~
В доме остро пахло кровью и мочой.
К мужу меня не пустили. Когда его внесли – изуродованного когтями и клыками – я сунулась было следом за шаманкой, но матушкины сопровождающие быстро оттерли меня прочь. Мое слово в этой стае ничего не значило, скандалить и просить смысла не имело. Я покрутилась на месте, силясь увидеть за широкими спинами, что происходило в комнате, а после села тут же, в углу, пряча лицо в коленках.
Не иначе как от великой скорби.
В силе шаманки исцелить рваные раны я сомневалась. В стае был врач – убеленный сединами старик, который в свое время помог матушке разрешиться от бремени и потому был допущен к практике. Больше никто не удостоился подобной чести. Неделю назад доктор Вернер покинул остров ради давно запланированной операции на глаза: катаракта уже много лет затрудняла ему профессиональную деятельность, а в последнее время лишила возможности проводить даже самые простые операции. Сейчас доктор находился в больнице в Миннеаполисе и никак не мог помочь своему альфе.
Раскурили благовония. Едкая получилась смесь, сразу защипало в носу, а из глаз брызнули слезы. И к лучшему – негоже жене хранить спокойствие, когда муж на грани смерти.
Гори его душа в аду.
Я могла не видеть Блейка, но слышала хорошо. Он насилу дышал, в горле пузырилась кровь. Я сосредоточилась на звуках, которые он издавал, чтобы не упустить ни единой подробности. Хрипа из-за пробитых легких. Царапанья ногтей о деревянную поверхность. Болезненных стонов. Я упивалась признаками надвигающегося конца.
В какой-то момент он затих. Я пыталась различить биение сердца, но тщетно – всё заглушил вызванный с большой земли вертолет, садящийся на площадку недалеко от дома. Зато зрелище перед матушкой и золовкой предстало правильное: я с трудом поднялась на сомлевших ногах, бледная и заплаканная.
– К-к-как он? – спросила, заикаясь.
От ужаса, что мог выжить.
Матушка не удостоила меня ответом, молча прошла мимо, возглавляя процессию из хмурых мужчин с носилками. Золовка оказалась щедрее не информацию и высокомерно бросила:
– Молись, Алана. Молись, чтобы духи не оставили тебя одну.
Устраиваясь на ночь на колени перед кроватью, я молилась с усердием, какого прежде не знала. Я взывала к духам, в которых не верила, и обещала отдать всё на свете за одну только эту смерть.
Пожалуйста, пожалуйста, пусть он сдохнет! Пусть он заживо сгниет от полученных ран, занесенной диким зверем инфекции и составов шаманки. Пусть наконец поплатится за вседозволенность и жестокость, пусть умрет от лап другого хищника – он, мнивший себя непобедимым!..
Я шептала жаркую мольбу одну за другой. Рассвет застал меня в том же положении; я едва пошевелилась и тут же ахнула от боли в затекших конечностях. Когда в комнату распахнулась дверь, я только-только сумела привстать.
– Радуйся, – сказала мне матушка торжественно и строго, – твой муж будет жить.
Сердце рухнуло вниз.
Очевидно, мои молитвы не достигли нужных ушей.
О стае Блейка знали мало. Отшельники и по меркам оборотней, не отличающихся радушием к внешнему миру. Небольшая группа восточных волков, нашедшая приют на острове Аутер – самом северном из островов Апосл. Нелюдимые традиционалисты, живущие в бревенчатых домах посреди дикого леса в полном отрыве от цивилизации.
Но даже так сватовство альфы было несказанной честью для любой девушки.
Альфа Зортус был хорошим вожаком. Справедливым, честным, добрым. Наша община располагалась на северном нагорье Висконсина – земле, богатой пресными водами и оленьими стадами. Мы никогда не голодали и успешно торговали с людьми: пушниной, мясом, лекарственными травами. Обменивали на молоко и сыр, которыми славился штат , поскольку сами коров держать не могли – слишком близкое соседство с хищниками не шло на пользу скотоводству. Жили хорошо, сытно, и даже суровые зимы переносили легко, благо сухостоя в лесу хватало на всех, а пушистая шкура грела лучше огня.
Спокойная жизнь и сформировала ценности стаи: уважение к чужому труду, обязательное участие в меру возможностей в делах и заботах общины, взаимовыручка и понимание личных границ. Стая одинаково тепло принимала тех, кто стремился к городской очеловеченной жизни, и тех, кто селился на окраине и избегал общения. Сейчас, оглядываясь назад, я понимала, в каком идиллическом мире жила: все у нас были равны и одинаково важны, лишь альфа возвышался над нами, но не как суровой господин, а как умудренный опытом дедушка, журящий за провинности и хвалящий за успехи.
Сватам Блейка у нас обрадовались. Традиции отдавать в соседнюю стаю невест было немало лет, она родилась из суровой необходимости пополнять ограниченное островное население новой кровью и мотива укрепления связей между стаями. В нашей истории бывали случаи нападения и со стороны людей, и других стай, но Зортус, Блейк и Старк всегда держались вместе.
В ту пору мне едва стукнуло шестнадцать, о замужестве я не думала. Улыбалась бездумно бородатым гостям, глазела и хихикала в компании подруг, а потом вдруг получила предложение. Я не успела толком ни обрадоваться, ни испугаться, как всё решилось. Нечего было и думать об отказе альфе – да и с чего бы, мое согласие предполагалось. Родители светились от гордости, подружки поздравляли наперебой, пророча роскошное и счастливое будущее. Я словно заразилась от них куражом и покинула отчий дом в радостном предвкушении, не задаваясь вопросом, каков из себя мой муж и какую жену он хочет видеть рядом.
Какая наивная глупость, стыдно вспомнить.
Рассчитывая стать вторым лицом клана – женой альфы, матерью его детей, – я прогадала. Мне надлежало слушаться мужа, любого мужчину стаи, матушку, шаманку и ее подручных, старейшин, матерей и коренных жительниц – в таком порядке. Ниже меня по статусу были только девочки-младенцы да бездетные жены, привезенные, как и я, из других стай. Положение в общине диктовало характер работы: всё самое тяжелое и неприятное ложилось на наши плечи. Хотела бы я сказать, что выгребание дерьма из отхожих мест сплотило немногочисленных аутсайдеров со мной во главе, но увы. Здесь почитали за счастье раннее замужество и материнство, а я, не забеременевшая за четыре года супружеской жизни, считалась кем-то вроде прокаженной.
Реальная власть сосредоточилась в руках матушки. Мужчины вращались на отдельной орбите: их слушались, обслуживали и почитали, но они существовали параллельно женскому миру с его интригами и своей иерархией. Матушка распределяла работу и ресурсы, а значит, венчала цепь лести и подкупа. Никто не перечил матушке. Матушка решала все споры женской половины. И, конечно, матушка выступала главной свахой. Для сыночка она присмотрела славную невесту: крепкую, статную, из плодовитого рода. Не красавицу, ну так что же – с лица воду не пить. Привезенная Блейком жена спутала ей все карты. И ладно бы девица была рослая и ладная, но я, невысокая, худощавая, теряющаяся на фоне альфы, вызывала у матушки гримасу всякий раз, стоило попасть в поле зрения. Невозможно было обвинить сына и главу стаи, так что злодейкой объявили меня – позарившуюся на вожака мелкую выскочку.
Слово матушки – закон. Я стала изгоем, как только ступила на эту землю.
Вертолетный гул застал меня в огороде. Прикрывшись ладонью от солнца, я наблюдала, как черная точка в небе по мере приближения обретает всё более ясные очертания. Сердце заполошно стучало в груди: то были последние минуты перед неминуемой встречей.
Шум лопастей прекратился. Я сняла перчатки, отряхнула испачканный землей подол и умылась из бочки у террасы. Кончики пальцев похолодели и слегка онемели; я то и дело шевелила ими, чтобы вернуть чувствительность. В противовес теплой безветренной погоде по телу бегали мурашки. Когда среди деревьев показался высокий силуэт, я стиснула кулаки, до боли впиваясь короткими ногтями в ладони.
Мужчина вышел на свет.
Я не сразу признала в этом короткостриженом безбородом человеке своего мужа. Догадалась скорее по свите: его сопровождали Кристофер и Шон, бессменные помощники альфы. И выражение хмурой задумчивости на лице было знакомо. А когда он заметил меня и полоснул острым взглядом – таким, что я содрогнулась, – сомнений не осталось.
Элайджа вернулся.
Горький вздох сорвался с губ. Я сжала их, сдерживая рвущиеся наружу сухие рыдания. Видимо, матушка говорила правду, и я действительно провинилась перед духами. Иначе с чего им проявлять такую жестокость? Если Блейк выжил после схватки с медведем, со всеми теми ранами и пропитавшим его отчетливым запахом смерти, едва ли он хоть когда-то сдохнет мне на радость.
Прежде я не желала ему зла. Мечтала о любви и дружной семье, как та, в которой я росла. За годы брака наивная уверенность, что два разумных человека всегда могут найти компромисс и жить вполне счастливо, развеялась, как дым. Гипотетически я допускала, хоть и не верила толком, что такие отношения всё же можно построить, но только при условии равенства сторон или готовности более сильной идти на уступки.
К Элайдже это не относилось.
Он не был плохим человеком по своей сути, но он был главой патриархальной стаи, и это исчерпывающе его характеризовало. Блейка не интересовала моя личность: он не просто обходился без моего мнения, скорее, предпочел бы, чтобы я не имела его вовсе. Его идеальная жена должна была отличаться красотой, кроткостью, умом – не для участия в его делах или делах стаи, но для передачи правильных генов детям и ради его удобства. Его жена должна была вкусно готовить, прекрасно выглядеть, вести себя достойно в любой ситуации и делать его жизнь максимально комфортной, при этом оставаясь незаметной и послушной.
Я соответствовала как минимум трем требованиям: внешности, бытовых навыков и молчаливости. Последнее качество было приобретенным, первое… иногда я жалела, что оборот стимулирует регенеративные функции организма. В противном случае я давно растеряла бы свою красоту и, кто знает, не утратила ли бы в глазах мужа привлекательность. Впрочем, едва ли это что-то изменило для меня: Элайджа не отпустил бы то, что считал своим.
Стоило ему подойти, я склонила голову, привычно утыкаясь взглядом в грудь. Кожа в вырезе рубашки была чистой, гладкой, ни следа полученных ран. Даже крохотного шрама не осталось. От иррациональной обиды на эту несправедливость внутри всё свело, и уголок рта дрогнул в гримасе.
– Алана, – сказал он с привычным рычащим отзвуком, когда-то казавшимся мне очень сексуальным. – Иди в дом.
Я послушно развернулась и скрылась внутри. Время близилось к обеденному, так что я механически собрала на стол, покусывая губы. От мысли, что жизнь вернулась в привычное постылое русло, делалось дурно. Я десятки раз думала о побеге, но островная локация изрядно усложняла задачу. Лодку легко заметить даже ночью, да и не смогу я бесшумно спустить ее на воду, а вплавь даже Уолтер Пиниш добрался бы максимум до соседнего острова, прежде чем его хватились бы.
Один гарантированный вариант покинуть стаю был: камнем вниз с отвесного скалистого берега. Из-за сыпучести пару лет назад местные власти даже выделили деньги и укрепили его сеткой, но порода всё одно разрушалась, и островитяне из опасений держались подальше.
Этот способ оставался запасным. Я всё же очень хотела жить.
Хлопнула дверь. Когда Элайджа появился на пороге кухни, я привычно жалась у плиты, чтобы предвосхитить его желания и подать всё необходимое. Но Блейк не торопился приступать.
– Сядь.
С небольшой заминкой я опустилась на стул. Мы давно не делили трапезы. Когда я только вышла за него, считала нормальным собираться вместе, но в семье Блейка были другие порядки: женщина прислуживала мужу и сыновьям, питаясь украдкой после мужчин. Глупая, я даже пыталась сделать совместные застолья маленькой традицией нашей молодой семьи. Сначала лаской и просьбой, потом ультимативно. Элайджа быстро отучил проявлять характер. И делить с ним приемы пищи мне расхотелось.
Блейк встал напротив. Обвел взглядом сервировку на одного, поднял бровь.
– Не будешь есть?
Я глянула косо. Разомкнула пересохшие губы:
– Я не голодна.
Голос прозвучал сдавленно. Я ни слова не произнесла за три дня их с матушкой отсутствия: никто не приходил ко мне, и я не искала общества. Даже вездесущая золовка, матушкины глаза и уши, в этот период оставила меня в покое.
Лучшее время за последние годы.
– Что ж. – Он наклонился, опираясь ладонями на стол. Я чувствовала тяжелый взгляд, даже не поднимая голову.
Пауза затянулась. Давящее ощущение чужого внимания требовало ответить тем же, но я стискивала руки на коленях и сквозь нарастающий в ушах шум уговаривала себя терпеть. Нельзя смотреть в глаза хищнику.
– До вечера меня не будет, – проговорил Элайджа, когда спина у меня окончательно взмокла, а пальцы сделались белыми от силы, с которой я их сжимала. – Займись делами.
И ушел.
Я медленно досчитала до пяти, содрогнулась всем телом и шумно задышала. Сгорбилась, обняла себя за плечи и принялась раскачиваться. Было страшно. И тоскливо. После краткой передышки как никогда хотелось покончить с кошмаром, в который превратилась моя жизнь.
Поэтому я отправилась к озеру.
Дом Блейка стоял на самом берегу и единственный из всего поселения имел отдельный вывод коммуникаций к очистным сооружениям, так что жаловаться на напор не приходилось, и всё же, пока температура в озере не опускалась ниже пятидесяти градусов , я предпочитала плавать, находя в медитативно-размеренном движении отдушину. Матушку мои заплывы раздражали, и она не раз запрещала их, но я покорно кивала и делала по-своему. Ее это жутко злило, она наказывала меня тяжелой работой и обидными пощечинами – серьезный вред альфа запретил причинять после того, как я по вине матушки рассекла бровь, – а после, впервые осознав свое бессилье, попыталась надавить на меня через мужа, мотивируя запрет заботой о моем здоровье: Верхнее озеро не отличалось теплом даже в самые жаркие месяцы. Не знаю, что бы я делала, если бы Элайджа ее поддержал – себя он не ограничивал в воспитательных мерах, – но, к счастью, плавание не показалось ему чем-то предосудительным.
Скинув платье и пристроив его на ветку, я в несколько шагов погрузилась в воду по грудь и оттолкнулась, энергичными замахами разогревая тело. Потребовалось минут двадцать, чтобы, обернувшись, не различить среди деревьев дом. Тогда я перевернулась на спину и какое-то время лежала с закрытыми глазами, впитывая звуки волн и ветра и гоняя безрадостные мысли туда-сюда. Затем, поежившись, погребла обратно.
Выходить было холодно. Погода и без того не радовала солнцем, а порыв ветра и вовсе продул до костей. Я вся покрылась мурашками, передернулась и взялась на ходу отжимать волосы, торопясь к одежде.
Из-за дерева выступил Шон, и я замерла.
Шон был из тех ублюдков, которым нравится издеваться над слабыми. Если бы он учился в школе, то наверняка стал бы капитаном какой-нибудь спортивной команды, крутил с девчонкой-чирлидершей и задирал тех, кто от него отличался. Природа одарила его мужской красотой без смазливости и отличной фигурой, которую он своими стараниями довел до идеала. К тому же он был умен, хитер, властолюбив, но осторожен, и в целом я считала его очень опасным человеком.
В доме остро пахло кровью и мочой.
К мужу меня не пустили. Когда его внесли – изуродованного когтями и клыками – я сунулась было следом за шаманкой, но матушкины сопровождающие быстро оттерли меня прочь. Мое слово в этой стае ничего не значило, скандалить и просить смысла не имело. Я покрутилась на месте, силясь увидеть за широкими спинами, что происходило в комнате, а после села тут же, в углу, пряча лицо в коленках.
Не иначе как от великой скорби.
В силе шаманки исцелить рваные раны я сомневалась. В стае был врач – убеленный сединами старик, который в свое время помог матушке разрешиться от бремени и потому был допущен к практике. Больше никто не удостоился подобной чести. Неделю назад доктор Вернер покинул остров ради давно запланированной операции на глаза: катаракта уже много лет затрудняла ему профессиональную деятельность, а в последнее время лишила возможности проводить даже самые простые операции. Сейчас доктор находился в больнице в Миннеаполисе и никак не мог помочь своему альфе.
Раскурили благовония. Едкая получилась смесь, сразу защипало в носу, а из глаз брызнули слезы. И к лучшему – негоже жене хранить спокойствие, когда муж на грани смерти.
Гори его душа в аду.
Я могла не видеть Блейка, но слышала хорошо. Он насилу дышал, в горле пузырилась кровь. Я сосредоточилась на звуках, которые он издавал, чтобы не упустить ни единой подробности. Хрипа из-за пробитых легких. Царапанья ногтей о деревянную поверхность. Болезненных стонов. Я упивалась признаками надвигающегося конца.
В какой-то момент он затих. Я пыталась различить биение сердца, но тщетно – всё заглушил вызванный с большой земли вертолет, садящийся на площадку недалеко от дома. Зато зрелище перед матушкой и золовкой предстало правильное: я с трудом поднялась на сомлевших ногах, бледная и заплаканная.
– К-к-как он? – спросила, заикаясь.
От ужаса, что мог выжить.
Матушка не удостоила меня ответом, молча прошла мимо, возглавляя процессию из хмурых мужчин с носилками. Золовка оказалась щедрее не информацию и высокомерно бросила:
– Молись, Алана. Молись, чтобы духи не оставили тебя одну.
Устраиваясь на ночь на колени перед кроватью, я молилась с усердием, какого прежде не знала. Я взывала к духам, в которых не верила, и обещала отдать всё на свете за одну только эту смерть.
Пожалуйста, пожалуйста, пусть он сдохнет! Пусть он заживо сгниет от полученных ран, занесенной диким зверем инфекции и составов шаманки. Пусть наконец поплатится за вседозволенность и жестокость, пусть умрет от лап другого хищника – он, мнивший себя непобедимым!..
Я шептала жаркую мольбу одну за другой. Рассвет застал меня в том же положении; я едва пошевелилась и тут же ахнула от боли в затекших конечностях. Когда в комнату распахнулась дверь, я только-только сумела привстать.
– Радуйся, – сказала мне матушка торжественно и строго, – твой муж будет жить.
Сердце рухнуло вниз.
Очевидно, мои молитвы не достигли нужных ушей.
Глава 1
О стае Блейка знали мало. Отшельники и по меркам оборотней, не отличающихся радушием к внешнему миру. Небольшая группа восточных волков, нашедшая приют на острове Аутер – самом северном из островов Апосл. Нелюдимые традиционалисты, живущие в бревенчатых домах посреди дикого леса в полном отрыве от цивилизации.
Но даже так сватовство альфы было несказанной честью для любой девушки.
Альфа Зортус был хорошим вожаком. Справедливым, честным, добрым. Наша община располагалась на северном нагорье Висконсина – земле, богатой пресными водами и оленьими стадами. Мы никогда не голодали и успешно торговали с людьми: пушниной, мясом, лекарственными травами. Обменивали на молоко и сыр, которыми славился штат , поскольку сами коров держать не могли – слишком близкое соседство с хищниками не шло на пользу скотоводству. Жили хорошо, сытно, и даже суровые зимы переносили легко, благо сухостоя в лесу хватало на всех, а пушистая шкура грела лучше огня.
Спокойная жизнь и сформировала ценности стаи: уважение к чужому труду, обязательное участие в меру возможностей в делах и заботах общины, взаимовыручка и понимание личных границ. Стая одинаково тепло принимала тех, кто стремился к городской очеловеченной жизни, и тех, кто селился на окраине и избегал общения. Сейчас, оглядываясь назад, я понимала, в каком идиллическом мире жила: все у нас были равны и одинаково важны, лишь альфа возвышался над нами, но не как суровой господин, а как умудренный опытом дедушка, журящий за провинности и хвалящий за успехи.
Сватам Блейка у нас обрадовались. Традиции отдавать в соседнюю стаю невест было немало лет, она родилась из суровой необходимости пополнять ограниченное островное население новой кровью и мотива укрепления связей между стаями. В нашей истории бывали случаи нападения и со стороны людей, и других стай, но Зортус, Блейк и Старк всегда держались вместе.
В ту пору мне едва стукнуло шестнадцать, о замужестве я не думала. Улыбалась бездумно бородатым гостям, глазела и хихикала в компании подруг, а потом вдруг получила предложение. Я не успела толком ни обрадоваться, ни испугаться, как всё решилось. Нечего было и думать об отказе альфе – да и с чего бы, мое согласие предполагалось. Родители светились от гордости, подружки поздравляли наперебой, пророча роскошное и счастливое будущее. Я словно заразилась от них куражом и покинула отчий дом в радостном предвкушении, не задаваясь вопросом, каков из себя мой муж и какую жену он хочет видеть рядом.
Какая наивная глупость, стыдно вспомнить.
Рассчитывая стать вторым лицом клана – женой альфы, матерью его детей, – я прогадала. Мне надлежало слушаться мужа, любого мужчину стаи, матушку, шаманку и ее подручных, старейшин, матерей и коренных жительниц – в таком порядке. Ниже меня по статусу были только девочки-младенцы да бездетные жены, привезенные, как и я, из других стай. Положение в общине диктовало характер работы: всё самое тяжелое и неприятное ложилось на наши плечи. Хотела бы я сказать, что выгребание дерьма из отхожих мест сплотило немногочисленных аутсайдеров со мной во главе, но увы. Здесь почитали за счастье раннее замужество и материнство, а я, не забеременевшая за четыре года супружеской жизни, считалась кем-то вроде прокаженной.
Реальная власть сосредоточилась в руках матушки. Мужчины вращались на отдельной орбите: их слушались, обслуживали и почитали, но они существовали параллельно женскому миру с его интригами и своей иерархией. Матушка распределяла работу и ресурсы, а значит, венчала цепь лести и подкупа. Никто не перечил матушке. Матушка решала все споры женской половины. И, конечно, матушка выступала главной свахой. Для сыночка она присмотрела славную невесту: крепкую, статную, из плодовитого рода. Не красавицу, ну так что же – с лица воду не пить. Привезенная Блейком жена спутала ей все карты. И ладно бы девица была рослая и ладная, но я, невысокая, худощавая, теряющаяся на фоне альфы, вызывала у матушки гримасу всякий раз, стоило попасть в поле зрения. Невозможно было обвинить сына и главу стаи, так что злодейкой объявили меня – позарившуюся на вожака мелкую выскочку.
Слово матушки – закон. Я стала изгоем, как только ступила на эту землю.
Вертолетный гул застал меня в огороде. Прикрывшись ладонью от солнца, я наблюдала, как черная точка в небе по мере приближения обретает всё более ясные очертания. Сердце заполошно стучало в груди: то были последние минуты перед неминуемой встречей.
Шум лопастей прекратился. Я сняла перчатки, отряхнула испачканный землей подол и умылась из бочки у террасы. Кончики пальцев похолодели и слегка онемели; я то и дело шевелила ими, чтобы вернуть чувствительность. В противовес теплой безветренной погоде по телу бегали мурашки. Когда среди деревьев показался высокий силуэт, я стиснула кулаки, до боли впиваясь короткими ногтями в ладони.
Мужчина вышел на свет.
Я не сразу признала в этом короткостриженом безбородом человеке своего мужа. Догадалась скорее по свите: его сопровождали Кристофер и Шон, бессменные помощники альфы. И выражение хмурой задумчивости на лице было знакомо. А когда он заметил меня и полоснул острым взглядом – таким, что я содрогнулась, – сомнений не осталось.
Элайджа вернулся.
Горький вздох сорвался с губ. Я сжала их, сдерживая рвущиеся наружу сухие рыдания. Видимо, матушка говорила правду, и я действительно провинилась перед духами. Иначе с чего им проявлять такую жестокость? Если Блейк выжил после схватки с медведем, со всеми теми ранами и пропитавшим его отчетливым запахом смерти, едва ли он хоть когда-то сдохнет мне на радость.
Прежде я не желала ему зла. Мечтала о любви и дружной семье, как та, в которой я росла. За годы брака наивная уверенность, что два разумных человека всегда могут найти компромисс и жить вполне счастливо, развеялась, как дым. Гипотетически я допускала, хоть и не верила толком, что такие отношения всё же можно построить, но только при условии равенства сторон или готовности более сильной идти на уступки.
К Элайдже это не относилось.
Он не был плохим человеком по своей сути, но он был главой патриархальной стаи, и это исчерпывающе его характеризовало. Блейка не интересовала моя личность: он не просто обходился без моего мнения, скорее, предпочел бы, чтобы я не имела его вовсе. Его идеальная жена должна была отличаться красотой, кроткостью, умом – не для участия в его делах или делах стаи, но для передачи правильных генов детям и ради его удобства. Его жена должна была вкусно готовить, прекрасно выглядеть, вести себя достойно в любой ситуации и делать его жизнь максимально комфортной, при этом оставаясь незаметной и послушной.
Я соответствовала как минимум трем требованиям: внешности, бытовых навыков и молчаливости. Последнее качество было приобретенным, первое… иногда я жалела, что оборот стимулирует регенеративные функции организма. В противном случае я давно растеряла бы свою красоту и, кто знает, не утратила ли бы в глазах мужа привлекательность. Впрочем, едва ли это что-то изменило для меня: Элайджа не отпустил бы то, что считал своим.
Стоило ему подойти, я склонила голову, привычно утыкаясь взглядом в грудь. Кожа в вырезе рубашки была чистой, гладкой, ни следа полученных ран. Даже крохотного шрама не осталось. От иррациональной обиды на эту несправедливость внутри всё свело, и уголок рта дрогнул в гримасе.
– Алана, – сказал он с привычным рычащим отзвуком, когда-то казавшимся мне очень сексуальным. – Иди в дом.
Я послушно развернулась и скрылась внутри. Время близилось к обеденному, так что я механически собрала на стол, покусывая губы. От мысли, что жизнь вернулась в привычное постылое русло, делалось дурно. Я десятки раз думала о побеге, но островная локация изрядно усложняла задачу. Лодку легко заметить даже ночью, да и не смогу я бесшумно спустить ее на воду, а вплавь даже Уолтер Пиниш добрался бы максимум до соседнего острова, прежде чем его хватились бы.
Один гарантированный вариант покинуть стаю был: камнем вниз с отвесного скалистого берега. Из-за сыпучести пару лет назад местные власти даже выделили деньги и укрепили его сеткой, но порода всё одно разрушалась, и островитяне из опасений держались подальше.
Этот способ оставался запасным. Я всё же очень хотела жить.
Хлопнула дверь. Когда Элайджа появился на пороге кухни, я привычно жалась у плиты, чтобы предвосхитить его желания и подать всё необходимое. Но Блейк не торопился приступать.
– Сядь.
С небольшой заминкой я опустилась на стул. Мы давно не делили трапезы. Когда я только вышла за него, считала нормальным собираться вместе, но в семье Блейка были другие порядки: женщина прислуживала мужу и сыновьям, питаясь украдкой после мужчин. Глупая, я даже пыталась сделать совместные застолья маленькой традицией нашей молодой семьи. Сначала лаской и просьбой, потом ультимативно. Элайджа быстро отучил проявлять характер. И делить с ним приемы пищи мне расхотелось.
Блейк встал напротив. Обвел взглядом сервировку на одного, поднял бровь.
– Не будешь есть?
Я глянула косо. Разомкнула пересохшие губы:
– Я не голодна.
Голос прозвучал сдавленно. Я ни слова не произнесла за три дня их с матушкой отсутствия: никто не приходил ко мне, и я не искала общества. Даже вездесущая золовка, матушкины глаза и уши, в этот период оставила меня в покое.
Лучшее время за последние годы.
– Что ж. – Он наклонился, опираясь ладонями на стол. Я чувствовала тяжелый взгляд, даже не поднимая голову.
Пауза затянулась. Давящее ощущение чужого внимания требовало ответить тем же, но я стискивала руки на коленях и сквозь нарастающий в ушах шум уговаривала себя терпеть. Нельзя смотреть в глаза хищнику.
– До вечера меня не будет, – проговорил Элайджа, когда спина у меня окончательно взмокла, а пальцы сделались белыми от силы, с которой я их сжимала. – Займись делами.
И ушел.
Я медленно досчитала до пяти, содрогнулась всем телом и шумно задышала. Сгорбилась, обняла себя за плечи и принялась раскачиваться. Было страшно. И тоскливо. После краткой передышки как никогда хотелось покончить с кошмаром, в который превратилась моя жизнь.
Поэтому я отправилась к озеру.
Дом Блейка стоял на самом берегу и единственный из всего поселения имел отдельный вывод коммуникаций к очистным сооружениям, так что жаловаться на напор не приходилось, и всё же, пока температура в озере не опускалась ниже пятидесяти градусов , я предпочитала плавать, находя в медитативно-размеренном движении отдушину. Матушку мои заплывы раздражали, и она не раз запрещала их, но я покорно кивала и делала по-своему. Ее это жутко злило, она наказывала меня тяжелой работой и обидными пощечинами – серьезный вред альфа запретил причинять после того, как я по вине матушки рассекла бровь, – а после, впервые осознав свое бессилье, попыталась надавить на меня через мужа, мотивируя запрет заботой о моем здоровье: Верхнее озеро не отличалось теплом даже в самые жаркие месяцы. Не знаю, что бы я делала, если бы Элайджа ее поддержал – себя он не ограничивал в воспитательных мерах, – но, к счастью, плавание не показалось ему чем-то предосудительным.
Скинув платье и пристроив его на ветку, я в несколько шагов погрузилась в воду по грудь и оттолкнулась, энергичными замахами разогревая тело. Потребовалось минут двадцать, чтобы, обернувшись, не различить среди деревьев дом. Тогда я перевернулась на спину и какое-то время лежала с закрытыми глазами, впитывая звуки волн и ветра и гоняя безрадостные мысли туда-сюда. Затем, поежившись, погребла обратно.
Выходить было холодно. Погода и без того не радовала солнцем, а порыв ветра и вовсе продул до костей. Я вся покрылась мурашками, передернулась и взялась на ходу отжимать волосы, торопясь к одежде.
Из-за дерева выступил Шон, и я замерла.
Шон был из тех ублюдков, которым нравится издеваться над слабыми. Если бы он учился в школе, то наверняка стал бы капитаном какой-нибудь спортивной команды, крутил с девчонкой-чирлидершей и задирал тех, кто от него отличался. Природа одарила его мужской красотой без смазливости и отличной фигурой, которую он своими стараниями довел до идеала. К тому же он был умен, хитер, властолюбив, но осторожен, и в целом я считала его очень опасным человеком.
