночник сколиозом и жирной бородавкой под левым глазом. Пашка не мог представить, что давным-давно она бегала по улицам босоногой девчонкой с задорными косичками.
- А чего? - Насупившись, он поддел носком сандалии попавшийся на пути камушек. Поразмыслив, втоптал в пыль притаившегося под ним жука-солдатика, - это ж просто гады ползучие.
В глаза старухе смотреть он никогда не решался. Боялся страшной бородавки. И того, что сглазит. Слава о ней шла дурная по деревне, но ровно до тех пор, пока кто-то не заболевал. Деревушка-то маленькая была, до ближайшей поликлинике вёрсты по бездорожью, вот сразу к ней и бежали. Краюху хлеба тащили, склянку молока парного да кусок масла пожирнее. Врачевать она тоже умела, разбиралась в кореньях и травах.
Как родители рассказывали, однажды и его вылечила, года три ему было. Ногу расцарапал в поленнице о ржавый гвоздь, и заражение началось. Старуха тогда велела марлю в какой-то настойке вымачивать и прикладывать к ране. Так и затянулась быстрёхонько. Хотя шрам остался, чуть ниже коленки.
Из-за поворота, где стоял на страже перекрёстка деревенский колодец, показалась полноватая фигура в аляпистом халате. Мама Пашки, Алевтина Андреевна, шла, перекособочившись, и пыхтела в такт мелким шагам. По голой ноге безжалостно било полное до краёв металлическое ведро. Вода в нём хлюпала, причмокивала и норовила сбежать.
- Кого ростите, окоянные? – с укором зыркнув на раскрасневшуюся женщину, Варвара затрещала спицами, - Садюгу, прости Господи!
Алевтина поджала пухлые губы.
- Своих учи, баб Варь!
Мама Пашки прекрасно знала, что этих «своих» у Варвары нет и не было. За всю долгую жизнь, а старуха уже восьмой десяток разменяла, не обзавелась она ни мужем, ни детьми.
***
Ветер расчёсывал длинный сухостой по обеим сторонам просёлочной дороги и яростно трепал волосы. Пашка чувствовал себя свободным. Влажные пальцы вцепились в долгожданный подарок по окончанию девятого класса. Новенький велосипед. Блестевшие глянцем зелёные бока, тёплая кожаная седушка, высокая рама и круглая бляшка звонка на хромированном руле.
Такой, какой он и хотел. Родители за ним аж до города ездили. Два часа на электричке туда, два обратно. И откладывали несколько месяцев. Только к середине августа накопили. Единственным условием было получение Пашкой аттестата без троек. И он справился, дотянул до хорошиста. Велик того стоил.
Безобразник ветер швырнул в лицо пригоршню песка. Зажмурившись, Пашка чихнул, принялся часто моргать, но скорости он не снизил. Только вильнул рулём к обочине. Удар, который, казалось, мог душу вытрясти, настиг, когда Пашка пытался смахнуть с глаз мутную пелену. Жалобно скрипнув и звякнув, велик остался где-то позади, его же владелец полетел вперёд. Перемахнул через руль и распластался посреди дороги.
Небо и земля перемешались и слились в единое серо-голубое пятно. Кряхтя и отплёвываясь, Пашка кое-как сел. Потёр кулаками зудящие глаза. Никого вокруг. На что мог наехать - непонятно. Если была бы кочка, то величиной с валун.
Почивший железный конь валялся на обочине. Переднее колесо велосипеда погнулось, превратившись в восьмёрку. Руль вывернулся под невообразимым углом.
Пашка чуть не взвыл. За дорогущий велик отец вообще выпороть может. Каждый день талдычит, каким потом и кровью ему деньги достаются, каждая копейка на счету. Глаза опять защипало, из носа потекло. Шмыгнув, Пашка отёр тыльной стороной ладони носогубную складку. И не ощутил привычной тяжести на запястье.
Вскочив, стряхнул мелкий гравий с кровящих коленок и принялся озираться. Плетёный кожаный браслет с металлическими бусинами он сделал сам на уроке труда года три назад и с тех пор таскал, не снимая.
На дороге браслета не оказалось, на вытоптанной обочине тоже. Недолго думая, Пашка полез в сухостой. Пожелтевшие от августовского зноя стебли щекотали руки и ноги, но он упорно продолжал сканировать взглядом каждый сантиметр земли. Споткнулся о невесть откуда взявшуюся плетёную корзинку. К ногам хлынула россыпь золотых колокольчиков весенней примулы. Вдоль дороги росло её немерено.
Ещё пара шагов, и почва резко ушла вниз, в устланный зелёным покрывалом мха кювет. Отблеск металла кольнул глаза. Пашка воодушевлённо кинулся вперёд, за браслетом. Далеко же его зашвырнуло, дезертира!
Пара неуклюжих шагов вниз по крутой насыпи. Подошва шлёпанца скользнула по влажному мху и резко ушла вверх. Линия горизонта подпрыгнула, и Пашка приземлился на копчик. Забарахтался было в надежде подняться, но тут же замер, стиснув дрожащими пальцами пучки сухой травы по бокам. Скакнув к горлу, сердце совершило кульбит.
Его браслет сжимали скрюченные пальцы Варвары. Видать, старуха уцепилась за него и случайно сдёрнула. Задравшаяся чёрная юбка выставила на обозрение худющие ноги, неестественно вывернутые, перепачканные грязью и кровью. Из-под разорванных ошмётков дряблой кожи скалился обломок кости.
Вмиг забыв о браслете, Пашка начал пятиться прямо так, сидя. Варвара лежала ничком, не шевелясь, но тёмные бусинки глаз неотрывно за ним наблюдали. Тонкие губы застыли в болезненной гримасе.
Пашка опрометью выбежал на дорогу. Страх крутил желудок и стискивал горло невидимыми клешнями. Пашка убеждал себя, что старухе от такого удара не выжить. Она ведь без движения валялась. Толку, что он обо всём расскажет деревенским. Этим её не спасёшь, а его и осудить могут.
Отправится вместо колледжа на нары, и слушать его не станут. Что ненамеренно он. Или условное припаяют, так это не лучше – клеймо на всю жизнь. После такого путную работу вовек не найдёшь.
Запрятав велосипед в сухостой, Пашка прослонялся по округе до самого вечера. Шансов меньше, что впотьмах соседские или родители его заметят. Подранные коленки потряхивало. Велик поскрипывал и норовил вильнуть в сторону. Переднее колесо, больше похожее на восьмёрку, тяжело стучало о дорожный гравий. От каждого удара вздрагивал и брякал на руле помятый колокольчик.
На подходе к деревне начал моросить дождь, а когда Пашка свернул на свою улочку, так вообще полил стеной. На расстоянии нескольких шагов ничего толком разобрать. Сквозь пелену воды пробивался скудный свет фонарей. На Садовой, где жил Пашка, их было всего три. Точнее, четыре – два по одну сторону дороги и два по другую. Просто лампа в четвёртом давно перегорела. Фонарь этот в аккурат напротив дома Варвары стоял.
На завалинке под наглухо закрытыми резными ставнями блеснули и погасли другие фонари - круглые и жёлтые. Варварин кот Барбос, сверкнув глазищами, чёрной тенью шмыгнул в пышные кусты сирени. Ему было невдомёк, куда запропастилась хозяйка, и почему у крыльца его не ждёт привычная миска с молоком.
Проклиная ненастье, браслет, который так и не решился забрать, старуху и свою невезучесть, Пашка прокрался к себе во двор и затолкал велик в сарай. В самый дальний угол. Заложил коробками и другой утварью, чтобы не подобраться.
Скажет отцу, что сперва в общаге обустроится, а потом и за великом заедет в выходные. Или на каникулах. А когда родители прознают, что остался от их подарка металлолом, так Пашки дома давно не будет.
***
- Варвары что-то давно не видно, – мать Пашки деловито сновала у плиты, - Барбос, обормот, весь день пожрать клянчил! Пришлось рыбьи потроха дать, я ж не изверг.
Соседи начинали шептаться. Не отлучалась старуха никогда так надолго, а тут накануне днём ушла, и с концами. На завалинке валялись крест-накрест длинные спицы. Во дворе ветерок теребил концы вывешенного на просушку белья.
На исходе второго дня мужики приняли решение замок в хату ломать. Под оханье собравшихся поглазеть старушек и причитания дам помоложе снесли петли, на которых он держался. Переступая порог, готовились к худшему, но дом пустовал.
Пашка не мог сомкнуть глаз. Ворочался с боку на бок. В потёмках завозилась чёрная тень в углу. Деревянный пол заскребли. Тень начала двигаться. Вдоль стены, к провалу окна. Застыв на миг, метнулась вверх и превратилась в соседского кота. Барбос сидел на подоконнике и умывался, как ни в чём не бывало.
- Пойди прочь! – подскочив на кровати, Пашка замахнулся тапком, - Нечего тут гостей зазывать!
Кот так и замер с поднятой лапой. Длинные усищи дёрнулись, Барбос ощетинился и, зашипев, ломанулся на улицу через открытую форточку. Замешкался, повиснув на деревянной раме, за что поплатился. Метко посланный тапок всё же его догнал.
Злобно рыкнув, Барбос скрылся в ночи. Пашке казалось, что кот всё знал. Не зря именно вокруг их дома шныряет. Но на то он и кот, чтобы помалкивать. Молчал и Пашка, два дня. На третий старуху нашли.
Пашку разбудил гомон на улице. Продрав глаза, он по привычке нащупал ногами тапки. Левый нашёл не сразу – тот валялся под окном, напоминая о вторжении наглого Барбоса.
За калиткой шумели селяне. Над толпой возвышалась фигура дядьки Фёдора. Зажиточный малый, трёх коров содержал. Другим такая роскошь была не по карману.
- На базар спозаранку собрался, молоко сбыть, да Мухтара прихватил. А он псина такая, на полпути как с цепи сорвался! И как дал дёру в кущеря! Я тележку бросил, и за ним. Думал, может утка какая в канавке обустроилась. А там… - запнувшись, Фёдор наспех перекрестился огромной пятернёй, - Варька там… Лежит таращится. Бормочет что-то неразборчиво… Тут уж не до молока стало. Побёг за подмогой – у деда Афония как раз уж лошадь в упряжке стояла. Так и довезли…
Пашка забыл, как дышать. Старуха жива была. Теперь едва придёт в себя, расскажет селянам, кто её так… Она всегда его недолюбливала, надеяться ему не на что. Пашка хотел попятиться и скрыться под шумок, однако ноги будто в землю вросли. Не пошевелить ими.
- Погодь трындеть! – оборвала Фёдора одна из стайки старушек, на вид самая бойкая, - Варьку-то в больницу надо свезти, а он стоит, разоряется!
- Да уж не надо… - Фёдор сорвал с головы затёртую кепку. Отёр костяшками пальцев пот со лба и водрузил её обратно, - Варька это… того по пути. Дух испустила.
Среди зевак прокатился поражённый вздох. Тут не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы сказать - сплетнями обрастёт вся округа. Селяне потихоньку расходились, перешёптываясь о насущном.
- За батюшкой послать надо…
- Кто ж теперь подсобит, когда захвораем?..
- Кому хата достанется? Государству, небось, мало мы ему налогов плотим…
- На похороны собрать надобно… Сотку кину, пенсия нынче с гулькин нос…
Пашка опомнился, когда улочка опустела. Украдкой зыркнул на закрытые створки деревянных ворот напротив. За ними в телеге на соломенной подстилке, прикрытая мешковиной, лежала Варвара. Которая уже ничего никому не расскажет.
***
Похоронили Варвару на следующий день. Страх перед ней взял верх над скупостью, и нужную сумму селяне собрали за вечер. И крест на могилке установили. Правда, не кованый, а деревянный. Всё равно через год не нужен будет, когда придёт пора надгробие ставить. Каждый божился, что свою копейку на него выделит.
Поминки решили устроить во дворе Варвариной хаты. Соорудили столы, сколотили лавки. Женщины выставили съестное. Дед Афоний притащил из погреба несколько склянок самогона, и проводы пошли бойчее.
Пашка уселся на краю лавки и подцепил пальцами полупрозрачный кусочек нарезки свиного окорока. Дома такое он только по праздникам видел. Тщательно жуя, прислушался к разговорам.
- …Вцепилась в него, будто была уверена, что на тот свет протащит, - у дядьки Фёдора язык как помело. Любую бабу во всей деревне за пояс заткнёт, - Их поди разбери, знахарей. Так и не выдрали, пальцы у Варьки судорогой свело, будь здоров, - с этими словами он опрокинул очередную стопку. Занюхал костяшками пальцев, - Вместе с браслетом захоронили.
Пальцы Пашки дрогнули, и добротный кусочек окорока шлёпнулся наземь. Но пробыл там недолго. Вездесущий Мухтар слизал его одним движением и потрусил дальше, пройдясь по голым Пашкиным коленкам пушистым хвостом-бубликом.
Пашка почувствовал, как к горлу подкатил комок. Это просилась обратно свиная нарезка. Его браслет теперь в гробу со старухой. От одной мысли об этом становилось дурно. Деревенские вообще народ мнительный, и его эта участь не миновала. С другой стороны, что ему сделается? В загробную жизнь Пашка не верил. Не верил и тогда, когда той же ночью на стене в его спальне появилось пятно.
Пашка зацепился за него взглядом, пока силился заснуть. Сперва ему казалось, что это тень от вишнёвого дерева. Оно как раз росло под окном. К тому же пятно мгновенно пропадало, стоило ему зажечь свет. Как пить дать, тень.
Следующей ночью разыгралось ненастье. Пашка прислушивался сквозь шум ливня к каждому скрипу и шороху. Ветер завывал в дымоходе и нещадно трепал ветви деревьев.
Пятно на стене оставалось неподвижным. В спальне начало пахнуть сточной канавой. Пашка исследовал все углы, вдруг крыша протекла. Потолок был сухим, как и стены. Вонь сошла на нет лишь к рассвету, когда Пашка, порядком продрогнув, всё же провалился в вязкий сон.
***
Завернувшись в одеяло, Пашка намеренно отвернулся от злополучной стенки и зажмурился. И дал себе твёрдое обещание не открывать глаз до утра. С поминок старухи пошла шестая ночь. Минувшей пятно на стене зашевелилось.
К тому времени это уже было сложно назвать пятном. Тень расползалась, принимая очертания фигуры. Сгорбленной, с лёгким пушком на голове. Зловоние усиливалось. От него щипало глаза и першило в горле. Дышать приходилось через рот.
К девятой ночи Пашка измучился. Под глазами проступили синеватые круги. Он считал дни до отъезда в город. В тесную общагу, где наверняка страшные сквозняки, скрипят полы и койки, и двери держатся на соплях. Но там не будет жуткого пятна на стене. И отвратительной вони сточной канавы.
За спиной раздался монотонный смутно знакомый перестук. Пашку прошиб холодный пот. Он отчётливо слышал клацанье спиц. Хрустнуло пружинами кресло у кровати. Оно всегда так хрустело, когда Пашка в него садился. Но сейчас он лежал. Тело оцепенело. Подушка казалась каменной. От холода не спасали ни шерстяные носки, ни флисовое одеяло. Холод шёл изнутри.
