«Люди семьями принялися жать,
Косить под корень рожь высокую!
В копны частые снопы сложены,
От возов всю ночь скрипит музыка».
А.В. Кольцов.
Эпиграф к пьесе П.И. Чайковского
«Август. Жатва» из цикла «Времена года»
Пыльное августовское небо исходило томительным зноем. Желтая завеса облаков не спасала от палящих лучей солнца, высушивавшего налитую поспевшую рожь, грозящего испепелить жнецов, работавших в поле.
Спина из-за неудобного положения уже не разгибалась. Рука, сжимавшая серп, одеревенела и отваливалась хуже, чем после октавного тремоло на пять страниц. Пересохшее горло, куда при каждом вдохе набивалась пыль, нещадно саднило. Но следовало успеть до темноты, кровь из носу спасти выращенный такими трудами урожай. Ведь ночью прилетит крылатый вор и то зерно, которое не склюет, погубит на корню.
— Маш, ну ты издеваешься, повторять по сотому разу один и тот же пассаж? Хоть бы что-нибудь новенькое сыграла.
Брат Иван, обычно стоически терпевший в течение почти полутора десятков лет мои распевания и занятия на фортепиано, обычно просто врубая в наушниках рок или какую-нибудь электронику, на этот раз не выдержал. Я и сама понимала, что перегнула палку, бесконечно отрабатывая не получавшиеся у меня дурацкие кварты и аккорды, написанные Петром Ильичом явно не для женской руки. Спасибо, что соседи не прибежали. Да и вообще в знойный августовский день существовали занятия более интересные, нежели разучивание «Жатвы» из «Времен года» Чайковского. Можно подумать, мне в нашей деревне огурцов и клубники мало. Но признавать поражение в неравной схватке с ополчившимися на меня аккордами я не желала, да и брату спуску давать не собиралась:
— Когда выучу, тогда и сыграю! А потом еще прогоню всю пьесу целиком. Я же не вмешиваюсь, когда ты прямо в квартире препарируешь своих земноводных или весь сток в ванной засоряешь песком от аквариума.
— Но ведь я это делаю тихо! — законно возмутился Иван.
— А запах? — грозно припечатала его я.
Вот ведь повезло папе-археологу и маме — учительнице русского языка и литературы, что дети, повзрослев, избрали в качестве профессий музыку и биологию! Впрочем, родители радовались, что мы с братом к учебе в престижных МГУ и Гнесинке относимся серьезно, и даже иногда остужали наш пыл. Сейчас они, впрочем, уехали на дачу, предоставив нам возможность позаниматься перед началом учебного года, а мы обещали к ним присоединиться.
Поправив косу, я вышла к сидевшему в шортах за ноутом под вентилятором брату. Против кондиционера родители категорически возражали.
— Ну ты и раскраснелась! — поразился Иван. — Можно подумать, и в самом деле рожь серпом жала или в огороде работала.
Хотя брат явно имел в виду мою неравную борьбу со «Временами года», я насторожилась. Он же не мог знать, что почти каждую ночь во сне я до одури работаю в поле, а потом летаю над посевами на сияющих огненных крыльях, жадно склевывая зерно.
— Скажи спасибо, что она у тебя играет на фортепиано, а не на гобое. В такую погоду только молишься о том, чтобы во время игры мозги случайно из ушей не вытекли.
А вот этого сюрприза я не ожидала. Оказывается, пока я мучила текст бедного классика, к нам в гости зашел друг детства, сосед по даче и мой товарищ по Гнесинке Лева Шатунов или просто Левушка. Хорошо, что я постеснялась при брате раздеться до купальника. Хотя такие мысли были. Может быть, и стоило поддразнить Леву, но на пляже он меня не раз видел, а в нежные младенческие годы и совсем голышом. К тому же он мне просто друг.
— Ну что ты так загоняешься? Тебе же сдавать только в декабре, — попытался успокоить меня Лева, когда Иван отвлекся на сообщение в мессенджере.
— Я обещала учительнице из музыкалки сыграть на классном концерте, посвященном Дню знаний, — объяснила я причину своих терзаний.
Лева задумался, нахмурив светло-золотистые под цвет почти белых волос и ресниц, красивой формы брови. Он и сам, хотя вовсю разъезжал со своим гобоем по престижным конкурсам, никогда не отказывал, если просили поиграть в училищном и даже школьном оркестре.
— А почему старую, уже сыгранную, программу повторить не могла? Да и вообще, зачем выбрала Чайковского? Его же неудобно играть на любом инструменте.
Я в ответ вздохнула. Друг детства знал, что говорил. Сколько сам мучился, когда учил соло в Первой симфонии.
— Чтоб я так серьезно относился к общему фортепиано, — покачал головой Лева.
— Оно у меня не общее, — попыталась объяснить я. — Дирижер-хоровик должен не только хором руководить, но и партитуры играть.
— А еще петь как Зыкина, танцевать как примы Большого театра и разбираться в певческих традициях как Пятницкий, — хмыкнул Лева.
Я и сама понимала, что себя загоняю. Я же училась не на фортепианном, а на народно-хоровом. Некоторые мои однокурсницы и пьесы из «Детского альбома» играли с трудом. А я в самую жару зачем-то корпела над этой несчастной «Жатвой».
Может быть, всему причиной были повторяющиеся с регулярностью сны?
— И все же я не понимаю, при чем здесь Чайковский, — удивленно пожал плечами Лева, когда я, решившись, рассказала ему про свои необычные видения.
— Они начались, когда я взяла эту пьесу, — шмыгнула я носом. — Хотя, возможно, это просто совпадение.
— Ничего в жизни не происходит просто так, — убежденно проговорил Левушка. — Ты же сама сделала выбор.
— И как мне теперь быть? Учить другую программу?
— Вряд ли это что-то изменит. Но я постараюсь помочь.
Он так странно посмотрел на меня, что я мигом вспомнила разговоры о его предках, происходивших из древнего рода мокшанских волхвов, и пропавшем без вести во время какой-то экспедиции или неудачного камлания отце. Лева об этом почти не распространялся, но, когда, аккомпанируя нам в фольклорном ансамбле, менял свой гобой на мокшанскую дудочку нюди, словно бы преображался. В нем чувствовалась такая мощь, будто он и в самом деле призывал духов. Только какое отношение это имело к Чайковскому и моим снам?
На дачу выехали на самой ранней электричке, чтобы не тащиться, хватая пыль и бензин, до деревни на рейсовом автобусе в самую жару. Досыпали в пути, вытянув под соседнее пустовавшее сиденье достаточно длинные, особенно у рослых парней, ноги. Иван — на рюкзаке, привалившись к окну, мы с Левой — друг у друга на плече. Лева привычно меня толкнул, предупреждая о скором приезде.
Я сначала подскочила, а потом удивленно огляделась, понимая, что вагон как-то изменился, хотя и остался бюджетным, многолюдным, сидячим, третьего класса. Не теплушкой, но и точно не мягким для богачей. Да и в голове состава, когда мы вышли на перрон, я с удивлением обнаружила окутанный густыми клубами дыма и пара пыхтящий паровоз с вагоном угля. Это что за аттракцион? Я, конечно, слышала про модные нынче ретротуры и прочую анимированную реконструкцию. Но не могли же Лева с Иваном сделать мне такой странный сюрприз? Да и по какому поводу?
Впрочем, глянув на брата, я поняла, что он не меньше моего ошарашен. Только Лева смотрел по сторонам, словно кого-то выглядывая в толпе, в которой мы в наших джинсах и майках смотрелись чистой воды попаданцами.
Мужчины, выходившие из вагонов и деловито сновавшие по платформе, носили косоворотки или рубахи навыпуск, картузы, хромовые сапоги. Кое-кто побогаче красовался штиблетами, клетчатыми брюками, сюртуками или жилетами, из карманов которых выглядывали цепочки серебряных брегетов. Наряды женщин разнились от рязанских понев и широких юбок с набивными кофтами до корсетных платьев, дополненных шляпками с вуалями. А еще на платформе попадались красноармейцы в буденовках и матросы в бескозырках, бушлатах, полосатых тельняшках и клешах. Может быть, это съемки какого-то фильма про революцию?
— Вот вы где! Как добрались? В вагоне не укачало?
К Леве с сердечными объятьями приблизился высокий моложавый мужчина в форме красного командира, неуловимо похожий на Леву, со смутно знакомым лицом. Он проводил нас к запряженной смирной лошадкой повозке — кажется, она называлась бричкой — где ожидали еще двое мужчин, выглядевших как братья. Один носил кожанку красного комиссара, другой красовался формой революционного матроса.
— Лева, что происходит? Куда мы попали? — улучив момент, пока наши спутники обменивались какими-то новостями и что-то обсуждали, приступила я с расспросами к другу.
— Мы прибыли в Медное царство. Здесь живет мой прапрадед Сурай и его братья Кочемас и Атямас.
Покопавшись в чертогах разума, я вспомнила выцветшую фотографию из семейного альбома, которую мне показывала тетя Вера, Левина мама.
— Но ведь они все давно умерли, — уловив ход моих мыслей, прошипел в ухо друга Иван. — Мы что, получается, тоже? Или это сработал какой-то портал или машина времени?
— Медное, Серебряное и Золотое Царства, которые чаще всего мы называем Тридевятым и Тридесятым, расположены в Чертогах Предков или Слави, — менторским тоном пояснил Лева. — Туда попадают те, кого не приняли Небеса, но кто явно не заслуживает вечных мытарств темной Нави. Если тебя это успокоит, то мы, все трое, вполне себе живы, а попали сюда, чтобы помочь моим предкам разобраться с ночным вором, и вернуться сможем в любой момент.
— Ой, не говори, внучек, — подсаживая меня к Леве и Ивану в бричку и забираясь на козлы, заохал Сурай. — Никакого спаса с лиходеем нет. Даже не знаю, сумеем ли собрать урожай.
— А вы бы комбайны у колхозников из Золотого Царства одолжили, — посоветовал находившийся явно в теме здешней жизни Лева.
— Да нам как-то серпами да косами привычнее, — пожал плечами ехавший рядом верхом красный комиссар Кочемас.
— Хотя дети то же самое советуют, — перекинул на грудь ленты бескозырки Атямас, который, по рассказам Левы и его мамы, когда-то брал Перекоп.
— Ну и как вы с такими патриархальными взглядами индустриализацию проводили? — беззлобно поддел прадедов Лева.
— Партия и правительство отдали приказ, и мы взяли под козырек, — пояснил Кочемас.
— А если ты про то, что деда Овтая не послушали, — строго глянул на праправнука Сурай, — и волхование его не стали перенимать, так он больше соседа нашего Тумая привечал, морду белогвардейскую, а в нас дара не видел.
Я слушала разговор, вспоминая неясные обрывки пересудов взрослых о том, что Сурай и его братья со своими революционными идеями прогневили волхва-отца, не захотев идти по его стопам. Впрочем, к поимке ночного вора это отношения не имело.
— А это точно не разбойники из Ярилина городища озоруют? — поинтересовался Лева.
— Да по всем приметам выходит, что это то ли зверь, то ли птица, — покачал головой Сурай.
Пока шел этот неспешный и степенный разговор, я рассматривала окрестности. Вымощенные камнем, освещаемые керосином улицы напоминали Суздаль или какой еще город, застывший в конце девятнадцатого — начале двадцатого века и сохранивший в неприкосновенности и не музейной, а жилой аккуратности наследие старины. Ажурное кружево наличников приятно дополняли вышитые занавески и горшки герани. В лавках и новомодных магазинах с фиксированными ценами шла бойкая торговля текстилем, бакалеей и колониальными товарами. С подвод сгружали цибики чая, сахарные головы, отрезы сукна и ситца. У кого-то, ностальгически поскрипывая, крутил пластинку патефон.
Дом Шатуновых, хоть выглядел просторным и даже большим, парадоксально напоминал деревенский пятистенок Левы, возле которого наши с Иваном родители вскоре после моего рождения купили дачу. Впрочем, я знала, что Левина семья, перебравшаяся в Москву еще в середине двадцатого века, в свое время унаследовала родовое гнездо.
Возле застланного вышитой скатертью круглого стола, на котором кипел самовар с пузатым заварным чайником, хлопотали женщины, собирая трапезу на несколько поколений большой семьи. Я подумала, что не вижу тут Левиного отца и его дедушки с бабушкой. Но последние умерли сравнительно недавно и, видимо, еще не успели присоединиться к родным.
Женщины за столом уточняли, что приготовить на завтра, чтобы утром выехать в поле. Мужчины обсуждали, кому идти этой ночью в дозор.
— Может быть, нас с Иваном возьмете? — предложил прапрадеду Лева.
— Погодите, отдохните с дороги, — улыбнулся ему Сурай. — Завтра спозаранку выходить в поле. Умаетесь с непривычки.
Когда мы с ребятами отдали должное щам из кислой капусты и умяли с вареньем и медом неслабую стопку блинов, нас отправили сначала в баню, а потом на отдых. Ивану с Левой постелили на сеновале, а мне выделили в чьей-то девичьей спальне высокую железную кровать с подзорами, застеленную периной и пуховыми подушками.
Поскольку я толком не выспалась и явно потеряла счет времени: день пролетел как-то незаметно, я сразу провалилась в сон. Работа на ниве мне больше не досаждала. Завтра мне она предстояла наяву, хотя место, в которое мы попали, называлось как-то иначе. А вот сияющие крылья расправились, кажется, куда более уверенно. Я летела над полем, на краю которого маячили смутно знакомые фигуры, хотя где я их могла видеть, не понимала и не концентрировала на этом внимание, сосредоточенная на своей главной цели: золотой наливной ржи.
Спикировав вниз, я принялась жадно клевать из колосьев зерно, не обращая внимания на возмущенные крики и даже выстрелы из наганов или маузеров, я в этом плохо разбиралась. Остановиться я не могла, ибо с каждым проглоченным зернышком сияние от моих крыльев становилось все ярче, даже рожь кое-где загорелась, а их размах увеличивался.
— Вставай, Марья-жар-птица,
Красная девица!
Как почивала?
Где летала?
Что во сне видала?
И с чего это Леве приспичило будить меня спозаранку, да еще каким-то дурацким стишком. Погрозив другу кулаком, я отвернулась к стене, намереваясь продолжить сон: я еще недостаточно зёрен склевала. Потом запоздало вспомнила, что обещала его родным помочь на поле, и принялась собираться.
Хотя удобные джинсы я решила оставить, дополнила свой наряд я длинной рубахой, которую мне дали женщины. И так местные на меня давеча пялились. Стыдиться мне было нечего, хотя Сурай шутил, что надо меня слегка откормить. Но я же не какое-то чудо-юдо. К завтраку я едва притронулась, почему-то чувствовала себя сытой. Вот бы всем уметь насыщаться пищей, которую ели во сне.
Сурай и его родичи, недавно вернувшиеся из дозора, охали и вздыхали, обсуждая новые проделки ночного вора.
— Так вы его хотя бы видели? — поинтересовался Лева. — На кого он похож?
— Вроде бы похож на птицу, — сдвинув на затылок буденовку, задумчиво проговорил Сурай.
— Однако при этом, точно живой огонь, — вздохнул Кочемас.
Их слова мне невольно напомнили ночные видения, но я предпочла промолчать. В мозгу отрицанием очевидного засела единственная мысль: «Так не бывает».
Хотя до сегодняшнего дня серп в руках я держала только во время инсценировок летних и осенних календарных обрядов, обращаться с ним оказалось не так сложно, как я думала. Вот только одно дело горделивой лебедушкой проплывать по сцене или даже отбивать дроби в вихре плясовой, а совсем другое — согнувшись в три погибели, обливаясь потом, резать колосья и вязать снопы. Солнце еще не приблизилось к полуденной отметке, а я уже, почти как во сне, не чувствовала ни спины, ни ног, да и рука поднималась все тяжелее и тяжелее. И это при том, что Иван и Лева, помогавшие мужчинам с косами, утомленными не выглядели. Разве что, работая без рубах, еще больше подзагорели.
Косить под корень рожь высокую!
В копны частые снопы сложены,
От возов всю ночь скрипит музыка».
А.В. Кольцов.
Эпиграф к пьесе П.И. Чайковского
«Август. Жатва» из цикла «Времена года»
Пыльное августовское небо исходило томительным зноем. Желтая завеса облаков не спасала от палящих лучей солнца, высушивавшего налитую поспевшую рожь, грозящего испепелить жнецов, работавших в поле.
Спина из-за неудобного положения уже не разгибалась. Рука, сжимавшая серп, одеревенела и отваливалась хуже, чем после октавного тремоло на пять страниц. Пересохшее горло, куда при каждом вдохе набивалась пыль, нещадно саднило. Но следовало успеть до темноты, кровь из носу спасти выращенный такими трудами урожай. Ведь ночью прилетит крылатый вор и то зерно, которое не склюет, погубит на корню.
***
— Маш, ну ты издеваешься, повторять по сотому разу один и тот же пассаж? Хоть бы что-нибудь новенькое сыграла.
Брат Иван, обычно стоически терпевший в течение почти полутора десятков лет мои распевания и занятия на фортепиано, обычно просто врубая в наушниках рок или какую-нибудь электронику, на этот раз не выдержал. Я и сама понимала, что перегнула палку, бесконечно отрабатывая не получавшиеся у меня дурацкие кварты и аккорды, написанные Петром Ильичом явно не для женской руки. Спасибо, что соседи не прибежали. Да и вообще в знойный августовский день существовали занятия более интересные, нежели разучивание «Жатвы» из «Времен года» Чайковского. Можно подумать, мне в нашей деревне огурцов и клубники мало. Но признавать поражение в неравной схватке с ополчившимися на меня аккордами я не желала, да и брату спуску давать не собиралась:
— Когда выучу, тогда и сыграю! А потом еще прогоню всю пьесу целиком. Я же не вмешиваюсь, когда ты прямо в квартире препарируешь своих земноводных или весь сток в ванной засоряешь песком от аквариума.
— Но ведь я это делаю тихо! — законно возмутился Иван.
— А запах? — грозно припечатала его я.
Вот ведь повезло папе-археологу и маме — учительнице русского языка и литературы, что дети, повзрослев, избрали в качестве профессий музыку и биологию! Впрочем, родители радовались, что мы с братом к учебе в престижных МГУ и Гнесинке относимся серьезно, и даже иногда остужали наш пыл. Сейчас они, впрочем, уехали на дачу, предоставив нам возможность позаниматься перед началом учебного года, а мы обещали к ним присоединиться.
Поправив косу, я вышла к сидевшему в шортах за ноутом под вентилятором брату. Против кондиционера родители категорически возражали.
— Ну ты и раскраснелась! — поразился Иван. — Можно подумать, и в самом деле рожь серпом жала или в огороде работала.
Хотя брат явно имел в виду мою неравную борьбу со «Временами года», я насторожилась. Он же не мог знать, что почти каждую ночь во сне я до одури работаю в поле, а потом летаю над посевами на сияющих огненных крыльях, жадно склевывая зерно.
— Скажи спасибо, что она у тебя играет на фортепиано, а не на гобое. В такую погоду только молишься о том, чтобы во время игры мозги случайно из ушей не вытекли.
А вот этого сюрприза я не ожидала. Оказывается, пока я мучила текст бедного классика, к нам в гости зашел друг детства, сосед по даче и мой товарищ по Гнесинке Лева Шатунов или просто Левушка. Хорошо, что я постеснялась при брате раздеться до купальника. Хотя такие мысли были. Может быть, и стоило поддразнить Леву, но на пляже он меня не раз видел, а в нежные младенческие годы и совсем голышом. К тому же он мне просто друг.
— Ну что ты так загоняешься? Тебе же сдавать только в декабре, — попытался успокоить меня Лева, когда Иван отвлекся на сообщение в мессенджере.
— Я обещала учительнице из музыкалки сыграть на классном концерте, посвященном Дню знаний, — объяснила я причину своих терзаний.
Лева задумался, нахмурив светло-золотистые под цвет почти белых волос и ресниц, красивой формы брови. Он и сам, хотя вовсю разъезжал со своим гобоем по престижным конкурсам, никогда не отказывал, если просили поиграть в училищном и даже школьном оркестре.
— А почему старую, уже сыгранную, программу повторить не могла? Да и вообще, зачем выбрала Чайковского? Его же неудобно играть на любом инструменте.
Я в ответ вздохнула. Друг детства знал, что говорил. Сколько сам мучился, когда учил соло в Первой симфонии.
— Чтоб я так серьезно относился к общему фортепиано, — покачал головой Лева.
— Оно у меня не общее, — попыталась объяснить я. — Дирижер-хоровик должен не только хором руководить, но и партитуры играть.
— А еще петь как Зыкина, танцевать как примы Большого театра и разбираться в певческих традициях как Пятницкий, — хмыкнул Лева.
Я и сама понимала, что себя загоняю. Я же училась не на фортепианном, а на народно-хоровом. Некоторые мои однокурсницы и пьесы из «Детского альбома» играли с трудом. А я в самую жару зачем-то корпела над этой несчастной «Жатвой».
Может быть, всему причиной были повторяющиеся с регулярностью сны?
— И все же я не понимаю, при чем здесь Чайковский, — удивленно пожал плечами Лева, когда я, решившись, рассказала ему про свои необычные видения.
— Они начались, когда я взяла эту пьесу, — шмыгнула я носом. — Хотя, возможно, это просто совпадение.
— Ничего в жизни не происходит просто так, — убежденно проговорил Левушка. — Ты же сама сделала выбор.
— И как мне теперь быть? Учить другую программу?
— Вряд ли это что-то изменит. Но я постараюсь помочь.
Он так странно посмотрел на меня, что я мигом вспомнила разговоры о его предках, происходивших из древнего рода мокшанских волхвов, и пропавшем без вести во время какой-то экспедиции или неудачного камлания отце. Лева об этом почти не распространялся, но, когда, аккомпанируя нам в фольклорном ансамбле, менял свой гобой на мокшанскую дудочку нюди, словно бы преображался. В нем чувствовалась такая мощь, будто он и в самом деле призывал духов. Только какое отношение это имело к Чайковскому и моим снам?
На дачу выехали на самой ранней электричке, чтобы не тащиться, хватая пыль и бензин, до деревни на рейсовом автобусе в самую жару. Досыпали в пути, вытянув под соседнее пустовавшее сиденье достаточно длинные, особенно у рослых парней, ноги. Иван — на рюкзаке, привалившись к окну, мы с Левой — друг у друга на плече. Лева привычно меня толкнул, предупреждая о скором приезде.
Я сначала подскочила, а потом удивленно огляделась, понимая, что вагон как-то изменился, хотя и остался бюджетным, многолюдным, сидячим, третьего класса. Не теплушкой, но и точно не мягким для богачей. Да и в голове состава, когда мы вышли на перрон, я с удивлением обнаружила окутанный густыми клубами дыма и пара пыхтящий паровоз с вагоном угля. Это что за аттракцион? Я, конечно, слышала про модные нынче ретротуры и прочую анимированную реконструкцию. Но не могли же Лева с Иваном сделать мне такой странный сюрприз? Да и по какому поводу?
Впрочем, глянув на брата, я поняла, что он не меньше моего ошарашен. Только Лева смотрел по сторонам, словно кого-то выглядывая в толпе, в которой мы в наших джинсах и майках смотрелись чистой воды попаданцами.
Мужчины, выходившие из вагонов и деловито сновавшие по платформе, носили косоворотки или рубахи навыпуск, картузы, хромовые сапоги. Кое-кто побогаче красовался штиблетами, клетчатыми брюками, сюртуками или жилетами, из карманов которых выглядывали цепочки серебряных брегетов. Наряды женщин разнились от рязанских понев и широких юбок с набивными кофтами до корсетных платьев, дополненных шляпками с вуалями. А еще на платформе попадались красноармейцы в буденовках и матросы в бескозырках, бушлатах, полосатых тельняшках и клешах. Может быть, это съемки какого-то фильма про революцию?
— Вот вы где! Как добрались? В вагоне не укачало?
К Леве с сердечными объятьями приблизился высокий моложавый мужчина в форме красного командира, неуловимо похожий на Леву, со смутно знакомым лицом. Он проводил нас к запряженной смирной лошадкой повозке — кажется, она называлась бричкой — где ожидали еще двое мужчин, выглядевших как братья. Один носил кожанку красного комиссара, другой красовался формой революционного матроса.
— Лева, что происходит? Куда мы попали? — улучив момент, пока наши спутники обменивались какими-то новостями и что-то обсуждали, приступила я с расспросами к другу.
— Мы прибыли в Медное царство. Здесь живет мой прапрадед Сурай и его братья Кочемас и Атямас.
Покопавшись в чертогах разума, я вспомнила выцветшую фотографию из семейного альбома, которую мне показывала тетя Вера, Левина мама.
— Но ведь они все давно умерли, — уловив ход моих мыслей, прошипел в ухо друга Иван. — Мы что, получается, тоже? Или это сработал какой-то портал или машина времени?
— Медное, Серебряное и Золотое Царства, которые чаще всего мы называем Тридевятым и Тридесятым, расположены в Чертогах Предков или Слави, — менторским тоном пояснил Лева. — Туда попадают те, кого не приняли Небеса, но кто явно не заслуживает вечных мытарств темной Нави. Если тебя это успокоит, то мы, все трое, вполне себе живы, а попали сюда, чтобы помочь моим предкам разобраться с ночным вором, и вернуться сможем в любой момент.
— Ой, не говори, внучек, — подсаживая меня к Леве и Ивану в бричку и забираясь на козлы, заохал Сурай. — Никакого спаса с лиходеем нет. Даже не знаю, сумеем ли собрать урожай.
— А вы бы комбайны у колхозников из Золотого Царства одолжили, — посоветовал находившийся явно в теме здешней жизни Лева.
— Да нам как-то серпами да косами привычнее, — пожал плечами ехавший рядом верхом красный комиссар Кочемас.
— Хотя дети то же самое советуют, — перекинул на грудь ленты бескозырки Атямас, который, по рассказам Левы и его мамы, когда-то брал Перекоп.
— Ну и как вы с такими патриархальными взглядами индустриализацию проводили? — беззлобно поддел прадедов Лева.
— Партия и правительство отдали приказ, и мы взяли под козырек, — пояснил Кочемас.
— А если ты про то, что деда Овтая не послушали, — строго глянул на праправнука Сурай, — и волхование его не стали перенимать, так он больше соседа нашего Тумая привечал, морду белогвардейскую, а в нас дара не видел.
Я слушала разговор, вспоминая неясные обрывки пересудов взрослых о том, что Сурай и его братья со своими революционными идеями прогневили волхва-отца, не захотев идти по его стопам. Впрочем, к поимке ночного вора это отношения не имело.
— А это точно не разбойники из Ярилина городища озоруют? — поинтересовался Лева.
— Да по всем приметам выходит, что это то ли зверь, то ли птица, — покачал головой Сурай.
Пока шел этот неспешный и степенный разговор, я рассматривала окрестности. Вымощенные камнем, освещаемые керосином улицы напоминали Суздаль или какой еще город, застывший в конце девятнадцатого — начале двадцатого века и сохранивший в неприкосновенности и не музейной, а жилой аккуратности наследие старины. Ажурное кружево наличников приятно дополняли вышитые занавески и горшки герани. В лавках и новомодных магазинах с фиксированными ценами шла бойкая торговля текстилем, бакалеей и колониальными товарами. С подвод сгружали цибики чая, сахарные головы, отрезы сукна и ситца. У кого-то, ностальгически поскрипывая, крутил пластинку патефон.
Дом Шатуновых, хоть выглядел просторным и даже большим, парадоксально напоминал деревенский пятистенок Левы, возле которого наши с Иваном родители вскоре после моего рождения купили дачу. Впрочем, я знала, что Левина семья, перебравшаяся в Москву еще в середине двадцатого века, в свое время унаследовала родовое гнездо.
Возле застланного вышитой скатертью круглого стола, на котором кипел самовар с пузатым заварным чайником, хлопотали женщины, собирая трапезу на несколько поколений большой семьи. Я подумала, что не вижу тут Левиного отца и его дедушки с бабушкой. Но последние умерли сравнительно недавно и, видимо, еще не успели присоединиться к родным.
Женщины за столом уточняли, что приготовить на завтра, чтобы утром выехать в поле. Мужчины обсуждали, кому идти этой ночью в дозор.
— Может быть, нас с Иваном возьмете? — предложил прапрадеду Лева.
— Погодите, отдохните с дороги, — улыбнулся ему Сурай. — Завтра спозаранку выходить в поле. Умаетесь с непривычки.
Когда мы с ребятами отдали должное щам из кислой капусты и умяли с вареньем и медом неслабую стопку блинов, нас отправили сначала в баню, а потом на отдых. Ивану с Левой постелили на сеновале, а мне выделили в чьей-то девичьей спальне высокую железную кровать с подзорами, застеленную периной и пуховыми подушками.
Поскольку я толком не выспалась и явно потеряла счет времени: день пролетел как-то незаметно, я сразу провалилась в сон. Работа на ниве мне больше не досаждала. Завтра мне она предстояла наяву, хотя место, в которое мы попали, называлось как-то иначе. А вот сияющие крылья расправились, кажется, куда более уверенно. Я летела над полем, на краю которого маячили смутно знакомые фигуры, хотя где я их могла видеть, не понимала и не концентрировала на этом внимание, сосредоточенная на своей главной цели: золотой наливной ржи.
Спикировав вниз, я принялась жадно клевать из колосьев зерно, не обращая внимания на возмущенные крики и даже выстрелы из наганов или маузеров, я в этом плохо разбиралась. Остановиться я не могла, ибо с каждым проглоченным зернышком сияние от моих крыльев становилось все ярче, даже рожь кое-где загорелась, а их размах увеличивался.
— Вставай, Марья-жар-птица,
Красная девица!
Как почивала?
Где летала?
Что во сне видала?
И с чего это Леве приспичило будить меня спозаранку, да еще каким-то дурацким стишком. Погрозив другу кулаком, я отвернулась к стене, намереваясь продолжить сон: я еще недостаточно зёрен склевала. Потом запоздало вспомнила, что обещала его родным помочь на поле, и принялась собираться.
Хотя удобные джинсы я решила оставить, дополнила свой наряд я длинной рубахой, которую мне дали женщины. И так местные на меня давеча пялились. Стыдиться мне было нечего, хотя Сурай шутил, что надо меня слегка откормить. Но я же не какое-то чудо-юдо. К завтраку я едва притронулась, почему-то чувствовала себя сытой. Вот бы всем уметь насыщаться пищей, которую ели во сне.
Сурай и его родичи, недавно вернувшиеся из дозора, охали и вздыхали, обсуждая новые проделки ночного вора.
— Так вы его хотя бы видели? — поинтересовался Лева. — На кого он похож?
— Вроде бы похож на птицу, — сдвинув на затылок буденовку, задумчиво проговорил Сурай.
— Однако при этом, точно живой огонь, — вздохнул Кочемас.
Их слова мне невольно напомнили ночные видения, но я предпочла промолчать. В мозгу отрицанием очевидного засела единственная мысль: «Так не бывает».
Хотя до сегодняшнего дня серп в руках я держала только во время инсценировок летних и осенних календарных обрядов, обращаться с ним оказалось не так сложно, как я думала. Вот только одно дело горделивой лебедушкой проплывать по сцене или даже отбивать дроби в вихре плясовой, а совсем другое — согнувшись в три погибели, обливаясь потом, резать колосья и вязать снопы. Солнце еще не приблизилось к полуденной отметке, а я уже, почти как во сне, не чувствовала ни спины, ни ног, да и рука поднималась все тяжелее и тяжелее. И это при том, что Иван и Лева, помогавшие мужчинам с косами, утомленными не выглядели. Разве что, работая без рубах, еще больше подзагорели.
