— Встань на колени и на локти. — Зоя послушно встала на четвереньки, и Бурцев легко вошёл в неё сзади. Голова женщины, перевязанная полотенцем, сотрясалась от резких и мощных толчков Бурцева. Зоя беспрестанно стонала. Она то опускала голову вниз, то поднимала вверх, и в эти моменты Бурцев отчётливо видел слабую и едва различимую тень ямочки по центру её тонкой шеи. Из телевизора слышалась негромкая музыка, а свет от черно-белого экрана освещал полуподвал, как в лунную ночь. Бурцев осторожно подтянул к себе рядом лежащий халат и без труда вынул из него пистолет. Теперь оставалось только дождаться развязки. Он взял оружие в правую руку, а ладонь левой руки, растопырив пальцы, медленно повёл по позвоночнику женщины вверх к её голове. Дойдя до шеи, он упёрся кончиком среднего пальца в затылочную кость. Прямо под средним пальцем он ощутил углубление. Обрубленные на гильотине в лагере фаланги на мизинце и на безымянном пальце на фоне невредимого среднего пальца казались подогнутыми внутрь ладони.
— Ямочка… — прошептал Бурцев.
— Ещё... Ещё...
— Что?.. — удивлённо переспросил Бурцев и услышал громкое требование:
— Ещё! Ещё! Прошу тебя, не останавливайся! — уже кричала нетерпеливо хмельная Зоя.
Из-за этой просьбы Бурцев вдруг тотчас почувствовал, что сперма хлынула из него. Он захрипел и быстро убрал левую руку с шеи жертвы, затем направил дуло пистолета в намеченное место. Долю секунды Валерий держал неподвижно вытянутую руку с оружием, затем резко, словно с радостью, спустил курок. В небольшом полуподвальном помещении раздался невероятной громкости выстрел! В ушах Бурцева слышался несмолкаемый писк от травмированных перепонок. Валерий буквально оглох. После выстрела он ощутил, что его крайняя плоть на какое-то мгновение плотно обжата предсмертными судорогами Зои, а спустя миг, погибшая женщина обмякла и медленно завалилась с коленей на правый бок. Бурцев увидел, что полотенце, повязанное на глаза пленницы, пробито по центру и всё в крови. На матрасе в том месте, где лежала её голова, медленно разрасталось кровавое пятно. Валерий сел в ногах погибшей женщины и, обхватив колени замком рук, склонил голову, и тут же выронил пистолет. Бурцев продолжал слышать непрерывный писк в ушах и чувствовать смесь новых запахов из пороховых газов, свежей крови и обильной спермы, что сейчас стекала по ягодицам погибшей жертвы на матрас, поблескивая на свету экрана телевизора. Валерия потрясло не само убийство, которое он совершил и которое обдумывал, и готовил в течение суток, а то ощущение, что он испытал, когда в момент оргазма пристрелил уже неинтересную партнёршу. Бурцев после полового акта не любил женщин. Женщина после соития всегда казалась ему отвратительной. Это чувство он впервые испытал, когда в четырнадцать лет с друзьями мальчишками имел первый сексуальный контакт со спящей пьяной женщиной летом в парке отдыха, которую какой-то пьяный молодой парень после близости бросил одну на покрывале с недоеденной закуской и с пустой бутылкой из-под водки. После того группового полового акта в компании друзей все следующие женщины в жизни Бурцева после любви казались ему мерзкими, как та первая падшая женщина, потерявшая рассудок от излишне выпитой водки. С тех пор ему все время после любви хотелось, чтобы очередная подруга его оставила и ушла, но в реальной жизни этого никогда не происходило. Валерий был вынужден терпеть уже нежеланную партнёршу в одной постели, делая вид, что она ему приятна. Сейчас использованная женщина была мертва, и Валерий, казалось, был первый раз доволен тем, что нет надобности притворяться и обнимать неприятное тело. Невероятное новое ощущение он испытал после выстрела. Женское нутро, перед тем как окончательно лишиться жизненных сил, судорожно на какую-то долю секунды будто уменьшилось и обжало его детородный орган. Бурцев предположил, что он испытал то, чего, возможно, не ведал ни один из ныне живущих мужчин. Теперь Бурцев стал понимать, почему нацисты в концлагерях практиковали убийство женщин в момент у себя наступления оргазма, как рассказывал ему когда-то в колонии арестант из Ленинграда. Эти обычные, вполне обыкновенные люди, что служили охранниками в немецких концлагерях, из-за безнаказанности приучили себя к изуверскому, но сладостному удовольствию и превратились в болезненно зависимых мужчин от острых любовных утех со смертью, что теперь открыл для себя и он.
В таком положении Бурцев просидел в тишине минут десять, потом поднялся, включил свет и выдернул за шнур вилку телевизора из розетки. Валерий взял с пола недопитую бутылку коньяка, придвинул к себе пустую чашку, из который Зоя совсем недавно пила чай, и вылил в неё всю оставшуюся жидкость. В три глотка Валерий выпил все до дна, а через минуту перешагнул Зою и пошёл наверх. В комнате, не включая свет, Бурцев опять, как совсем недавно, подошёл к окну. На улице ничего не изменилось — царила прежняя безмятежность. «Почему я ничего не чувствую?.. Коньяк меня пьянит по-особенному. Я не чувствую, что совершил что-то страшное или ужасное… Как это оказывается просто — убить человека… Надо пойти и похоронить её без суеты. Почему я не ощущаю никакой опасности или угрозы? Почему мне безразлично, что со мной теперь может случиться? Почему я больше волновался и переживал до выстрела?..» — спрашивал себя Бурцев и не находил объяснения тому спокойствию, которое овладело им после совершённой казни. Медленно Бурцев вернулся к буфету, не опасаясь случайных глаз с улицы из-за высокого забора, включил свет и нашёл в выдвижном ящике шкафа половину парафиновой свечи. Затем там же Валерий взял коробку спичек, а с витрины буфета достал большой фаянсовый бокал. В саду ничего не было видно на два шага впереди. По памяти Бурцев пошёл в сторону выкопанной ямы и, предполагая, что подходит близко, чиркнул спичку. Ветер чуть было не задул огонёк, но Валерий присел, прикрывая спиной от ветра маленькое пламя. Бурцев поставил свечу в бокал, а бокал установил у изголовья могилы. Свеча в бокале была прикрыта от ветра кучей земли и поэтому горела хорошо. «Надо сходить в дровяник и взять несколько хороших досок, что остались у отца, и выложить в могиле пол. Нужно, чтобы она не мёрзла…» — неожиданно, как умалишённый, решил Бурцев, вспомнив, как днём ему показалось холодно в могиле. Вернувшись к дому, он оглянулся и увидел мерцающий свет от свечи за бугром могильной земли. Теперь Бурцев легко мог видеть во тьме, куда именно нести тело. В дровянике Валерий включил свет и взял в углу стоящие обрезные доски «сороковки». По очереди приставляя их к себе, Валерий огрызком химического карандаша делал пометки чуть ниже своего подбородка, прежде задумчиво слюнявя кончик карандаша по центру облизанных губ, как это делал когда-то отец. Затем Валерий клал доски на козлы и отпиливал лучковой пилой лишнее. Без спешки он перетаскал готовые доски к могиле, словно делал обычное богоугодное дело. Бурцев никого и ничего не опасался. Он словно знал наперёд, что никто и ничто ему не помешает все исполнить надлежащим образом.
Валерий выложил на дне могилы пол, а две оставшиеся доски бросил у края поперек ямы, чтобы с их помощью легко взбираться наверх.
Пришло время пойти за трупом. Валерий спустился в полуподвал, опять перешагнул Зою, взял у стены бутылку коньяка и не торопясь откупорил её зубами. Натуральная пробка гулко ухнула и осталась у Валерия во рту. Вновь Бурцев налил половину чайной чашки убитой женщины и выпил, не закусывая. Впервые на белой кромке посудины он разглядел едва заметные следы от напомаженных губ. «Оставлю её губы на память…» — подумал он. Посидев немного, Валерий взял в углу тюк спального мешка и развязал его. Расправленный мешок Бурцев постелил рядом с матрасом, на котором Зоя лежала, как большой кузнечик, с подогнутыми ногами. При свете лампочки было видно, что кожа у покойницы немного посинела. Кровь не осталась вся на матрасе, а попала и на тёмно-коричневую напольную плитку, но только с одной стороны. «Нужно её одеть... Хорошо, что она после бани. Однако жаль, что я не дал ей получить полное удовольствие… Она ушла, не испытав последнего блаженства…» — с дьявольским сожалением подумал Бурцев и пошёл искать одежду убитой женщины. С большим трудом он криво натянул на покойницу купленные им трусы и колготки, а также её юбку и кофту толстой вязки. Валерий не обращал никакого внимания, что вымазал руки и свой банный халат в крови и походил больше на мясника, забывшего надеть перед работой клеёнчатый фартук. Бурцев медленно двигался и методично исполнял все, что мысленно намечал, как запрограммированный робот. Валерий не испытывал никакого отвращения к уже окоченевшему и безжизненному телу. В его ушах ещё слышался голос жертвы, и Бурцев воспринимал её как заснувшую, но которую можно трогать, одевать, поднимать и переносить, не опасаясь разбудить. С простреленной повязкой на глазах он с трудом уложил Зою в спальный мешок и застегнул «молнию» наглухо. Теперь мёртвую женщину было не видно. Бурцев легко поднял тяжёлую ношу с пола на руки и, как жених невесту, понёс безжизненное тело на едва видимый огонёк в саду.
Осторожно Валерий положил мешок на краю могилы с небольшим наклоном из-за близко расположенной вырытой земли и, не опасаясь подвернуть ногу, спрыгнул в темноту на дно могилы, уложенное досками. Он уже протянул руки, чтобы взять мешок с покойницей и тут вспомнил, что забыл в подвале окровавленный матрас. Вновь Бурцев с трудом выбрался из могилы и ушёл, оставив безжизненный груз. Свернув матрас, Валерий вынес его на улицу и, подойдя к могиле, — сбросил вниз. Привычно опять спрыгнув на дно, Бурцев аккуратно разложил ватник, затем протянул руки и подтащил мешок ближе к краю. Здесь Валерий легко дёрнул спальник на себя, и тот свалился на его подставленные руки. Осторожно, но с большим трудом из-за узости могилы, Бурцев положил тело на доски и выбрался наверх. Ещё минут пять он стоял и словно не знал, что делать дальше. Пот стекал у него с лица, но Валерий не замечал его. «Да! Чуть не забыл. Нужно положить рядом с ней её сумку. Ей там, возможно, пригодятся деньги и косметика…» — сказал про себя Бурцев, чувствуя крепкое опьянение и тем самым говоря кому-то, что он не грабитель и чужие деньги ему не нужны. Бурцев опять сходил в подвал, а вернувшись, осторожно опустил сумку к ногам покойницы. «Что теперь? А! Теперь необходимо принести кирпичи и поставить их у головы и у ног…» — приказал мысленно себе Бурцев. Примерно, ещё полчаса Валерий таскал белые тяжёлые силикатные кирпичи из небольшой стопки, накрытой целлофаном возле дома. В своё время остатки кирпичей прибрал отец после завершения кладки коробки дома. Валерию вновь пришлось спускаться вниз, но прежде чем это сделать, — он предусмотрительно выдернул лопату из земли и опять положил её поперек ямы. Если двумя последними досками он закроет тело, то легко выбраться ему поможет опять лопата и уже уменьшенная глубина могилы. Бурцев спустился опять вниз, осторожно удерживаясь за черенок, чтобы случайно всем весом не наступить покойнице на ноги в спальном мешке.
Через несколько минут Зоя лежала, как в саркофаге: на досках, на матрасе, в спальном мешке. Сверху погибшая была закрыта тоже досками, что лежали на кирпичах по краям могилы. Медленно Бурцев засыпал яму наполовину и во время этой работы с ощущением приятного холодка в груди почувствовал, что с каждой брошенной лопатой земли вниз все дальше уходило опасение, что его когда-нибудь разоблачат и покарают за это убийство. Затем Валерий хладнокровно спустился и насколько мог утрамбовал землю ногами, потом досыпал земли вровень с поверхностью и опять принялся утаптывать её. Как бы он ни уплотнял землю, оставалось ещё много лишнего грунта. Валерий постоял и решил, что сейчас пойдёт спать, а завтра остатки земли перекинет через забор на картофельное поле и закроет тщательно при дневном свете могилу дерниной.
На следующий день после пробуждения Бурцев тотчас выпил коньяка прямо из горлышка бутылки, чтобы опять вернуть уверенность и спокойствие вчерашней ночи. Валерий нашёл сплющенную пулю, которая насквозь пробила голову Зое, расколола одну половую плитку и рикошетом угодила в осиновый брус бани. После того как в саду дернина была уложена, а лишняя земля переброшена через забор, Бурцев растопил банную печь и сжёг порванные трусы с колготками жертвы, затем он сжёг кровавый и вымазанный в могильной земле халат, а после того, как помыл пол, — помылся сам.
К вечеру Валерий отрезвел, оделся, взял с собой пистолет и ушёл на тракт, чтобы доехать до города. На следующее утро ему нужно было выезжать на линию в дневную смену.
Крещенские морозы в наступившем году оказались особенно злыми. Они пришли немедленно после праздничной оттепели, и потому голые ветки лиственных деревьев вдоль улиц и переулков покрылись иглами инея, и город в лёгком тумане за одну ночь превратился в сказку с Новогодней открытки.
Всю осень Валерий Бурцев из-за суеверия опасался чувствовать себя спокойно и думал, что, возможно, вот-вот его вызовут на беседу или арестуют по подозрению. По этой причине он подыгрывал своим ложным ожиданиям и не расставался с оружием, как когда-то задумал. Однако согласно его истинным ощущениям, о которых он боялся думать, он склонялся все же к тому, что изощрённое по коварству деяние, совершенное им, останется никому неведомым. Действительно, никто не только не интересовался его персоной, но и поиск пропавшей женщины, кроме близких родственников, никто целенаправленно не вёл. В городские таксопарки иногда приходили работники милиции и искали среди шофёров подозреваемых или свидетелей по каким-нибудь преступлениям. Нередко случалось, что таксисты обворовывали подвыпивших командированных или едущих в отпуск одичавших в тайге или в тундре газовиков, нефтяников и геологов. С севера региона через областной центр летали на юг страны отдыхать шумные, весёлые и беспечные бородачи. При пересадке на самолёты других направлений они не выдерживали убивающей смысл молодой жизни трезвости, которая месяцами царила у них во время работы на буровых площадках и в геологоразведочных партиях. Северяне с полными карманами наличных денег успевали из аэропорта съездить в город, посидеть с размахом в ресторане и вернуться на отсроченный или задерживаемый рейс. В это время, если они оказывались слишком пьяными, случалось так, что их сонных обворовывали, а иногда и выбрасывали из такси с пустыми карманами и без поклажи. Однако нужно признать, что встречались особенно «совестливые» (или очень умные) таксисты, которые оставляли какому-нибудь невменяемому заросшему щетиной простаку документы и сто рублей на билет, чтобы он мог без шума стыдливо улететь обратно на работу в тайгу или в тундру. «Он должен иметь возможность снова зарабатывать и копить деньги до следующего раза», — рассуждали с серьёзными лицами чрезмерно разумные таксисты в узком кругу и потом взрывались хохотом от своей театральной серьёзности и «доброты», передавая по кругу трёхлитровую банку бархатного пива, которое было приятным, если не успевало застояться хотя бы на полчаса.
После Новогодних праздников Бурцев перестал притворяться человеком искренне ожидающим ареста и брать с собой оружие.
— Ямочка… — прошептал Бурцев.
— Ещё... Ещё...
— Что?.. — удивлённо переспросил Бурцев и услышал громкое требование:
— Ещё! Ещё! Прошу тебя, не останавливайся! — уже кричала нетерпеливо хмельная Зоя.
Из-за этой просьбы Бурцев вдруг тотчас почувствовал, что сперма хлынула из него. Он захрипел и быстро убрал левую руку с шеи жертвы, затем направил дуло пистолета в намеченное место. Долю секунды Валерий держал неподвижно вытянутую руку с оружием, затем резко, словно с радостью, спустил курок. В небольшом полуподвальном помещении раздался невероятной громкости выстрел! В ушах Бурцева слышался несмолкаемый писк от травмированных перепонок. Валерий буквально оглох. После выстрела он ощутил, что его крайняя плоть на какое-то мгновение плотно обжата предсмертными судорогами Зои, а спустя миг, погибшая женщина обмякла и медленно завалилась с коленей на правый бок. Бурцев увидел, что полотенце, повязанное на глаза пленницы, пробито по центру и всё в крови. На матрасе в том месте, где лежала её голова, медленно разрасталось кровавое пятно. Валерий сел в ногах погибшей женщины и, обхватив колени замком рук, склонил голову, и тут же выронил пистолет. Бурцев продолжал слышать непрерывный писк в ушах и чувствовать смесь новых запахов из пороховых газов, свежей крови и обильной спермы, что сейчас стекала по ягодицам погибшей жертвы на матрас, поблескивая на свету экрана телевизора. Валерия потрясло не само убийство, которое он совершил и которое обдумывал, и готовил в течение суток, а то ощущение, что он испытал, когда в момент оргазма пристрелил уже неинтересную партнёршу. Бурцев после полового акта не любил женщин. Женщина после соития всегда казалась ему отвратительной. Это чувство он впервые испытал, когда в четырнадцать лет с друзьями мальчишками имел первый сексуальный контакт со спящей пьяной женщиной летом в парке отдыха, которую какой-то пьяный молодой парень после близости бросил одну на покрывале с недоеденной закуской и с пустой бутылкой из-под водки. После того группового полового акта в компании друзей все следующие женщины в жизни Бурцева после любви казались ему мерзкими, как та первая падшая женщина, потерявшая рассудок от излишне выпитой водки. С тех пор ему все время после любви хотелось, чтобы очередная подруга его оставила и ушла, но в реальной жизни этого никогда не происходило. Валерий был вынужден терпеть уже нежеланную партнёршу в одной постели, делая вид, что она ему приятна. Сейчас использованная женщина была мертва, и Валерий, казалось, был первый раз доволен тем, что нет надобности притворяться и обнимать неприятное тело. Невероятное новое ощущение он испытал после выстрела. Женское нутро, перед тем как окончательно лишиться жизненных сил, судорожно на какую-то долю секунды будто уменьшилось и обжало его детородный орган. Бурцев предположил, что он испытал то, чего, возможно, не ведал ни один из ныне живущих мужчин. Теперь Бурцев стал понимать, почему нацисты в концлагерях практиковали убийство женщин в момент у себя наступления оргазма, как рассказывал ему когда-то в колонии арестант из Ленинграда. Эти обычные, вполне обыкновенные люди, что служили охранниками в немецких концлагерях, из-за безнаказанности приучили себя к изуверскому, но сладостному удовольствию и превратились в болезненно зависимых мужчин от острых любовных утех со смертью, что теперь открыл для себя и он.
В таком положении Бурцев просидел в тишине минут десять, потом поднялся, включил свет и выдернул за шнур вилку телевизора из розетки. Валерий взял с пола недопитую бутылку коньяка, придвинул к себе пустую чашку, из который Зоя совсем недавно пила чай, и вылил в неё всю оставшуюся жидкость. В три глотка Валерий выпил все до дна, а через минуту перешагнул Зою и пошёл наверх. В комнате, не включая свет, Бурцев опять, как совсем недавно, подошёл к окну. На улице ничего не изменилось — царила прежняя безмятежность. «Почему я ничего не чувствую?.. Коньяк меня пьянит по-особенному. Я не чувствую, что совершил что-то страшное или ужасное… Как это оказывается просто — убить человека… Надо пойти и похоронить её без суеты. Почему я не ощущаю никакой опасности или угрозы? Почему мне безразлично, что со мной теперь может случиться? Почему я больше волновался и переживал до выстрела?..» — спрашивал себя Бурцев и не находил объяснения тому спокойствию, которое овладело им после совершённой казни. Медленно Бурцев вернулся к буфету, не опасаясь случайных глаз с улицы из-за высокого забора, включил свет и нашёл в выдвижном ящике шкафа половину парафиновой свечи. Затем там же Валерий взял коробку спичек, а с витрины буфета достал большой фаянсовый бокал. В саду ничего не было видно на два шага впереди. По памяти Бурцев пошёл в сторону выкопанной ямы и, предполагая, что подходит близко, чиркнул спичку. Ветер чуть было не задул огонёк, но Валерий присел, прикрывая спиной от ветра маленькое пламя. Бурцев поставил свечу в бокал, а бокал установил у изголовья могилы. Свеча в бокале была прикрыта от ветра кучей земли и поэтому горела хорошо. «Надо сходить в дровяник и взять несколько хороших досок, что остались у отца, и выложить в могиле пол. Нужно, чтобы она не мёрзла…» — неожиданно, как умалишённый, решил Бурцев, вспомнив, как днём ему показалось холодно в могиле. Вернувшись к дому, он оглянулся и увидел мерцающий свет от свечи за бугром могильной земли. Теперь Бурцев легко мог видеть во тьме, куда именно нести тело. В дровянике Валерий включил свет и взял в углу стоящие обрезные доски «сороковки». По очереди приставляя их к себе, Валерий огрызком химического карандаша делал пометки чуть ниже своего подбородка, прежде задумчиво слюнявя кончик карандаша по центру облизанных губ, как это делал когда-то отец. Затем Валерий клал доски на козлы и отпиливал лучковой пилой лишнее. Без спешки он перетаскал готовые доски к могиле, словно делал обычное богоугодное дело. Бурцев никого и ничего не опасался. Он словно знал наперёд, что никто и ничто ему не помешает все исполнить надлежащим образом.
Валерий выложил на дне могилы пол, а две оставшиеся доски бросил у края поперек ямы, чтобы с их помощью легко взбираться наверх.
Пришло время пойти за трупом. Валерий спустился в полуподвал, опять перешагнул Зою, взял у стены бутылку коньяка и не торопясь откупорил её зубами. Натуральная пробка гулко ухнула и осталась у Валерия во рту. Вновь Бурцев налил половину чайной чашки убитой женщины и выпил, не закусывая. Впервые на белой кромке посудины он разглядел едва заметные следы от напомаженных губ. «Оставлю её губы на память…» — подумал он. Посидев немного, Валерий взял в углу тюк спального мешка и развязал его. Расправленный мешок Бурцев постелил рядом с матрасом, на котором Зоя лежала, как большой кузнечик, с подогнутыми ногами. При свете лампочки было видно, что кожа у покойницы немного посинела. Кровь не осталась вся на матрасе, а попала и на тёмно-коричневую напольную плитку, но только с одной стороны. «Нужно её одеть... Хорошо, что она после бани. Однако жаль, что я не дал ей получить полное удовольствие… Она ушла, не испытав последнего блаженства…» — с дьявольским сожалением подумал Бурцев и пошёл искать одежду убитой женщины. С большим трудом он криво натянул на покойницу купленные им трусы и колготки, а также её юбку и кофту толстой вязки. Валерий не обращал никакого внимания, что вымазал руки и свой банный халат в крови и походил больше на мясника, забывшего надеть перед работой клеёнчатый фартук. Бурцев медленно двигался и методично исполнял все, что мысленно намечал, как запрограммированный робот. Валерий не испытывал никакого отвращения к уже окоченевшему и безжизненному телу. В его ушах ещё слышался голос жертвы, и Бурцев воспринимал её как заснувшую, но которую можно трогать, одевать, поднимать и переносить, не опасаясь разбудить. С простреленной повязкой на глазах он с трудом уложил Зою в спальный мешок и застегнул «молнию» наглухо. Теперь мёртвую женщину было не видно. Бурцев легко поднял тяжёлую ношу с пола на руки и, как жених невесту, понёс безжизненное тело на едва видимый огонёк в саду.
Осторожно Валерий положил мешок на краю могилы с небольшим наклоном из-за близко расположенной вырытой земли и, не опасаясь подвернуть ногу, спрыгнул в темноту на дно могилы, уложенное досками. Он уже протянул руки, чтобы взять мешок с покойницей и тут вспомнил, что забыл в подвале окровавленный матрас. Вновь Бурцев с трудом выбрался из могилы и ушёл, оставив безжизненный груз. Свернув матрас, Валерий вынес его на улицу и, подойдя к могиле, — сбросил вниз. Привычно опять спрыгнув на дно, Бурцев аккуратно разложил ватник, затем протянул руки и подтащил мешок ближе к краю. Здесь Валерий легко дёрнул спальник на себя, и тот свалился на его подставленные руки. Осторожно, но с большим трудом из-за узости могилы, Бурцев положил тело на доски и выбрался наверх. Ещё минут пять он стоял и словно не знал, что делать дальше. Пот стекал у него с лица, но Валерий не замечал его. «Да! Чуть не забыл. Нужно положить рядом с ней её сумку. Ей там, возможно, пригодятся деньги и косметика…» — сказал про себя Бурцев, чувствуя крепкое опьянение и тем самым говоря кому-то, что он не грабитель и чужие деньги ему не нужны. Бурцев опять сходил в подвал, а вернувшись, осторожно опустил сумку к ногам покойницы. «Что теперь? А! Теперь необходимо принести кирпичи и поставить их у головы и у ног…» — приказал мысленно себе Бурцев. Примерно, ещё полчаса Валерий таскал белые тяжёлые силикатные кирпичи из небольшой стопки, накрытой целлофаном возле дома. В своё время остатки кирпичей прибрал отец после завершения кладки коробки дома. Валерию вновь пришлось спускаться вниз, но прежде чем это сделать, — он предусмотрительно выдернул лопату из земли и опять положил её поперек ямы. Если двумя последними досками он закроет тело, то легко выбраться ему поможет опять лопата и уже уменьшенная глубина могилы. Бурцев спустился опять вниз, осторожно удерживаясь за черенок, чтобы случайно всем весом не наступить покойнице на ноги в спальном мешке.
Через несколько минут Зоя лежала, как в саркофаге: на досках, на матрасе, в спальном мешке. Сверху погибшая была закрыта тоже досками, что лежали на кирпичах по краям могилы. Медленно Бурцев засыпал яму наполовину и во время этой работы с ощущением приятного холодка в груди почувствовал, что с каждой брошенной лопатой земли вниз все дальше уходило опасение, что его когда-нибудь разоблачат и покарают за это убийство. Затем Валерий хладнокровно спустился и насколько мог утрамбовал землю ногами, потом досыпал земли вровень с поверхностью и опять принялся утаптывать её. Как бы он ни уплотнял землю, оставалось ещё много лишнего грунта. Валерий постоял и решил, что сейчас пойдёт спать, а завтра остатки земли перекинет через забор на картофельное поле и закроет тщательно при дневном свете могилу дерниной.
На следующий день после пробуждения Бурцев тотчас выпил коньяка прямо из горлышка бутылки, чтобы опять вернуть уверенность и спокойствие вчерашней ночи. Валерий нашёл сплющенную пулю, которая насквозь пробила голову Зое, расколола одну половую плитку и рикошетом угодила в осиновый брус бани. После того как в саду дернина была уложена, а лишняя земля переброшена через забор, Бурцев растопил банную печь и сжёг порванные трусы с колготками жертвы, затем он сжёг кровавый и вымазанный в могильной земле халат, а после того, как помыл пол, — помылся сам.
К вечеру Валерий отрезвел, оделся, взял с собой пистолет и ушёл на тракт, чтобы доехать до города. На следующее утро ему нужно было выезжать на линию в дневную смену.
Часть 2
ГЛАВА 1
Крещенские морозы в наступившем году оказались особенно злыми. Они пришли немедленно после праздничной оттепели, и потому голые ветки лиственных деревьев вдоль улиц и переулков покрылись иглами инея, и город в лёгком тумане за одну ночь превратился в сказку с Новогодней открытки.
Всю осень Валерий Бурцев из-за суеверия опасался чувствовать себя спокойно и думал, что, возможно, вот-вот его вызовут на беседу или арестуют по подозрению. По этой причине он подыгрывал своим ложным ожиданиям и не расставался с оружием, как когда-то задумал. Однако согласно его истинным ощущениям, о которых он боялся думать, он склонялся все же к тому, что изощрённое по коварству деяние, совершенное им, останется никому неведомым. Действительно, никто не только не интересовался его персоной, но и поиск пропавшей женщины, кроме близких родственников, никто целенаправленно не вёл. В городские таксопарки иногда приходили работники милиции и искали среди шофёров подозреваемых или свидетелей по каким-нибудь преступлениям. Нередко случалось, что таксисты обворовывали подвыпивших командированных или едущих в отпуск одичавших в тайге или в тундре газовиков, нефтяников и геологов. С севера региона через областной центр летали на юг страны отдыхать шумные, весёлые и беспечные бородачи. При пересадке на самолёты других направлений они не выдерживали убивающей смысл молодой жизни трезвости, которая месяцами царила у них во время работы на буровых площадках и в геологоразведочных партиях. Северяне с полными карманами наличных денег успевали из аэропорта съездить в город, посидеть с размахом в ресторане и вернуться на отсроченный или задерживаемый рейс. В это время, если они оказывались слишком пьяными, случалось так, что их сонных обворовывали, а иногда и выбрасывали из такси с пустыми карманами и без поклажи. Однако нужно признать, что встречались особенно «совестливые» (или очень умные) таксисты, которые оставляли какому-нибудь невменяемому заросшему щетиной простаку документы и сто рублей на билет, чтобы он мог без шума стыдливо улететь обратно на работу в тайгу или в тундру. «Он должен иметь возможность снова зарабатывать и копить деньги до следующего раза», — рассуждали с серьёзными лицами чрезмерно разумные таксисты в узком кругу и потом взрывались хохотом от своей театральной серьёзности и «доброты», передавая по кругу трёхлитровую банку бархатного пива, которое было приятным, если не успевало застояться хотя бы на полчаса.
После Новогодних праздников Бурцев перестал притворяться человеком искренне ожидающим ареста и брать с собой оружие.
